Егор очнулся в реанимации. Мутный свет никак не хотел проясняться, вокруг гулко переговаривались невидимые боги. А он висел где-то под бесконечным белокаменным небом, не желающим выпускать его за свои пределы в голубую чистоту и лёгкость, в благословенную свободу и глубину Космоса. Ему мучительно хотелось прорвать эту преграду и улететь ввысь, чтобы там наконец-то сбросить каменные плиты с груди и вдохнуть чистого, живящего воздуха. Но небо давило всё сильнее и сильнее, опуская его всё ниже и ниже, во мрак, на жаркую душную землю – а что ему было там делать, внизу, если он умел летать?..
Потом закаменевшее небо ещё резче вдавило его во что-то мягкое и удушающее – может, это перегрузка космического полёта вдавила его в податливое сиденье звездолёта? Егор, задыхаясь, проваливался в эту перину глубже и глубже, пока не утонул окончательно.
…Второй раз он очнулся уже на земле, без крыльев и сил, словно пришпиленная к бумаге, искалеченная неумными руками бабочка. Но зато он был жив. Он помнил драку, искажённое лицо соперника, девушку, склонившуюся над ним со слезами, её рыдающий голос. И – боль. Всё последующее пропадало в горячем мраке небытия.
Настоящее состояло из трубочек и капельниц, пузырьков с прозрачной жидкостью, боли в затёкших руках и ногах, невозможностью дышать свободно и легко, жужжанием каких-то приборов.
День за днём дыхание облегчалось, но сон ещё долго оставался не сном, а тяжёлым, придавливающим к земле забытьём. И тогда он карабкался на Дерево. С бесконечным, тупым упорством, не глядя вниз, не глядя по сторонам, а только вперёд и вверх, он лез и лез, но не по ступенькам лестницы, невидимо болтающейся где-то поблизости. Он лез по корявой нескончаемой стене, испещрённой наростами, изъязвлённой пещерами и канавами трещин, за которые так удобно было цепляться, и в которых можно было передохнуть. Стене живой, пульсирующей, вздыхающей время от времени тяжко и хрипло, отчего вокруг взвихривались облака, и обжигающе ледяной ветер пытался сдуть Егора, точно пылинку с парадного фрака.
Он и сам не знал, зачем ползёт вверх. Но что-то впереди манило и звало, чья-то огромная, незримая рука тянулась к нему сверху вниз, но никак не могла дотянуться. И он спешил добраться до неё, чтобы рука могла подхватить его и одним махом доставить на место, освободив от нудной дороги, которой не предвиделось исхода, от силы притяжения земли, от неистребимой и нескончаемой боли…
А в минуты, позднее - в часы просветления, он видел рядом с собой усталое лицо незнакомой молодой женщины. Она улыбалась ему, поправляла бельё, вытирала пот, бегала за мучительницей в белом халате, давала питьё, уносила судно. Незнакомка трогала его руку, свободную от капельницы, говорила что-то ласковое и ободряющее – видимо, Егор должен был знать её, но он её не узнавал. Это была совсем не та милая девушка, хрупкий рыжий эльф с прелестными веснушками, не та единственная и любимая, чей образ он унёс с собой в небытиё.
Он испытывал чувство вины оттого, что не мог вспомнить свою утешительницу, пытался сказать ей что-то приятное, благодарное в ответ, но язык не слушался, и слова не складывались. Потом. Потом всё прояснится, потом. Главное, что он жив, значит, сможет отыскать любимую. А для этого надо запастись терпением и как следует отдохнуть, набраться сил. Набраться сил…
…Джильда – для знакомых Джи - старалась не вспоминать о кошмарных часах, прошедших с того момента, как она нашла младшего научного сотрудника вверенного ей недавно Института, Егора Васильевича Лешина, истекающего кровью в вытоптанной траве у своего несанкционированного домика.
Она не надеялась, что ей удастся довезти его до ближайшей больницы живым. Вся обширная супер-аптечка из машины была задействована, но что она имела предложить против колотой раны? Голова Джи, как всегда, работала чётко, быстро, слаженно. Пока глаза и сердце пугались, руки действовали. Перевязать, продезинфицировать, обезболивающий укол – и вперёд.
