Капитан Амалин нервно прикурил. День начинался плохо и обещал быть трудным. Нехороший день. С ночи зарядил холодный дождь. Он стеной обрушился и гулко грохотал по крышам, ревел в водостоках, снося в мутные лужи прошлогодние листья и подушечки мха. Казалось, дождь поколол шифер и разбил балки, размыл ветхие строения погранзаставы. Сквозь сырое марево проступали контуры хмурого леса и камней, но исчезла дорога. И за воротами, за тяжелым шлагбаумом, обрывалась вязкая серая мгла, в которой смешивалось всё, и всё же исчезало.
Капитан Амалин выдохнул сизое облачко горького дыма и потушил окурок о стену каптёрки.
— Сологубцев! — закричал он, — Докладывай, какого чёрта уже битый час трёшься за дверью и молчишь?
— Ну так я... ну, тут такое дело, —маленький толстый человечек вкатился в комнату, оставляя на полу мокрые следы грязных сапог, — Ну дело у нас тут такое... непорядок...
— Порядок, непорядок, — задумчиво проговорил Амалин и задернул шторы, — Докладывай, что за порядок-непорядок. Да поживее!
Толстяк здорово нервничал и от того чертовски потел. Казалось, он битый час провёл под дождем на улице, пока не решился войти.
— Нарушение у нас тут... похоже на то. Перебежчики.
— Так нарушение или похоже на то? Что за перебежчики? Где нарушители? Арестованы?
Сологубцев переминался с ноги на ногу, и казалось, что он бежит на месте в луже натёкшей с сапог.
— Не арестованы, — буркнул он, бледнея. Готовился к буре, которая вот-вот снесет его вместе с сапогами и лычками. Но капитан Амалин молчал.
Он снова смотрел в окно, теперь уже сквозь пыльную занавеску. Дождь по-прежнему гудел в водостоке.
— Помнишь, в колючке запутался лось? Патруль нашел его, когда тот уже издыхал. Такие твои перебежчики?
— В том-то и дело, что не такие! — наконец собрался с духом Сологубцев и даже покраснел — в том-то и дело, что люди, человеки. Со всех вышек доложили, — то там, то тут видели. Я в начале и не поверил. Патрули послал - так там тишина. Колючка не тронута, следов нет.
— Что ещё за чертовщина? — Амалин отвернулся от окна и принялся нервно кружить по комнате, выстукивая цок-цок своими сапожищами. — Что за чертовщина такая, я вас спрашиваю?!
— Я снова патруль послал... но они молчат. Бледные такие, глазищи как у детей, чуть не плачут. Один только проговорился почти что, но теперь рыдает без остановки. Его в изолятор поместили, объясняют - нервный срыв.
— Что за чертовщина?.. — опять повторил Амалин и остановился посреди комнаты, — Значит сам пойду с патрулём, раз такие дела. Перебежчики, тьфу ты. Исполнять!
Сологубцев вытянулся, щёлкнул каблуками и пулей выскочил под дождь. Амалин снова закурил.
...
Когда он вышел на улицу, патрульные уже ждали его. По встревоженным лицам стекала вода. «Кто-то успел растрепать, - про себя заметил Амалин - так дело не пойдёт. Не пойдёт так дело. Перебежчики! Откуда, спрашивается, здесь им взяться? Этот кордон давно закрыт, дорога тоже перекрыта, ещё от самой реки. Жилья тут поблизости нет. С той стороны они может?.. да кому это надо-то? У них на той стороне сыто да ладно, нечего им тут искать. Да и кто знает, как там у них жизнь устроена, на другой стороне-то».
Патруль привычно рассчитался, выстроился по двое и пошёл. Амалин набросил плащ, который был бесполезен и двинул следом, бросив грозный взгляд на толстяка Сологубцева, вытянувшегося по струнке у входа в каптёрку.
...
Патруль вернулся уже в сумерках, мокрый и молчаливый. Капитан Амалин шёл впереди, странной, болезненной походкой. На его бледном лице не отражалось ни единой мысли, кроме чудовищного отчаяния, затопившего глаза. Сологубцев было бросился к капитану, но замер на полшага и отступил в нерешительности. Они остановились друг против друга и мокрая папироска в руке капитана дрожала.
— Ты понимаешь, они идут домой, - сказал он, таким же дрожащим голосом, — Им нужно домой...
Сологубцев не понимал, он мёрз и кряхтел, дождь лил ему зашиворот и стекал по усам.
— Так что там с перебежчиками-то, капитан?..
— Они домой идут, понимаешь? — Амалин уронил папироску, повернулся и пошатываясь пошёл к шлагбауму, — Им надо вернуться домой!..
Отстегнул ржавый замок, распахнул ворота, поднял заграждение, обнажая дорогу, тонувшую в дожде. Дорогу, которая вела на ту сторону.
— Что вы делаете, капитан, капитан! — закричал Сологубцев, хватаясь за сердце, — так нельзя, нарушение же...
Патрульные не двинулись с места, только один из них упал в грязь, содрогаясь от рыданий. Дождь припустил с новой силой и загудел в водостоках. Казалось, небо готово обрушиться битым шифером и песком. В грязно-жёлтом свете фонаря, с обеих сторон границы на дорогу выходили люди. Будто тени они беззвучно скользили в ворота и из ворот и исчезали в дожде. Испуганный Сологубцев старался рассмотреть хоть одно лицо, поймать хоть одно плечо, но не различал лиц, не осязал тел. Эти люди были солдатами, гражданскими, стариками, женщинами и детьми. Они шли через ворота в два встречных потока, не касаясь друг друга, не встречая препятствий.
Грязный свет фонаря мерцал, и когда дождь ударил с новой силой, лампа погасла совсем. Сквозь гул и плеск ночи, дрожащий от холода и страха Сологубцев ещё долго слышал стотысячный шорох шагов и голоса, которые на многих языках повторяли одно-единственное слово:
— «Домой»...