Тропинка, петляя, уводила всё дальше и дальше от калитки в сетке общего ограждения, отделяющего дачный посёлок от остального мира. Она то взлетала на пригорок, то падала вниз, то огибала рощицу берёзок на склоне, но всё время упорно стремилась туда, за большой холм, где было скрыто нечто, уже готовое выплеснуться за пределы отведённого ему круга.
Эта приветливая, манящая тропа привлекала её куда больше, чем огород свекрови, по которому та с гордостью водила невестку. Яна вышла пройтись по улице до калитки и обратно, пока муж с матерью обсуждали насущные хозяйственные проблемы. Но вместо этого вышла за пределы огороженной территории. И обнаружила обширный луг с перелесками и оврагами, и тропу, ведущую туда, куда невозможно было не пойти: в дымчатые дали, в леса, в поля, к ручьям на дне оврагов… В обход большого зелёного холма с курчавой нахлобучкой – это выглядывало то самое нечто, загадочное и манящее, уходя в небеса расплывающейся маковкой, походящей на вечное облако. Мир, где дышалось вольно, не душила суета, вечно подозрительные взгляды свекрови и постоянное недовольное ворчание мужа.
«Я успею», - говорила себе Яна. – «Я недолго, только гляну одним глазком – и бегом назад…»
Крутой, обрывистый холм надвигался неотвратимо, как судьба, нависал, грозясь застить окончательно стремящееся к закату небо. Но вот тропа, вместо того, чтобы начать карабкаться вверх, резко свернула в сторону, спеша выбраться на открытое пространство из кабалы тени. Через двести шагов Яну накрыла сочная, влажная тень, замельтешила мошкара, запахло водой, где-то впереди зажурчал деловито и весело ручей. К его журчанию примешивался ещё какой-то долгий, немолчный аккорд - то ли гул, то ли колокольный звон, то ли жужжание разноголосых осиных армий. Ещё двести шагов – тропа нетерпеливо вырвалась на волю, и неяркий солнечный свет брызнул в лицо.
Яна зажмурилась, ещё прошагала вперёд – теперь она уже не могла остановиться и повернуть назад, никак не могла! Побег того стоил. Она встала, восхищённая и завороженная открывшейся панорамой.
Через узкий, но бурный ручей (где-то за холмом бил родник) были перекинуты аккуратные, прочные мостки. На горизонте синела иззубренная кромка леса, справа длинный спуск с холма плавно перетекал в небольшую лощину, слева ручей уходил в какие-то непролазные болотистые заросли, а прямо за ручьём расстилался роскошный покатый луг, не кошеный и не загаженный свалками, в дивном разнотравье, что было непривычно. Лишь где-то на самом окоеме лениво бродили несколько буренок. Луг пересекала узкоколейная железнодорожная ветка, тихая, безжизненная, в бурьяне и розовых островках кипрея. Вдалеке просматривалась часть недостроенной платформы – просто нелепый цементный постамент, утонувший в зарослях сиреневых колючек, и одноэтажный кирпичный домик без окон и дверей, похожий на заготовку для станционного здания.
Но всё это глаз отметил и запечатлел позднее. А вначале… вначале она увидела то самое нечто, к которому её влекло.
Посреди луга, далеко за платформой, гордое и жутковатое в своей стати, царственно и величаво высилось оно, то самое Дерево, о котором писали газеты и научные журналы. Оно было не просто велико. Оно было несоизмеримо с человеческими мерками и понятиями. Оно было сродни лишь поднебесным горным вершинам, и изо всех сил продолжало тянуться, чтобы затмить их славу.
Дерево уходило ввысь мощным конусом, и оттуда, с неизмеримых высот, обрушивалось водопадом ветвей и листьев, постепенно заполняя объём пространства.
