Жители таежной деревни Степана Сафронова по имени не называли. Уже никто не помнил, кто и когда стал обращаться к нему по удачно обрезанной фамилии Сафрон, но прозвище так крепко прижилось, что даже сам владелец не реагировал, если его окликали по - иному.
Было ему уже за сорок, когда он женился на молодой деревенской красавице Стеше, и хотя многие судачили, что вышла она за него от отчаяния, на свадьбу явились всем селом. Даже бывший Стешин ухажер Иван не постеснялся и пришел вместе со своей молодухой поздравить новобрачных, чем вызвал пересуды, не утихающие до окончания застолья. Досужие сплетни быстро улеглись, когда Стеша через год подарила мужу двух близнецов, Никиту и Анечку.
Знал Сафрон, что до армии ходил Иван в Стешиных женихах, знал и молча мучился, потому что запала она в его сердце, засела занозой и тревожила несбыточными надеждам. А уж когда Иван привез зазнобу из города, где проходил военную службу, да еще с ребенком, он, не обращая внимания на разговоры и сплетни, зашел в родительский дом Стеши и, остановившись посреди комнаты, смял в руках старую кепку.
-Вот, - произнес Сафрон, выдавливая слова, - пришел свататься. Отдадите Стешу за меня?
Такое количество слов произносил он впервые, а когда родители, ошалев от неожиданной просьбы, молча уставились на него, не соображая, что сказать, из другой комнаты вышла Стеша и решительно, не смущаясь, словно говорила о давно известном, произнесла.
- Я согласна!
И было в ее словах столько отчаянной решимости, что отец Стеши только развел руками и, не обращая внимания на причитания жены, полез за бутылкой.
Свадьбу сыграли через неделю. Год после этого не прекращались разговоры. Обсуждали все: и неожиданное решение Стеши выйти замуж за бобыля, и угрюмость Сафрона, который даже за свадебным столом был молчалив и, к всеобщему осуждению присутствующих, ни разу не приложился к рюмке. А уж появление близнецов наделало шуму больше, чем свадьба. И если бы не поразительное сходство малышей с Сафроном, то разговорам и пересудам не было бы конца.
Лето в этом году выдалось жаркое. Уже в мае солнце неистово палило, прогревало землю для посева. Вечерами за околицей стонал баян, а девичьи голоса соревновались в умении перепеть друг друга.
И все бы было хорошо в семье Сафрона, если бы не пришла беда, откуда не ждали. Не выдержав деревенской жизни, уехала из села жена Ивана и увезла с собой сына и надежды бывшего мужа на семейное счастье. Именно с этого времени и начал замечать Сафрон, что Стеша, уложив детей, вечерами стала чаще убегать к родителям, ссылаясь на желание помочь им.
Деревня - особое место; все друг о друге известно, даже то, чего в помине не было, а уж если случится что-то, да еще и свидетели объявятся, то обрастет событие слухами один чуднее другого. Первой узнала обо всем мать Стеши. Словно ушатом холодной воды ее окатили, когда сердобольная соседка, торопясь и глотая слова, заговорила быстро, боясь упустить самое важное.
- Видел их Дмитрич, рыбу там ловил, а как по нужде приспичило, - словоохотливо делилась она,- он в кусточки-то и рванул, а там на тебе - Стешка с Ванькой милуются.
Мать Стеши, охнув, присела на лавку, прикрыв рот рукой и, только когда в комнату вошел муж, заплакала, запричитала, а он, окончательно растерявшись и от ее слез, и от свалившегося известия, присел рядом, не представляя, что делать.
Стеша же, ничего не зная о слухах и разговорах, ходивших о ней, укладывала малышей спать, и как только они засопели, не раздеваясь прилегла рядом. Утром ее разбудил грохот распахнувшейся двери, когда, чуть не испугав ребятишек, в комнату ворвалась мать.
-Ты чего это, дура, делаешь, - закричала она, надвигаясь на Стешу, - опозорить нас хочешь?! Вся деревня гудит, только тебя да Ваньку и обсуждают!
