В тихий час

Пятов Виктор
     Летний ослепительный полдень. Вечный бродяга ветер завалился пьяно на дно глубокого оврага, либо беззаботно гостил в сообществе красивых пальм, омываясь игривыми всплесками волн на песчаном золотистом взморье... А на покинутой, иссушенной зноем земле, из темных трещин исходило тяжкое дыхание, образуя в призрачных далях волоокое цветастое марево.
               
     На строительной рабочей площадке почва прогрелась так, что казалось на нет, до самых колен, изойдут в истоптанной кургузой обувке ноги. Всего несколько минут назад здесь сновал изможденный, истекающий соленым въедливым  потом, трудовой люд. Слышался встревоженных говор, постукивание и скрипы изогнутых металлических "мастерков" о шербатый красный кирпич. Возводились, скрепляемые намертво цементом, стройные кладки стен. Теперь лопаты, двуручные досчатые носилки,  раздутые и битые ведра - в белесых оплывах ссохшего раствора, - всё грудою и вповалку было наскоро оставлено на местах.
               
     В рабочей бытовке, во время часового перерыва, с угрюмым молчанием и скучной зевотой, между двух отдыхающих неожиданно завязалась сумбурная малопонятная сцена. Вася Булынкин наконец-то изловчился: поймал в горсть серую, особливо надоедливую жужжанием, муху. Это был сварщик - хрупкого телосложения, со сверкающими, как у мышкующего кота, круглыми зелеными глазами и вытянутыми темными бачками, чем-то похожих на изящные женские сапожки. Он, с чувством гордого достоинства, будто спас от недосыпа с добрую половину человечества, звонким голосом возвестил:

     - Кирдык вражескому аэроплану!
               
     Тут, видимо, вспомнил когда-то нанесенную ему кровную обиду. Обвел косым презренным взглядом Толю Дубова - тракториста богатырского телосложения - обладателя яркой окладистой русой бороды. Толя не взглянул даже, хоть бы одним глазком, как он ловко разделался с крылатой негодницей, а, уронив голову на стол, зарылся носом в смятой раскинутой бороде. Вася, сидящий напротив, резко ткнул Толю ногой.

     - Эй, храпун, - задиристо произнес, - тарахтелку твою дикие лебеди угнали!
               
     Табурет под тем заходил ходуном и проскипел с надсадою. Здоровяк, вскинув курчавую голову, раскрыл синие, как ясное сквозное небо взоры, расправил с хрустом и без того широкие плечи. В сей же миг он схватит двумя пальцами, точно шкодливого щенка, малосильного Васю да выбросит за порог.
   
     - Аль, мне послышалось! - трубным оглашенным басом отозвался бородач. - Аль, жучок из Колорадо, что-то пропиликал?
               
     Вася, однако, неустрашимо содвинул к переносице тонкие, изогнутые в натянутый боевой лук брови. Схватил со стола спичечный коробок и протрезвонил:

     - Исчас, льву африканскому космы опалю! В Антарктиду, к пингвинам на показ, выпущу!
               
     С озлобленной решимостью протрёс спичками, будто колчаном с летучими стрелами. Выхватил ловкими пальцами пучок, обкапанных взрывной смесью  наконечников. С лихостью чиркнул о шершавый бок коробка. Взметнулось пламя. Зловеще, по-инквизиторски, с алчно сжатыми губами посмотрел на огонь. Поднёс к бороде. Чуточку ближе, и пышная растительность превратилась бы в один ярко пылающий факел. Толя побледнел лицом и застыл, словно парафиновый слепок. Лишь нервно вздрагивающие крылья ноздрей, говорили о стойкой выдержке и внутреннем душевном напряжении. Истязатель, прижигая собственные пальцы, задул огонь. Лютым ненавистным взглядом указал в угол, где находился обширный жестяной бак с питьевою водой
               
      - Хотя, будет лучшим, - высказался, - дабы в климате суровом на трескучем морозе не мучился долго. Я тебя, вот что, в этом круглом водопойчике к прабабушке чертовой на тот свет и отправлю!
               
     Толя, испытав близость опасного жАра пламени, словно отекая, осаживал голову в плечи. Несомненно считает себя в чем-то очень провинным. Готов был стерпеть с грозовой вражеской стороны шквалы словесных бурь, чтобы мало-помалу, прийти к житейскому умиротворению. Старался придать голосу как можно более мягкости, с улыбкой поинтересовался:

     - Силов-то хватит?
               
     - Молча-ать! – с пеной у рта, не утихал Вася. – Я, как ни как, на семь пятниц раньше на свет объявился. А ну, ивстать! – Вскинул пистолетом подкопченый с надтреснутым ногтем указательный палец. – И ать-два, в угол. Сунь-кось личностью косматой в воду. Прими смерть добровольным утопленником. Без фырканья, брызг и всхлипов.
               
