ПРИЗРАК
То, что хотел бы я высказать, высказыванию не подлежит,
ибо вот то, что я высказать хотел бы, оно таково,
что когда его всё же высказать пытаешься – оно бежит,
а когда не пытаешься – век не избавиться от него
(М. Щербаков)
*****
В посадке светло и уютно. Ещё не жаркое, майское солнце почти одолело полдень; на рубеже сем осмелело, - просачивалось, пропитывалось и часто простреливало кронки невысоких и нестарых дубов, слишком густо рассаженных, а потому росших хилее, чем им полагалось бы в менее убористых обстоятельствах. Деревья теснились, поневоле мешая друг другу. Но солнце работало: желтит длинными руками зеленый свежий воздух, то тут то там будет очерчивать калейдоскоп этого падающего в глаз леска. Бесчисленная птица невидимо скрипачила и трищала. Впрочем, прорубь небольшой многоугольной полянки, на коей и я был когда-то, подергивалась от шороха вполне заметной городскому глазу крупной сойки; внимательные чёрные глаза её на аристократическом полноватом лице заметят мою память; длинный синий шлейф её хвоста треплет ветви кустарника. Тревога её вскоре заменяется любопытством, после - безразличием. Шорохи всюду. Аппетит. Память аппетита.
Лениво в посадке; не стучит сердце, а ныряло и выныривало, ныряло и выныривает. Плескалось и шуршит - совсем как ритмический валежник под ногой.
Смягчи слух, уплотни затем, обвейся слухом.
Есть что-то жидкое в лесных звуках.
Внезапный порыв зачерпнул верхушки деревьев вот здесь и где-то там. Как похоже на морскую волну, взбалтывающую зёрна гальки на берегу.
Или это и есть волна? Докатившая сюда из древних времён, когда здесь и вправду всё было заполнено горькой.
У моря тоже есть память.
Ракушки, изредка встречающиеся под ногами - сувениры тех времён; как окаменевшая лузга от семечек рыбьих гопников. А когда катит ветер (волна), то так легко представить морские запахи замест лесных.
Вот эта тропа, вот. Именно эта, а не иная. Именно по ней я шёл через своё детство, юность и некую смесь первого со вторым и с чем-то угрожающим, мутным третьим; именно по ней я и сейчас змеюсь мимо деревьев, и именно на этом месте поряд с этой тропой трезубцем упираюсь в неожиданно крупный наглый клён, и не знаю куда свернуть дальше.
"Хэзэ" - хором думает лес, пощёлкивая дятлом тут и шурша сойкой там. Суетливость птиц странно сочетается с их математически неподвижными взглядами.
Думать много не нужно, иначе увязнешь в хоре сомнений; замечтаешься о ложном, а вдруг не о ложном. Итог решения - пустяк, а вдруг не пустяк.
Куда-то свернул.
Комок сомнения облегчился, хоть я и так не знал куда мне нужно идти, а всё же комок и тут место быть занял.
Горел ненужный костерок. О нём - позднее, или раньше, но скорее всего - теперь.
*****
Сомнение не имеет начала, ни к чему не привязано, ничем не обусловлено, хоть и кажется, что причина есть. Да, причина есть. Это - причина причин - сомнение. Привычка ума, безусловный рефлекс, замыкающийся сам в себе; жрущий меня просто так, вне видимости выбора, параллельно событиям. Подобно нюху или осязанию. Напрасны мои попытки обнаружить закономерности явлений. Всё зависит от всего - и этой пищей питается сомнение. Особый род пристрастия, действующий как наркотик на выходе, и дающий лишь некоторую передышку рассудку; заменяющий себя на какое-то время надеждой - такой же безусловной и безжалостной.
Умные и неуловимые рефлексы судьбы.
А в промежутке меж этими самостями (сомнением и надеждой) клином устроена воля, мой рычажок действий на заранее предательском игровом автомате; всё же с его помощью я кормлю своё тело, пытаюсь угадать наиболее удобный режим расширения мяса.
Мясо вырастает, обрастает мускулами и жиром.
Конечная цель - забвение.
Ничто не должно было бы во мне сомневаться, как пущенная стрела не должна рассуждать о сопротивлении воздуха, правильности траектории, навыке стрелка, оправданности полёта. Забвение - счастье, доступное и очевидное каждому в своё время. А если не каждому? Горе тому: сомневаться и сомневаться, не имея уверенности ни в чём.