Стеша стояла не шевелясь. Она не отшатнулась даже тогда, когда мать в сердцах замахнулась на нее. Как не понять ей, сколько боли причинила она всем, став причиной разговоров и позволив сплетням свободно гулять от одной избы до другой, обрастать вымышленными подробностями. В голову назойливо лезли мысли, пугая ее неразрешимостью. Как теперь ей показаться на людях, как стерпеть перешептывание за спиной, как взглянуть в глаза мужа?
Мать опустилась на табурет, и, когда Стеша упала около нее, уткнувшись той в колени, они, не сговариваясь, заревели, осознавая, какой позор им еще предстоит пережить.
Да что тут говорить! Не такое случается в жизни, да вот только поползли по деревне слухи, что Стешу и Ивана не раз видели за излученной местной речушки. Деревня не город. Стоит здесь на одном конце улицы с утра чихнуть, как к обеду с другого здоровья желать начнут. А уж такое известие через час стало главной новостью деревенской жизни. Как не поговорить, не пожалеть Сафрона и не позлословить за его спиной.
Дольше всех сарафанное радио доводит новости до тех, кто является их непосредственными героями. Вот и Сафрон узнал все от соседа и хорошего друга, который явился к нему с благими намерениями утешить пострадавшего.
-Ты, Сафрон, сплетням особо не верь, - уговаривал он его, стараясь подбодрить приятеля и разбить о свою осведомленность досужие вымыслы.- Мало ли чего говорят. Завидуют тебе - вон какую молодуху отхватил. Может где случайно и пересеклись тропинки Стеши да Ивана, вот и пошли разговоры. Бабам всегда поговорить охота. Не верь! - подытожил он и для большей убедительности стукнул кулаком по столу.
Сидевший напротив Сафрон не проронил ни слова, да и в обычное время он слыл молчуном, говорил мало и только по делу, а уж такие проблемы ни с кем, даже с лучшим другом, обсуждать не собирался. Замкнулся Сафрон с этого дня и замолчал окончательно. Деревенские же с нетерпением ждали продолжения, надеялись на спектакль, который, по их мнению, обязательно должен случиться в семье Сафрона, и мысленно занимали первые места в театре семейной драмы.
Однако ничего не происходило, и разговоры стали постепенно сходить на нет. Раздосадованные таким пренебрежением к традициям, деревенские начали искать возможность переключиться на что-нибудь другое. И она им вскоре представилась, предстала страшным известием, несущимся из репродуктора в центре села голосом Левитана. Известием, которое затмило все остальные, стало жутким и безжалостным осознанием зыбкости мирной жизни. Известие, которое постучалось в каждый дом и разделило жизнь на "до" и "после", состояло всего лишь из одного слова - война. Все другие, собранные вокруг него, были ненужными, незапоминающимися, а это ножом резало по живому, отнимало самое дорогое, пугало неизвестностью. Запричитали, заплакали, бабы, цепляясь за своих мужиков, заголосили истошно, словно по покойнику, сердцем предчувствуя беду и невозможность ее предотвратить.
Замолчала деревня. И если раньше любая новость обсуждалась на завалинке или на крылечке сельпо, то эта принесла тишину. Тишину, которая кричала непредсказуемостью и пугала очевидностью.
А уже через месяц узнали, что немец наступал решительно, продвигался быстро. И потянулись деревенские мужики в город, сложив в заплечный мешок нехитрые пожитки. Первым ушел Сафрон. Ушел молча, не сказав Стеше ни слов прощания, ни слов обиды. Ушел, оставив ее один на один с бедой, словно давал возможность ей решать, что делать и как жить дальше. А она металась по дому, не зная как поступить, и металась ее душа от боли за Сафрона и от любви к Ивану.
Больно ударило лето сорок первого года по деревенским. Вроде и далеко от уральской гряды лежит их малая Родина, прячется в таежной глуши, но лишившись мужиков разом осунулась, посерела, переодевшись в траур. С осуждением посматривали бабы на тех, кто по старости и состоянию здоровья оказались невостребованными на фронте. Больше всех страдал Алешка Хромой, получивший такое прозвище из-за короткой, чуть вывернутой влево ноги. И хотя вины его никакой в этом не было, не выдержал он осуждающих взглядов и ушел на заимку в тайгу, появляясь лишь изредка среди сельчан.