Тень от его кроны падала на дальний лес, тень от ствола уходила вдаль от Яны широкой магистралью, и эти тени были чернее черного, чернее ночи, они были черны угольной чернотой, глубокой и непроглядной. А само Дерево буравило облака. Его верховые корни вспучивали землю, образовывали радиальные, волнообразные деревянные дорожки, на которые были нанизаны гладкие, округлые вздутия и корявые узлы. Могучий шатёр листвы не шелестел, а металлически скрежетал и набатно гудел в недоступной глазу дали. В стволе мог поместиться многоэтажный особняк или даже высотное здание, а первая ветвь начиналась приблизительно на высоте пятого этажа и была подобна протянутой в приветствии руке колосса. Кора напоминала корявые гигантские соты, мох и лишайники выстилали цветной мозаикой трещины и разломы в коре, словно шкуры неведомых животных - горные пещеры.
Говорят, его листья – словно кожаные сёдла. Говорят, они не осыпаются ни зимой, ни летом, только меняют цвет: с зеленовато-бурого на старых суках и серебристо-зелёного на молодых – на багровый и фиолетовый. Поэтому под Деревом безопасно ходить, но всё же лучше не приближаться: труха, осыпающаяся с обновляющейся коры растущего Дерева, может накрыть тебя вдруг, точно лавина. Говорят ещё, что колонии птиц, живущих на дереве, довольно агрессивны, и могут нападать, если вздумаешь полезть вверх, а само Дерево запросто способно тебя стрясти.
Только Яна этому не верила: Дерево жило своей собственной жизнью, своими собственными проблемами, до людей ему не было дела, и вид у него был умиротворённый и покойный. Да и зачем ему стрясает людей, ведь не стрясает же с себя обычное дерево муравьев, гусениц и прочих букашек?
Дерево потрясало мощью и неколебимостью, вблизи него возникали трепет и волнение, и оно было достойно поклонения.
Откуда-то с головокружительной высоты на землю спускалась, закреплённая тросами на одном из сучьев, прочная лесенка из толстых капроновых канатов. Её нижняя перекладина болталась где-то в метре от земли.
Подойдя ближе и ступив на дряхлую платформу, Яна увидела, что Дерево – в нижней его части - изуродовано шрамами давних зарубок, наплывами, искривлёнными металлическими клиньями с тарзанками, чёрными зевами ожогов, испещрено татуировкой идиотских надписей, альпинистскими крюками и какими-то приборами. Где-то примерно на уровне сука-руки белела гигантская масляная надпись: «Я тебя ещё покорю! Гриша Ромин 2002». Надпись была корява и уродлива, вызывала досаду и жалость.
Вдруг сзади раздался голос, и Яна чуть не свалилась с платформы от неожиданности.
- Гриша Ромин был моим другом, он видел гнёзда ястребов вон на том суке. На Дереве его застала гроза, он упал и разбился. А надпись осталась. С тех пор я каждый день замаливаю его грех и прошу прощения за то, что отпустил его в поход одного…
Яна медленно обернулась и увидела странного человека, босого, в старых джинсах и драной рубашке с засученными до локтя рукавами. У человека было молодое загорелое лицо с очень светлыми, словно выцветшими, зеленоватыми глазами, наблюдалась явно выраженная небритость – совсем не противная, а забавная, смеющийся рот, симпатичные ямочки на щеках и переросшие все пределы светлые волосы, заплетённые в смешную кривоватую косичку с зелёной ленточкой.
А парень продолжал говорить, словно экскурсовод: - Здесь ежегодно проходят соревнования членов клуба Древолазов и слёты юннатов, а эти сейсмодатчики установили ребята из моей лаборатории. А там, - он махнул рукой куда-то вверх. – Метеорологический маяк и зонд. Только их птицы засидели. А вы – с дачных участков? – Яна кивнула. – Что-то я вас тут раньше не видел.
- А меня здесь раньше и не было, - лукаво улыбнулась Яна.
- Егор Лешин, - представился разговорчивый парень и приложил чёрную от загара руку в ссадинах к выгоревшим вихрам. Яна чуть не прыснула – таким подходящим оказалось это «Лешин»: был он каким-то удивительно здешним, диковатым, родственным этой красоте и простору, словно впрямь был лешим или мужичком-луговичком.
- Яна, - ответила Яна, продолжая посмеиваться. – А вы – представитель зелёных?
