Глава IX. БЕЗ НАДЕЖДЫ, НО С ЛЮБОВЬЮ. РАУЛЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
…Два года пролетели как миг. Пришла пора разлуки, сердце Рауля упало.
— О Ясон, я так буду скучать, мне так будет не хватать тебя! Я обещаю, что сдам экзамены экстерном, чтобы уже через год увидеть тебя на высших курсах, ты только не забывай меня, хорошо? Возьми это на память…
В изумрудных глазах стоят слёзы, золотое облако волос превратилось в нимб отчаяния, лицо покрылось смертельной бледностью, рука протягивает тоненькую цепочку с золотым ключиком. Всё ли он сделал правильно? Он так и не сказал, что любит…
— Что ты! Не грусти, мы будем переписываться. Мы так близки: ведь это тебе от меня. — И Ясон достаёт из кармана такую же цепочку с золотым сердечком. — Ключ от сердца. Давай поцелуемся и обнимемся на прощание.
— Давай! — Лицо Рауля озаряется. — Только не здесь, отойдём, чтоб никто не увидел. Это только наше прощание.
Они уходят в сад, здесь нет людей, видеокамер, здесь они в безопасности, их уединение, последние минуты вдвоём никто не нарушит. Рауль кладёт руки на плечи Ясону, тот обнимает его за талию и привлекает к себе. Рауль склоняет голову к шее любимого, гладит по волосам, пальцы Ясона отвечают тем же.
— Навсегда, правда?
— Конечно. — Рауль приподнимается на цыпочки. — И ещё я немного вырасту.
— Мы растём в основном до восемнадцати и ещё чуть-чуть до двадцати пяти. У нас куча времени, настигай меня всегда. Не отпускай…
— Не отпускай…
И губы встречаются в упоительном, чувственном и чистом одновременно поцелуе. Как он отличается от бывших приятельских чмоков! Храни меня, храни эту печать, храни мой талисман, а я буду оберегать тебя. Не надо слов: всё и так понятно… Летит, летит в вечность первое признание в любви, летит первый поцелуй, шумит листва. Я буду ждать. Я дождусь, я смогу: ведь любовь — это ещё и сила.
Рауль долго страдал после отъезда Ясона, уходил в сад, целовал сердечко на цепочке, смотрел на фотографии, держал в руке зажигалки и плакал. Что делал Ясон, о чём он думал сейчас, вспоминал ли его с тоской, Рауль не знал. Через несколько дней, призвав на помощь всё своё самообладание, он испросил аудиенцию у своего куратора.
— Мой шеф Ясон Минк поступил на высшие курсы. Я прошу не назначать мне другого: это может негативно сказаться на психологическом климате. Кроме того, я прошу устроить мне проверку по материалу третьего класса за первое полугодие и, если я сдам экзамены успешно, составить для меня индивидуальный план занятий: я хочу через год закончить весь курс.
Вести от Ясона приходили скупые: общение по телефону и скайпу было строго регламентировано. О чувствах они тоже не говорили, зная, что все разговоры прослушиваются. Рауль стискивал зубы и сдавал материал за материалом, лабораторные за лабораторными, зачёт за зачётом. Он должен, он должен, он знал, что курс высшей школы для будущего Первого консула длится на год больше, чем для других, и, встретившись на первых ступенях, они больше не расстанутся никогда. Он смог. Он сдал всё, пусть и захватив бо;льшую часть летних каникул. Летел к Ясону на крыльях любви. И разминулся всего на два дня: на третий и четвёртый семестры будущего Первого консула отправили на внешнюю практику, Ясон полетел по планетам, городам и весям Федерации, упражняясь в её основных языках, постигая алчность, коварство, низость и подлость федералов и измышляя контрмеры для обуздания их пороков в политических, экономических, финансовых и торговых расчётах. Судьбу не обмануть. Рауль разревелся, последние праздные деньки перед высшей школой были безнадёжно испорчены, он истосковался невыносимо, но пришлось взять в руки себя вместе с золотым сердечком. Он выстоит, чёрт побери, дьявол разрази! Он прожил так год, с него истребовали ещё столько же. Рауль давал себе страшные клятвы выдержать и дождаться. Год тянулся мучительно медленно, но всё на свете, кроме любви, бога и Вселенной, имеет свой срок. Время шло. Осыпалась листва, прошли дожди и снега, пронеслись бури, снова на деревьях наклюнулись почки, а потом зашумели весенние сады. Рауль вставал с рассветом и считал оставшиеся дни. Последний месяц провёл в беспамятстве, последнюю неделю — в горячке. И вот настал последний день разлуки. Секунда от него, ещё секунда, минута, ещё минута, складывайтесь в часы, скорей уноситесь прочь! Утро, день, вечер, ночь, стрелка пересекла двенадцать. Уже сегодня. Сон сморил Рауля на рассвете, тревожный, до краёв напитанный Ясоном. Они тянулись друг к другу, и что-то шептали губы, и летела на пол одежда, и… о, это блаженство! Рауль заснул мальчиком — и проснулся мужчиной.
