Найдена Лапина не любила подделок.
На фестивале ремесел, куда директриса иногда посылала Найдену, нужно было надеть наряд русский, рубаху сенокосную с пестрым сарафаном, и в отдельном резном домике несколько часов плести крючком кружева. Она плести-то умела, и это заслуга не бабушки, которая этим мастерством не владела, а школы традиций, куда пять лет ходила девушка . Кроме школы, у нее была два бича - компьютерные курсы и школа традиций. Так что вот, посадят тебя в фанерную беседку, ровно куклу ряжену, ты и плетешь.
Найдена не огрызалась на директрису, хотя шла сжимая губы от раздражения. Директриса была ее подружка, так что ссориться с нею нельзя. Однажды директрису пригласили на встречу с писательницей, "персоной нон грата официальной культуры". Но ей было некогда, строила новую выставку , и она отправила вместо себя Найдену. Найдена вдруг вскинулась: для этого надо роман читать на восемьсот страниц.
- Милая, ты для меня много значишь, но ненужный роман я читать не стану, – бросила тогда Найдена. Это был единственный случай бунта. А вообще по жизни Найдена была кротким существом. Она ходила на работу в музей, втихомолку все же грызла сложный и ненужный ей роман, а вот сидеть в фанерной беседке – полный ужас. Ладно еще, народ ходит, интересуется; но, господа, человек с дипломом культуролога не может притворяться красной девицей так долго. Даже за рабочую ставку.
Найдена зря негодовала. Ее фиолетовый сарафан в мелкий цветок, с атласной лентой по краю и плетеная головная повязка с бусинами так и притягивали взгляды. Женщины подходили, интересовались узором. Готовые браслетки и ободки даже покупали. Черные Найденкины глаза, близко поставленные и казавшиеся близорукими, улыбались им навстречу. Тетрадка распухала от отзывов: ведь понятно, мастерицы зрелого возраста всем казались опытными, а тут девчонка девчонкой.
В понедельник предстояли проверки запасников. К Найденке сразу вернулось обычное равновесие духа. Старый свитер и столетняя юбка в клеточку, фартук и перчатки – милое дело.
Коробки с уже атрибутированными экспонатами носила в третью мастерскую, где реставраторы сидят. А с неизвестными – в нулевую. Пусть мастера решают, атрибутировать или удалить совсем, в зависимости от того, насколько ценен этот экспонат. День на третий добралась до ящиков непонятного происхождения. Тара по виду новая, а содержимое без упаковки. Свертки тяжелые, клеенчатые, обмотаны грубой мешковиной вроде как на заводе. Размотав один моток, остолбенела. На клеенке была изображена дикая сцена изгнания какого-то святого из храма. И все вокруг тычут пальцами на дверь. А лица свирепые, искаженные. А храм-то знакомый: он же часть их музейного комплекса, да и этот как бы святой… Она его узнала. Он и вправду был, как святой - всю жизнь отдал искусству, много лет руководил музеем . Читал лекции за рубежом. Энтузиаст немыслимый. И вдруг его взяли и вышвырнули. И заболел, и слег... Для человека нет страшнее, чем осознание своей ненужности. Все сочувствуют ему, но вступиться не смеют. Только одежда на всех старинная, голландская.
Еще один сюжет: мертвец, лежащий на столе, причем не в гробу. А у стены сброшена одежды и костыли. А вокруг стола нарядные гости с радостными лицами, пьющие вино. Чему же они радуются? И вообще, как можно радоваться на поминках? Хотя... Может быть, кого и достал при жизни? Найдена никого лично из изображенных не знала, но ей казалось, что она что-то такое слышала, сплетни некие разносились...
Один сверток, самый маленький, отнесла в нулевую мастерскую. Там как раз оказалась искусствовед, седая заносчивая дама.
- Посмотрите?
- У меня вон сколько на очереди!
- Но вы не могли бы в порядке исключения? Правда. Интересно.
- Деточка, вы на практике?
- Ага, на практике - соврала Найдена.
- Вот и соблюдайте очередность.
Она кивнула, поняла, что отложили в дальний угол и забудут.
А сама как припустит в свой подвал-то.
Вообще-то, раньше запасники разбирали бригадой, но теперь на фоне тотального сокращения… Она отмечала в журнале, куда и сколько передала единиц хранения. Но в принципе, ее никто не проверял. Вот, директриса на шпильках разве поползет в этот медвежий угол? Нет, конечно.