- Я – представитель науки, - серьёзно ответил Егор. – Поселился здесь, снимаю показания датчиков, убираю мусор за туристами и всякими разгильдяями. Оберегаю Дерево от вандалов – у меня даже табельное оружие имеется. Правда, ненастоящее: одно – перцовое, другое - газовое, и газ давно кончился, но - попугать могу. А хотите, я проведу экскурсию вокруг Дерева – вы ведь впервые тут! – Егор легко спрыгнул с платформы и галантно подал руку, хотя в помощи не было надобности. Яна оперлась на неё – чисто символически, и пошла рядом с этим парнем так легко и весело, словно знала его всю жизнь.
- Вот здесь пометка – это тибетская экспедиция 2000 года. Здесь – Алтарь с подношениями язычников и реликвии друидов, а там – алтарь геяистов, но часть приношений успели растащить, к сожалению. Здесь кострище – справляют праздник Перуна, в этом году задумали этнографический фестиваль тут проводить. Там, - он махнул рукой в небольшой овражек, где поблёскивала макушка рукотворной пирамиды, - всемирная свалка истории. Что-то удаётся сжигать, а гора из пустых бутылок – памятник человеческой тупости и нечистоплотности. Все эти неприглядные травмы – крюки, царапины – поверхностные, в верхнем слое коры. Дерево на них не шибко реагирует, они ему по барабану, как говорится: кора твёрдая и толстая, более метра толщиной, а сердцевина – крепче металла. Просто – некрасиво и обидно. За людей. Что оно подумает о человечестве? Ведь оно – инопланетянин.
Яна рассмеялась.
- Да-да, именно так, это уже мировой наукой решено. Правда, не доказано. А вот это – моя скромная хижина Робинзона. Прошу обратить внимание на крышу – это опавшие листья… да-да, не удивляйтесь. Черешки пытались продолбить вороны, вытек сок, затем в них поселились насекомые, грибки, и они – листья, не птицы – постепенно увяли. Листьям не страшны никакие катаклизмы. Природные изоляторы! – в его голосе прозвучала гордость и нежность одновременно. – Кстати, вороны больше не повторяли своих попыток. Что-то их отпугнуло. Мы пытались отловить нескольких местных особей для изучения – вдруг и они уже потенциальные мутанты?
Яна прыснула.
- Да-да, не смейтесь. Вполне реально. Но не удалось. Вороны стали просто феноменально умны. Куда умнее нас. Вы уже не смеётесь? – Егор серьёзно заглянул Яне в лицо.
- Тогда почему вы не отловили тех самых насекомых и грибков – может, и они стали умнее вас… нас…
- И это реально. – Теперь смеялся Егор – кончиками губ и глазами. – Тут печальная история. Дерево научилось от них защищаться – и теперь листья не падают. Вы спросите: зачем всё это? Просто в один прекрасный момент мне захотелось остаться здесь навеки!
Хижина, однако, оказалась весьма симпатичной. Аккуратный домик с крылечком и окнами на запад – единственная сторона, откуда можно было уловить солнечный свет. Глухая стена была обращена к холму, гордо высилась печная труба. Глухо гудел трансформатор, провода шли откуда-то с верхушки холма. Вокруг дома – невысокий, корявый плетень с кастрюльками и банками, насаженными на колья. У плетня два куста смородины и один долговязый крыжовник утопали в бурьяне, зато две грядочки, с укропом и петрушкой, были прополоты совсем недавно – рядом высились два холмика привядшей травы. Тут действительно хотелось остаться навеки, прирасти. Портили картину только обгоревшие столбики и гора углей справа от тропинки.
Яна почувствовала, что она сама не сможет поведать о своей небольшой жизни ничего действительно интересного: нет такого. Нет, и не было. И, наверное, не будет…
У двери сидела на привязи большая дворняга, повиливала хвостом и повизгивала от нетерпения, изредка жалобно взлаивая.
- Он что, такой свирепый, что привязан? – удивилась Яна. – Не похоже…
- Какая там свирепость… Это Жучок. К сожалению, как сторож бесполезен по причине абсолютного добродушия. Но на привязи выглядит хотя бы внушительно.
