Майор Тачман служил начальником военного госпиталя в городе Степногорске. Пациентов было мало, в основном - солдаты-срочники из стройбата. При этом все сотрудники госпиталя, включая врачей и медсестер, были штатские и в лечебный процесс майор не вмешивался. Если бы вдруг появился действительно сложный или тяжелый случай, больного незамедлительно отправили бы в окружной госпиталь, а то и в Москву. Единственным подчиненным военнослужащим оказался заместитель Тачмана по хозяйственной части капитан Сидоров. Им майор и командовал. Однажды возвращались они со службы рейсовым автобусом, сидячие места оказались заняты и все 16 километров пути до города офицеры стояли в проходе около дверей. При этом майор непрерывно ругал капитана - и там у тебя непорядок, и тут бардак, и здесь хлам и пр. Капитан молча слушал. На подъезде к городу капитан Сидоров вдруг прервал молчание и сказал: «Слушай, Тачман, давай сейчас выйдем, возьмем литру, раздавим и забудем все это». И майор Тачман согласился, и они вышли, и взяли, и раздавили... Впоследствии майор стал известен в городе тем, что рассказывал всем о своем открытии - он открыл самозарождение вируса гриппа во вселенной.
Работать цеховым терапевтом было скучновато. Контингент состоял из здоровых парней со специальным техническим образованием. Я только любил раз в неделю посещать свой цех - Управление подсобных предприятий (УПП), огромное высокое здание, вместе с начальником службы безопасности почтового ящика - майором Козловым с авиационными петличками. Посещение происходило так: майор заходил в цех, становился в центре, к нему подбегало цеховое начальство - начальник цеха, мастер и пр. Майор окидывал цех орлиным взором, тыкал пальцем куда-нибудь в угол и произносил краткую речь, полностью состоящую из нецензурных слов. Надо признать, - звучало это элегантно. Такую элегантную матерщину я слышал только однажды в Одессе из уст молодого футбольного болельщика, который объяснял собравшимся приятелям как играет одесский «Черноморец». Подчиненные майора прекрасно понимали. Потом он поворачивался, показывал пальцем в другой угол - и всё повторялось. Но красиво матерился! После чего мы с майором уезжали домой. К следующему посещению майор находил новые недостатки.
А на приеме больных было мало. Меня удивляла странная привычка у всех почти пациентов - заходит в кабинет, приглашаю сесть. Парень берет левой рукой стул, специально приставленный слева к моему столу. Отодвигает его в сторону и назад и только после этого садится. В результате, для того, чтобы измерить АД или посчитать пульс, приходится предлагать подсесть ближе. Это повторялось каждый раз и меня крайне раздражало. Казалось бы – специально для тебя поставлен стул, только садись. Ан нет, надо отставить его в сторону и сесть только потом. Хорошо же, - я намертво примотал левую переднюю ножку стула к ножке стола. Наблюдаю процесс: приглашаю – садитесь. Парень хватает стул за спинку и тянет на себя. Стул не двигается. На лице пациента – крайнее изумление. Он с силой рвет стул - безрезультатно. Надо было видеть выражение его лица в этот момент!
Однажды в 10 часов утра явился работяга лет 30 - голова болит, в ушах шумит, в горле першит… Смотрю, - никакой патологии не вижу, давление, пульс, дыхание, температура и пр. – все в норме. Но общий вид помятый. С вечера, видно, перепил, а утром проспал на работу. Понятное дело – пойду к врачу, возьму больничный. Выписал я рецепт на анальгин, велел принимать по таблетке два раза в день два дня. Даю понять, что прием окончен. Он на меня смотрит и говорит: «А больничный?». Я ему отвечаю – Больничный Вам не положен, работать Вы можете. Мужик слегка возбудился и говорит: «Тогда справку мне дайте, что я в поликлинике был, ведь я на работу не пошел». Тут я ему вполне дружелюбно сообщаю, что таких справок мы не даем, мог бы прийти не прием и после работы. Получил облом и ушел молча. В случае чего рецепт начальству покажет…
Пришел в поликлинику молодой мужик. Говорит – папа не встает с постели, у него нет сил. А сил нет потому, что он ничего не ест. А не ест потому, что у него давно нет стула, кишечник забит, пище нет места. Надо папе освободить кишечник, тогда он начнет кушать, появятся силы и папа оживет. Я думаю, в глубине души сынок хотел, чтобы папа не лежал без дела, а выполнял хотя бы простые работы по дому. У старика под 90 лет был старческий маразм, кахексия и атония кишечника. Он медленно уходил. Я велел дать старику таблетку изафенина утром и, если стула не будет, еще одну в обед. Изафенин - слабительный препарат – тогда только что появился и, по моему личному опыту, обладал мощным эффектом. Если результата не будет, придется делать на дому сифонную клизму – та еще морока... Через день встречаю мужика в поликлинике – азартно бегает взад-вперед – оформляет свидетельство о смерти. Рассказывает – дал утром таблетку – без толку. Дал в обед вторую… А к пяти вечера папу так пронесло! А в шесть он уже умер! Видно было, что сынок, который мечтал вылечить папу, страшно доволен, что старик, наконец, скончался.
