Бог ткал наш мир из густых живых туманов и первородной тьмы, бурлящей в истоках Вселенной. Он без устали связывал тонкие поющие нити бытия в светоносные струны и пульсирующие хтонические узоры. В переплетениях многоликой реальности родились несметные сонмы волшебных и чудовищных проявлений никогда не дремлющего, дышащего астральной энергией мира.
Бог воплотил в живых и неживых формах все Свои лица и сердца, которых у Него было без счета, а потом лег на дно Бездны и, сделав последний вдох, растворился в воздухе и земле своего творения, дав ему бессмертную, неугасающую душу. Тогда не существовало еще ни времени, ни смыслов.
Бог создал наш род из пульсирующей жилы Своего разума, творящего все существующее. И первые из нас, заставшие Древность, рисовали углем на скалах хроники Его чудотворной жизни.
Мы были безупречным творением, как и все, что Он породил. И, как всякое живое существо, издревле умели слышать и понимать наш мир, говорящий на безголосом и красноречивом языке знаков и свершений. Но, воплощенное в рамках смертных тел, наследие бессмертного, творящего сознания Бога переродилось в мятежный дух: все так же без устали, как Отец всего живого и неживого, мы стремились созидать и творить, и, не имея чистого листа, рисовали поверх Его картин свои картины, завязывали Его узоры в узлы, чтобы удержаться в долине жизни больше отведенного природой срока.
Миру, кипящему жизнью, знакомо множество форм согласия, и одна из них – беспрерывная борьба за развитие и существование, в которой рождаются новые души реальности, и тайну переплетающихся путей и превращений нельзя осмыслить ни одним разумом, кроме разума Самого Бога. Порой я думаю, могло ли развитие нашего рода пойти по иному пути. Совершали мы или не совершали тот единственный грех, что могли совершить… Или же просто делали так, как предначертано было нам судьбой, родившейся в недрах и чертогах мироздания, как и все остальные судьбы. Наш род был помечен дыханием огня, и всюду, где бы он ни был, приносил огонь, который разгорался эпоха за эпохой, пока не превратился в пожар, поглощающий все на своем пути.
Я родился в тот век, когда голоса людей звучали настолько громко, что заглушили тихий, но неусыпный голос Бога, исходивший из каждого закоулка реальности, и многие, потеряв возможность прислушиваться к нему, были ведомы только жаром внутреннего огня. Земля, которая долгое время давала нам хлеб, увядала: реки ее спрятались в песках, сок растений стал ядовит для нас, а небо заволокли бесконечные облака, не приносившие, однако, влаги. Тогда вожди, призвав свой народ к Большому Путешествию, отправили наши караваны на север, где не ступала еще нога человека.
Тот далекий край полонили невиданные существа, жившие по немыслимым для нас канонам, но природа северных земель щедро одаривала путников своими богатствами, что заставило нас остаться. Мы остановились в долине, покоившейся между двух рек, и там воздвигли новый оплот. Но ни вождям, ни бессчетному количеству их сыновей и дочерей, не хватало одного только оплота. Они принесли с собой законы, которые, кроме них, здесь никто больше не принимал, и им "пришлось" снова разжечь огонь и уничтожить вокруг себя все, что осмеливалось противиться. Ярость, порождаемая страхом, и жажда – это спрут. И, дав ему укорениться в сердцах и выпустив вовне, на волю, его уже нельзя остановить. Его щупальца растут быстро, проникая все дальше и дальше и умножая всюду вокруг себя смерть. Я помню наш дом таким, каким мы приняли его в свои объятия, которые потом затянули так туго, что они из объятий превратились в удавку.
В глазах каждого убитого нами существа, в реках крови и выжженных пустынях, раз за разом я замечал всего одно послание, звучавшее тысячей голосов – жизнь неистребима. Это послание слышал каждый. И многие мои братья и сестры отвечали на него так, словно мир бросает им вызов, а значит, он "должен быть повержен и приручен".
Сегодня, завершая свое паломничество у стен монастыря, скрывшегося в густых северных лесах, я видел тех невероятных, горделивых существ, которых долгое время наш род не изгонял с их земель, но истреблял, не принимая незыблемый, самобытный уклад их жизни. И с упоением в сердце я еще раз убедился в том, что жизнь не загнать в выкопанное нами, искусственное русло. Она неистребима, и, к счастью, в равной степени неистребима для всех.