- Не мучайте его, - попросила Яна, и Егор отвязал Жучка. Тот тут же принялся обнюхивать Яну, бешено вращая хвостом и благодарно заглядывая в глаза. Потом подпрыгнул и лизнул в подбородок. Яна взвизгнула, засмеялась и потрепала пса по загривку.
- Жучок, я тебя отвязал не для того, чтобы ты пугал добрых гостей! – строго прикрикнул Егор. – Смотрим дальше?
- Смотрим.
- На холме – ветряк моей собственной конструкции, работает круглый год. Если снегом не завалит и ливнем не смоет.
Егор широким жестом распахнул дверь, приглашая заглянуть внутрь единственной комнатки.
- Вот, Маташи недавно покрывалку привезли и занавесочки повесили, – смущаясь, пояснил Егор, указывая на весёленькие шторки в цветочек, на беленьких тесёмочках, и на железную пружинную кровать с шишечками, вполне антикварного вида. Кроме них, в комнате имелся самодельный стол с маленькой газовой плитой, два стула (не иначе, с ближайшей свалки, но аккуратно отремонтированные), за кроватью – печурка. Рядом с плитой стояла трёхлитровая банка с молоком и полбуханки чёрного хлеба. А главенствовал в комнате гигантский ларь, тоже вполне этнической наружности, заваленный всяческой непонятной техникой – самой по себе и в аккуратных коробках и коробочках. Те же самые коробочки штабелями высились в единственном свободном углу и на широком подоконнике.
- Вы всех водите сюда на экскурсию?
- Да нет. – Егор почему-то смутился и покашлял. – Вот, увидел вас на платформе, думаю, хороший человек, почему бы не пригласить. И пригласил. Больше никого не приглашал! – поклялся он и посмотрел ей прямо в лицо большими, невинными кошачьими глазами. – Вы первая…
- Вот как? Благодарю за доверие. А как же «Маташи» с занавесочками?
- А, ну да, Маташи – это Маша и две Наташи, из моей лаборатории. Привозят по очереди аккумуляторы, фиксаторы, крепёж, чистые кассеты и датчики взамен сгоревших. Да жратву подбрасывают. Правда, всё больше сладости и консервы.
Яна огляделась – но залежей сладостей и консервов в невеликом обозримом пространстве не обнаружила.
- Ага. Ясно. Весело у вас. Только меня уже, наверное, заждались, - и Яна невольно вздохнула с сожалением. – Мы только-только приехали в отпуск, и вот – я сразу сбежала.
- Мы? – переспросил вдруг Егор поскучневшим голосом.
- Ну… да, мы… мы с мужем, - смутилась Яна.
- Сбегайте почаще – тут есть на что полюбоваться, – радушно пригласил Егор и, запнувшись, добавил тихо: - Только без мужа… - И продолжал, вздохнув: - Здесь тоже собирались участки давать. Наш Институт уже три года пороги обивает, чтобы в этом месте, вокруг Дерева, заповедник устроили. Вроде пока отбиваемся, но не более: денег у Института нет, чтобы хоть часть земли для своих выкупить, для спокойной работы. Что будет потом – неизвестно. Не люблю я дачные участки. Дачники какие-то уж слишком… испорченные, что ли, собственностью, нахрапистые и беспринципные: как выйдет такой за свой драгоценный забор – и «после нас хоть потоп». Вы-то не из таких?
- Не из таких, – заверила Яна. – Я вообще никакая дачница. Это свекрови участок, а я просто лес люблю. Луга. Цветы. Тропинки вот люблю – они меня так и уводят за собой, так и уводят – могу идти и идти…
- Ой, давайте вместе идти! – Обрадовался загрустивший Егор. – Я тоже люблю по тропинкам шагать. У меня замок имеется особый для дома, и жалюзи – его ведь так, открытым, не оставишь, там приборы.
- Обязательно приду, - пообещала Яна. – Вы мне про Дерево побольше расскажете – в подробностях - я же так мало знаю о нём.
