Глава 13
Так проходит земная слава
В то утро Сергей Иванович Мародин встал гораздо позднее, чем обычно. С давних пор он взял себе за привычку спать в сутки дважды: утром – с шести до десяти и вечером – с восемнадцати до двадцати двух. Так он считал более удобным – нормальный восьмичасовой сон, только разбитый по частям. Зато ночное время полностью было в его распоряжении, а именно оно стало самым продуктивным. Он пристрастился писать мистические рассказы, а ночь, как известно, идеально подходит для того, чтобы возбудить игру пылкого воображения. В три часа ночи он поднимался из-за стола и принимал горячую ванну.
Правда, вчера он нарушил свой распорядок. Уж очень хорошо шел у него очередной жуткий рассказ, и он не заметил, как часовая стрелка перешагнула свой низший предел и устремилась к подъему. Когда встал из-за стола, было уже начало девятого утра. Он подумал, может, и не ложиться совсем, однако едва прилег на диван, как тягучий сон навалился на него. Его тут же одолели кошмары, которые, казалось, только и ждали нужного момента и теперь, словно сети, окутали со всех сторон. А когда Мародин спустя пару часов проснулся, то долго пытался вспомнить, что же конкретно снилось. Ничего. Бред, полный бред. Осталось лишь ощущение какой-то жути и полнейшей безысходности. Он встал, чувствуя себя разбитым, и побрел на кухню варить кофе.
Приготовление кофе всегда являлось для него чудесным ритуалом. Горсть кофейных зерен средней обжарки насыпалась в кофемолку, дважды перемалывалась почти до состояния пудры, закладывалась в турку с горячей водой, которая также два раза доводилась до кипения, до момента густого вспенивания кофе. После чего он разливался в маленькую чашку из прозрачного фарфора. Медленно выпивалась одна чашка, затем другая.
Но сегодня все пошло не так: старая кофемолка не смолола, как нужно, зерно, при варке кофе убежал, залив плиту, да и вкус его совсем Мародину не понравился.
После завтрака он хотел было продолжить ночной рассказ и даже сел за компьютер, но ни одной фразы так из себя и не выдавил. В голове была бестолковая мешанина из слов, которые никак не связывались в стройные мысли и не ложились на экране законченными предложениями. Наконец он бросил бесплодное занятие, побродил бесцельно по квартире, пока не почувствовал огромное желание выбраться на улицу.
Тут надо заметить, что Сергей, после расставания с Верой, уже несколько месяцев жил затворником, в мире почти полного уединения, из дома выходил в случае крайней необходимости, только чтобы приобрести продукты.
Такси подъехало быстро, и вот Мародин, устроившись на заднем сиденье, с какой-то жадностью наблюдал картины за окном автомобиля. Он ехал по московским улицам и удивлялся тому, настолько изменились они в последние годы. Он не мог не отдавать себе отчета в том, что столица заметно похорошела, хотя многочисленные потоки машин, беспрерывно снующие по проспектам и улицам, то и дело возникающие пробки сильно раздражали его. Это был для него почти незнакомый мир.
Он не читал газет, не смотрел телевизор, не увлекался новостями. Он жил в ограниченном пространстве своей квартиры, где чувствовал себя комфортно и почти счастливо, занимаясь творчеством и верша великие, как он считал, дела, которые оставят заметный след в истории. Во всяком случае, так он себе внушал и так говорил редким интервьюерам, когда какая-то редакция телевидения или газеты изредка вспоминала о нем.
Город сильно изменился, заимел лоск и стал, по мнению Мародина, похож на солидного и пухлого буржуина в смокинге и котелке, каким когда-то карикатурно изображали представителей этого класса советские газеты. Мародин не любил суетной, взбалмошной Москвы, сравнивая ее из-за претензий на роскошь с взбесившимся олигархом, который сорит деньги почем зря, в то время как другие едва сводят концы с концами.
Наконец он подъехал к когда-то известной всем москвичам, да и не только им, улице, с которой многое его ранее связывало. Однако сейчас она его разочаровала. Это было совсем другая улица, хотя и с прежним названием. И здание – вроде то, но в то же время, другое, иные вывески, иное оформление, иные люди, неторопливо выходящие из дома или входящие внутрь.