Общая беда на какое-то время развела деревенских, каждый из которых свою боль считал первостепенной, а затем примирила их, научила подставлять плечо помощи тому, кто нуждался в нем больше. Общее горе часто сближает лучше, чем общая радость. А через полгода начались трудные времена. Коров согнали в общее стадо, и молоко отвозили на молокозавод, оставляя малую толику для детей. Деревня понимала, что все сейчас работает на фронт, на тех, кто защищает Родину, прикрывая ее от пуль врага собственной грудью.
Настали трудные времена и для Стеши. Работать приходилось за двоих, ребятишки же постоянно требовали внимания. Да и голод стал естественным спутником этого времени. Спасало Стешу только то, что ее родители были рядом, помогали, чем могли. Но не только общая беда изматывала ее душу. Ни разу за все время отсутствия Сафрона не получила она от него ни одной весточки. Не писал и Иван, хотя от него известий она особо и не ждала. Понимала, что согревала его ее любовь лишь тогда, когда приходил к ней за излучину реки, куда гнала его обида на жену и неудавшуюся жизнь. Гнала в Стешины объятия лишь на время. Тяжело было ей принимать эту правду, а другой не было.
С тревогой и надеждой припадала Стеша к окну, когда по улице проходила почтальон Верочка с пачкой писем, но та ни разу не остановилась около ее дома. А Стеша ждала. С завистью смотрела, как соседка бережно принимала драгоценный треугольник из рук Верочки, прижимала его к груди, уносила домой подальше от посторонних глаз и вопросов.
А Стеша не испытывала этой радости. Она до изнеможения изматывала себя работой, чтобы забыться во сне, но ничего не помогало. Время шло, а весточки так и не приходили. А еще она с удивлением стала ощущать нехватку присутствия Сафрона. Болел и ветшал без него дом, поскрипывая и постанывая от старости. Ему не хватало работящих рук хозяина, и он молча тосковал по ним. А вот Стеша почем зря ругала себя за глупость, за нежелание увидеть и понять, какой человек находился рядом. Теперь она, как никогда винила себя за измену, каялась в грехах и, наревевшись, снова с головой уходила в работу. Работала на износ, вечером валилась в кровать от усталости и на короткое время забывалась во сне.
-Доченька, - жалела ее мать, - не мучай себя. Вот закончится война, вернется Сафрон, и все наладится. Потерпи. Кто ошибок не совершал? Нет такого человека.
- Ничего, мама, ничего, - успокаивала себя Стеша, - обойдется. Лишь бы живой вернулся. Ой, дура я, мама! - неожиданно начинала она причитать и рыдала громко, не стесняясь и не сдерживая слез.
Часто Стеше казалось, что время застыло на месте, замедлило свой ход и не торопится ускоряться. Особенно долго оно тянулось зимой, будто наказывало ее за грехи и давало возможность продумать все основательно и неторопливо. Просыпалась она рано, спешила накормить детей и отвести их к матери, в доме которой работающие женщины устроили детский сад. Усталость, накопившаяся за это время, просто не давала возможности ворошить старое. Оправдывать себя Стеша не собиралась, но и казнить не считала нужным и, хотя каялась в своих грехах не один раз, понимала, что хоть лоб расшиби - прошлого не изменить.
Вести с фронта от Сафрона тоже становились несбыточной мечтой, и она начала успокаиваться, примирившись с происходящим. Так за заботой о детях, работой в коровнике лениво продвигалось время, не заботясь ни о чем, кроме своей размеренности. Иногда женщины, намаявшись за день, собирались вечерами в просторной Стешиной избе, пили чай, заваренный собранными еще с лета и высушенными листьями малины и земляники. Говорили только об одном - о скорейшем окончании войны. Да и какие могли быть еще разговоры в это суровое время. А она не торопилась вернуться назад, надвигалась черной тенью, приближалась к Волге, словно хотела, напившись ее воды, набраться сил и ринуться вперед.
Зима в этот год выдалась суровая. Морозы проверяли людей на прочность, заставляли часами работать далеко от дома и временного тепла: заготавливать дрова, вывозить их на себе из леса, работать с утро до вечера на ферме. У женщин, живущих в деревне, работы всегда хватало, а без мужиков она, казалось, увеличилась втрое. И хотя никто не роптал, но изнурительная работа и полуголодная жизнь, словно наверстывая упущенное, потихоньку забирали женскую красоту, стирали румянец с обветренного лица, высушивали кожу на руках и увеличивали количество морщинок.