Заведующая поликлиникой Зинаида Евстропьевна была известна всему населению тем, что «родила миому». Когда она еще работала гинекологом, пришла на прием женщина, у которой Зинаида определила беременность и поставила на учет. Время идет, живот растет. Подошел срок, женщину отправили в декретный отпуск. В нужное время гинеколог услышала сердечные тоны плода. Одним словом, все путем. Пришло время рожать. А женщина не рожает… Положили в стационар, где и выяснилось, что беременности вовсе нет и не было, а есть растущая миома матки! Как было на самом деле неизвестно, злые языки всякое болтают. Например, о враче- рентгенологе, который подрабатывал на «Скорой», злословили, что, выехав на вызов к роженице без инструментария, он вынужден был перегрызать пуповину зубами прямо у забора медсанчасти. Став начальницей, Евстропьевна любила, стоя у окна своего кабинета, наблюдать за жизнью города Степногорска. Однажды жарким летним днем она заметила у входа в поликлинику своего цехового терапевта, солидную даму, с авоськой. Между тем, в это время врач должна была быть в цеху. Зинаида Евстропьевна тут же вызвала ее к себе и сурово спросила: «Вы почему не в цеху?» (цех находился за 16 км от поликлиники). И получила ответ: «Ой, да отстаньте Вы. Я сейчас за луком стояла, так упарилась вся!». Лук-репку нельзя было достать в городе ни за какие деньги, ОРС почтового ящика просто-напросто его не закупил. Сам город выглядел как точка среди бескрайней казахской степи, в радиусе 150 км никаких селений и дорог не было вообще, а подсобными хозяйствами горожане еще не разжились. «Купила?» - спросила заведующая и, услышав положительный ответ, милостиво простила врачихе ее служебный проступок.
Молодой выпускник ленинградского строительного института, Рабкин, будучи интеллигентным ленинградским евреем, имел глупость распределиться после вуза в армию. Ему присвоили звание лейтенанта и направили в Казахстан. Он распоряжался там солдатами стройбата (обычно это были ребята, не годные к строевой службе) и заключенными, которые, собственно, и строили город и горнообогатительный комбинат. Этот рафинированный интеллигент, вращавшийся в среде Питерской богемы, внезапно оказался в местности даже без телевидения, не говоря уже о театрах и музеях. На службе ему пришлось иметь дело с туповатыми стройбатовцами и совсем чуждыми ему зэками. А после работы его окружали люди хоть и с высшим и средним образованием, но значительно ниже его по культурному уровню (как он считал). В Ленинграде у лейтенанта осталась жена. А в Казахстане его поселили в общаге. Непосредственным начальником оказался известный пьяница капитан Кнель. Весь город знал, что капитан имеет справку о психическом заболевании. Бедного выпускника ловко надули, внушив ему, что он будет строить «новые социалистические города и заводы». Жизнь превратилась в кошмар. В те времена уволиться офицеру из армии было почти невозможно. Рабкин решил симулировать психическую болезнь. Убедительно симулировать такое крайне сложно. А у нас в городе даже психиатра не было. Проблемами лейтенанта занимался все тот же невропатолог Юрий Николаевич Аверьянов. Он потом рассказывал:«Идем мы с Рабкиным по поликлинике и он мне говорит – вот мы сейчас идем, а мне кажется, что мою жену в это время е*** ». Думаю, - сказал Юра, - что так оно и было. Лейтенанта отправили на обследование в Свердловский окружной военный госпиталь. Он вернулся оттуда признанный здоровым. Тогда он решил – не мытьем, так катаньем. Его как раз избрали казначеем офицерской кассы взаимопомощи. И лейтенант офицерские деньги растратил. Как он умудрился это сделать в городе, где даже ресторана не было, неизвестно. Видимо, начитавшись Куприна, рассчитывал на суд офицерской чести и «позорное» изгнание из армии, чего ему только и было надо. Но не тут-то было. Какая там офицерская честь, лейтенанта просто отправили на офицерскую гауптвахту, где он был единственным сидельцем. Что с ним стало дальше, не знаю – я уехал из Степногорска.