Находка разволновала девушку в клетчатой юбке. Через пару недель начальство потребовало, чтоб Найдена вернулась к прямым обязанностям в музее и вела, как обычно, экскурсии. И она, конечно, вернулась. Но тайна не обозначенных единиц хранения притягивала все больше. Седая искусствоведица помалкивала, а ее мнение уважали. Ведь она всю жизнь занималась атрибуцией фондов музея.
Атрибуция - это такой сложный процесс в живописи, когда эксперт ищет автора и присваивает картине её настоящее имя - то, что дал её написавший, как он её озаглавил. Ну и, возможно, всякие сопутствующие тому обстоятельства. Эксперт хорошо знает манеру каждого известного автора и может по отдельным штрихам, отдельным элементам этой манеры догадаться об авторстве всего полотна. Но это - если известен. А если нет?
Найдена раскрывала разные энциклопедии. Манера неизвестного художника напоминала ей нескольких авторов, причем голландских. Странная картина с мертвецом на столе как будто от Хальса. У него – «Стрелки гильдии святого Георгия». Много действующих лиц, но все они разные. Выражения лиц такие, будто они из разных компаний, будто их писали по отдельности, но потом собрали на одно полотно. Ведь они даже не смотрят друг на друга и, тем более, на того, кто лежит на столе. Яркость красок не нарушает колорит, сдержанный, классически темный.
Была еще одна работа, которая будоражила воображение. На того же Хальса указывала цыганка, но в какой странной атмосфере! Это не был замкнутый на себе портрет, он был частью театральной сцены на фоне роскошных береговых дерев!
Найдена вспомнила. Когда-то в городе был приезжий театр. Давали «Цыган» Пушкина. К цыганке подкрадывались с клинком наперевес, ее могли прикончить. Но она продолжала свои безумные танцы.
Найдена почти узнала цыганку на картине, ту самую "персону нон грата официальной культуры", только вот область дерев - точно на «Болоте» Рейсдала. Все так дымчато, романтично. Прихотливо изогнуты стволы, пленительны заводи с лунным отблеском. И даже видно лодку, на которой мог убежать Алеко... Боже мой, но почему семнадцатый век! В те времена цыганка могла, конечно, быть в центре внимания. Но скорее певичкой, девушкой легкого поведения… А тут богемное, шитое бисером платье. Да и лицо, смеющееся и гневное, как-то отрезало ее от толпы...
Ну хорошо, художник мог увлечься великими и малыми голландцами. Он мог их копировать в пылу своего фанатизма. Но персонажи были не оттуда, и самое тревожное – нигде ни одной подписи. Почему же без подписи все?
И вот новая экскурсия, которую вести Найдене Лапиной:
- Уже первая исследовательница русского кружева С. Давыдова, разделяя его на «аристократическое» и народное, отмечала исключительную оригинальность и самостоятельность последнего. То есть народного.
Слова заученно сыпались с губ. На Лапиной коричневые роговые очки и маленький кружевной воротник, зеленое узкое платье.
Она не волнуется. Текст знает. Но локти прижаты, плечики приподняты. Непонятное напряжение.
Экскурсия из правительства, сплошь москвичи. Их сопровождающий - бледный слегка небритый молодой человек в таких же, как у нее, очках. Пиджак на нем темный, а заплаты на локтях замшевые. Но дело не в этом. В лице что-то странное… кого-то напоминает этот молодой чиновник...
«
- Наши мастера прославились своими работами на весь мир. Морозный иней местных кружев не тает ни в Париже, ни в Брюсселе. ни в Риме...
Молодой человек с заплатками после экскурсии подошел. Поблагодарил, вручил коробочку с мелким шоколадом. Это так радостно когда каждый квадратик в своей обертке и с гербом!
- Наши гости из Москвы очень довольны, - сказал он сухо. – Все ожидали увидеть доисторическую старушню, а здесь вообще фея…
- Спасибо, я доходчиво говорила?
- Еще как доходчиво. И с румянцем…
- Видимо, волновалась, первый год работаю.
- Нет, очень достойно! Имя у вас старинное. Не бейджике прочел. А я Богдан.
- Будем знакомы, - она несмело улыбнулась.
- А что заканчивали, Найдена?
- Нашу культурологию.
- Вот-те раз. Я тоже туда поступал, но не смог. Пришлось на юриспруденцию.
- Может, и к лучшему? Ну, всего доброго…
- Еще увидимся. - И подал визитку с серебром на черном. Эстет.
«На кого-то он похож, – с досадой вспомнила Найдена, бережно складывая казенный воротник. Он не то что бы понравился ей, скорее ей важно было не вылезать из своего гнездышка. Но хотелось его узнать вообще. И почему он там работает, если хотел на культурологию? Вот она, если уж хотела…
Богдан приходил еще не раз. И не только высокопоставленных гостей сопровождал. Был и на отдельной экскурсии со сверстниками, и со сверстницами. Это она тоже отметила. Уж не хочет ли он ей пыль в глаза пустить, что он любитель искусств? Чиновники, они такой народ, лощеный… Да, впрочем, ей-то не все ли равно?