- Эх, Стеша, - часто слышала она от подруги Раи, - ну посмотри на себя - одни глазища остались. Да не изводись ты так. Вот вернутся мужики, а их такие чучела встречать будут, - смеялась она, разглядывая себя в зеркало.
- Лишь бы вернулись, - печалилась в ответ Стеша.
- Да куда денутся! Вернутся! - уверенно утверждала Рая, искренне веря в сказанное.
Стеша же как никто другой ждала этого возвращения
- Ну куда ему идти? - успокаивала она себя, вспоминая Сафрона. - Дом есть, и хозяйство при нем, дети, опять же здесь,.
На самом же деле Стеша отчаянно боялась, что Сафрон может окончательно исчезнуть из ее жизни.
-Как ты думаешь, - шептала она часто подруге, - жив ли он?
Шептала, потому что страшилась неизвестности. Молчание Сафрона было для Стеши самым тяжелым наказанием. Сейчас бы она многое отдала за его угрозы и оскорбления в свой адрес, но только не эта пугающая тишина.
-Ох, как страшно ты меня наказал, Сафронушка,- плакала вечерами Стеша. - Ты только вернись, я в ногах у тебя валяться буду, пока не вымолю прощения, только вернись.
Суд, который вершил над ней Сафрон, был страшным испытанием, страшным еще и потому, что и судьей, и обвинителем, и адвокатом он назначил ее, оставив один на один разбираться со всем тем, что она успела натворить.
Время бежит неумолимо, а вместе со временем уходят обиды, непонимания, недомолвки, превращаются в неразгаданные загадки, заставляют придумывать всевозможные версии, навязывают решения, пугающие возможной ошибкой. И Стеша не знала, как решить для себя нерешаемое, жила подчас в вымышленном мире, где все обязательно должно быть хорошо. Но иллюзия, соприкоснувшись с реальностью, моментально рассыпалась на глазах и превращалась в новые нерешаемые проблемы.
Война же не торопилась к своему завершению, и хотя сводки с фронта постепенно менялись в лучшую сторону, спокойствия Стеше они не приносили. Иногда ей казалось, что дни, словно старая лента кинофильма, перематываются, повторяя один и тот же сюжет. Каждое новое лето ничем не отличалось от прошлогоднего, каждая зима была такой же холодной и голодной, как и предыдущая. Очевидно жизнь, как плохой кинооператор, не находила возможности заправить новую ленту и без остановки крутила одну и ту же.
Когда голод поджимал особенно сильно, деревенские открывали сундуки, выискивали для продажи и обмена вещи и везли их на вокзал в город, где вот уже третий год обосновался базарчик, куда свозилось все, что можно обменять, продать или просто послушать новости, приходившие с фронта. Привокзальная площадь гудела от голосов менял, торговцев, выносивших часто для обмена самое дорогое. Голод не тетка. Любая, даже дорогая вещь не заменит куска хлеба.
Стеша на базар не ездила. Но если случалась нужда, просила соседку, и та охотно соглашалась за небольшую плату пристроить в хорошие руки то подшитые еще до войны валенки, то старую, но еще добротную телогрейку Сафрона.
В последнее время Никита стал кашлять, и Стеша достала из сундука до войны купленные туфли в надежде обменять их на самогон, чтобы растирать им сына.
-Баба Люба, - уговаривала она соседку, словно от той зависел исход торговли, - ты уж постарайся. Никитка, вон, температурит, а растирки нет.
Она поправила сползающее одеяло, под которым дремал Никита, старательно подоткнула его и осторожно погладила сына по голове.
Баба Люба была незаменимой помощницей в деле торговли для многих жителей деревни. Набрав корзину вещей, она никогда не забывала, какая из них кому принадлежит, торговалась люто, тут же брала причитающийся ей процент, поэтому работала на совесть. Вот ей-то и отдала вещи Стеша. Знала, что не обманет.
Вернулась баба Люба под вечер. Вещей в этот раз было немного, и все, что она выторговала, - ведро картошки и пузырек с самогонкой для растирки. Стеша с нетерпением ждала ее, обтирала потное личико сына, поила настоем из высушенных ягод малины, а когда через порог осторожно переступила баба Люба, она, всплеснув руками, как самую большую драгоценность приняла из ее рук небольшой пузырек с мутновато-белесой жидкостью и осторожно поставила на теплую еще печку.
