Глава X. БЕЗ НАДЕЖДЫ, НО С ЛЮБОВЬЮ. РАУЛЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ 2)
Как же он был глуп, но кто мог предвидеть… Рауль очнулся, когда окурок очередной сигареты обжёг пальцы, и критически осмотрел себя. Весь сьют усыпан пеплом, сейчас он может посоревноваться в пристрастии к вредной привычке с самим Катце. Катце… Бог мой, его первая глубокая рана… Рауль щёлкнул по комму, на пороге мгновенно вырос Лик. Тревожно распахнуты синие глаза, Рауль так часто в них вглядывался, он изучил их до кончика последней ресницы, ему знакомы каждое движение, любая эмоция. Наверное, он обнаруживает её ещё до того, как сам Лик в ней начинает разбираться. Что в них теперь? Собачья преданность, страстное желание помочь и осознание своей беспомощности: что может сделать простой фурнитур, если сам хозяин подавлен, придавлен горем и не в состоянии справиться с бедой? «Моя жизнь в твоём распоряжении. Возьми её, если она сможет хоть чуть-чуть помочь тебе». Бедный Лик, верный Лик. Странно: а ведь этот мальчик — практически единственный в Эос, которому Рауль может довериться, на которого может рассчитывать до конца. Он, а не остальные могущественные блонди. Жаль, что силы его так малы… Лик, Катце… Племя страдальцев. Что же происходит сейчас на Терре, как долго будет пребывать в неведении Гидеон? Рауль встаёт.
— Не надо, не смотри на меня так: я и без этого взгляда всё понимаю. Таблетка помогла?
— Да, господин.
— Ну и хорошо. — Рауль подходит к шкафчику и достаёт упаковку. — Возьми ещё, — раздевается, отдаёт сьют фурнитуру: — Этот почисть, принеси новый. И чай. Очень крепкий и холодный. Пепельницу опорожни.
Лик молча кивает, двигается бесшумно, приказания исполняет мгновенно.
Оставшись один, Рауль прихлёбывает чай, берётся за очередную сигарету и снова уходит в прошлое.
Рауль наслаждается: Ясон не может знать, как, комкая простыни, он мечется в постели бессонной ночью, растягивает на губах два заветных слога, жаждет касаний, поцелуев, объятий, упоительной отдачи, полного обладания — всего-всего-всего… Когда-то на Терре кто-то кого-то рисовал и рисовал, а Рауль загружает и загружает голограммы. По ним уже давно можно многочасовое видео смонтировать. «Моя студенческая мечта». Или «Одуряющий Ясон». Или «Жаркий будущий Первый». Вот он подходит — воплощённый, настоящий, естественный. К нему можно прикоснуться, но Рауль — стойкий оловянный солдатик, он должен играть, изображать рассеянно-задумчивое, полуотрешённое, загадочно-мечтательное состояние. Он знает, как это действует на Ясона в сочетании со свободной светлой одеждой, легко спадающей вниз тканью полотна, всем этим романтическим стилем. Ему подходит белый, подходят светлые тона вообще, а вольный крой, пряча фигуру, всё разжигает и разжигает Ясона. Он так бы и сорвал всё с Рауля, сжал бы в жадных руках, впился хищным поцелуем… Рауль, конечно, и сам рад был бы растаять в уверенных в своей силе объятиях, но… Терпение, господин будущий нейрокорректор, терпение! «Чем меньше женщину мы любим…» Да нет! Чем меньше мы Ясона любим… Становится рядом. Напряжён. Готов взвиться. Наверное, уже взвился. И членом тоже. Очень хочется посмотреть. Но нельзя. Спокойно, Рауль, спокойно.
— Привет! Что принёс?
Это первый вопрос, который задаёт коварный возлюбленный, и каждая их встреча начинается именно с него. Синие глаза Ясона темнеют: его, уже и сейчас гордость Амои, будущего Первого консула, водит вокруг пальца красавчик-малолетка, на два года младше его! Он такой хрупкий, тонкий, изящный, игрушечный; а взять, наиграться, развинтить, сломать — нельзя!
— Вот, держи! — и протягивает коробку конфет. — Ты из меня делаешь болвана с этими дурацкими подношениями. Надо мной, наверное, уже все втихомолку смеются, скоро будут показательно хохотать в лицо.