Когда-то, словно море, здесь бушевали людские толпы, кипели страсти, разыгрывались драмы, порой трагичные, порой с комедийным уклоном, и главным режиссером всего этого действа был он – Сергей Мародин. На крыше здания тогда гордо горели огромные буквы, олицетворявшие величие и мощь его империи.
Он хотел было попросить шофера остановиться, чтобы пройтись по улице, однако передумал. Зачем? Чужая улица, чужой город, чужие люди. Но возле известного здания все-таки велел притормозить. Вышел, постоял немного.
Около подъезда дворник подметал тротуар. И тут что-то подтолкнуло Мародина, и он обратился к дворнику:
– Вы не знаете, что раньше было в этом доме?
Дворник, не переставая мести, искоса посмотрел на него, потом оперся на метлу, радуясь случайной передышке и возможности перекинуться словами:
– А ты, мил человек, похоже, приезжий. Потому как вся Москва знает про этот дом. Когда-то очереди здесь стояли аж от самого метро. Такими деньжищами ворочали. Потом все рухнуло. Люди с ума посходили, митинги устраивали, говорят, даже на Кремль идти хотели, восстание поднимать. Деньги свои желали вернуть.
– А вы хозяина той фирмы знали? – спросил Мародин. – Хороший он был человек?
– Нет, ни разу не видел. Он вообще здесь не появлялся. Сволочь он, надул всех. А потом в тюрьму специально сел, чтобы не платить. Пацаны, после того как его фирма рухнула, бегали сюда за билетами, что хозяин навыпускал. Их здесь целые горы бульдозером сгребали, а пацаны тырили, потом с ними играли в мафию.
– В чем же он виноват перед людьми? Сами ведь добровольно несли деньги, никто не заставлял.
Дворник подозрительно взглянул на Мародина
– Ты смеешься или как? Людей он подзавел, наобещал им с три короба и оставил с носом. Слышал я, что пятнадцать человек из-за него над собой смертоубийство учинили. Разве такое прощается? Земля под ним гореть должна.
– Он и в их смерти виноват? Или у людей головы на плечах не было?
Дворник рассердился.
– Ты с луны что ли свалился, ничего не понимаешь? Многие люди тогда в нищете бедствовали, безнадега кругом была. А он тут как тут, змей-искуситель. Заманил людей, обещаниями подкормил. Люди ему поверили, последнее несли, а он их веру сломал. Одного человека обмануть – и то большой грех. А если таких тысячи, миллионы? Ну, ничего бог воздаст ему за все.
– А ты в бога веруешь?
– Сейчас многие верующими стали. Потому как больше не в кого и не во что верить. Раньше в коммунизм долго верили, да и тут потом людей одурачили.
Дворник снова принялся мести дворик, потом резко остановился и оперся на метлу.
– Я ведь тоже попался на его удочку, жил раньше нормально, имел семью, квартиру, – со злостью сказал он. – Потом дочка у меня заболела, нужны были большие суммы, чтобы вылечить ее. Я продал дом и машину, вложил все деньги в Сим-Сим. Думал, подкоплю, отвезу дочь за границу, вылечу ее. И они пропали. Дочь умерла… Да. Теперь, вот, мету улицы. Если бы встретил того гада, убил бы на месте.
– Сочувствую, от всего сердца, – искренне произнес Мародин.
Дворник помолчал, подумал и продолжил.
–А после тюрьмы он куда-то исчез, говорят, в Бразилию уехал, в эту самую Рио - де- Жанейру. На наши деньги шикует там.
– Нет, он никуда не уезжал. Как жил в Москве, так и сейчас живет.
Дворник подозрительно посмотрел на Мародина.
– А ты откуда знаешь?
– Люди говорят.
– Люди всякое болтают, – сердито пробормотал дворник, снова принимаясь за работу.
Мародин вернулся в машину. Настроение у него было поганое. Мошенник, жулик! Он грустно улыбнулся: вот так – думал, что будет великим ученым, а стал «великим комбинатором». Впрочем, к ярлыкам ему не привыкать. Только рассказ дворника о смерти дочери больно царапнул по сердцу.
Водитель ожидал его приказаний. И вдруг, непонятно почему Мародин велел ехать, да ни куда-нибудь, а в другой город – Тверь.
Водитель удивленно посмотрел на необычного пассажира и сказал, что такая поездка будет стоить очень дорого.
– Сколько? – спросил Мародин.
