ЧАСТЬ СТО ВОСЕМНАДЦАТАЯ (1917)
Глава 118.236. "ДОВОЛЬНО!"…
Мой ненаглядный, единственный и милый жен!
Сейчас я тебя так люблю, как не любил Гамлет Офелии (более 40 тыс[яч] братьев), и если бы этот пыл продолжился хотя бы более часу, я испепелился бы или обратился в уголь… ужасны эти демонические страсти!!!
Вчера получил твое письмо от 11.IV и письмо Генюши с торжественным заявлением о переходе его в III класс… Все идет, как я тебе говорил: теперь он имеет уже четыре годовых четверки, а в будущем году он пойдет еще лучше. Поцелуй его и поблагодари, а если найдешь что, подари ему от меня.
Час тому назад я возвратился из резервного полка, где беседовал с полковым комитетом; говорил больше двух часов и выложил много кое-чего из истории политических учений, политико-экономии… У ребят лица были сосредоточенные, внимательные и страшно милые.
Я иногда прерывал свой поток и спрашивал, все ли им ясно, не говорю ли я слишком учено. Они мне кивали головой в знак просьбы продолжать или слышались отдельные голоса: «Говорите, мы кое-что потом додумаем…» – и я заливался вновь.
Воображаю, как они будут там додумывать и не получится ли из родившегося котенка отелившийся теленок с пятью ногами при двух головах. И как я к ним привык, и как они мне дороги с их темнотою, часто ленивым упрямством, но с искренностью, верою в добро, ничем непомутимой любовью к родине.
Любит ли этих серых и бедных людей, затерявшихся в окопах, весь Петроградский комитет солдат и рабочих, как люблю их я: честно, до положения за них жизни. Так думал я, возвращаясь из собеседования в яркий и чистый день и лаская рукою шею Героя…
Кругом тихо и ласково, надо мною летит австрийский аэроплан, и наша артиллерия лепит в небо ряд белых разрывов, словно вколачивает в небосклон белые гвозди…
Во время разговора выясняются и комические эпизоды. Унт[ер]-офицер из окопов попал в Петроград и очутился в процессии; видя на флаге трогательную надпись «Война до победоносного конца», он увлекается вместе с другими, и когда на перекрестке всё останавливается и начинаются речи, он тоже лезет на бочку и возбужденно говорит, что он рад такой большой поддержке и надеется, что все одинаково думают. «Пусть поднимут руки, кто за победу…» – и вместе с его рукой вздымается целый густой молодняк поднятых кверху рук. Еще больше ободренный, унт[ер]-офицер продолжает: «Благодарю, но, товарищи, зачем откладывать дело в долгий ящик; моему отпуску завтра конец, я иду сегодня к воин[скому] начальнику, кто со мною, и айда в окопы…» – и грустно поднялась к небу его одинокая рука, но ни одной другой, а из какого-то угла раздался голос: «Довольно!..». И смущенный ун[тер]-офицер слез с бочки, юркнул в переулок и поехал один в окопы, где он поведал своим товарищам, что в Петрограде все стоят за войну до конца и что значит надо воевать… Мы все смеемся, но это смех невеселый, смех людей, оставленных одинокими…
Сегодня получил «Киевск[ую] мысль» от 22.IV с описанием событий в Петрограде 20 и 21.IV: город вновь не доволен, он недоволен уже новым правительством, и, отменив смертную казнь, он казнит ею людей невиновных, случайных людей улицы…
Бедный Лавр Георгиевич! (Корнилов - Л.С.) Какую тяжкую ношу он взвалил на свои боевые, но усталые плечи! Я не один раз думаю о нем, и мне жалко его. И все смутно, все запутанно в стране, неумолимые законы революции властно ведут ее в тупик, измотают вконец, и понесется общий клич: «Довольно, дайте какое хотите правительство, хоть Менелика Абессинского, но только дайте нам порядок и покой».
И несомненно страсти не улеглись: больная фантазия, раздраженные политические настроения и общий нервоз царствуют вовсю, люди при первом шуме берутся за оружие, и улицы кишат толпами… Хуже всего, что войска выходят из казарм по требованию «кого-то», сами не зная потом – кого…
Так было в Италии в ее городах в Средние века, когда люди ходили вооруженными, при первой тревоге запирали лавки, слабые прятались в домах, а сильные выскакивали на улицы, и начиналась резня…
С этим письмом я посылаю Осипу (ординарцу - Л.С.) продолжение отпуска и литеру на проезд сюда. Кажется, он пожил порядочно, хотя верю, что он и приболел. Нахожу время почитать, только что кончил роман Лаппо-Данилевской «Княжна Мара»… так себе, талант второстепенный, но отдельные места ничего… Вот, напр[имер]: «Радость – это необходимое солнце каждого домашнего очага, с молчаливыми ясными улыбками, с мимолетным звонким смехом, с тихой, бессознательно напеваемой песней…» это мило и хорошо. По нескольку страниц, не спеша, читаю 2-й том «Путешествий по Италии» Ипп[олита] Тэна; это классическое бесподобное сочинение, равного которому я, кажется, и не знаю. Кое-когда нахожу минуты заняться и математикой.
Дни у нас теплые и ясные, если бы все у нас было спокойно, на природу бы прямо не нарадоваться. С Сергеем Иван[овичем] что-то у меня дело затягивается, кажется, находят, что он для должности начальника штаба чином не вышел; Лихачева также все нет. А нужны они оба мне страшно, и я никак их не могу дождаться.
Твой адрес в Острогожске напиши мне обстоятельнее. Генюше напишу письмо, как только у меня со временем удастся поудобнее распорядиться. Давай, моя роскошная и единственная, твои глазки и губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Целуй Алешу и Аню [Тростянских]. А.
26 апреля 1917 г.
Источник: Андрей Снесарев. Письма с фронта. 1914–1917