Рауль откладывает излечение от мук страдающей гордости на потом и занимается коробкой. Его любимые трюфели. Прелесть! Рауль отправляет в рот конфету и затуманившимся взглядом смотрит на Ясона. Пусть дивные глаза разбираются, что скрывается за лёгкой дымкой: благодарность или желание. Пусть думает, что первое. Ах, Ясон, как ты внимателен, как хорошо изучил мои вкусы! А это бешенство в твоих очах и вообще любого с ума сведёт. Ты в тёмном и облегающем — понятно, на что расчёт. Платиновые волны льются на узкие бёдра, они словно наэлектризованы, ноздри трепещут, губы приоткрыты, и без всяких кардиограмм ясно, что пульс частит. А ниже? Рауль, утрируя наслаждение конфетой, прикрывает глаза и, пользуясь длинными пушистыми ресницами, рассматривает реакцию на них будущего светила Амои. Так и есть! Торчит. Дубово. Железно. Надёжно. Надолго. Взять бы да сорвать с тебя сейчас этот оргазм — короткий, сильный, быстрый: он мой, из-за меня, это моё по праву — но нельзя. Играй, Рауль, играй! Это тоже наслаждение, да ещё какое, — держать первого красавца Вселенной во власти своих чар!
— Ты прелесть! Это же мои любимые! И что ты злишься? Боишься, что я с тобой не поделюсь? А вот и нет — бери, да бери же, это и вправду вкусно.
— Я не люблю сладкого! И… — Ясон не выдерживает и кладёт руку на золотые локоны. Рауль замирает под нежным касанием, даже забывая отправить в рот вторую конфету. — Мне надоела роль влюблённого идиота, я хочу быть с тобой рядом парнем, понимаешь, элементарно мужчиной. А если ты мне не ответишь и продолжишь дальше поглощать конфеты, безгрешно сияя своими изумрудами, то… — и Ясон на секунду умолкает, акцентируя внимание собеседника на том, что последует за паузой. Да, милый Рауль, это не шантаж и не бессильная угроза. То есть ты должен так думать. — Никому не возбраняется искать в объятиях второго то, в чём отказано первым.
Вот так! Как ты теперь выкрутишься?
Ясон смотрит — и не верит своим глазам: Рауль хохочет.
— Ты что ржёшь?
— Фи, ну и жаргон! Как ты наивен! «Искать в объятиях второго»… Да кто к тебе прикоснётся, кто дерзнёт нарушить предначертания Юпитер и пойти против установления, даже если очень хочется? А ты не представляешь, не предполагаешь возможным, что матушка могла, например, просто закодировать всех на отсутствие не только секса с тобой, но и помыслов о тебе? Пусть это и не верно или не так жёстко, однако… Только я, только ты. Только нам двоим позволено грешить. Неофициально. Только друг с другом. И ни на кого другого Юпитер добро не давала.
Ясон вдруг сдувается и сдаётся:
— Улик, Амка. — Рауль с упоением ловит уменьшительно-ласкательные суффиксы. — Но если ты мой предначертанный, суженый… зачем тебе измываться, зачем мне изнывать?
— Затем, что у нас вся жизнь впереди. Не нужно взламывать ломом дверь, если тебе ещё два года назад вручили ключ.