Спасибо, спасибо, - суетилась она, усаживая гостью за стол. - Присядь, испей чаю.
И когда та молча уселась, Стеша водрузила на стол старый пузатый еще не остывший самовар, налила гостье чаю и, пристроившись с другого конца стола, подперла лицо руками и приготовилась слушать. Но баба Люба даже не притронулась к угощению. Она то поднимала глаза на Стешу, внимательно всматривалась в нее, то опускала их, не решаясь заговорить.
- Ты чего, баба Люба? - не выдержала Стеша затянувшегося молчания, - случилось что?
Баба Люба, в очередной раз взглянув на Стешу, тяжело вздохнула, словно груз слов, готовый сорваться с ее губ, был непосильной ношей, куда плотно улеглись страх, любопытство и данное слово молчать.
-Да говори ты! - заволновалась Стеша, нервно теребя руками угол платка. Любопытство давно отпустило ее, уступив место тревоге. В голове стучал, бился в висках только один вопрос: "Какое известие принесла баба Люба?". Баба Люба выждала для порядка еще пару минут и заговорила быстро, решительно, глотая слова и оглядываясь вокруг, словно боялась, что ее услышит кто-то посторонний.
-Стеша, ты, девонька, выслушай меня спокойно. Я ведь слово дала, что молчать буду, да вот не удержалась, - осторожно начала она.
Тревога, возникшая в Стешином сердце, стала расти, расширяться, упираясь в легкие, мешала дышать, и Стеша, почувствовав нехватку воздуха, закашлялась и привстала, цепко ухватившись за край стола.
-Ох, Стеша, - застонала баба Люба, закатывая глаза, и несколько раз ударила себя ладонями по коленям. - Не хотела говорить, да не могу молчать.
Она затихла, покачиваясь из стороны в сторону, затем резко выпрямилась и заговорила резко, без слез и вздохов.
- Я на станции Сафрона видела, детонька!
Стеша вскинулась, обхватила ладонями горло, чтобы заглушить крик, идущий из сердца, и не дать ему возможность вырваться наружу. Она во все глаза смотрела на бабу Любу, до конца не веря в сказанное.
- Стеша, Стешенька, да ничего же ты не знаешь, - причитала баба Люба. - Без ноги он там. Сидит в сарайчике на холоде, всякую мелкую работенку выполняет: кому валенки подшить, кому что смастерить. Ложки из дерева вырезает, в чем может помочь, за то и берется. Когда меня признал, слезно просил никому о нем не рассказывать. Ты уж прости меня - не сдержалась. Да как же жене о муже-то не знать! - возмутилась она, оправдывая себя за то, что не выполнила обещанного.
Стеша же, казалось, не слушала. Она, замерев с широко открытыми глазами, смотрела куда-то поверх головы говорившей, словно там вырисовывалась картина услышанного. А когда баба Люба поднялась, Стеша, словно сумасшедшая, заметалась по комнате, хватая одежду, которая попадалась под руку, пыталась надеть ее, не разбирая что это, ее ли она и, когда баба Люба остановила ее, крепко ухватив за руки, заговорила быстро, решительно.
- Пойду я, баба Люба, на станцию пойду, - суетилась Стеша, пытаясь вырваться из цепких рук соседки. - Холодно там, замерзнет Сафрон, вот, одежду ему отнесу.
- Бежать, бежать на станцию, - стучало в висках. И если бы не баба Люба, которая одной рукой крепко ухватила ее за полу старенькой телогрейки, а другой с размаху плеснула Стеше в лицо холодной водой, то убежала бы она в ночь и до утра шагала бы по дороге, лишь бы увидеть мужа.
- Опомнись, полоумная, - закричала баба Люба, усаживая растерявшуюся от неожиданности Стешу на лавку около стола. - Куда в ночь пойдешь? Лучше беги к матери, попроси, чтобы пораньше с утра пришла за детьми присмотреть, а сама иди на дорогу. Сейчас в сторону вокзала часто подводы идут, какая-нибудь тебя и прихватит.