Яна возвращалась торопливо, почти бегом, сердце ёкало – ох, и достанется ей от свекрови, ругать будет. Яне так не хотелось возвращаться на скучную, отгороженную от мира территорию, загаженную свалками, мусором, постоянным вонючим дымом от магазина, пыльными, неухоженными кустами вдоль заборов и рычащими, орущими машинами. Словно птице возвращаться в унылую, знакомую до мелочей клетку. Выслушивать от свекрови занудные «страшные» истории о знакомых и родственниках – непременно с моралью, поучительной концовкой, выслушивать подковырки мужа – и до одурения копаться, копаться, копаться в огороде… А как же иначе – «ведь мама такая больная, ей наклоняться совсем нельзя, а она себя не щадит – и всё ради нас с тобой!»
Михаил был старше Яны на 10 лет, и любил изображать из себя всезнающего гуру, говорил наставительно, свысока, с вечно самодовольной полуулыбкой. И даже любовью он занимался скучно, долго, обстоятельно, строго выдерживая промежутки между движениями и отдыхом – просто физзарядка какая-то!
Яна рано осталась без отца, потом – без матери. Отца она вообще плохо помнила, только фотку, и это был просто какой-то человек, бывший когда-то её отцом. А мать, красивая, растрёпанная женщина с полубезумным, голодным взглядом, вечно куда-то спешила после работы – то в какие-то кружки, то на какие-то вечера, то на собрания… Пока не исчезла окончательно из поля зрения, просто не вернулась домой, а гораздо позже Яна узнала, что та посещала курсы анонимных алкоголиков. И Яна привыкла гулять сама по себе, как кошка. Она дала себе слово – стать самостоятельной и независимой, не поддаться «ленивым течениям жизни». Она на «отлично» окончила техникум, нашла работу.
Михаил сразу приметил молоденькую секретаршу в отделе, стал ухаживать галантно, настойчиво, обходительно, с подачей пальто и открыванием двери, с подарками и цветами, лучезарными улыбками и приглашениями в театр. Этому завидовали все девчата из отдела, и Яне льстило корректное внимание начальника, такого видного и перспективного. И она вышла за него замуж.
Поначалу он называл её «глупое создание», «серая мышка» и «моя беспризорница», и это даже нравилось. Затем стало надоедать и уязвлять: она давно завершила учёбу на компьютерных курсах и курсах английского языка, освоила веб-дизайн, стала вполне независима материально, но к ней продолжали относиться снисходительно-покровительственно, даже с пренебрежением…
А теперь ещё и въедливая свекровь, которую она «обязана почитать». Вот почему возвращение превращалось порою в «путь на эшафот», хотя ничего ужасного она не совершала.
- Яаааночка пришлаааа! – растягивая гласные, елейным голосом сказала свекровь, и Яночка внутренне сжалась, приготовившись к нотации.
- Михаил, иди сюда, Яночка вернулась, нагулялась уже. Где же ты гуляла, Яночка?
- Так… вышла за ограду, прошлась до холма и обратно.
- Обратно? Так до холма и обратно всего сорок минут, а тебя два часа с лишним не было! Мы с Михаилом извелись.
- Ну, не сорок минут, - терпеливо отвечала Яна, понимая, что надо было бы придумать другой маршрут. – И потом, Капитолина Игоревна, не бегом же, а тихонько, не спеша.
Свекровь всплеснула короткими толстыми ручками: - Что ты, что ты, у холма гулять опасно, туда наши не ходят, ты разве забыла – не ходят!
- А почему же тогда тропинка? Для кого? – хотела спросить Яна, но тут из дома вышел недовольный Михаил с мобильником около уха.
- Мама, не кричи, - раздражённо начал он и, завидев Яну, переменил тон. – А, явилась, не запылилась. Надеюсь, ты не будешь маму бросать одну в моё отсутствие? А то завтра мне придётся отбыть.