— Ясон!
— Рауль!
— Я так ждал!..
Страстным жарким поцелуем они рассчитывались с двухгодичной разлукой и предавались в руки будущего, обещавшего быть таким долгим, сладостным, безоблачным и счастливым…
Увы!..
Минк после своего триумфального возвращения из стажировки шёл нарасхват. Сначала однокурсники организовали торжественный банкет, после пришлось засесть за бесконечные отчёты о проделанной работе. Индивидуальный план дальнейшего образования Ясона был очень жёстким и чрезвычайно насыщенным. Юпитер спешила, ныне правящий Консул не устраивал её. Конечно, он властвовал мудро, был безупречен и выполнял все распоряжения матери — но и только. Позиции Амои были шатки, планета чересчур зависела от импорта, имелись прорехи в обороне, федералы постоянно совали палки в колёса, ловчили, устраивали стачки и старались закупать технологии по явно заниженным ценам. Достижения гениев Амои стоили дороже, но стране нужны были колонии, надёжные транспортные коридоры, огромное количество энергии и армия. Размаха Первого консула было недостаточно — и Юпитер решила сделать ставку на своего любимого сына, памятуя об опыте террианской Франции, которой успешно правили и шестнадцатилетние короли. Исторически осознанная необходимость и мама Юпа тиранили будущую элиту, пичкали знаниями, муштровали, мучили коллоквиумами, вводили в курс дел. На них возлагали ответственность, их истязали инспекциями и жёсткой практикой, заставляли мыслить и принимать решения самостоятельно, вгоняли в стрессовые и чрезвычайные ситуации для определения быстроты реакции и устойчивости в экстриме, ловили в дипломатических увёртках, на них взваливали сложнейшие проекты. Никто из блонди практически не знал ни детства, ни отрочества; больше всех с этими понятиями был незнаком Ясон Минк — может, потому, спустя долгие годы, его и потянуло к Катце и после — к Рики…
А пока…
— Мы обязательно встретимся и обо всём поговорим, — торопливо бросил Ясон и растворился во встречах, отчётах, проектах и делах.
Рауль остался один. Ему так много надо было сказать, столь многим поделиться, ему надо было насладиться Минком — вглядываясь в глаза, остро, долго, до самых глубин сердца и души, но Ясон ушёл. Дела, приёмы, банкеты — да что же это такое? Издёвке провидения мало двух лет, Раулю снова надо ждать и терпеть? «Нет, — подсказал внутренний голос. — Больше: ломать преграды, пробиваться, добиваться. Ты должен стать умным, хитрым, изворотливым. И не таким покорным, готовым на всё — иначе погибнешь. Топи в себе своё чувство во имя его же самого и его свершения. Будь готов к закланию истины». Не теряй голову, профессор Плейшнер, от пьяного воздуха свободы, иди по чётной стороне Цветочной улицы, чтобы не услышать через два дня «вы ошиблись» и не сигануть вниз с третьего этажа. Хмель поцелуя растаял. «В конце концов, теперь у меня есть дрочка», — по-детски огрызнулся Рауль судьбе, тряхнул золотыми волосами и пошёл к себе. Перечитывать «Евгения Онегина» и «Героя нашего времени». Занимать ум «наукой страсти нежной». И руки — сшивая начало с концом без середины. Оказывается, гиперпереход не только в путешествиях хляет…
Легко сказать: внешне оставаться равнодушным. А как сделать? Очарование сапфиров и платины велико, их власть над десятилетним мальчиком безгранична. Особенно если вот она, очередная встреча под звёздным небом в фосфорическом сиянии двух лун…
— Наконец-то ты нашёл свободную минутку…
— Не сердись, ты же и сам в курсе: дел невпроворот. Что на тебе сейчас?
