— ...С тобой я могу не ломать голову, христопродавец, откуда взять денег. Не на путешествия, дорогие цацки, прихоти и капризы — да черт с ними. Яркие, красочные, идиотские перфомансы ценности для меня не имеют никакой, если взглянуть в глаза печальной правде.
— Поиски Мальвиной хозяина кукольного театра завершились оглушительным успехом. И теперь ни какому Буратино не помещать ее счастью с Карабасом Абрамовичем Барабасом. Ур-ра, товарищи!
— Элементарно не смотреть, сколько стоят фрукты для сына и лекарства для мамы — и я вполне довольна жизнью. И охотно размножаюсь в неволе.
— Я это ценю, кукла Лена.
— Да что ты ценишь, обормот? Я себе так зарабатываю на нормальную жизнь моим беспомощным близким.
— И красавице себе.
— И красавице себе. Потому что без этого я находилась бы в полной панике и истерике. Но ты, своим УАЗом Патриотом, смахнул слезы с моих ресниц, нехристь. Цензурными словами мои чувства по этому поводу не описать. Тем более сейчас, когда «Ширится, растёт заболева-ни-ва-емость».
Потому что с тобой я женщина, не сломленная обстоятельствами даже во время свирепствования Сухого Закона.
— Какого еще Сухого Закона, кукла Лена? Ты меня пугаешь.
— Сухого Закона во время чумы с коронавирусом этим чертовым.
— А-а, выражаешься фигурально. Так ты, кукла Лена, так и скажи, а то я от твоих слов чуть не впал в панику.
— Испугался до полусмерти, понимаю.
— А, кстати, устроиться на лазурных берегах тебя не тянет? Я вот тут давеча...
— Там, где не говорят на русском — мне делать нечего, заруби это на своем кривом носе. Это пускай евреи на чужбинах живут, если им это так нравится. А то пугает он меня все время медным тазом и приглашает поселиться с ним в Израиле. И сейчас вот, исподволь, продолжает он настойчиво щелкать клювом мне над ухом на эту тему.
Ну будет здесь, допустим, очередная борьба с космополитизмом — мне-то что до этого? Ты вот про это думай, космополит безродный, а я-то тут при чем? А то чувствует он сердцем, что грядет здесь задница.
Мы то с мамой простые женщины из деревни под Рузой по любому (см. картинка над текстом). Нам хоть задница, хоть другой какой орган — нас этим не запугать. Мы, у нас, в деревне под Рузой, и не такое видели.
Если у человека на шее голова, а не кастрюля, то она все это понимает.
— Кастрюля?
— Голова. Сейчас получишь у меня. А если все-таки кастрюля — то тогда пусть наполняется стеклянными бусами в свое удовольствие, конечно.
— То, что ты сейчас говоришь, кукла Лена — это фундаментальная черта русского национального характера. Российская диаспора, причем во всех странах, ненавидит все, что связано с Россией. Кроме, разумеется, березок.
— Значит, мало их мордой о эти березки эти били. На их бывшей Родине.
— Вот именно, кукла Лена, и я о том же. Их бывшая Родина платит им тем же. Причем так было всегда. Со времен Ивана Грозного по крайней мере.
Впрочем, и я, совсем не будучи русским, с тобой согласен на 100%, кукла Лена.
— А чего ж ты тогда в России белую березу заломати норовишь? Чего тебе в Израиле не силится? И дети твои там живут. Вот и ломай березу в Палестине.
— Ангелочка на старости лет я тут на груди пригрел, «куклой Леной» зовут. А в Израиле я бы кем был при взрослых то детях? Одиноким пенсионером на пляже?
— Опять он применил в отношении меня домашнее насилие по попе. Что я такого спросила, изверг?
— Ты, широким жестом, сыпанула поваренную соль на мою незаживающую рану, кукла Лена.
— Это чтобы ты Мертвое море не забывал. Халат он мне помогает снять, обормот.
— Я бы хотел жить в Израиле, но...
— А что «но», собственно? Чего затрепыхался то, мировая закулиса? Здесь же ты вырос. Ну и чем тебе суровый мир деревни под Рузой не подходит?
— Не любят меня здесь, кукла Лена, обидят норовят если есть возможность. Отсутствием курносого носа попрекают. Есть такая еврейская песня, которая называется «Семь сорок». А знаешь, кукла Лена, почему она так называется?
— Ну? Столько поллитра тогда стоила?
— Ты почти угадала, кукла Лена. В царской России лицам иудейского вероисповедания было запрещено проживать в губернских центрах.
— А Одесса?
— Одесса была уездным городом Херсонской губернии. Так вот, однако они могли находится в губернских центрах до 20 часов.
— Да, небось, по ночам евреи куролесили. А то я вас не знаю.
— Угу, иудейство вероисповедовали. Поэтому лицам иудейского вероисповедания приезжали утром в город, а в 19.40, когда из Киева уходил последний поезд в сторону Бердичева, уезжали в свои местечки. Об этом и поётся в знаменитой песне «Семь сорок».
Ну и при чем тут Родина при таком расписании поездов?
— Да кому ты здесь нужен, нехристь, с твоим носом иудействующим? Тем более по вечерам в пригородных электричках? А люди на евреев всегда жалуются, так издревле повелось. Значит евреи сами и виноваты.
Наводит он тут дрожь на окружающий мир тяжёлой поступью, как же! Что, мама моя тебя не любит? Да она тебе вкуснейшее готовит, когда мы к ней приезжаем. И я тебя люблю, правда за деньги. Но какая тебе разницы? Ощущения то те же самые. Да и деньги небольшие, в сущности.
— Таже объективная реальность, данная нам в острых ощущениях, — как сказал бы Карл Маркс. А ему можно доверять, он тоже с шиксой сожительствовал в счастливом браке.
— С кем он сожительствовал? Я что-то не поняла?
— С простой женщиной из деревни под Рузой, кукла Лена. И тоже на заднем сидении УАЗа Патриота.
— У-у, смотри у меня. В спальню за ручку он меня ведет, как ребенка. Да не было у Карла Маркса никакого УАЗа Патриота, небось. Где ты это вычитал?
— В «Капитале». Страница 115-тая, в самом низу.
— Опять ведь врешь, наверное, обрезанная твоя душа...