Стеша покорно сидела за столом, сложив руки на коленях. Она ничего не ответила бабе Любе, словно не слышала, а только покачивалась из стороны в сторону, уставившись прямо перед собой.
- Ладно, сама зайду, - в сердцах махнула рукой баба Люба и направилась к выходу, но у самого порога не выдержала, повернулась в сторону сидящей, внимательно посмотрела на нее, словно видела впервые и, покачав головой, вышла.
Через час прибежала запыхавшаяся мать. Она что-то говорила Стеше, хлопотала около нее, успевая при этом приготовить чай с ромашкой, поправить сползающее одеяло у близнецов, но Стеша все так же сидела, безразличная ко всему, что происходило вокруг.
Утор выдалось холодное. Гуляка ветер то налетал резкими порывами, падал в кучу старых почерневших от холода листьев, поднимал их и лихо разбрасывал по улице, то неожиданно утихал, задумываясь над очередной проказой. Стеша оделась старательно, чтобы не дать ему повод подшутить над собой. Уже у порога оглянулась, осмотрела все ли в доме хорошо и вышла, осторожно прикрыв дверь.
Чтобы сократить путь до дороги, решила идти полем. Когда-то здесь была тропинка, но сейчас снег скрывал ее, и Стеша пошла наугад. Иногда нога проваливалась в невидимую под снегом ямку и Стеша падала, ударяясь коленом.
-Вот дура, - ругала она себя, понимая, что дорогу может быть и сократила, а вот сил потратила больше. Уставшая, она присела на обочину прямо на снег. Ей казалось, что никакая сила не заставит ее подняться, но как только вдали показалась подвода, сразу вскочила и призывно замахала руками.
Привокзальная площадь встретила тишиной. Ветер старательно разносил мусор, оставшийся после торговли, бил в лицо снежной пылью, разбавленной кусками бумаги, каких-то тряпочек и душил запахом застоявшегося смрада от махорки, пота и еще чего-то неуловимого, чем обычно пахнут такие места. Стеша старательно несколько раз обошла место торговли, даже отыскала небольшой то ли сарайчик, то ли будку, но там на двери висел замок. Площадь продувалась со всех сторон, и Стеша, чтобы не замерзнуть, зашла в неказистое помещение, больше напоминавшее нежилой дом, чем здание вокзала. Согреться возможности не было и там. Ветер проникал во все щели, протискивался сквозь дыры в оконных рамах. Печь еще не топили, а за небольшим оконцем за перегородкой, разделявшей помещение, кто-то суетился. Стеша осторожно постучала по полупрозрачному стеклу и тотчас отшатнулась, когда стеклянный квадрат окна распахнулся и небритая физиономия, заняв все видимое пространство отверстия в стене, неприветливо уставилось на нее.
- Ну чего тебе? - проговорил хозяин небритого лица, - чего тарабанишь?
Стеша растерялась. Все нужные слова куда-то улетучились, и она подняла руку, словно хотела спрятаться за раскрытой ладошкой, и заревела. И как только слезы горошинами покатились по ее лицу, мужик тут же захлопнул оконце, а через некоторое время в дверях показалась его нескладная фигура. Шел он прихрамывая, одна рука, по локоть лишенная жизни, неподвижно висела обрубком, а другая старательно усаживала Стешу на старую скамейку.
- Ну чего ревешь? - подсел к ней мужик. Он очевидно давно привык и к слезам, и к просьбам, но именно слезы женщин трогали его сердце. Женщина, дающая жизнь, по его мнению, просто не имела права плакать, хотя сейчас плакала и страна, сражавшаяся за мир на земле, и отдельная деревенька, с трудом выживающая в военное время.
- Ну, чего ревешь? - снова услышала она тихий голос, и легкое прикосновение к плечу вернуло ее в реальность. - Случилось-то чего?
И Стеша заговорила. Заговорила потому, что поверила небритому, потому, что поняла, что помощь, в которой она так нуждалась, говорит с ней хрипловатым голосом незнакомого, но почему-то вдруг ставшего родным мужика.
- Мужа ищу, - призналась она, с надеждой вглядываясь в глаза сидящего рядом, - может видел, мил человек? Без ноги он, подрабатывает здесь.