— Целых два года! Ведь целых два года назад и тебе преподнесли сердце…
— Поверь, я это ценю, — Рауль виртуозно вплетает чувственность в интонации грудного, пониженного на пару тонов голоса и кладёт руку на грудь Ясона, нащупывая пальцами ямку между ключицами и небольшую неровность ткани сьюта в том месте, где она прикрывает ключик. Да, конечно, Рауль прав: Ясон носит его подарок, не расстаётся с ним, как и сам Рауль — с золотым сердечком. Пожалуй, надо ещё поиграть, последний раз на сегодня, — и Рауль тянет Ясона за руку и прижимает к своей груди, опуская её средний палец на выступ от сердечка. Ясону кажется, что сейчас, вот оно, дорвался, наконец, — и рука летит вверх, обнимает за шею. Боже, что за кожа! Притягивает, губы рвутся к кораллам, к жемчугам, к изумрудам, к золоту. Ах ты мой драгоценный! Но успевает только скользнуть по гладкой щёчке: Рауль быстро, изящно и грациозно — в нём всё безупречно! — уворачивается, кладёт палец на губы Ясона и, запечатывая, шепчет: — Ценю. Не спеши. Путь к счастью — это тоже счастье, — и совсем другим, абсолютно беззаботным тоном: — Тебе не стыдиться надо того, что ты мне конфеты носишь, а гордиться этим. Мы избранные. Пусть другие смотрят, гадают, что за этим скрывается. В конце концов, я был твоим подшефным, и ты можешь продолжить свою роль ведущего и здесь: я поступил на высшие курсы раньше остальных, я младше их на год, и в моём физвоспитании небольшие недочёты. По второму курсу, а не по возрасту, понятно. Поэтому я могу проводить под твоим руководством и в твоём обществе больше времени — в гимнастическом зале, например, поэтому ты можешь носить мне шоколад, конфеты и торты: они высококалорийные, как раз полезно при дополнительных нагрузках, — и интонации снова заговорщицки понижаются: — А за внешним пусть угадывают внутреннее между нами, предполагают, ломают голову в сомнениях. Ты будущий Первый — ты должен завораживать всех, и я тебе в этом помогу, — и опять буднично, по-светски, непринуждённо: — Так мы от психологии не отойдём. Лучше расскажи, чем третьему курсу сегодня на занятиях головы набивали.
— Террианскими экономическими архивами.
Рауль решает показать свою осведомлённость:
— «Капитал» Маркса штудировали?
…и терпит поражение:
— Нет, мемуары Васильевой и Сердюкова.
— Хм, не слышал. Впрочем, у тебя экономика в огромном объёме: как-никак профильный. Просветишь на днях?
— Только при свечах и шампанском.
— Вы забыли розы, — но сам Рауль коробку с трюфелями не забывает, аккуратно закрывает и уносит с собой. Он не идёт — фавном скользит под звёздным небом, золотая волна накрывает мягкие сборки светлых тонов. Оборачивается на прощанье: — Спокойной ночи, ваше величество.
— Мёртвой ночи, ваша светлость! И абсолютно сухого пробуждения! — взрывается Ясон напоследок.
Рауль, вышагивая к себе, проигрывает в своей памяти только что состоявшееся свидание, то улыбается, то хмурится. Похоже, он немного переборщил со слишком частой сменой интонаций…
И так прошёл день. И так настала ночь.
Рауль входит в свою комнату, запирает дверь и обессиленно прислоняется к прохладному дереву. Теперь он совсем другой Рауль, он честен перед самим собой, и его душа отнюдь не невинна. Он не мальчик — он мужчина. Кидается в постель, сладко замирает сердце, перед глазами очередная голограмма…
У Ясона пьяные беспутные глаза. Ему море по колено, он празднует свой очередной успех — один в сонме тех, что сыплются непрестанно на его гениальную голову. Непревзойдённый. Потрясающий. Талантливейший. Прекраснейший. Лучший. Первый. Он взбегает по лестнице или спускается с трапа, входит в Законодательное собрание или выходит из башни Юпитер, он в Танагуре на Амои или вне её на Совете Федерации — и везде победа за победой, поверженные враги, процветание родины, гром оваций зашкаливает за лимиты измерительной аппаратуры, восторги и крики во славу раздаются не глуше, фейерверки, гирлянды, вспышки, падающие в обморок от занебесной красоты корреспонденты, за минуту до его появления что-то усердно лопотавшие в прямом эфире. Совершенство, сознающее себя. Абсолют. Высший.
И вдруг среди приветственных речей, церемоний награждений, пиршественных зал, на вершине успеха и могущества один нечаянно брошенный в окно взгляд обращает в груду ненужного, досаждающего, мешающего и больше — душащего, отравляющего — хлама все победы, славословия и возвеличивания. «Так вот где таилась погибель моя!» Всего лишь на несколько кратких мгновений в окне показывается и потом растворяется бесследно хрупкий светлый силуэт в золотом облаке. О, император! Ты приговорён! Ты лишишься покоя, отдыха и сна, пока не найдёшь, не обретёшь, не овладеешь и не отдашься. И, презрев всё, Ясон мчится за своей мечтой, к своей единственно истинной цели, единственно желанной победе.