– Двадцать тысяч.
«Ого», – усмехнулся Мародин.
Когда-то у него и в мыслях не было, чтобы озабочиваться такой мелочью, как пятнадцать, двадцать или даже сто тысяч рублей. Это было в то время, когда счет денег в его фирме велся не рублями, а целыми комнатами, в которых от пола до потолка грудами лежали банкноты.
Теперь же для него и двадцать тысяч – значительная сумма. Именно столько он получал за консультации в одной из фирм, которой руководил его бывший помощник, тот самый Борис Судаков. Теперь его фирма процветала, Борис стал успешным предпринимателем, успешно занимался благотворительностью, он и взял безработного Мародина к себе консультатом. И как кстати – вчера деньги поступили на карточку.
– Поехали, поехали, – приказал он шоферу такси.
«Вон, вон из Москвы!» – про себя торжествующе подумал Мародин и снова усмехнулся. Привычка, от которой трудно избавиться. Он любил при случае помыслить высокопарно, блеснуть эрудицией и вставить эффектную цитату.
Но прежде чем выехать из города, Мародин попросил еще раз остановиться возле одного здания старинной постройки. Здесь когда-то помещался НИИ, в котором он работал несколько лет и в котором, кажется, прошли лучшие годы его жизни. Время, когда он и его коллеги усердно корпели над созданием первого советского космического челнока. Сейчас здесь тоже был институт, но только уже не тот. Люди деловито спешили, заходили в здание и выходили из него, парами и группками курили в сквере, смеялись и о чем-то беседовали. Совсем как много лет назад. И Мародин вдруг увидел себя, молодого, спешащего на работу, вот в это самое здание, уверенного в том, что впереди у него яркая жизнь, полная великих свершений и открытий.
Грустно, грустно! Что сейчас находится в этом здании, он не знает, но слышал, что вроде бы принято решение возродить дело далекого прошлого и возобновить изготовление ракетоплана. Эх, если бы не случилась вся эта катавасия со страной, и институт тогда не закрыли, как бы они двинули вперед космическую науку и технику. Но к чему об этом сейчас говорить! Хорошо, что их опыт, может быть, пригодится.
На мгновение ему захотелось войти в институт, пройтись по его коридорам… Но зачем? Себя только растравлять. И он не пошел.
Всю дорогу до Твери Сергей Михайлович продремал в кабине. На этот раз ему снились отнюдь не кошмары. Наоборот, что-то светлое, воздушное и легкое вошло в него, совсем как в детстве, когда с нетерпением ждешь важного события, некоего чуда, и знаешь, что оно обязательно сбудется.
Очнулся он в приподнятом настроении в тот момент, когда авто оказалось в Твери. И тут у него созрело новое решение. Он велел шоферу ехать на кладбище, расположенное за городом по другую сторону Волги. Он захотел навестить материнскую могилу.
Мать всегда неодобрительно относилась к начинаниям Мародина на предпринимательском поприще. И он с ней редко виделся, оправдываясь то чрезмерной занятостью, то далеким расстоянием.
Скончалась она в начале девяностых от тяжелой болезни. Тогда Мародин к ней так и не приехал.
Он стоял напротив памятника и долго всматривался в фотографию матери, которая с серьезным лицом смотрела прямо ему в глаза. От этого взгляда ему стало не по себе, мысленно он несколько раз попросил у матери прощения, обещав в скором времени вернуться. Попрощался и ушел в тревожном предчувствии.
Мародин поехал на окраину города – туда, где когда-то располагался военный гарнизон. Там в летном полку служил отец, который после отставки покинул семью, там прошли его детские годы. На высоком обрывистом берегу Волги он выбрался из машины и велел таксисту подождать.
Могучие сосны, росшие на круче, – вот к кому на свидание приехал Мародин. Именно сюда в далеком детстве он спешил в минуты сомнений, душевных невзгод и тягостных раздумий. И сейчас нестерпимая ностальгия снова заставила его возвратиться сюда. Зачем? Возможно, для того, чтобы попытаться вернуть что-то безвозвратно утраченное…
Две сосны высились над самым обрывом, сцепившись друг с другом мощными корнями.