Так или иначе, чересчур ли сильно оказалось моё сомнение, излишне слаба ль воля, а выбор на перепутье тропы был сделан путём жребия - подкидыванием монетки номиналом в две надежды. Клён кивнул, и я туманисто поплыл дальше.
У моей памяти нет воли. Нет и цели. А сомнение есть. У моей памяти в этом лесу не было никакой цели, а сомнение было. Моя самять била по мнениям, и сомневалась, сомневалась... У памяти в этом лесу никакой цели не было, а было; мне будет всё равно куда повернуть, куда идти, или же не идти вовсе.
Все-таки - зачем сомнение, к чему? О чём этот бестолковый зуд, который не успокоить ни расчёсыванием, ни равнодушием?
Сомнение оскорбительно бесцельному человеку.
*****
Горел ненужный костерок - чахлый, как и эти сморенные теснотой дубы. И вправду, зачем он горел; казалось, само солнце недобро посматривало на него, - мол, чего по дню вылез, кто ты и на што ты.
Убирайся.
Костерок не возражает, и подымливал, обнимая солнечные конечности, трясь о них как голодный котенок о ногу хозяина. Целовал таким образом создателей, развлекал их взгляды, пытаясь обнажиться поболе, подхватывал случайные сухие палочки валежника из рук, жевал обстоятельно - как бы скрывая свой голод. Время от времени ему давали на корм и вовсе несъедобную зелень, но он принимал и то, фыркал, менялся в цвете. Подозревал о своей унизительной кончине, но смирялся заранее, жил. Отчего не жить если кормят.
Это тоже было давно. Как и сейчас, так и давно. Я это помню. Люди, насест в виде бревна, еда, шишечки, ненужный костерок. Невыносимая мысль: я смотрю на горящие палочки и веточки и догадываюсь, что когда-то давно это топливо само сидело вокруг какого-то костерка, кормило его и себя, пило, сомневалось, топталось и кидало жребий (бросало; хотя, нет - именно кидало), а теперь вот горит в этом прозрачном от солнца огне. Само стало костерком. Как очевидна эта мысль, как букварна. Но она волнует мою память и теперь - возможно даже более, чем когда-то тогда; я и сам сижу рядом с таким же костерком и зачарованно наблюдал его танец, незаметно для прочих упиваясь своей властью над ним.
А куда любопытней поглядеть на всё на это изнутри огня - обложив голову ворохом угольков, надев корону из кусков шлакоблока, спрятаться в самой серёдке очага, наблюдать и чувствовать.
Ещё одно соображение заставляет меня плыть далее, прочь от костра и этих будущих костров-людей. О чём. Танец огня слишком уж похож на человечьи схватки, слишком зависит от качества еды и любви к нему относящихся, от многих других ничтожных обстоятельств. Костер конечен, как и человек, а старость костра, как правило, унизительна и одинока. Костёр не имеет собственной воли. Всё в нём - плод беспощадных закономерностей или, если удобно, случайностей, властвующих над ним и не интересуясь его желаньями. Костёр не имеет права на выбор; он умирает без еды и безусловно обязан жить, если его зачинают и кормят. Он может разве взбунтоваться, если на то сложится рифма обстоятельств.
Он ничего не может.
Есть ли хоть какая настоящая разница между человеком и костром?
*****
Я чувствовал потребность в усталости. Меня раздражала легкость собственных тенистых ног, а душистый пряный воздух леса, циркулирующий в груди, хотелось загрязнить табаком. Отчего ж нет? Душистый эфир посадки наконец наскучил. "Так сладок мёд, что наконец и горек".
Мы хотим чувствовать себя вечными. Это необходимо затем хотя бы, чтоб оправдывать инстинкты и всё что с ними связано. Чтоб дела наши не выглядели напрасными в наших глазницах. Даже и ничтожнейшее делишко должно обращаться в вечность, а иначе - зачем оно? Рукопись не сгорит, Везувий смолчит, дитя переживёт родителя, а гадкий утёнок обязательно станет лебедем.