Одежда летит на пол, Раулю не хватает воздуха. Ясон неутомим в своих поисках, теперь его отделяют от светлого образа, от встречи с ним считанные минуты. Вот оно, это долгожданное свидание, это сладчайшее предвкушение входа в рай! Подходит тихо и робко, не веря, боясь поверить в то, что наконец видит. Да, он сейчас совсем не такой, каким появляется на экране. Царственно гордый, самодостаточный, пресыщенный славой, почитанием, восторгами и безусловной властью на глазах преображается в страждущего, ищущего, обрётшего, наконец, и тянущегося за неземным видением, боящегося лишь не спугнуть протянутой рукой, надеющегося на то, что его нежное касание не будет отвергнуто. Прими меня, Рауль, любовь моя! Ничего более в жизни меня не интересует, всё остальное — только мишура. Я сброшу её в мгновение ока или сложу к твоим ногам, если тебя это позабавит, доставит хоть какое-то удовольствие.
— Рауль!
— Ясон…
— Я столько искал…
Ведь ты не скажешь «нет»? Немой вопрос в умоляющих о спасении глазах. Конечно, не скажу. Я добрый и…
«Люблю тебя», — стонет Рауль и взрывается ослепительными вспышками. Оргазмы накатывают один за другим, сначала он доходит практически без рук, в руки он берёт себя в прямом и переносном смыслах после первых бешеных минут и наслаждается медленно и глубоко. Скользит руками по шее, сжимает плечи, терзает соски — за Ясона. Раскрывает губы, вбирает нижнюю, подносит пальцы, проводит ими по зубам, захватывает и обсасывает один за другим. А вторая рука тянется к снова пульсирующей плоти, нажимает низ живота. Интересно, у Ясона там есть волоски? У Рауля первые пробились совсем недавно. Внутренняя сторона бедра гладкая и жаркая. Любопытные луны струят свой свет, освещая восставшее желание, но он пойдёт медленно, не скоро подастся навстречу им такими же сверкающими струями. Трудитесь, пальчики. По середине мошонки. Умм! Жар в центре тела заставляет сжать яички рукой, ощупать каждое пальцами, слегка оттянуть под собравшейся кожей. Потоки раскалённой лавы текут по всему телу, но это пока предчувствие. Сначала должен взорваться вулкан, вон туда, к этим лунам, блеск одной из которых так похож на платиновый свет вокруг драгоценной головы. Откинь этот свет за спину, разденься, обнажись, нагнись, возьми и отдайся! Пальцы взбираются наверх, ах, здесь должны быть твои губы, и они должны накрыть это примерно так… Ммм… ооо… ооооо…
Вот так ты придёшь ко мне однажды. В далёком будущем — достаточно далёком, чтобы запомнить его на всю жизнь и оценить как драгоценность, с которою невозможно будет расстаться никогда.
И тянется ночь, и ненасытны губы, и стоит у кровати стакан воды, чтобы напиться в кратких передышках. Только после шести-семи заходов, изрядно себя опустошив, Рауль утихомиривается. Сознание проясняется и смущает юный ум. Он любит Ясона, а здесь, в постели, творится чёрт знает что! Так откровенно раскинулось тело, так показательно слипшимися прядями рассыпались волосы, так недвусмысленно искусаны губы, так однозначно подсыхает пот на белой коже! Дыхание ещё не восстановилось, рваными вдохами впивается в лёгкие. Я же его люблю, это такое высокое чувство, как оно может желать этого животного наслаждения, тактильных ощущений, примитивных отправлений! Завтра с утра опять надо переменить постель самому, свернуть измятую простыню: не хватало ещё, чтобы фурнитур пялился на чересчур обильно разукрашенную подсохшей спермой ткань — это только его, Рауля, тайна. Но это будет завтра, то есть уже не завтра, а сегодня, через несколько часов сна, пробуждения и, конечно, той же самой, только более короткой, утренней зарядки. Стыдно, Рауль Ам, стыдно! Тело преобладает над духом, высокие чувства осквернены низкими, плотскими, в голове грязное ощущение удовлетворённой похоти, даже луны укоризненно высказывают неодобрение. Стыдно… но как же хорошо!