Небритый сначала с удивлением взглянул на нее, потом осторожно заговорил, хитро прищуривая глаза.
- Мужа, говоришь! Есть здесь один без ноги, да вот только жены у него нет.
- Да как нет?! Как нет? -запричитала Стеша, ухватив небритого за рукав. Она испугалась, что он уйдет, спрячется за крохотным оконцем, и она останется ни с чем. Домой все равно придется уезжать, но без Сафрона, тут же решила она для себя, дороги назад просто нет.
- Помоги мне, помоги, - взмолилась Стеша, не выпуская его рукав. - Помоги! Ну хочешь, я перед тобой на колени встану, молить буду. Муж он мне, муж! Самый настоящий, единственный!
Она вглядывалась в его лицо, пытаясь разглядеть там желание помочь, но небритый лишь молча посматривал на нее, не делая, однако, попытки уйти. И тогда Стеша, придвинувшись к нему почти вплотную, без слез, твердым голосом проговорила то, что до сегодняшнего дня жило в ее сердце и неистово болело там.
- Хороший он! Самый хороший. Это я плохая.
Она выпустила из рук рукав соседа и отвернулась. Ей казалось, что такой плохой, какой она себя видела, никто никогда не поможет.
- Послушай, - услышала она низкий голос небритого, - не кори себя. Чего в жизни не бывает.
Он поднялся со скамьи и, махнув рукой в сторону выхода, произнес.
- Тут недалеко обитает один без ноги. Идем - покажу.
Дорога к дому в триста шагов показалась ей бесконечно длинной, и чем ближе она подходила к жилищу, где возможно находился Сафрон, тем нерешительнее становилась ее походка, а тревога в сердце росла и крепла с каждым шагом. Страх непонимания и неприятия со стороны мужа становился ощутимее и замедлял шаги.
Господи! - взмолилась она, взывая то ли к Богу, то ли к страху, - помоги, вразуми Сафрона, не отбирай у меня последнюю надежду.
Но страх словно бичом хлестал ее по сердцу, вонзался в мозг, перемешивался с желанием отступить, вернуться назад.
- Ну вот и пришли, - услышала она голос небритого, когда они остановились около двери небольшого домишки с потемневшими от пыли стеклами окон.
- Ну, чего ты? Иди, - проговорил мужик и, видя нерешительность Стеши, не стуча распахнул дверь, и Стеша с помертвевшим от страха лицом шагнула за порог в неизвестность.
Комнатка, куда она вошла, была небольшая. Весь правый угол занимала печка, а у окна, напротив двери, примостился стол. Левый угол, отгороженный цветастой занавеской, спрятал то ли топчан, то ли широкую лавку, на которой лицом к стене спал мужчина, в котором Стеша признала Сафрона.
Она осторожно присела на край топчана, положила руку на плечо спящего и тихо, чтобы не разбудить его, запела колыбельную, слегка похлопывая рукой в такт. Она укачивала Сафрона, как когда-то укачивала малышей, возвращала его в забытое довоенье. И Сафрон почувствовал себя ребенком, которому не хватало до сих пор ни этой заботы, ни забытой материнской ласки. Все прошлые обиды растворились в слезах его и Стеши. Каждый плакал о своем, лечил свою боль, освобождался от нее. Капельки слез чистили прошлое, открывая жизнь для будущего.
Домой возвращались уже под вечер. Сафрон договорился с извозчиком, и тот за хорошее вознаграждение согласился довезти их до деревни. На телеге, на прошлогодней постилке из слежавшейся соломы, опираясь спиной на заплечный мешок, полулежал Сафрон. Стеша примостилась рядом. Одной рукой она гладила его по лицу, а другой постоянно поправляла сползающую шинель, которой старательно укрыла мужа. Сафрон покорно принимал ее заботу. И не было счастливее человека, чем он, которому жизнь, даже в такое суровое время, сделала подарок - вернула счастье, отблагодарив тем самым за терпение, умение прощать, любить. Он открыл глаза и взглянул на Стешу, а она ответила таким счастливым взглядом, от которого закружилась голова Сафрона, защемило сердце, и весь мир засверкал, заискрился, отражаясь в глазах любимой женщины.
-Вот оно, счастье! - подумал Сафрон, вбирая в себя свет любви, льющийся из Стешиных глаз.