Жил-был мальчик, который боялся смерти. Нет, не как остальные люди, мальчик невероятно сильно боялся смерти. Он ненавидел одно её упоминание. Он отрицал её. Не хотел верить в свою смертность, а потому жизнь его состояла целиком из движения и радости. Мальчик-вечный-двигатель. Ни на минуту не останавливался он, чтобы повалять дурака, чтобы немного полениться, чтобы чуть-чуть подумать о себе и мире в целом. Каждый случай, напоминающий ему о собственной смертности (например, падение с велосипеда и последующая госпитализация) повергал его в глубочайшую грусть. Но ненадолго. Ведь если мальчик долго грустил, он думал, что таким образом приближает смерть. Поэтому он снова забывал о её существовании и быстро и радостно бежал дальше, словно наивный ребенок. Наверное, он и был ребенком в душе, а взрослым только снаружи. Но этого, как и неотъемлемость смерти, он не признавал.
Мальчик легок на подъем и непревзойденно очарователен. Он был подобен весенней траве, свежим цветам, отдаленному звуку моря и звону входного колокольчика. Его невозможно было не заметить. Вот только внутри у него было пусто. Мальчик не чувствовал глубоких чувств. Не углублялся в себя. Не заходил в темные потаённые углы своей собственной души, чтобы ненароком не обнаружить там чудовищ. А чудовища, как водится, подобны смерти, ведь вызывают страх. Он был поверхностен. Не в интересах, нет. В эмоциях. Его детскость доходила до того, что он буквально подавлял малейшие неприятные моменты своей жизни, чтобы они не пятнали его безупречно чистую карту мозга. Не мешали чувствовать вечную радость, что питала его непрекращающееся движение. И пустоту эту он заполнял целями. Исполнением целей. Планами. Воплощением этих планов в действительность. Массой и массой дел. Бесконечными списками. Бесконечным движением.
У мальчика не было чем делиться. Ведь его внутренняя сила состояла из его побега. И никто не мог угнаться за ним. Поэтому мальчик был одинок. Одинок, как одиноки великие люди или непризнанные гении. Одинок, как одиноки социопаты и нарциссы. Потому что мало на свете людей подобных ему. А отличных от него самого он отвергал. Отвергал, ведь не мог принять само существование тех, кто не соответствует его картине мира. Идеальной, движущейся, бессмертной. Вечно бегущей вдаль. Никогда не заканчивающейся.
Но вот однажды он встретил ангела – и ангел тот был ужасен. Шестиметровый, кровавый, состоящий из криво слепленных частей человеческих тел, исписанных вдоль и поперек списками и календарями, из громкого шёпота, который залезал в уши и заставлял кричать от боли. И мальчик кричал. Он кричал так сильно, как только мог, смотря в восемь ангельских глаз, каждый похожий на часы Дали. Ангел начертал одной из истекающей кровью рук цифры у мальчика на груди и исчез с хлопком, который, возможно, где-то породил вселенную. Тогда мальчик упал от изнеможения и уснул. И только во сне осознал, что за цифры жгут его грудь небесным огнём. Дата его смерти. День, когда он – всё-таки – умрет.
У него оставалось 20 лет. Двадцать лет на то, чтобы найти панацею от неизбежного конца. Именно такой стала его единственная цель. Он посвятил этому всю свою жизнь. Он беспрестанно читал только самые умные книги, самые последние исследования, самые научные статьи и проходил самые-самые полезные курсы. Двигался еще быстрее: объездил весь мир, выиграл каждый марафон, влез на Эверест и даже стал одним из здоровейших людей на планете. Но ни на миг его достижения не приблизили его к главной цели. Ни один учёный не мог дать ему быстрый ответ на такой вечный вопрос. И вот пошел последний год жизни. Время летело так стремительно, что мальчик уже не успевал его перегонять. Он сидел на Кайлас – священной горе Тибета – и смотрел на то, как утекает его молодость. Даже монахи и йоги не смогли научить его смотреть внутрь себя, и потому он встретил свою участь наивно и бессознательно – единственный способ, который знала его душа. Гуляя по краю горного хребта, он оступился и рухнул в пропасть, зацепившись лишь одной рукой за край. Он висел, истекая потом, чувствуя, как ладонь скользит, и сжатый кулак медленно отпускает землю. И никого не было рядом, чтобы подать ему руку. И никто не узнал о его кончине, когда он разбился в обрывах Тибета, хоть и сделал он за жизнь всё, что только можно. Никто не прижался к его груди с выжженными цифрами, чтобы оплакать его.