Никогда в жизни не требовал, не намекал, не просил больных о какой-либо благодарности за лечение. Считал это ниже своего достоинства, в конце концов я выбрал профессию врача чтобы помогать больным людям. За что и получал заработную плату – хотя и маленькую (жить нормально на одну ставку было почти невозможно), но свою, и ежемесячно. В Казахстане, в Березниках, в Миассе пациентам и в голову не приходило поблагодарить врача, даже спасибо не говорили. Но я и не нуждался. Правда, однажды в казахстанском городе Степногорске меня с моим другом Федей пригласил на какой-то праздник к себе в гости совсем молодой милиционер-казах. Похоже, этот парень был единственным казахом в городе. Мы его не лечили, я даже не был с ним знаком. Принять у себя в доме двух русских врачей, видимо, он считал почетным. Мы пошли. Дело было зимой. Стол был более чем скромен, просто нищенский: подали отварную сушеную конину (свежего мяса у бедного парня не водилось) и консервированные томаты в собственном соку. Конечно, нам с Федей было лестно, что он, этот малограмотный казахский парень, считал нас почетными гостями. Кроме нас гостей не было. Нам было скучно и голодно, но мы терпели из уважения к национальным традициям. В конце концов от сушеной конины на блюде остался только кусок вареного желтого подрагивающего сала. И тогда хозяин сказал: – А теперь самому дорогому гостю (самым дорогим, к несчастью, оказался я), как у нас принято, по нашему древнему обычаю, – и он взял рукой (а до этого мы пользовались вилками) этот омерзительный кусок жира и сунул его мне в рот. Я мужественно пытался его проглотить целиком, жевать это было невозможно. Но сало не глоталось. Спас меня томатный сок от консервов: я сделал глоток и запил его соком. И проглотил!
Когда я работал участковым врачом в городской поликлинике №62 в Москве, одна больная старушка вручила мне коробку конфет. Она лежала дома с тахиформой мерцательной аритмии и умеренной застойной сердечной недостаточностью. Я пришел к ней по вызову, назначил лечение и через три дня сделал «активный» вызов. То есть пришел к ней без заявки – считал своим врачебным долгом. Еще через 4 дня пришел снова. Больной явно стало лучше, тахикардия и признаки Нк отчетливо уменьшились. Бедная женщина, видимо, была потрясена моим вниманием (которое я считал нормальным отношением врача к больному). Думаю, она впервые столкнулась с таким к себе отношением. Коробочку она вручала мне дрожащими руками. Я был бы последней скотиной, если бы отказался. Как говорится, - мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь…
Но в ведомственной больнице, где лечился руководящий состав Совмина РСФСР, министерств и ведомств, почти каждый больной считал своим долгом при выписке вручить мужчине-врачу бутылку французского коньяку, фирменного виски, на худой конец, - рому. В советское время денег никто не давал. Что такое были деньги в 70-80-е годы? На них и порядочной колбасы не купишь! И я спокойно принимал «сувениры», как я их называл. Это не взятка, это понятие юридически в принципе неприменимо к лечащему врачу. К должностному лицу – другое дело. Но я не был должностным лицом. К тому же человек уже выписан, получил на руки выписку, больничный лист. Он – свободный независимый человек, и в таком качестве «сувенирует» что хочет и кому хочет. Наверняка, эти напитки пациенты не покупали в советском магазине, они попадали к ним другими путями. Бывали и курьезные случаи. Как-то больной вручил мне картонную коробку, тщательно завернутую в газету. Видя мое недоумение, больной сказал, что это статуэтка и она мне понравится. Я принес коробку в ординаторскую и сказал коллегам:«Вот, ребята, раз в кои веки получил статуэтку-сувенир». Увы, это оказалась банальная бутылка водки! Или другой случай. В начале 90-ых годов больной, водитель по профессии, достал из тумбочки и протянул мне полбутылки водки?! «Это Вам, доктор!». Он, видите ли, не мог оставить эти водочные остатки у себя, так как «сосед по палате ее видел и он будет просить!». Конечно, я сказал ему в сдержанных выражениях все, что по этому поводу думаю… На другой день он заявил:«Вот, Вы вчера от водки отказались, так я Вам приготовил огурчик». И он достал все из той же тумбочки свежий огурец с белым налетом на одном конце. Он сказал: «Правда, вот тут немного плесени, зато со своего огорода!». Что поделаешь, бывают разные люди… Но когда мой старый пациент, Сергей Иванович Белов, при поступлении, увидев меня, вынул из портфеля три флакончика настойки боярышника по 100 мл и сказал:«Евгений Павлович, я теперь пенсионер, денег на коньяк у меня нет, так я приспособился покупать боярышник. Специально привез Вас угостить, поверьте,- ничуть не хуже коньяка, да еще и лечит!», то я взял у него эту настойку без тени сомнения. Сергей Иванович был хороший добрый человек. Теперь он уже умер, светлая ему память! Брынцалов в свое время выпускал настойку боярышника для продажи в аптеках в бутылках по 450 мл. Теперь же же в аптеке можно купить эту настойку только по 25 мл во флаконе.
Восьмидесятилетний Иван Алексеевич Колбасников, всю жизнь проработавший водителем в автобазе Совмина, как-то, смущаясь, протянул мне 30 рублей. «Что это, Иван Алексеич?». Старик жил в вымышленном мире, где водка стоила еще 2 рубля 87 копеек бутылка. В реальном мире счет шел на миллионы. Я сказал:«Что Вы, Иван Алексеич, я меньше трехсот не беру!». Бедный пенсионер, потерявший в девяностые годы чувством юмора, испуганно произнес:«Ой, у меня больше нет!». «И не надо, купите себе что-нибудь вроде бутылочки пива». Обрадованный Колбасников облегченно вздохнул:«Ну, спасибо, доктор!».