Они медленно шли по самому краю пляжа, по той части песка, где следы самые четкие, но самые недолговечные. Время от времени на пальцы наползала ленивая теплая вода, подсвеченная заползающим за горизонт оранжевым солнцем. Она болтала рукой с босоножками, вокруг коленей шуршало летнее платье, слишком длинное по его мнению.
"Слушай, помнишь, мы сидели у Сашки со Славкой? Вы тогда с Сашкой на Бродском гадали и чего-то по-девчонски шушукались? Что тогда у тебя выпало?" – спросил он
"Ну, ты вспомнил, это же сто лет назад было, девчонки еще в школах учились, а сейчас вон – одна в Хельсинки, вторая в Берлине, барышни", - рассмеялась она, откинув непослушные волосы
"Только не говори, что ты не помнишь, в жизни не поверю" – улыбнулся он
"Помню, ты прав" – она не стала лукавить, и, чуть прищурясь, процитировала:
"Как холостяк я грущу о браке.
Не жду, разумеется, чуда в раке.
В семье есть ямы и буераки.
Но супруги – единственный тип владельцев
Того, что они создают в усладе…"
"Ну, и так далее" – рассмеялась она.
"Не удивительно, что вы хихикали с Сашкой, странно, как она опять тогда по мне не проехалась на тему брака", - ухмыльнулся он
"Она потом по мне проехалась", - улыбнулась Алена, вспоминая тот вечер и их разговор.
Сашка в тот вечер не унималась и все говорила, что они созданы друг для друга. Алена слушала и даже верила, но для нее в то время поверить в то, что можно быть просто счастливой – без жутких последствий – было равносильно идее покататься на единорогах по лесам Нарнии.
Пока они в тот вечер возвращались домой на такси, Алена смотрела на проносящийся за мокрым окном город, стертые фонари, расплывшиеся фары встречных машин и вспоминала, как долго тело помнило и сжималось от громких звуков, потому что Олег всегда кричал на нее по поводу и без. Ярким воспоминанием, острым, как лезвие бритвы, промелькнула та тарелка, разбившаяся об стену прямо рядом с ее щекой. Заныл маленький шрам, оставшийся с тех пор, Алена машинально погладила его пальцами. Реалистичным болезненным осколком вспомнился плач маленького сына из комнаты и круглые от ужаса глаза дочери, стоявшей тогда на пороге кухни. Алена снова провела пальцами по щеке. А ведь было время, когда она тоже думала, что они с Олегом созданы друг для друга.
Каким-то неведомым шестым чувством, Пашка почувствовал, что она напряжена, отыскал ее холодные пальцы в темноте такси и сгреб их в свою всегда горячую ладонь. Алена, только что растерзанная на осколки, вдруг собралась в одно целое, как в диснеевском мультике, где любую разбитую вещь можно собрать за секунду одним взмахом волшебной палочки. По телу прошла волна тепла, доклеивая все до целой Алены, она положила голову ему на плечо и застыла, боясь спугнуть целебное чувство.
В те смутные дни, наполненные страхом и болью, когда ее бывший муж еще летал над всей жизнью Алены темной жуткой тенью, она, конечно, не могла и подумать о том, чтобы начать что-то снова. Ее воздушный замок, один и на всю жизнь, был разрушен до основания, разобран по кирпичикам, сожжен и выпотрошен. Как и она сама. Казалось, никакие теплые и добрые руки больше никогда не согреют ее, просто их нет, не может быть – с ней точно. С этой уверенностью она начала общаться с Пашкой. Если бы ее тогда спросили зачем, она бы не нашла что ответить. Но с каждым днем она спасалась все сильнее, она отогревалась и просыпалась, как Спящая Красавица, хотя смешно верить в сказки, когда у тебя три работы, двое детей и разрушенный семейный замок – вон, смотрите, догорает на холме.
Что до него, то встреча с ней была для него так же невозможна, как вдруг стать высоким длинноволосым брюнетом. Где он и где семья, где он и где нормальные отношения, нет, это вообще все не про него истории. Внутри него кто-то большой, уставший, начитавшийся тысяч умных книг, нежный и одинокий тянулся к теплу этой удивительной маленькой трепетной женщины. Иногда, когда она спала на его плече, он гладил ее по волосам и не верил, что это происходит с ним на самом деле, словно это то единственное, что никогда не могло с ним случится.
Солнце почти растворилось с соленой воде и края неба стали совсем черными. Они стояли молча, смотрели на море, он обнимал ее за плечи. Она подняла руку, нежно погладила его по пальцам, нащупав кольцо. Он улыбнулся ей в волосы. Кольцо. Это вторая вещь, которая никогда не могла с ним случиться. Она поняла, о чем он улыбается, развернулась, обвила руками за шею. На ее пальце тоже блеснула серебряная полоска с витиеватой надписью на латыни. Кольцо. Невообразимость, удивительность, случайность, стечение обстоятельств и Сашкины интриги. Алена заглянула ему в глаза, вспоминая тот их день в Париже, пять лет назад.