- Ах, что же это за дела средь отпуска? – запричитала свекровь. – Ни сна, ни отдыха, только приехал…
- Да ерунда, срочно новый договор оформить, лично обязан присутствовать – иначе улетит, – отмахнулся Михаил. - Ладно, мама, не расстраивайся, ладно? Я ненадолго, дня на два-три, не больше, постараюсь управиться, они без меня совсем никуда, устрою разнос разгильдяям.
- Миш, а почему нельзя до холма гулять? Почему туда наши не ходят? И кто наши-то?
Михаил недобро хмыкнул.
- Лучше тебе не знать. Так сложилось. Там опасно. Сиди, помалкивай, и без лишних вопросов. Нельзя – и всё.
Он чмокнул мать в отвислую щёку и бросил злой взгляд в сторону Яны: - Слышь, рыжая, чтоб мать на тебя не обижалась!
У Яны неприятно засосало под ложечкой – не зря за её спиной шушукались сотрудники, что у начальника ЗТО по любовнице в каждом отделе. Яна делала вид, что к ней это не имеет отношения, что она абсолютно счастлива, потому что он любит только её. Раз женился – значит, любит.
Яна молча прошла в дом, в свою комнатку, села у окна, уставилась в стол, где лежала начатая ещё в Москве книга, открыла на первой попавшейся странице, прочла и вздрогнула: «…Мне здесь так одиноко. Он, должно быть, прекрасно это видит. И пользуется этим, чтобы заставить меня чувствовать свою зависимость от него…»
Яна пыталась читать, но перед её глазами стоял одинокий крошечный домик у подножия холма, нелепая железная дорога и весёлый светлоглазый парень с обезоруживающей улыбкой, совсем не похожий на серьёзного и солидного научного работника.
…А когда она ложилась спать, пришёл Михаил. И она не смогла ничего сделать, только расплакалась, а он, не понимая, почему его не хотят, владел ею грубо, властно, нетерпеливо.
Утром Михаил уехал, сразу после завтрака, а Яна пыталась забыться в хозяйственных делах. Она готовила, убиралась, поливала из шланга - это занятие она любила больше всего, ей нравилось наблюдать, как веером рассыпается и играет на солнце вода, как сверкают умытые растения, как пахнет влажная земля… А когда Капитолина Игоревна после обеда прилегла отдохнуть и, как обычно, уснула, Яна помчалась к холму, более всего страшась, что Егора не окажется дома.
Егор встретил её на пороге домика и сказал просто, без всяких церемоний, и она это так же просто приняла: - А я тебя ждал… - и у Яны полегчало на душе. Она принесла ему в подарок булку, несколько огурчиков, пакетик с клубникой и шоколадку из личных запасов, от которой Егор с возмущением, было, отказался, но Яна настояла: - Угостишь как-нибудь меня! – сказала она.
Егор рассказал ей о том, что железную дорогу провели сюда когда-то по проекту Академии наук, да не смогли закончить не только по причине отсутствия спонсоров: вокруг Дерева время от времени происходило что-то вроде небольших землетрясений, словно оно пыталось приподняться над землёй и отрясти землю с корней. А налево от холма стоит деревушка Хлямичи в четыре двора и два дачных участка – так там сохранились старожилы, которые помнят это Дерево как самое обыкновенное дерево, непонятно откуда взявшееся в единственном числе посреди обширного луга. Его и козы объедали, и мальчишки обламывали, и лазили на него, и туристы под ним оставляли кучи банок и бутылок, разводили костры.
А потом оно вдруг начало расти, расти, расти, с огромной скоростью, словно стремилось убежать от всей этой невнятной мельтешни вокруг. Расти и крепчать. Учёные брали пробы почвы, воды, воздуха, древесины, замеряли радиоактивный уровень – всё обычно, всё путём, как и положено девственно чистому уголку, даже никаких трубопроводов под землёй в округе или тайных захоронений токсичных отходов. Только в самом Дереве повышенное содержание кремния, некоторых металлов и смолистых веществ, лиственному дереву не присущих. Кто-то выдвигал гипотезу, что семечко когда-то прилетело с кусочком метеорита – самая простая и красивая версия.
