Месяц каторжных работ превратил Николая и других заключенных, прибывших одной партией в "GROSS-ROSEN", в настоящих дистрофиков. Непонятно было: если фашистам надо было выполнять высокие производственные задания, заключенных надо было хорошо кормить. Однако этого не делалось. То ли у Вермахта не хватало продуктов, то ли заключенные сознательно приводились к гибели каторжными работами и голодом.
Как-то после окончания работ в толпу заключенных немцы из охранников бросили несколько буханок хлеба. Они немедленно были разломаны на кусочки, Николаю тоже досталась небольшая краюха. И вдруг он услышал шепот рядом, седоватый пожилой заключенный Евсей остановил его руку, уже тянувшуюся ко рту: "Не смей, нельзя есть." На недоуменный взгляд Николая пояснил: "Он с толченым стеклом, помрешь." Об этих зверствах знали и другие заключенные, но многие не могли удержаться и ели. На другой день на них страшно было смотреть - умирали в страшных муках от внутренних кровотечений.
Николай вспоминал слова своего мудрого соседа, но тут ничего не помогало. Николай понимал - скоро умирать. Теперь уже мысли были не о том, как спастись, а наоборот, смерть воспринималась как скорое и желанное избавление.
За этот месяц на Николая обратил внимание еще один заключенный, проживающий в дальнем бараке и попавший в лагерь на полгода раньше. Его звали Василий, Глазков Василий Яковлевич. Николай, конечно, обратил внимание на однофамильца, но никогда не видел его на работе в каменоломне. Распорядок был такой, что никогда не было свободного времени, чтобы заключенные могли свободно общаться. Можно было только перекинуться парой слов с соседями по койке или в шахте с кем выпадало рядом работать, да и то под дулами автоматов надсмотрщиков.
Василию повезло больше. Он был этапирован в лагерь, когда он только формировался, требовались люди разных профессий. До войны он работал поваром на полевом стане в колхозе. Он был очень хорошим поваром, у Василия было призвание. Оно передалось ему от бабушки Пелагеи Петровны, работавшей до войны на кухне в барской усадьбе. Василий был отобран немцами и в качестве повара был отправлен на кухню. Первоначально он готовил только на заключенных. Но от зоркого глаза Фон Штюринга, немецкого офицера, бывшего распорядителя кухонными работами, не ускользнуло, что этот пленный хороший повар и умеет многое. Постепенно Василию стали доверять готовить на немецких охранников и даже на офицерский состав лагеря.
Потихонечку Василий узнал, что совпадение фамилий не случайно и что он и Николай не только из одной области - Воронежской, но даже и из одного района - Полянского. Василий стал присматриваться к Николаю, но случая подойти не представлялось. Он замечал, что его земляк, как и другие работники каменоломни, изможден, стремительно худеет и вряд ли выживет. И тогда Василий Яковлевич отважился на решительный шаг. За полгода работы на кухне он научился понимать некоторые слова и даже немного говорить на ломаном немецком. Как-то, улучив минуту, когда рядом никого не было, он обратился к Фон Штюрингу:
- Господин офицер! Здесь, в лагере находится мой брат, Николай. Он работает в каменоломне. Он умирает от истощения. Не могли бы Вы позволить отнести ему сегодня вечером что-нибудь из пищевых отходов, остающихся от немецких солдат. Мне больно смотреть, как умирает мой брат.
- О, nein, nein, не положено. Запрет.
"Да, жаль, ничего не получается", - думал Василий.
Из директивы немецкого командования:
"Большевистский солдат потерял право претендовать на обращение с ним, как с честным солдатом в соответствии с Женевским соглашением. Поэтому вполне соответствует точке зрения и достоинству германских вооруженных сил, чтобы каждый немецкий солдат проводил бы резкую грань между собой и советскими военнослужащими. Обращение должно быть холодным, хотя и корректным. Самым строгим образом следует избегать всякого сочувствия, а тем более поддержки. Чувство гордости и превосходства немецкого солдата, назначенного для караула советских военнопленных, должно быть заметно для окружающих."
Через три дня у офицеров была вечеринка. Кажется, в честь очередной победной операции на фронте, Василий точно не понял. Весь вечер ему пришлось скакать как белка в колесе, готовить и подавать. Когда время перевалило за 12 ночи, офицеры, изрядно выпившие, подошли поблагодарить Фон Штюринга за хороший вечер. На вопрос: "А кто это у тебя так прекрасно готовит?" офицер подвел сослуживцев к изрядно уставшему Василию.
- А почему он такой невеселый? - спросил один из офицеров. - Может он голоден? Давайте дадим ему что-нибудь с нашего стола.
- Нет, он не голоден, - Фон Штюринг бросил окурок сигареты в мусорку.
-Тут другая история, необычная. В лагере оказались два брата заключенных, старший работает поваром, младший - в каменоломне. Умирает от истощения. Василий просит давать разрешить давать брату что-нибудь из пищи, пищеотходы.
- Да врет он все, эти русские, разве можно им верить, у них одни гадости на уме.
- А давайте я завтра посмотрю их личные дела, - вызвался молодой Ульрих, работавший в канцелярии.
- Да ведь все-равно не положено, - протянул Фон Штюринг. - Но ты посмотри на всякий случай. Повар действительно замечательный. Его выучила бабка-повариха, работавшая в дворянской семье.
Василий не все понимал, что говорили немцы, но чувствовал, что речь идет именно о нем. На другой день, вечером, Фон Штюринг подозвал Василия и выдал ему записку с пропуском в шестой барак.
- О тебе просили мои друзья - офицеры. Только знаешь, ты должен показывать мне, что понесешь, и это должны быть только пищевые отходы, хорошую пищу носить я тебе запрещаю.
- Благодарю Вас, господин офицер, Василий низко кланялся и не мог сдержать улыбки, словно осветившей его лицо.