Директриса, заметив многочисленные записи в книге отзывов, покачала головой:
- Что-то к нам администрация зачастила… Хотя это неплохо. Кстати, как идут дела в запасниках?
- Наринэ Григорьевна, я же только начала. И меня опять на экскурсии.
- Будет поспокойнее - продолжишь. Ты в нулевую мастерскую тоже относила? Хотя у нас редко бывают сюрпризы.
- Да, но мелкое. Большие ящики пока нет. Если рабочего дадите…
- Найденочка, откуда мне их взять, рабочих, сокращение. Ты пока сама. Сама… Только в журнал все заноси. И у реставраторов тоже.
И тут Найдена вдруг подумала про Богдана. Стыдно, конечно, ему такое предлагать, но если в разовом порядке… Мужчина все-таки. Помог бы ускорить дело.
Богдан согласился забежать в свой выходной, для этого и музейщица пришла не в свой день, она-то в "обычные" выходные всегда работала. Договорилась, чтоб ей открыли вход в реставрационную и нулевую. Богдан - деловой, в линялых джинсах, в толстовке с пятнами краски. Без официального прикида он был как-то проще и ближе. Они вдвоем одолели упаковки для реставрации, где все надписано. Потом ящик для нулевой. Запыхавшись, присели в подвальчике на ступенчатые табуреты.
- А теперь я вам кое-что покажу, Богдан.
И она, поколебавшись, развернула перед ним загадочные клеенки. (Она поняла, что ей жалко отдавать их в нулевую, и оставила пока в подвале).
- Не очень-то я разбираюсь в живописи, - пробурчал Богдан, отряхивая линялые в разводах штаны. – Ну не будете же вы настаивать, что это... наивное искусство?
- Да какое там наивное искусство! Это же техника голландцев. Смотрите, какая яркость красок, какая деталировка, но нет никаких мазков. Гладко написано.
- Голландцев, говорите? Копии, наверно?
- Почему?
- Да потому что в те времена не писали на клеенках…
- Это неизвестно, Богдан, меня не техника смущает. Может, и копии. Но лица у них - лица вполне себе местных мещан...
- Э! - сказал вдруг Богдан. - Кто такая? - И указал на цыганку.
- Что вас смущает?
- Похожа на мою маму. Ну если снять с нее эти старорежимные тряпки…
- Вы что, сын Сизовой?
- Ну да. Она, кажется, приглашала вас на обсуждение романа. Но вы не пошли.
Найдена покраснела густо, пятнами, как не должна краснеть тургеневская девушка. А она ведь и была тургеневская девушка.
- Что же вы замолчали?
- У меня был тяжелый период. А в романе восемьсот страниц. Я физически не успевала… как же можно идти? Не знала я предмет обсуждения. И потом…
- Не переживайте. Я тоже не читал.
- Она обиделась?
- Да полно! Там ей кучу отзывов настрочили.
- А я думала, она персона нон-грата.
- Это кому как. А кто же все-таки автор цыганки? Наш современник? Я его знаю?
- Видите ли, мне кажется, я его знаю. Но вообще-то автор неизвестен.
- В смысле?
- Эксперт не может определить автора. Или не хочет. Это, говорит стилизация. То есть подделка.
- А-а, то есть не настоящее.
- Вот не знаю. Антураж семнадцатого века, а персонажи двадцатого. А? Как вам этот фокус?
Найдена зашагала по подвалу, вскидывая руки. Ее черная коса летала по плечам. Ее черные глаза жмурились и метали искры.
- Слушайте, вы, хозяйка медной горы! Дайте я щелкну. Или нельзя?
- Да почему. Мы же не на выставке.
Богдан несколько раз щелкнул картины, плотно расправив их на полу. Ему не нравился свет, клеенка бликовала. Щелкнул он и ту вещь со стариком на столе. И изгнание лысого человека из храма. Да, много тут было намеков.
- А я знаю, что это такое.
- Что вы знаете?
- Старик известный художник. Лауреат. У него особняк возле центра. Он умер прямо на вечере. Там выступала Сизова. Он вышел к микрофону, сказал приветственную речь - и все, через час увезла скорая.
- Да что вы! Опомнитесь!
- О, я-то в полном рассудке. Там куча народу была… Но на картине на людях одежда семнадцатого века. Видите?