Когда Дерево перевалило за сто метров, началась вокруг него свистопляска. Шаманы заклинали, друиды и геяисты поклонялись, церковь проклинала, даже сатанисты пытались здесь проводить свои оргии – но их быстро приструнила международная комиссия, а заодно занесла Дерево в Книгу Рекордов и в Красную Книгу одновременно. О нём писали книги, слагали поэмы и легенды, устраивали восхождения, молебны, диверсии – Дереву вся эта возня и суета были равно безразличны.
От Академии Наук отпочковался институт Древоведения, существующий, впрочем, на чистом энтузиазме. Егор и происходил из числа этих самых энтузиастов.
- Ну, а вон там, за Хлямичами, где ручей разливается – между прочим, это исток реки Халямки – начинается дорога до шоссе. Всего-то каких-то десять километров, а от шоссе рукой подать до настоящей железки. Так что – кругом цивилизация. А здесь – островок…
- Страшно подумать, что будет, если оно упадет, - прошептала Яна.
- И это мировая наука пыталась просчитать. Будет землетрясение не менее 6-7 баллов, окружающие поселения сметет с лица земли, шоссе искорежит, железную дорогу со станцией – тоже. А шквал пронесется аж до самой Москвы. Не исключены климатические катаклизмы. Так что на всякий случай мы и план эвакуации создавали. Только не успеет он сработать. Лучшей защитой от угрозы падения было бы переселение, но местные жители привыкли к Дереву, притерпелись. Да и куда с насиженных, родных мест пойдут, где их государство пристроит? Хватает других горемык, беженцев. Не зря сюда одно время экстремисты секты «Воссоздание» повадились – взрывать пытались, собирались организовать падение.
- Почему же Воссоздание, если катастрофа?
- Они считают, что падение Дерева вызовет локальный Апокалипсис, который волной распространится по Земле – землетрясения, цунами, ураганы, смерчи… Цивилизация погибнет, человечество начнет заново, без техногенных наворотов, будет выживать по старинке. Вот такие вот катаклизмы в умах, - закончил Егор. – А теперь, расскажи о себе.
- А что о себе рассказывать? – буркнула Яна. – Нечего. Жила, росла, училась, работала. Замуж вот вышла. Неохота что-то рассказывать. Ничего интересного…
Они лежали на старом байковом одеяле за платформой, в густой, пряно пахнущей траве, и смотрели, как лениво кувыркаются в бледном, выцветшем небе одинокие, перистые облачка – словно невесомый пушок, который отрясла при линьке заоблачная птица. Вдруг Егор сделал лёгкое-лёгкое движение, словно хотел дотронуться до её плеча, и тут же смущённо отдёрнул руку, отвернулся. Они лежали бок о бок, молча, и Яна пощекотала сухой травинкой его оттопыренное ухо.
Егор приподнялся на локте и внимательно и печально посмотрел в глаза.
- Янка… - прошептал он нежно. – Маленький рыжий луговой эльф… И откуда ты взялась такая… и почему так поздно?
Яне хотелось горячо возразить, что ничего ещё не поздно, она молодая, но их губы уже сомкнулись в долгом, трепетном поцелуе.
Вечером Яну опять ждал разнос от свекрови, злящейся от бессилия. Яна мысленно показала язык и послала её в задницу, но наяву пыталась к ней подластиться, резво хлопотала по хозяйству, с восторгом выслушивала рассказы и с состраданием – причитания. Яне теперь было что терять, и дни без мужа оказались сказочным подарком, удивительным благодеянием. Но на следующий день после обеда, видя, что настороженная свекровь теперь не думает ложиться отдыхать, Яна вытащила из сарая старый, но вполне рабочий велосипед Михаила – «Украину», в приличном состоянии.
Сама накачала шины, чмокнула опешившую Капитолину Игоревну в щёку и объявила, что надо съездить на станцию в Подтерники и купить… ммм… что-нибудь особенное к чаю – прянички, помадку, соломку… Что? Пять километров? Какая ерунда! Всего-то навсего! Да я мигом – только бы велик не подкачал!