«Ясон же тоже этим занимается», — Рауль находит успокоение страдающей совести и засыпает.
«Когда я сам всё-таки не выдержу? — встаёт через несколько часов. — Серое утро, тоскливые будни, учёба без передыху и ещё больше работы после. Уже сейчас наметилось противостояние интересов, самоценности, амбиций, чем дальше, тем больше будет подковёрных интриг, сбора компромата и прочего. В общем-то склочная жизнь. Ясон, мы должны осветить и освятить её своей любовью».
И были свечи, и было шампанское. Сначала лишь упоительные поцелуи. Не раздумывая долго, Минк поднялся и завис над креслом Рауля, а потом спикировал на своего будущего заместителя с жадностью набрёдшей на созревшее зерно саранчи. Напряжение от свершавшегося впервые было настолько сильным, что сумасшедшее возбуждение реализовалось практически одновременно у обоих через несколько секунд после того, как слились губы. Рауль зарделся и опустил голову, даже Ясон отошёл и смущённо уселся напротив.
— Ясон, мне надо в ванную, — прошептал Рауль.
— Тебе помочь? — стеснение не могло долго мучить будущего великолепного дипломата.
— О нет.
После первого кома блины пеклись превосходно. Золотисто, пузырчато, жирненько. Они жарили друг друга, выкладываясь один за другим, в них было так приятно измазывать свои губы, их было так чудесно валять в сметанке, в медку, надкусывать, жевать и проглатывать! Свидание за свиданием, по крохотке, месяц за месяцем, по крапинке, год за годом, по чуть-чуть, Рауль покорялся и уступал и своим желаниям, и необузданности Ясона, который и действительно в стремлении овладеть и дойти до конца влюбился серьёзно. Они начали почти детьми, с невинных свиданий под звёздным небом, в наивных мечтах, в естественной тяге к несравненной красоте друг друга; подросткам это влечение открылось новым смыслом: захватом, обладанием — реализацией, свершением; юношам предстояла самая сложная и увлекательная задача: проникнуться глубоким чувством к тому, кто был рядом, до конца и создать шедевр из банальных, примитивных фрикций. Время, красота и гениальность блонди были на их стороне; всего громче за них говорила любовь. Будь же ты вечно благословенна, неизбывна, неисчерпаема! Нет, не «отцвесть и умереть», а «расцвесть и жить»: я стану лучшим в Галактике биотехнологом, я смогу. Ты близко, ты подле. Сносящее крышу головокружительное желание рвётся страждущим телом к твоему теплу, чтобы выпить без остатка и захлебнуться в сладострастных стонах, — на исходе вечера, в наступившей ночи; томление, в котором изнывает моя душа в ожидании этих часов, — днём… И нежность к тебе — вечно…
Самообладание блонди всё же помогло Раулю скоординировать свои действия и не сжечь бесценный дар в нескольких месяцах безудержного удовлетворения, пресытиться самому и неминуемо охладить Ясона. Нет, не жадно опрокинуть в себя стакан — это изысканное вино, он выпьет своего блонди по капельке. Сначала поднесёт к лицу, вдохнёт аромат, чуть покачивая в руках фужер, чтобы призывно переливалась влага, с большей поверхности поднимались лёгкие испарения, потом, надышавшись, обмокнёт губы, втянет, задержит на языке, распробует — и маленькими глоточками растянет наслаждение на вечность.
