Драгоценные ночи в деревне... Когда затопил печки. Взял маленький фонарик, вышел на внутреннее крыльцо, что ведет в сад. А над крышей стая гусей, летят - переговариваются. А потом весь клин становится виден. В зеленоватой полоске от ушедшего часа четыре назад солнца.
Из лощины за садом запахи талой воды и трав прошлогодних. Такие тонкие, едва ощущаемые, как детство.
С далекого поля протрубит журавль и резко умолкнет, как будто кто-то из старших "тихо ты, люди же спят" отвесит ему подзатыльник.
И станет слышно, как с ветки березы, что у крыльца, капает. Как весело звенит внизу, где трава покрыта крупинками заморозка, вода в ручье.
- Пролетели как прямо в рай. Хоть беги за ними, - говорит мне из темноты голос.
- Блин! Коля! - говорю я, узнав голос и чувствуя, как от неожиданности шевелятся на голове моей волосы и щиплют за плечи мурашки.
- А я смотрю от реки огонек разгорается и гаснет. Разгорается и гаснет. Думал, уж светляки прилетели, - появляется с огородов Коля Пушкин. Хотя никакой он теперь и не Пушкин. Сбрил бакенбарды. Впрочем, сходство с "нашим всем" все-таки осталось, едва уловимое.
Коля по привычке носит в интонации претензию. Ко всему. Это такая защита.
- Ты чего тут? - спрашиваю.
- Чо, йо, чо. По делам иду, - говорит он немного в нос.
- В полпервого ночи? По чужому огороду?
- Ну, да..., говорю ж те, думал, светляки прилетели. Я ж вон, напротив, через ручей от тебя живу.
Так и не сказал, ушлый, чем он ночью у протоки мается. Попросил сигарету и так смешно курил, не вдыхая в себя, выпуская струю в напитанное предчувствием скорого ежегодного праздника небо. Так значительно молчал при этом, будто с неба должен был упасть камень. С запиской о том, как жить и что делать...