— Биотехнологии, генная инженерия, закладывается новый центр. Лаборатории… О Ясон! Прошу, не надо о делах. Мне так хорошо дрочится после того, как тебя увижу…
Ясон взирает с интересом.
— И… как долго это у тебя?
— Часа два-три. Я не замерял.
— Вообще-то я имел в виду, с какого времени ты этим занимаешься.
— А… Да как увидел тебя снова.
— Так я тебе нравлюсь?
Щёки Рауля застенчиво краснеют: к таким откровенным вопросам он ещё не готов.
— Не смущай… Не знаю… А я тебе? — полыхнули изумрудные глаза по сапфирам.
— Наверное… Я ведь тоже думаю о тебе, когда дрочу.
— И долго?
— Не знаю. Не замерял, — смеётся Ясон в ответ.
— Вообще-то я имел в виду… — лукаво улыбается Рауль.
— Да года два. Мы же зреем примерно в одном возрасте. Улик, Амка, — шепчет в нежное ухо, золото смешивается с платиной, на сапфиры и изумруды опускаются веки.
— Значит… будешь ухаживать за мной, — решается Рауль. — Я младше — и ты должен меня покорить. А я поддамся не сразу: я гордый, как и ты.
«Чёрт побери! „Ухаживать“ — это ещё что такое?» — Ясон озадачен.
«Получил? Выкручивайся, изощряйся, старайся. Гоняйся за мной, за своей золотой мечтой. Я порядком помучился, теперь твоя очередь», — Рауль пытается восстановить равновесие.
Ясон два раза обходит Рауля кругом, он явно недоумевает, но мысли скользят всё ниже. Раньше он смотрел только на глаза и волосы и ими восхищался, но Рауль-то на этом не заканчивается! А какая попка у будущего светила биогена… нано… в общем, какой-то хрени — закачаешься! Стройная, худенькая, такая привлекательная! Это только на вид. А какая она должна быть упругая, беленькая, тугая! (Любовью к мальчишеским задницам будущий Первый консул грешил ещё очень долго.) Невозможно не прикоснуться, не сжать, не обнажить, не вставить. Ясон повинуется инстинкту, протягивает руку, дотрагивается — и, не успев ничего распробовать, получает изящный пируэт и щелчок по носу. Ощутимо.
— Я же сказал: ухаживать. Понимаешь? У-ха-жи-вать.
— А я что делаю?
— А ты меня лапаешь, как последняя деревенщина с окраин Федерации.
«Ты пошто меня ударил
Балалайкой по лицу?» —
«Я пото тебя ударил:
Познакомиться хочу!»
В Ясоне вскипает негодование, он гордо отчеканивает:
— Я объехал все окраины — нету там твоих балалаек!
— Значит, ещё дальше. — По изумрудам поволока, губы соблазнительно дрогнули, голос чарующе вибрирует, волосы плывут за поворотом головы и расплёскиваются волшебным сиянием, линии фигуры в светлом призывно белеют в спустившейся ночи, а плечи как бы зябко поёживаются, якобы от озноба: — Холодновато что-то, да и притомился я нынче. Спокойной ночи! — Рауль доходит до угла и разворачивается, окончательно покоряя будущего Первого стройностью очертаний, сверкающим облаком золотых прядей и своей недоступностью. — Ах да, вспомнил: это фольклор Терры.
Ясон ошарашенно моргает глазами и довольно глупо трёт свой лоб. Ухаживать, балалайка, фольклор какой-то Терры, которая даже в Федерацию не входит. Ну и ну!
Рауль никогда не прощал себе бездарно растраченных лет, хотя и понимал, что основания для его действий, приведших к тому, что годы вблизи с Ясоном до двадцатиоднолетнего возраста Первого прошли именно так, как они прошли, у него всё-таки были.