Рауль вооружился познаниями в биологии, психологии и мозговой активности, добавил образы из эротических сновидений, напряг свою фантазию, призвал на помощь техническое оснащение: видео, аудио, голограммы, немного из фармацевтики к вину и сигаретам, компьютерную пробежку по шедеврам культурного наследия и более однозначно ориентированные гей-порно и гей-форумы — и стал изощряться в любовных играх. К оргазмам вели: страстные поцелуи; петтинг, фроттаж; просмотр порнухи; всё более откровенные (строго последовательно!) фотосессии; одиночный и обоюдный стриптиз и приват-танцы; совместное принятие ванн; массаж и ласки до и после; дрочка напоказ, постепенно переходящая от самообслуживания к круговой поруке; и т. д. и т. д., и т. п. и т. п., и пр. и пр… Рауль обожал хватать платиновую волну на затылке и тянуть её вниз, заставляя голову Ясона запрокидываться и открывать шею, ждущую поцелуев; сближать бёдра и тереться телом о тело и членом о член, меняя поверхность соприкосновения, угол и нажим; подпихивать на себя стройные тонкие ягодицы и сжимать их в руках, потихоньку приближаясь пальцами к ложбинке. В игре за игрой покровы спадали всё больше; действие утех само собой перешло из гостиной в спальню, оттуда к тому же было ближе до ванной. Они скользили друг подле друга в грациозных движениях с пластикой хищников, как бы исполняя магический ритуал, — это была прелюдия; кидались в постель — и уничтожали последние запретительные знаки и преграды. Рауль садился на бёдра Ясона и исступлённо тёрся стволом о ствол, то сжимая рукой средоточие страсти, то отпуская руку, то свою, то Ясона, то падал на распростёртое под ним тело, то откидывался назад, кончал, даже не успевая сорвать с себя всю одежду. А после позиции менялись. А после схлёстывались руки и ноги, сплетались тела — и они ловили густые жаркие струи оргазмов сомкнутыми бёдрами, кольцами волос, прижатой к плечу шеей, изгибом локтя, доверчивой щекой. Допуская Ясона к ах как соблазнительной ложбинке своей изумительной попки, Рауль весь концентрировался и держал ухо востро: не дай бог зазеваешься — и Консул вставит без предупреждения, а это время ещё не пришло, потерпи, мой страстный, мой нежный, мой любимый. И Ясон терпел, натираясь односторонне, сначала ублажал уздечку, потом переворачивал Рауля на спину, приподнимал его бёдра и скользил венчиком и в конце опускался сам и ставил блонди на колени, обратив его спиной к своей груди, плотно сжимал его бёдра и вторгался под промежность, дотягиваясь головкой до… ох, какие крепкие, как же ты их подобрал, моя целочка-златовласка! И снова ликующие крики — и вместе, и раздельно, и один догоняя другого и снова вырываясь вперёд, и опять вместе…
Минет был предпоследним звеном, одним из немногих, спровоцированных Ясоном. Коварный искуситель перед очередным свиданием заставил всю спальню зажжёнными свечами вперемежку с апельсинами, шоколадом и розами, собранными в изысканные натюрморты, сам постелил фиолетовую шёлковую простыню, улёгся и возложил дивную голову на подушку. Возбуждённый член нарочито не очень удачно прятался в платиновых россыпях.
Рауль входит и столбенеет. Фантастическая игра света, дурманящие ароматы. Обнажённый Ясон вытянулся на кровати, тело матово отсвечивает на тёмном фоне, переливается в тёплых лучах, шёлк волос разметался по шёлку простыни, а в центре сошёлся на… Изящно согнута рука, изумительное тонкое запястье, великолепная кисть породы, власти и страсти. Вылепленные великим скульптором совершенные пальцы держат чёрную длинную сигарету с золотым обрезом. Рауль выходит из столбняка и приближается к постели, ещё не обретя дар речи. Садится, по-прежнему заворожённый, и начинает беспомощно склоняться к телу любимого. Размётывает платину. Глотает дым очередного выдоха мощных лёгких Ясона, берущего бокал с вином и слегка орошающего возбуждённую плоть. Он блонди, он запросто выдержит немного разведённого спирта на интимных местах.
— Попробуешь? Оцени букет.
И гениальные мозги лучшего биотехнолога в Галактике разбрасываются по бескрайним просторам мироздания…
…После многократного обмена любезностями на разных уровнях и обсуждения всех прелестей и нюансов односторонних и обоюдных соитий в позиции «69» Ясон кормил конфетами Рауля, а тот чистил апельсины, угощал ими любовника и угощался сам, потом они играли в волейбол оранжевыми корками и разноцветными обёртками, нежились в ванне, перебирались на постель и снова делились на практике полученным опытом…
Вконец истомлённый грандиозными свершениями Ясон удобно устроился на подушке, раскурил две сигареты и прижал к себе златокудрую голову.
— А знаешь… как же ты был прав, втягиваясь сам и втягивая меня постепенно… Мне двадцать, тебе восемнадцать. Ты сейчас прекраснее во сто крат себя того, десятилетнего.
— Я знал, что ты оценишь…
— И я к тебе прикипел.