Её немецкий джип ревел, как танк, и плыл, словно лебедь – томительно раскручивая дорогу, которой не было конца…
Допросы, протоколы, акты, бесчисленные вызовы и проверки. Наверное, она оставалась под подозрением, наверное, её вновь будут мучить, но её кровь оказалась именно той, что была необходима Лешину, и Джи, не задумываясь, отдала её столько, сколько потребовалось. Её крепкий, спортивной закалки, организм воспринял процедуру лишь как временное неудобство, и Джи приняла вахту у постели Егора.
Егор выжил, но потеря крови оказалась огромной. Хирург говорил, что только чудо спасло его сердце, и вообще Егора, видимо, ретиво охраняют его личный Ангел да отменное здоровье.
Врачи в этой маленькой провинциальной больнице были самоотверженны, профессиональны, и поистине виртуозны в своих способностях обходиться малым в условиях тотального дефицита во всём – в инструментарии, лекарствах, и даже в дистиллированной воде. Джи дважды связывалась с нужными людьми, поставила на уши руководство и друзей – лечение было обеспечено, материальная благодарность врачам и сёстрам – тоже. За её личный счёт, разумеется.
Когда по Институту пронёсся шквалом слух о том, что «Егорку Лешина убили!», Маша и Наташи немедленно помчались на смену Джильде, и та мягко, но твёрдо запретила им покидать рабочие места, хотя без Егора и без неё работы толком и не было. Она не желала делить свою ношу.
Никто не знал, как она устала, да и она не желала этого знать. Однако понимала, что рано или поздно усталость навалится и сомнёт. Ничего, она доживёт здесь до того момента, как Лешину станет немного легче, чтобы увезти подальше, в безопасное место – а она подозревала, что убийство заказное и связано с нежеланием Института делиться дачной местностью в районе Дерева. Ибо местность была объявлена Зоной Научного поиска и Зоной скрытой опасности, хотя скрытую угрозу представляли, скорее, всё более сжимающееся кольцо садовых участков, орды туристов и вандалов, и давление со стороны высокопоставленных хапуг.
Джи не успела ещё познакомиться со всеми сотрудниками и, вернувшись из Германии с конференции по Дереву, первым делом направилась проведать добровольного сторожа – на профессиональную охрану, как всегда, не было средств. И вот познакомилась… Так близко – ближе не бывает: теперь они были одной крови…
…После выписки Джильда не повезла его в свою однокомнатную, но огромную и шикарную квартиру в центре. Она решила обустроить сотрудника на окраине, в тихой зелёной местности, в двухкомнатной квартире, доставшейся от деда, геолога, членкора Академии Наук. Одна из комнат раньше была целиком и полностью завалена коробками с редкими образцами минералов и фундаментальными трудами по минералогии, петрографии, кристаллографии, спектральному анализу, сопромату, неорганической химии и так далее. Но в один прекрасный день Джи решилась и, оставив на память отдельные раритеты, подарила библиотеку и часть коллекций Институту. А в комнате оборудовала одновременно крошечный тренажёрный зал и зону отдыха – здесь она решила не держать деловых бумаг и заумной литературы, компьютера с принтером, навязчивых или ненужных знакомств. Только уединение, музыка, фитнес, глупое времяпровождение и полное расслабление… Серебристо-серые, как туман, обои обволакивали и отгораживали от излишнего любопытства, чтобы никто не знал и не ведал об её одиночестве и кошмарных снах, в которых рубиновый мотылёк трепетал на краю бездонной пропасти.
Фэн-шуй сыграл в «домоустроении» не последнюю роль. Здесь когда-нибудь она будет писать книгу о Дереве – скорее, философский трактат, чем научную работу. Скорее, эзотерику, чем беллетристику. Ведь Дерево и впрямь относилось к другому миру, и рождало настроения скорее мистические, чем натуралистические. И об этом тоже никто не должен был знать.
Как теперь кстати оказалась эта дедова квартира!
…Егору было странно и неловко под опекой собственной начальницы, к тому же, старше и возрастом, и по званию. Он был благодарен этой удивительной, сильной женщине за помощь, но продолжать обременять её собой?