Много ли таких - всамделишне верующих в ближайший конец света и отказывающихся размножаться только потому, что этот конец всего - может настигнуть если не их самих, то их детей наверняка? Кто всерьёз, наедине с собой, мотивирует своё ничегонеделание именно концом мироздания, а не чем-то более приземленным и постижимым: постыдный мелкий страх, привычки, слабость, неумение и т. д.? В картах человечьих рефлексов и мотивов такого пункта нет; Конец всему вроде бы предусмотрен и даже как бы доказан, но никого это всерьёз не тревожит, и телек мерцает дальше, подогреваясь ощущением самовечности и безнаказанности. Дар не сомневаться в своей нескончаемости есть величайшая милость мироздания. Или одна из. Податливая всякому синичья красота, усыпанная косметикой невнятного долга, оказывается сильней призрачного журавлиного клина, навеки пришпиленного к горизонту. "Блаженны нищие духом". Блаженны, и по-настоящему крылаты - не то што эти дурацкие журавли.
А всё же. Монотонность и некоторая мелкость событий нашего обихода часто приводит нас к догадкам о подлинной сущности этого места. Этого любого места. Каждодневная повторяемость событий сквозь узор танцующего костра, более похожего на волхвование фокусника, чем на вдохновенное чудо.
Моей памяти, как, наверно, и любой другой, даже теперь нестерпимо без устали бродить по лесу. Чем долее, тем чудеса рассеиваются, а едкие, с металлическим привкусом, закономерности впечатываются в мои глазницы, кости; кристаллизовались внутри черепа.
Я требую усталости!
Моя память устала слушать эти волны, эти чудовищные волны, эти дыбы моей! Даже и листва показалась мне отлитой из синевы - холодной и угрожающей, с презрительным любопытством щупающей мою память. Сошёл с тропы, вальнулся на землю как бы для отдыха, да, просто так упал, примкнул, - чего вам-то, волны!
Лес не умолкал.
Палубы кораблей скрипят под ударами всплесков, солнце спряталось; лес пресекается холодными ниточками, быстро соленея и ломаясь мачтами внутрь себя.
Лес услышал меня, или же моей памяти так показалось (какая разница). Намеревался дождь, а вдруг не намеревался.
Я вспомнил, зачем был не нужен костёр. Нет, не так... а как же... ну ведь вспомнил, ведь только что... вроде бы.. не так, совсем не то! Вспомнил, и тут же забыл. Так молниеносно забыл, что и дивно стало моей: как можно забыть то, чего никогда и не знал? Как вообще можно забыть знание, если оно есть? А если и знал да забыл, значит, не зря я... Не зря я - что? оказался в этом леске? Свернул на тропе в эту сторону, а не в другую? Что не зря?
Забвение не зря - всё остальное зря.
*****
Я и вправду устал... как и хотел того или не хотел; вместе с ветром, который не похож на ветер (ветер может быть похожим на что угодно, кроме самого себя), деревьями, мачтами, прозрачными огнями ненужных костров и гнетом бессмысленных сомнений. Непогода прошла мимо. Снова стало лениво и мягко, и мои давешние мысли подернутся дымкой и расслоились в памяти на отдельные слова и звуки, ничего не значащие, и годящиеся разве для совсем близких отсюда городских катакомб, где вороний каркёж как-то интуитивно кажется уместнее, чем здесь, в лесу.
Я поднимаюсь на ноги с нарочной неуклюжестью, как бы извиняясь за своё валяние, уцепившись руками за воздух; прислушался. Неподалёку будут сидеть те же люди, - как мне показалось, более шумные чем давеча, и тем более трогательные в своей искренней мелочности. Суеток, хохотки, одержимая радостью возня. В носу сладко щекотало дымком от их ненужного; заполненный насекомой дрянцой лес мерно жужжал и хрустит совсем сухо. Море отпрянуло вон, привнеся в меня казавшуюся мне такой необходимой перемену; своим отсутствием как бы уравновесило мою память меж сомнениями и вечным неустанным движением по этой посадке, где даже такая мелочь как хруст полога под ногой невыносимо раздражает ежели разрешается в слухе слишком долго. В вечности есть своя долгота, и эта долгота порой ужасна в своей невечности.
Сомнение оставило меня, на какое-то время, и теперь я буду ждать следующего прилива... и тогда... возможно, тогда... я получу наконец самый важный ответ на самый бесполезный вопрос: чем море отличается от не-моря?
Май, 2018