…Егор и Яна бродили, держась за руки, по лугу, бегали друг за другом, вперегонки с обезумевшим от счастья Жучком, смеялись, словно дети. Яна и ощущала себя иначе – ребёнком, свободным и раскованным, а не той деловой, угрюмой и вечно озабоченной замужней женщиной, которой стала благодаря мужу. Яна первый раз в жизни почувствовала, что по-настоящему влюбилась, и Дереву это было приятно – его кора была такой тёплой и дышала с взволнованным присвистом, когда они целовались меж его корней, похожих на заботливые руки исполина. Целовались самозабвенно и без устали, словно это – самая последняя их встреча.
Егор был так нежен и бережен, будто бы Яна и впрямь была ребёнком, беззащитным, наивным и хрупким. А Яна ощущала себя с ним, таким бесшабашным и несерьезным с виду, в большей защищённости, чем с рачительным и педантичным мужем.
- А ты пробовал залезть на Дерево? – спросила Яна в перерыве между поцелуями.
Егор смешно сморщился.
- Пробовал, - нехотя признался он.
- Ну и как?
- Да никак. До сука – и дальше никак. Страшновато. Я не альпинист и не древолаз, и вообще не экстремал. Они вот залезали, но тоже не до конца. Там ос много. И птицы агрессивнее. Змеи. Крупные муравьи. А иногда Дерево само сотрясается, будто хочет тебя стрясти – но на самом деле это оно растёт. И ветер… Там такой ветер – хоть лестница и наглухо, но всё равно может сдуть. Без страховки нельзя. Да и со страховкой – можно нарваться на блуждающую геомагнитную флуктуацию. Одного древолаза сорвало и разбило о ствол. Он так и болтался и бился об него, пока спасатели на вертолёте не подоспели. Очень неприглядное зрелище. А я впечатлительный – веришь? – И Егор, подмигнув, усмехнулся.
Подъезжая к дому, Яна с ужасом услышала, как свекровь кричит в трубку мобильника: - Да говорю же тебе – она спуталась с этим хмырём с холма! Ведь каждый день шляется!
Яна громко хлопнула калиткой, и ноющий голос мгновенно умолк. Расстроенная Яна прошмыгнула на свою половину и, закрывшись, стала хмуро обдумывать ситуацию. Может, наступил момент, когда пора сказать Михаилу, что она его не любит? И что она давно знает, что он не любит её, просто владеет, как недвижимостью - машиной или квартирой. Только она не «недвижимость» – она живой человек, она всё видит и чувствует. И ей не всё равно, как и кто ею владеет. Но как сказать это вслух? Может, просто собраться – и уехать молчком?
Яна побаивалась мужа. Она просто боялась, когда он здесь встречался со старыми приятелями, Виталиком и бритым Саньком, оба приезжали на ревущих мотоциклах, хотя от дома до дома было рукой подать. Они выпивали, громко разговаривали под шумную и агрессивную музыку, которую Яна не любила.
Странный, шаркающий звук заставил её насторожиться. Затем в замке с обратной стороны повернулся ключ.
- Эй, что вы там делаете? – спросила Яна с удивлением, потом подскочила и дёрнула дверь – та была заперта. До Яны донёсся довольный и насмешливый голос свекрови: - Посиди-ка взаперти, птичка, до приезда мужа. Вот уж он с тобой разберётся!
- Как бы не так! – возмутилась Яна. – Вы не имеете права! Я не вещь! Выпустите меня сию минуту – я свободный человек!
- Имею право, голубушка, имею, и никакой ты не свободный человек, а замужний. Теперь на меня все пальцем показывать будут – а краля-то твоя, мол, на холм бегала! Ну, ничего, Мишенька научит тебя хорошим манерам, как мужа слушаться! – шаркающие шаги удалились, а ошеломленная Яна судорожно придумывала, как уйти.
Разбить наглухо закрытое окно? Ведь можно пораниться. И – слишком громко. Если попробовать выковырять гвоздики и расшатать шпингалет? Или в фортку руку просунуть? Так, когда же старая карга уберётся с огорода?