Когда Сашка подарила ей на день рождения путевку на выходные в Париж, Алена уже заподозрила что-то неладное, уж больно довольные и хитрые глаза были у подруги. Когда оказалось, что путевка на двоих, сомнений в том, что ехать не надо стало еще больше. Но – дареной путевке в Париж между строк не заглядывают – и, разумеется, в назначенный день, Алена и Пашка сидели в самолете. Июньский Париж был солнечным и шумным, по синему небу плыли, словно нарисованные, облачка, таксист мгновенно доставил их в маленький отельчик, внизу которого они заприметили сразу небольшое кафе. Вечер прошел чудесно, они много гуляли, наслаждаясь городом и друг другом. Она и раньше бывала в Париже, но отчего-то сейчас все было новым, по-детски восторженным и чудесным. Утром, едва сквозь золотистые шторы пробились солнечные лучи, в дверь их номера негромко постучали. Он открыл, что-то взял и вернулся в постель.
"Смотри, нам что-то принесли, коробка какая-то и записка", - удивленно сказал Пашка. Алена открыла записку и узнала Сашкин почерк. "Мои дорогие! Внизу вас ждет настоящий французский завтрак. Коробочку откроете на улице, когда посмотрите на здания на другой стороне", - писала подруга. "Интриганка", - фыркнул Пашка. Алена улыбнулась, соглашаясь. Но, делать нечего, она подошла к шкафу, достала чудесное летнее платье, нежное, в мелкий цветочек. "Длинное очень", - пробубнил Пашка. "Нормальное", - улыбнулась Алена, - "Идем!". И они спустились вниз, прихватив коробочку с собой. Стол на самом деле был накрыт, кофе источал аромат на - казалось – весь Париж, в окнах домов играли в прятки солнечные французские зайчики. Они сели рядом, милейший официант принес круассаны – пухлые и хрустящие. Идеальное утро. Картину портила только загадочная коробочка. "Нам велено сначала посмотреть на дома напротив", - сказала Алена. "Я уже посмотрел", - ответил он, - "Ничего выдающегося". И правда, напротив были лишь жилые дома, бесспорно прекрасные, но совершенно обычные, лишь немного поодаль между ними втиснулась старинная церквушка, но это и все. Улица как улица. "Откроем?" - она медлила. "Да чего уж, давай", - он бы не в восторге от всех этих интриг и начинал злиться. Алена открыла коробочку. Там лежало два серебряных кольца с надписями на латыни. Рядом с ними на небольшой карточке был написан перевод: "Вечность, разделенная на двоих, остается Вечностью".
"Я ее убью", - спокойно сказал Пашка, отпивая кофе. "Может, не надо?", - с надеждой спросила Алена. "Надо", - ответил он со вторым глотком. Алена провела рукой по кольцу, потом вынула его из коробочки (Пашка поперхнулся кофе), посмотрела сквозь него на парижское солнце. "Ты что, этого хочешь?" – удивленно спросил он. "Не знаю", - честно ответила она – "Это как будто тебе дали пирожок, на котором написано "съешь меня", но ты уже читала эту сказку, ты знаешь, что там, за дверью все ложь, там кот без тела и рубят головы за неправильно покрашенные розы" Алена помолчала, он с удивлением увидел слезы на ее глазах. "Но потом ты думаешь", - продолжила она через пару минут, - "Ты думаешь, что может быть на этот раз все будет по-другому, и в этом есть смысл?" "Ты с ума сошла, ты же… мы же… не, я не могу, ты же знаешь" – кофе окончательно застрял в нем, вместе с эмоциями. "Да, конечно", - она положила кольцо обратно, мысленно отрубив Сашке голову за испорченное утро, - "Это я просто так".
Они посидели молча какое-то время. Никто не знает, о чем он думал и сколько древних клятв сжег в те несколько минут. Но через какое-то время, он достал кольцо из коробочки, взял ее руку и надел его ей на палец. Она ошарашено посмотрела сначала на него, потом на руку, потом опять на него. "Идем", - он встал, взял коробку, сунул ее в карман, взял Алену за руку и направился к церкви. "Ты же выйдешь за меня?" – спросил он на пороге. Она кивнула. На мгновение, ей показалось, что в этот момент на развалинах ее замка на холме вновь зацвели цветы.
В темноте пляжа она почти не видела его глаз, хотя ее лицо было так близко. "Ты же не жалеешь о Париже?" – едва слышно спросила она. "Нет, конечно" – сказал он, "Я жалею, что не придушил Сашку по возвращении". Она засмеялась, легко, звонко. С тех пор все для нее было легко, словно она перестала быть взрослой, а стала маленькой веселой девочкой. В тот день, после обручения, они гуляли по Парижу, ветер трепал ее волосы, солнце заглядывало в его изумленные глаза, когда он видел ее счастье, заряжался им и в итоге сам становился счастливым. Как могут быть счастливы только настоящие путники, вдруг обретшие дом. И, взлетая к небу, стаи голубей понимали их как никто, потом что оба они, наконец, обрели крылья и свободу.