Будучи обыкновенным человеком, Катце, предаваясь воспоминаниям, принуждён и осуждён был что-то досочинять; обладая гениальным мозгом, Рауль шёл по своим отметинам, срезая пласт за пластом с филигранной точностью и внешней бесстрастностью холодного исследователя мозговых извилин и опытного психолога. Границы дозволенного, границы желаемого и границы полученного.
На Амои все взрослели очень рано. Банды тринадцатилетних делили между собой Цереру, одиннадцати-двенадцатилетние искусные воры не были в диковинку — что же говорить об элите и становлении её представителей как личностей, как людей, когда всё её воспитание, всё обучение были направлены на то, чтобы блонди умнели, творили и принимали на себя ответственность как можно раньше! Запрет на секс и любовь обуславливался не только ревностью Юпитер к своим великолепным чадам: они не должны были терять время на второстепенное. Возможно, в не очень отдалённом будущем капризная мамаша и могла бы позволить послабление элите, хотя и тут, скорее всего, ограничила бы свободу блонди, не давая им опускаться до мезальянсов.
Юпитер была сложным созданием — и то, что она почитала своими чувствами, то есть собственные действия, обусловленные состоянием и оценкой родных и чужих умов и вытекающие из приблизительных моделей поведения двуногих после анализа тех или иных ситуаций, тоже было сложно.
Ревность Юпитер слагалась из пяти частей.
Ревность матери, родившей великолепных сыновей и желающей удержать их при себе, желающей, чтобы они никогда не смотрели на других, не жаждали других, не принадлежали другим, не уходили и любили лишь свою мать.
Ревность создателя, вышедшая из любви Пигмалиона к Галатее, обожания творца к вылепленному им собственноручно совершенству и инстинкта собственника. «Я это сделала. Это моё и только моё. И будет только со мной».
Ревность жены. Никого, кроме единственной. Мы повенчаны перед богом, ты не имеешь права лелеять в душе чей-то образ и согревать чью-то постель, отдавать своё тело кому-то другому и этим же телом что-то от другого брать. Наслаждение — это только я, только от меня. Никто не смеет приблизиться к тебе, пожелать тебя, поймать в свои сети и даже просто, не завершая, приближаться, желать, ловить. Я альфа и омега, и всё в тебе должно уложиться в меня. Эта ревность была тем более сильной, тем более острой, чем более угадывалось в ней бешенство стареющей жены, владеющей формально, но не могущей ни насладиться, ни получить удовольствие, ни взять, ни отдаться.
Ревность властелина. Ты призван служить мне, ты целовал меч, вложенный мною в твои руки, дал клятву верности, получил огромные полномочия, и я обеспечила твою жизнь, согласись, щедро. Ты не посмеешь предать меня, уйти к другим царям, ибо у тебя одна присяга — на верность мне. И больше никому.
Мать лишь рожает, кормит и одевает — воспитывают, обучают и вводят в жизнь большей частью другие; создатель лишь ваяет — только боги вдыхают жизнь, только время дарит бессмертие; жена лишь владеет, часто — номинально — работа и друзья, интересы и увлечения урезают это обладание; властелин лишь правит, ставит под ружьё, получает преданность — но не всегда любовь.
В случае с Юпитер все ипостаси сконцентрировались в ней самой, и её ревность стала грозным жалом, безжалостно карающей дланью и закономерно замыкалась на ревность к избранным, высокомерии знати. Бог надо всем, его наместник на Амои — Первый консул, ему служат двенадцать других белокурых, прислуживают ониксы, руби и прочие — это избранные, у них власть, права и полномочия, и блонди — первая каста. То же, что находится вне пределов Танагуры, — плебс, смерды, холопы, шваль. Никто из дворянства, тем более из высшего, не должен прикасаться к простым смертным, порочным, лживым, алчным и греховным от рождения, не должен осквернять себя, пятнать свою честь недостойными отношениями, особенно с Церерой, этим исчадием ада, источником предательства, разврата, разбоев и заразы. Церера вообще была пугалом для всех: там жили, вернее, гноились наследники тех, которые посмели покуситься — и получили по заслугам.