- Ну да… А зачем?
- Для отвода глаз. Он наверно хочет, чтобы это осталось. Вы как напишете на ящике?
- Не я, дежурный искусствовед. Например, "Неизвестный художник. Копиист Хальса". Наверно. Это как эксперты…
Они молчали некоторое время. Потом Найдена вспомнила, что музей закрыт и могут запереть главные ворота. Они пожали друг другу руки и пошли на выход, как заговорщики, не желающие предать друг друга. На улице шел неправильный дождь, ветром его раздувало в разные стороны, и струи воды вихрились вкривь и вкось. Есть такая детская игрушка на палочке, цветная центрифуга, в этом духе.
Богдан обычно сидел на работе допоздна, а дома - часами в игры. Он любил пересматривать экранизации, например, все версии «Гордости и предубеждения». Но так, чтобы обратиться к источнику - на что оно надо?..
А еще он любил новые рестораны. Приходил, чтобы не торопясь разглядывать интерьер, сидящих там гостей. Как мужчина и женщина шутливо препираются из-за пледа и трижды пересаживаются на другое место. Или как кальянщик готовит кальяны. Какие волшебные свистящие дымки там струятся над ним! Он никогда не нервничал, что еду долго не несут, он любил само зрелище, изнанку ресторана, и когда, наконец, блюдо приплывало к нему, только вдыхал запах. Богдан поэтизировал ожидание. Никогда никуда не несся рысью. Поэтому он очень удивился, когда Найдена отказалась с ним идти.
- А что такое? Не надо только говорить, что нечего надеть. У вас было такое зеленое и вы были с косой…
- При чем тут зеленое! Это униформа. Вы там будете смотреть как у меня соус течет по подбородку.
- Не переживайте, там много салфеток. Можно заказать что-то без соуса; ну а куда бы вы хотели?
- Я бы хотела на лыжах. Но лыж у меня нет.
- А на велосипеде?
- Тоже нет.
Богдан задумался.
- Можно снова заняться разборкой подвала.
- Это будни. А иногда нужен праздник!
- И где же он?
- Он за городом, в Старом подворье. Поедете?
На Старое подворье сыпал дождик. Выйдя из автобуса, туристы начали дрожать от зябкости и одиночества. Все окрестности затянул клейкий клочковатый туман. Дав им подождать минут двадцать, вышла женщина в платке и длинной юбке, с накинутой на плечи модной курткой. Она рассказала, из каких веков тут собраны избы, раздала народу зонтики и они пошли на эти черные избы смотреть, скрипя деревянными мостками. Богдан озирался вокруг и понимал, что по доброй воле сюда едут только ненормальные. Но лицо Найдены в капельках воды было совершенно радостное.
Женщина в накинутом на плечи платке взяла коромысло с ведрами и такое же подала Найдене.
- А ну-ко, девонька, за водой?
Все компания следом. Богдан испугался – помогу, давай. А Найдена колебалась, пока тетка набирала из колодца журавлем. Ей налили почти полные ведра! И тетка помогла взять на плечо.
- Вот этак ручками придерживай. - И Найдена, покачиваясь, пошла, пошла… Это было зрелище еще то. Маленькая, гордая, свирепо выгнувшись и сжав рот, она шла. Туристы захлопали, а Богдан прохлопал, проморгал. Он почему–то боялся, что она свалится… Он заглядывал сбоку, пытался понять, упадет она или нет. Не упала!
Ведра принесли в один дом, а пошли в другой, да их не сразу пустили. Веселый мужик в синей рубахе, подпоясанный крученым шнурком, стал уговаривать корову купить. Народ конечно понимал, что это по приколу, а все же вступил в разговор.
- Да она у тебя больная, небось,
-Какое! Она здорова больше меня. Трехлетка. Да и стельная уже.
– Зачем же продаешь?
– Дак у меня и так уж три коровы!
– Ой, врешь ты мужик.
– А вот идемте, я вас уговорю…
Зашли в просторную избу, там за столом девочка в платочке покладисто сбивала масло. Под прибаутки девочка сбивала - и Богдану дали потрясти. Он не смущался, и вот – выдали крохотный квадратик черного хлеба с только что сбитым маслом. Оно было даже сладкое!
- Ну вот, парень, а не хотел корову покупать! Теперь не уговоришь. Сам не продам.
Вокруг засмеялись. Найдена тоже посмеивалась. Так что обратно они шли вполне умиротворенные, и дождь кончился, и они женщине честно зонтики сдавали. Тут все дышало покоем и тишиной, полоска заката подчеркивала день красным…
Фотографии из подвала Богдан выслал матери на электронку.