Вот так же, одинокой парой, стояли они около сорока лет назад, и четырнадцатилетний паренек Сережа, сидя на их огромных корневищах, смотрел сверху на спокойные воды Волги, мечтал о будущем и мучился от своей первой любви. Тогда, правда, обе сосны крепко держались корнями за землю и не подозревали об опасности, которая их ждет в будущем. Обрыв постепенно разрушался, земля уходила вниз, корни деревьев почти полностью обнажились, а сами они теперь уже оказались за грани падения в обрыв.
Мародин умилился увиденной картине – тому, как сосны заботливо помогали друг другу, и одна из них мощным корневым отростком, словно рукой, поддерживала другую, опасно нависшую над кручей. Они борются, и будут держаться до конца, цепляясь изо всех сил за жизнь, противостоя мощным ветрам, селевым потокам и оползням. Да, они стойко держатся, хотя и очень тяжко им. Свидетельство тому – смола, которая скапливалась на их сморщенных ребристых щеках, словно желтые густые слезы…
Сергей услышал шум подъехавшего автомобиля. Оглянувшись, он увидел, как на шоссе, возле старого кирпичного дома, остановилась светло-бежевая автомашина, из которой вышли молодая женщина в легкой оранжевой юбке и мальчик лет восьми. Они направились к обрыву и остановились на его краю в метрах десяти от Мародина. Женщина что-то говорила мальчику, показывая рукой вдоль реки, и по обрывкам ее рассказа Мародин понял, что когда-то она путешествовала по Волге на катере и теперь делилась с сыном воспоминаниями. Мальчик внимательно слушал маму, и вообще – он был какой-то чистенький, ухоженный, с аккуратной прической, в модных шортах и летней кепочке. По всему видно – воспитанный и послушный ребенок.
Потом мальчик посмотрел на Мародина и перевел взгляд на сосну. На лице его появилось изумление. Он подбежал к сосне и вежливо обратился к Мародину.
– Извините, дядя. Можно я поближе рассмотрю это дерево?
Сергей посторонился. Мальчик с разных сторон заинтересованно оглядел странную сосну и воскликнул:
– Мама, она плачет!
Женщина переглянулась с Мародиным.
– Успокойся, Мишенька. Это живица, от слова – «жизнь». Так сосна залечивает свои раны. А через много-много лет из этих «слез» может образоваться прекрасный камень – янтарь. Вот такой, как у меня бусы. Погляди.
Она сняла украшение. Мальчик долго его рассматривал.
– Ух ты, здорово. Они теплые, живые, я это чувствую. Мама, смотри, внутри этого камешка комар! – закричал Миша. – Как он попал туда?
– Когда-то, миллионы лет назад, этот комар сел на дерево и прилип к смоле, – с улыбкой стала объяснять мама. – Потом из смолы образовался янтарь, комар оказался внутри него. Видишь, он прекрасно сохранился.
– Мама, я хочу знать, как из смолы получается янтарь. Я многое чего хочу знать. Я хочу стать большим ученым и приносить людям пользу и радость. Из меня получится?
– Обязательно, – охотно согласилась мама и ласково добавила. – Ты же у меня умненький.
– У вас очень любознательный мальчик, – заметил Мародин.
– Вы правы, – ответила женщина. – он много читает, но я так и не пойму, что его больше всего интересует – история, литература, математика, химия… Иногда это меня пугает. Учится в математической школе, ему восемь лет, а он запросто решает задачи за восьмой-девятый классы. А еще неплохо рисует, играет в шахматы и даже сочиняет музыку.
– Это замечательно. Со временем он сделает верный выбор, – пообещал Мародин.
– Вы думаете? – женщина улыбнулась и стала прощаться.
Они ушли, а у Сергея после этой милой встречи поднялось настроение.
«Что ж, дай бог, чтобы этому мальчику повезло больше, чем мне», – подумал он.
Мальчишка чем-то напомнил Мародину его самого, когда он был маленький.
И еще в его памяти вдруг отчетливо всплыл один очень странный случай из далекого детства…
***
– Запомни, ты особенный мальчик. На тебе лежит печать судьбы. Она выбрала тебя – единственного – из миллионов людей.
Восьмилетний Сережа завороженно слушал, что говорила ему цыганка. Не отрываясь, он глядел в ее черные, как ночь, глаза, от них исходила некая притягательная сила, превозмочь которую он не мог. Он хотел было заплакать, но не получилось. Внутри его все как бы оцепенело.