Итак, Юпитер чтила свою любовь и оберегала своё самолюбие, уколов ему не прощая и жёстко наказывая дерзнувших и взявших иголку. Впрочем, таковых, попадавших в лапы предшественника Рауля, было мало. Элита в зависимости от своего сорта выгуливалась на газоне, паслась на лугах или оседала в курятниках, жила тихо-мирно, прилежно исполняла свои обязанности, о бунте не помышляла, в конце месяца считала полученную зарплату и укладывала реализацию любовных томлений в мастурбацию на голограммы — это, как справедливо рассудил семилетний зеленоглазый мальчик, мамой Юпой позволялось. О взаимной симпатии Рауля и Ясона сиятельная узнала, конечно же, одной из первых, поразмыслила всеми своими железками и решила, что двум её любимым деткам вполне может выйти послабление. Покорённый её добротой, пониманием, отзывчивостью, снисходительностью и особым благоволением, Ясон в ответ будет служить ей ещё более ревностно, за совесть — не за страх; Рауль, которого она создала, учитывая его будущее предназначение, более эмоциональным, возликует, почувствовав, что дорвался, стал исключением, отмеченным, отличённым избранным, будет польщён, возблагодарит, насытится и оторвётся по полной, наконец. Реализация в сексе и любви часто подвигала простых людей на обнаружение в себе скрытых ранее талантов — как знать, может быть, и блонди из гениальных станут супергениальными (супергенитально-гениальными, ухмыльнулась Юпитер). Да, и потом, эта парочка так мила — ну как не сунуть тайком лишнюю конфетку! «Я женщина — и имею право на каприз. Это будет моя причуда», — сделала вывод царица, остужая на время шарики-ролики.
Ещё она предполагала нечто вроде куртуазного романа, а женщины падки на такое чтиво. Кроме того, ею двигали и практические соображения: в функционировании Амои действительно имелись уязвимые места — и два самых могущественных лица на планете, реализовавшихся и угомонившихся в личном, в холодном успокоении смогут неотвлекающимися совершенными мозгами закрыть бреши.
Общаясь с владычицей, после взаимных реверансов и небольшого лавирования Ясон и Рауль были оповещены об исключительной милости и… Ясон воодушевился, а Рауль… успокоился! Он принадлежал к тем натурам, в которых влечение богаче и сильнее чувства и эмоций самого обладания. Путь заманчивее цели: она изначально известна, а дорога…
Ясон видел и жаждал — и не удовлетворялся. И хочется, и ой как можется, а не даётся — как тут не досадовать, не разжигаться более, тем паче, что выпал такой шанс — позволение Самой! Что, не использовать — глупость, сумасбродство, непозволительная роскошь. Правда, и у него, и у Рауля есть время и ещё много-много времени впереди, но зачем же ждать, терпеть, откладывать на потом! К чему дурацкие ухаживания, конфеты, букеты, парфюмерия? (Ясон в конце концов разобрался, что имел в виду предмет его страсти) Ну да, Рауль же такой — обожает шоколад, цветы, духи. Ну и что? Как будто он не может обеспечить себя этим сам, как будто Ясон не может ему этого подносить в процессе, а не в преддверии! «Ему просто доставляет удовольствие меня тормозить и мучить, и специальность выбрал подходящую: конструктор и исследователь мозгов и окололежащего, по совместительству дознаватель и исправитель. Угораздило же влюбиться в иезуита-инквизитора-психолога!» — страдал Ясон.
А Рауль блаженствовал. Во-первых, ему потворствовала далеко не ко всем сердобольная мамаша; во-вторых, его временная неприступность раззадоривала Ясона, заставляла изощряться поклонника в изысканиях способа добиться — в общем, развивала и совершенствовала и само чувство, и его источник, и этим можно было любоваться бесконечно, проникать в это, исследовать, анализировать. Какое тонкое наслаждение, сколько оттенков, движений сердца и ума! Конечно, он будет уступать. По чуть-чуть, увлекая всё больше и глубже. Конечно, он уступит. Когда воцарится в гордом сердце полностью. И Рауль обозревал первые вёрсты своего путешествия, продлевая его в пока ещё туманные дали. Ясону только предстоит насладиться, а Рауль уже наслаждается.