- А я видела, помню ту сцену на берегу, - сказала Сизова, снимая вторые очки, надетые на первые. - Псковский театр показывал.
- Ага, и они были в таких же костюмах? А ты там тоже играла?
- Нет, я не про костюмы. Я про сюжет.
- Так на цыганку же посмотри. На тебя похожа.
И опять надеты вторые очки на первые.
- Глянь. Оно и правда, что-то есть.
- Наконец-то, мама. И что ты думаешь?
- Так я ничего не понимаю в художниках. Я обычно имела дело с поэтами… Ты же помнишь наши гостиные на краю города? Ты приходил после школы с портфелем и тихо сидел на диванчике, с чаем, с сушками. А, вообще-то, туда приезжали люди с двумя пересадками. Кстати, и поэты, и художники, ведь я стремилась подружить музы. Чтоб на стенах картины, а под лампой стихи. Помнишь?
- Ну, ладно, сколько мне лет было, чтоб я что-то помнил? Но этот человек знал ситуацию. Понимаешь? Особенно со стариком на столе! Эту ситуацию ты точно не забудешь?
- Да, ужас… Это точно он.
- Так я про автора.
- Вспомнить надо. У меня был однажды в кружке странный поэт в готическом стиле. Такой немножко вытаращенный, очень застенчивый. Ну, и мрачные же у него вирши были. Он приходил с авангардистом. Авангардист бурно выступал, а тот молчал. Но однажды написал авангардиста сразу в трех позах.
- А, он и рисовать умел?
- Говорю же, портреты писал. Да тебе зачем? Там художники и кроме него были.
- Мама, в музее обнаружилось несколько работ неизвестного художника. И ты - персонаж. Ты понимаешь, как важно его имя вспомнить? Он зачем-то всех переодел, видишь?
- Да вижу. Но манера как у голландцев.
- Мам, ты поройся в своих залежах. Этот человек тебя в историю вписал. Ты понимаешь? Значит, он на твоей стороне.
Сизова сняла все очки. Поправила махровый халатик, подтянула поясок.
-Ты вот говоришь, зря жила, зря писала. Вот же! Надо перекопать все.
- И что будет?
- А ничего. Напишут «копиист Хальса» и все.
Сизова пожала плечами.
- Да, ребенок показывает знание первоисточника… Поищу.
- И вообще. Не знаю, почему тебя смущает эта стилизация. Сейчас, куда ни глянь, одна стилизация. Новое под старину стилизуют. Ты посмотри на эту гордость местного туризма, не Старое подворье. Там ведь все в игру превратили. Хотя одеты по-деревенски, коров продают. В избах все как тогда. А вот масло было настоящее. Сам сбивал!
Сначала Сизова подняла все файлы в компьютере. Там обнаружился так и не вышедший в свет альманах «Насон-город». В разделе поэзии некто Эжен Готовкин, тот, на которого она подумала, что тексты "готические". У него потом появилась восточная женщина, она не просто поддерживала его как человека, но и творчески, сама потом художницей стала.
А вот и о картинах Эжена сохранилось в пыльном скоросшивателе. Надо же, как можно писать стилизации, и в то же время быть реалистом! Это писала сама же она, Сизова: «Тишина, торжественность и кротость льются с работ Эжена Готовкина, которого многие молодые считают своим учителем в живописи, а он все повторяет: "не у меня учитесь, а у великих голландцев". Его картина «Ворота» проникнута ожиданием того, что будет там, за пределами картины. Ворота символизируют и вход на кладбище, и выход в природу, может быть, в какой-то иной мир. На его картинах тоже много старинных особняков, хранящих дух старой, неторопливой, достойной жизни. «Ожидание» - так и называется его картина с изображение трогательной сцены: бабушка на сельской улице и рядом крохотная девочка с лохматой игрушкой. Поразительна работа «Улочка», полная того же романтического, светлого ожидания. Дорожка мокрая черна, мелкая листва на ней, как монетки, и эта дорожка линией изгиба как бы уводит вглубь, не дает стоять на месте. В пейзаже нет солнечных лучей, но воздух пронизан нежной моросью, так что сам воздух кажется жемчужным. А есть работы, напротив, написанные очень ярко, даже экзотично («Тропа»). Пейзажи Готовкина отличаются от других еще и любовью к небу, облакам («Облако», «После дождя», «Облачный край» ). Именно в небесной сфере происходит неуловимое движение, именно небо часто является композиционным центром картины.
В сущности, он любил простые вещи. Вычурность «голландских» картин – это что-то вынужденное, вроде эзопова языка.
Ведь не просто же так он не оставил на этих картинах своего имени...