Еще несколько минут назад он весело кормил семечками белок, которых здесь, в Верхнем парке Ессентуков, расплодилось великое множество. Был теплый солнечный день. Его мама в это время наслаждалась принятием минеральной ванны, а перед этим строго-настрого наказала сыну не удаляться от процедурного павильона. Он собственно и не удалялся. Цыганка, как-то тихо, незаметно, подошла к нему сама и легонько окликнула:
– Сережа.
Он оглянулся и, увидев незнакомую женщину в яркой цветастой юбке, почему-то совсем не испугался и не удивился тому, что она знает его имя. Цыганка взяла паренька за руку и повела к скамейке. Он покорно шел за ней. Она усадила мальчугана рядом с собой и внимательно посмотрела ему в глаза.
– Запомни, – многозначительно говорила цыганка, – цифра четыре для тебя – особенная, роковая. Она поведет тебя за собой, однако и погубит. Любить ты будешь четыре раза, и каждый раз у тебя будет несчастливая любовь. В тридцать шесть твоя жизнь кардинально изменится, и ты станешь знаменитым и очень богатым, но…, – тут она запнулась, чуть подумала и добавила, – умрешь в бедности и забвении. В том самом году, число которого делится на четыре. И еще, не споткнись о другое число – тринадцать. Их сочетание для тебя губительно. Запомни это, – как эхо повторила цыганка.
Сережа слушал, словно оглушенный, до него совсем не доходил смысл ее слов. Находясь в каком-то зачарованном состоянии, он не заметил, как цыганка ушла, растворилась в пространстве парка...
В это время открылась дверь процедурного павильона, и оттуда вышла раскрасневшаяся от горячей ванны мама. Увидев сына, она улыбнулась ему.
– Умница. Послушный мальчик. Ждешь маму, – проговорила она, подойдя к скамейке. – Не скучал?
Он, крепко сжав губы, помотал головой. У мамы было приподнятое настроение, и она не заметила, что Сережа выглядит подозрительно бледным, что он часто-часто моргает, словно чем-то расстроен.
– Раз ты хорошо себя вел, пойдем, я куплю тебе мороженное.
Она стремительной походкой пошла вперед. Сережа понуро поплелся за ней.
Через несколько дней они уехали из Ессентуков, где мама и маленький Сережа три недели отдыхали в санатории. И что самое удивительное, он, послушный мальчик, который почти никогда и почти ничего не скрывал от мамы, об удивительной встрече с цыганкой так и не рассказал. А потом более важные дела совсем затушевали впечатление от того события. И оно совсем вроде бы забылось.
…Лишь гораздо позднее, когда Сергей уже стал взрослым, и предсказания начали вдруг странным образом сбываться, картина из далекого детства иногда представала перед его глазами. И вот сейчас, как живое, перед ним всплыло лицо пожилой цыганки, которая когда-то неожиданно появилась перед ним и так же внезапно исчезла. Совсем недавно ему исполнилось пятьдесят два. При мысли об этом Мародин печально улыбнулся, встал с дерева и медленно направился к машине.
В кабине, на обратном пути, он снова было задремал, но вдруг внутри него словно что-то стукнуло, и он резко проснулся. Машинально Сергей произвел простой математический расчет: разделил число пятьдесят два на четыре и получил результат – тринадцать!
…Умер Мародин ровно через неделю – очень легко и спокойно. Он вышел на улицу, чтобы купить продукты в магазине, сел на скамейку в ожидании автобуса, несколько раз судорожно вздохнул, и сердце его внезапно остановилось. Как потом сказали медики – от острой сердечной недостаточности. Стоящие на остановке люди вызвали скорую помощь.
Хоронили Мародина тихо, без помпы и шумихи. И почти никто не вспомнил, что когда-то это был самый богатый человек в России. На похоронах не было ни бывшей жены, ни дочери, ни огромной толпы – лишь несколько посторонних людей, бывших его клиентов, которые случайно узнали о его смерти и скинулись на скромный гроб. Гранитный памятник оплатил бывший его помощник по имени Борис. Под портретом Мародина на памятнике выгравированы слова по латыни: «Sic transit gloria mundi».
…Говорят, что изредка на кладбище появляется красивая женщина, которая приносит с собой четыре гвоздики, кладет их на могилу Мародина и потом долго, в задумчиврсти, стоит возле нее. Кто она – так и осталось неизвестно.
Конец