     Толя откинулся к стене - казался обессиленной огромной рыбиной, выброшенной бушующей штормовой волною на каменистый берег, унизанным острыми сколами. Под самый лоб закатил пульсирующие с кровяными прожилками белки глаз.
               
     - Что, – злорадно усмехаясь, распоряжался далее Вася, - тебе, чуемо, пожить ашшо хоцца? Ладушки, помучайся с тройку минуток, кит дохлый, коль не хватает смелости уйти из жизни красиво.
               
     Толя между тем, пошевеливая и раздвигая по сторонам крепкие мозолистые руки, выходил из тяжкого оцепенения. Невзначай дико, словно разъяренный топтыгин, взревел:

     - Аль, жука сволочного, в порошок истолочь?!
               
     Наступила длительная томительная пауза. Несколько человек, также находящихся в бытовке, с перехваченным дыханием, наблюдали за происходящим ужасным действом. Вот-вот, казалось, будто от растревоженного гудящего осиного роя, эти взвинченные в оскалах зубов люди, от обоюдно нанесенных хлестких оскорблений, совьются в плотный змеиный клубок; будут без всяческой пощады грызть и рвать дуг друга в клочья… Но, но супротивники несколько остыли.
   
     - Чтобы тебя, опосля работы, собака бешеная укусила! – скрипнув зубами, произнес Вася.

     - А тебе, - ворочал Толя стол и стукал ножками о пол, - тарантул в штанину влез.
 
     - А тебе, велосипедист между ног, по самое не хочу, въехал!
    
     - А ты, под каток асфальтовый дорожный попал, что и в блин превратился бы.
               
     Каждый с изощренным пристрастием желал кончины или тяжких мучительных увечий неприятелю. Но мстительный ненасытный зачинщик бузы по локти засучил рукава спецовки, и, прихлопнув в маленькие, почти детские, но изумительно хваткие руки, распашисто сдернул с пояса кожаный ремень, оснащенный выпуклой увесистой пряжкой: 
 
     - Исчас, великашку-дохлеца, притяну к лавке. Двадцать пять звонких горячих и отолью.
 
     - А я жучонка в сапог посажу.

     - Ка-ак?! – вскричал Вася. – Неповиновение старшевозрастному товарищу? Не-ет, это тебе так, даром не пройдет: засеку до... А потом на бугорке твоем скорбном куль электродов вытряхну. Пусть ржавеют в память о наших нехороших земных встречах... Эка, братцы! - обратился Вася к присутствующим, - глядайте, синюшным он каким, наш ТОлюшка, со страхов стал, что исчас коньки отбросит.
               
     Тракторист сжал огромные кулаки, вскочил на ноги. Разглядев же в большом настенном зеркале свое завидное, как расписной чайный поднос отражение, оправил окладистую бороду, сказал:

     - Чурбан ты, безглазый!
               
     Лупоглазая с раскрытыми ртами публика, понемногу прочувствовав дружественный розыгрыш на оскорбления, начала, будто от дьявольской щекотки, покатываться со смеху… Когда же дело дошло до того, что склочный Вася выхватил из кармана спецовки обмотанный кроваво-красной изолентой сверкающий острый нож, а Толя вытащил из голенища сапога огромный гаечный ключ. Я и еще кто-то, не вынося крайне опасных для жизни игрищ, выскочили отдышаться на жаркий, все-таки показавшийся довольно свежим, воздух... А там, в скрытом чреве бытовки, имел продолжение до конца обеденного часа, дикий раскатистый хохот. Как вдруг, совершенно неожиданно, наступила гробовая тишина. Из распахнутых дверей, Толя выносил на руках, словно придушенное, распеленатое дитяте, в судоржной агонии взбрыкивающее ногами.
 
     - Миленький, ТОлюшка! - слезливо причитывал Вася, - я нечаянно твой любимый табурет до дырки прожег и собачьим катушком надпись вывел: "Козол".
   
     Пестрая распотешенная публика, любопытствуя досмотреть на бесплатно сымпровизированную трагикомедию, шла следом. Великан с осторожностью поставил Васю на ноги. Погладил широкой ладонью по маленькой, как вздувшееся моченое яблоко, головке.
 
     - Прости, паренек, - произнес, - погорячился чуток!
   
     Вася, как ни в чем не бывало, оправил сбившуюся одежду, и вприпрыжку тушканчиком поскакал к своему похожему на сизую обшарпанную тумбочку, сварочному аппарату. А Толя следовал вразвалочку в сторону земляной насыпи, где ослепительно светились на солнце стекла кабины его трактора.

     - Друзья-я! – приговаривали, вскидывая от недоумения головами, расходящиеся по рабочим местам, люди. - Попробовал бы ежели кто иной, отпустить в их адрес какое либо грубое словечко. Они, неприменно, друг за друга вступились: язык вырвали бы злословцу.