Глава 21. Провал
Кроме меня на яхте были ещё пассажиры и среди них некое салангайское семейство: отец, мать и великовозрастная дочь. Все с одинаково одутловатыми лицами, что было наверное их семейной чертой, но придавало им вид какого-то нездоровья, особенно в сочетании с желтовато-шафрановой кожей. Черты их, в том числе и дочери, казались мне весьма грубыми: носы толсты и висячи, крупные круглые ноздри они имели привычку раздувать при любом случае, выражение маслиновых тёмных глаз я так и не смог определить — кажется то была смесь напускного презрения и настороженного выжидания, больше подходящая животному, чем существу разумному.
Они держались особняком, что было неудивительно: кроме них да пары матросов в команде, других салангайцев на борту не было. Я было приписал национальной гордости такую нелюдимость, но они и между собой почти не разговаривали, обмениваясь короткими репликами, да по большей части какими-то только им понятными взглядами. Так же они вели себя, когда их, по морской традиции, приглашали к капитанскому столу.
Гармоничным дополнением к семейству была препротивнейшая собачонка, которую все сначала принимали за моток шерсти в руках дочери и лишь когда этот жалкий клубок подавал голос, вы понимали, что перед вами живое существо.
Этот крошечный пёсик видел опасность во всём: достаточно было кому-нибудь шевельнутся поблизости, как он начинал дрожать, морщить нос и через секунду уже заливался истерическим лаем. Он щерил мелкие зубки и пытался укусить любого, кто оказывался поблизости. Глупость, граничащая с героизмом! При этом, стоило вам вздрогнуть от такой атаки, как во взглядах семейства появлялась удовлетворённая насмешка.
Но притом, я полагал за ними некоторую привязанность к этому маленькому уродцу, ведь их дочь буквально не спускала его с рук.
Тем более я удивился, выйдя однажды поутру на палубу, и услышав жалобное повизгивание и неловкое бормотание какого-то матроса. Он нёс скулящий комок к борту.
— Куда ты его? — поинтересовался я.
— Дык... Вот. Лапку оно сломало. Ишь, плачет...
— Бедняга. Так куда ты его несёшь?
— Дык, — матрос как-то скривился, — выбросить велели. Выбросить. За ненадобностью.
Я остолбенел.
Что-то отзывалось во мне, как молотом стукнутое: " за ненадобностью... за ненадобностью...". Это что-то нужно было запомнить и осмыслить, и пока я пытался разобраться в смысле и значении этих слов, уловить их особое значении, что-то открывшее мне сейчас, матрос с несчастным визгуном двинулся дальше.
— Постой ты! — воскликнул я, силясь одновременно удержать ускользающую мысль и остановить предстоящую казнь, — постой! Спроси сперва у нашего доктора, вдруг да он сможет помочь этой скотинке? Утопить-то всегда успеется!
Матрос оживился, улыбнулся и совсем весело отрапортовал:
— Исполню! Сей секунд лечу! — и со всех ног кинулся вниз, в лазарет.
Судовой врач у нас был хорош и я (не без оснований) понадеялся, что пёсик ещё встанет на свои лапы. Пусть он глупое создание, но боль научит его благодарности, а благодарность — благородству.
Теперь, исполнив долг собаколюбия, я вернулся к поразившей меня фразе: "выкинуть за ненадобностью"
Вот что так смущало меня в поведении дядюшки! Вот она, связующая точка: "выбросить за ненадобностью!"
Вот оно, верное определение!
Кле-Кле не была ему нужна! Он не собирался жениться на ней — ни тайно, ни явно. Он не собирался использовать её для шантажа отца, он даже не затащил её в постель. А ведь она была в полной его власти и даже не понимала этого. Но ему ничего не было нужно.
Значит, он уже получил то, что желал. Но что?
Шкатулку!
Он получил шкатулку и документы на какое-то имение... Но никакое имение не стоит того, чтобы смертельно оскорбить дочь королевского суперинтенданта.
Так заводят смертельных врагов.
Но он не боялся. Не боялся никого и ничего. Он дал волю своей гнусной натуре. Он отшвырнул не девочку, жаждущую любви, он отшвырнул мёртвого врага!
Мёртвого!
Он знал!
Он знал про опалу, арест, обыск. Он считал нас мёртвыми, пусть мы ещё шевелились. А приезд Кле-Кле он принял за попытку спастись.
Боже…
Но как он мог знать это так точно? Как мог быть настолько уверен в нашей гибели?
Знать это он мог только в одном случае — если сам же всё и приуготовил. Если сам писал и передавал донос, подтверждал его доказательствами, свидетельствами и документами. Документами?!
Нет, Кле-Кле, нет! Нет, ты не могла…
Ты.
Ты.
В письмах можно найти опрометчивое словцо. Подозрительного адресата. Опасное упоминание, случайную записку...
И это сделала ТЫ! Ты нас уничтожила! Глупая девчонка, ты не дала себе труда подумать! Голова, набитая тряпками и романсами! Самодовольная маленькая самка! Ты.
Ты.
Ты убила отца.
Ты уложила меня под скота.
Ты свела с ума нашу мать.
Нищета. Синяки, шишки, раны. Холод и голод. Поток унижений. Это всё — ТЫ! Моя Кле-Кле.
В эту ночь я напился до бесчувствия.
На следующее утро рана ненависти всё ещё зияла в моей душе. И я упивался ею. Мне больше ничего не оставалось.
А на горизонте поднималось немыслимое: Башни Алидаги Белой и Алой.
< предыдущая – глава – следующая >
http://www.proza.ru/2020/04/01/1382 http://www.proza.ru/2020/04/06/2005