Егор дал показания, умолчав о девушке и её муже – информация о двух известных всей округе бандитских личностях сделала следователя скучным и постаревшим. Егору пообещали проверку данной им информации и ещё один вызов – в суд, если «личностей» найдут. После чего стало ясно, что дело либо просто замнут, либо – и это будет ещё хуже – обернут не в пользу самого Егора (мол, драка на почве выяснения личных отношений), а как следствие – и против Института.
Джильда увозила ещё не окрепшего Егора в Москву в самом мрачном расположении духа. На вопрос Егора о том, почему Джильда привезла его сюда, та лишь коротко ответила: - Так надо. Здесь тебя не найдут. Пока.
Джильда устроила его в маленькой дедовой спальне. Уезжая в Институт, оставляла кучу продуктов в холодильнике, обед и короткую, деловитую записку с напоминанием выпить в срок лекарства. И ещё звонила с мобильника по несколько раз в день, где бы ни находилась. Последнее особенно раздражало Егора, и как только он почувствовал себя сносно, потребовал возвращения на рабочее место.
И Джильда стала отвозить его в Институт по утрам. Они приезжали вместе, а входили поврозь – вроде бы соблюдая субординацию. Джильда брала ключи и торопилась к себе в кабинет, а Егор, прихрамывая, плёлся по лестнице на четвёртый этаж, упорно игнорируя лифт. Иногда на середине пути у него прихватывало сердце, и он долго стоял, пытаясь восстановить дыхание.
Девчата в отделе искренне соскучились по нему, и теперь окружили Егора заботой и таким пристальным вниманием, что ему иногда становилось неловко: просто народный герой! Даже начальница к нему благоволит. Он пытался беззаботно отшучиваться, как прежде, но теперь это удавалось ему с некоторой натугой, и хотя девушки с готовностью смеялись и заигрывали в ответ – Егор чувствовал в воздухе какое-то напряжение.
Он попытался через друзей-селян из Хлямичей навести справки о некой семье с дачных участков, где свекровь, сын на джипе и молоденькая невестка, рыжеволосая, очень приметная. Дед, к которому Егор прежде наведывался за газом и молоком, добросовестно провёл настоящее расследование. Выяснил, что Худяковы там больше не живут – продали дачу и уехали – бог весть куда, никто ничего толком не знает: с хозяйкой не больно то и общались, несимпатичная была, самовластная, въедливая и любопытная к другим, а сама – скрытная, вкрадчивая. Тот же самый дед приютил Жучка, лапа которого была раздавлена машиной, и Егор был ему за это особенно благодарен.
Егор не то, чтобы упал духом, но почувствовал, что многоцветные надежды тают, подобно радуге на небе. А на их месте взрастает нечто крепкое, основательное, но одноцветное.
Напряжение рассасывалось очень медленно. Егор часто застывал в тихой задумчивости, ничего не видя и не слыша вокруг. Драка разделила его жизнь на две части. Рыжая девушка на платформе, растерянная, принадлежащая другому, осталась где-то далеко, в невозвратном прошлом. И вспоминалась как неяркое, размытое фото, со щемящей грустью. Он скучал по ней, и он скучал по Дереву.
Зато рядом была другая женщина – живая, яркая, самостоятельная, резко очерченная, никому не принадлежащая и очень близкая. Егор не знал, нравится она ему или нет – но судьба их столкнула, и это, видимо, было ей нужно.
Однажды, наблюдая, как она застилает в гостиной древний, антикварный и очень неудобный диван, Егор сказал ей: - Знаешь, мне так неловко, что я занимаю в одиночестве такую большую и роскошную кровать. Столько места зря пропадает…
Джильда застыла растерянно с подушкой в руках, не зная, что ответить, а Егор продолжил, не менее смущённо: - Ты могла бы ко мне присоединиться. Заходи на огонёк…
Он оставил дверь распахнутой. И она зашла. С этого момента они спали вместе.
Прошло время. Джильда – для него теперь просто Джи – снова готовилась к конференции в Германии, переводила на немецкий некоторые обобщённые исследования по Дереву, и подумывала взять с собой Егора, когда к ней в офис поступил первый угрожающий звонок.