Летом 1966 года молодая специалистка врач-педиатр, крупная громкогласная женщина, вела прием. Пришла мамаша с девочкой лет четырех и пожаловалась, что стул ребенка ей не нравится ни по цвету, ни по консистенции, ни по запаху. «Я так не могу судить, надо посмотреть» - решила доктор. «Нет проблем» - обрадовалась мамаша, вынула из хозяйственной сумки ночной горшок, сняла крышку и поставила его на стол перед врачом. Возмущенная доктор заявила: «Сейчас же уберите со стола это говно!». Мамаша ответила, что это не говно, а детские какашки. «Это для Вас какашки, а для меня - говно» - резонно возразила доктор. Мать обиделась и пошла жаловаться на грубость педиатра главному врачу. Главный врач, хирург Лебедев, отправился вместе с мамашей в кабинет педиатра. Зашли в душноватый жаркий кабинет, Лебедев поморщился и сказал: «Почему тут так говном пахнет?». Мамаша поняла и тихо ушла вместе с ребенком и горшком в лабораторию.
Анна Ивановна Л., выпускница Карагандинского меда 1966 года, работала участковым терапевтом. На рабочем столе у нее всегда лежал толстенный том учебника по внутренним болезням. Осмотрев больного, Аня делала запись в амбулаторную карту, потом открывала учебник. В конце учебника автор специально для таких, как Анна Ивановна, поместил готовые рецептурные прописи. Анна Ивановна добросовестно переписывала подходящие к случаю рецепты в рецептурный бланк. Все это происходило в присутствии больных. Они выходили в коридор и говорили сидящим в очереди:«Что это за врач?! Даже рецепты с книжки списывает! А назначила только глюкозу внутривенно». Больные были правы только отчасти. Все знать и помнить невозможно, особенно если и прежде не знал и не помнил. Но списывать с учебника при пациенте - не признак большого ума. Я сам поступал иначе. В шкафу в соседнем кабинете я держал «Справочник терапевта», прекрасное, кстати, издание, и если возникала необходимость, просил больного минутку подождать (мало ли какие дела у доктора), смотрел что нужно в «Справочнике», а потом возвращался и продолжал прием как ни в чем не бывало.
У Хемингуэя есть рассказ, где профессор вручает выпускнику медицинского колледжа (такому же, как и Анна Ивановна) справочник и говорит: «Всегда делайте только так, как тут написано...».
К единственному в поликлинике невропатологу молодому Юрию Николаевичу Аверьянову повадилась ходить на прием кокетливая дамочка 35 лет, на 10 старше Юры. Она - замужем за инженером, детей нет. На нашем предприятии работали почти исключительно мужчины, для женщин в поселке работы нет. Замужние женщины, тем более без детей, тосковали. Телевидения, театров, концертных залов и прочих развлечений не было. Имелись только библиотека и кинозал. Кино показывали раз в неделю. Выехать можно только в Москву самолетом с пересадкой. Садовых участков не водилось. Даже рынок – и тот отсутствовал! И все жители друг друга знали в лицо. Скажешь что-нибудь сгоряча – завтра весь поселок знает. В этой ситуации некоторые молодушки, томясь от безделья, избрали поликлинику как место для дневных развлечений. Они приходили туда как на работу – болтали друг с другом, с персоналом, с интересом обсуждали новости местного здравоохранения, записывались на прием к новым молодым (а все новые врачи были очень молоды) специалистам. Хлебом не корми, - дай обсудить как вчера доктор Д… хватал некую Вику у кинотеатра «за грудки»... Среди них были даже две психически больные – одна молодая девица, дебильная от рождения, и вторая – Аня Шлыкова, имевшая официальную справку о шизофрении. Эта сорокалетняя Аня принимала у себя солдат стройбата и торговала на улицах поселка красными карамельными петушками на палочке. Милиция это пресекала, но с Ани что возьмешь – у нее всегда была наготове справка о своем психическом заболевании. Однако шизофрения шизофренией, но кто ей даёт петушков для продажи Аня милиции не сообщала.
И вот этой дамочке понравился чем-то Юра Аверьянов, который был почти два года женат на терапевте Тамаре Николаевне. Жалобы пациентка предъявляла разные и совершенно надуманные, например, - «Доктор, видите как у меня глазки припухли, отчего это?». Она посещала бедного Юрия Николаевича с подобными вопросами еженедельно. У нас с Юрой были соседние кабинеты с плохой звукоизоляцией. И однажды я слышу как Юра, человек весьма сдержанный и скромный, в сердцах громко ей крикнул: «Идите к чертовой матери!». И она ушла и больше невропатолога нашего не беспокоила.
Адель Прокофьевна Бербенцова заведовала пульмонологическим отделением и была женщиной решительной, склонной к крайним мерам и в этих своих ипостасях несколько зацикленной. Ее дочь, тоже врач, как-то сказала: «Мы с Колькой, братом, пёрнем, а она уже думает – у нас дизентерия!». Адель Прокофьевна работала над докторской диссертацией и изучала влияние отечественного препарата «Пирогенал» на хроническую бронхолегочную патологию. Дело было поставлено широко - препарат назначали чуть ли не всем, поступавшим в отделение. Пирогенал – стимулятор защитных сил организма, изготовленный в институте им. Гамалеи из тифозной салмонеллы. Даже по названию видно, что он очень часто вызывал пирогенную реакцию – высокую температуру, озноб, мышечную разбитость и прочие прелести, что больные переносили тяжело. Однажды вечером меня позвали к больному мужчине средних лет. Его тоже лечили пирогеналом с вышеописанными последствиями. Он вызвал дежурного врача, чтобы поделиться своими переживаниями. Как раз в этот день он описывал Бербенцовой свои пирогеналовые страдания и просил отменить этот неприятный препарат. На что заведующая ответила: «Нет, мы в Вашем лечении пойдем до конца!». Я спросил – что Вы на это ответили? А он сказал: «Не знаю как вы, а я до своего конца идти не намерен!». Рассказав мне все это, облегчив душу, он успокоился, а на следующий день выписался из стационара.
Тогда же дежурная медсестра сообщила мне, что у них одна больная находится под особым наблюдением. Я ее хорошо знал - Сабина Давидовна, пенсионерка, в прошлом – врач-стоматолог. Заведующая поставила диагноз «бронхиолит», поместила бедную Сабину Давидовну в процедурный кабинет, рядом с постом медсестры под яркий свет бестеневой лампы на высокий металлический перевязочный стол и велела каждый час измерять артериальное давление и температуру. У больной были нормальная температура и давление, в легких – ни единого хрипа, лекарства ей давали только внутрь. На завтрак, обед и ужин она ходила в столовую, а после еды вынужденно опять взбиралась на высокий перевязочный стол. Сабина Давидовна - женщина бывалая и ругала Бербенцову непрерывно и мастерски. Однако та считала, что у больной смертельно опасное заболевание и она не может находиться в обычной двухместной палате!
Представительного вида мужчина с аккуратной бородкой поступил в стационар в палату «Люкс» на платной основе с умеренной артериальной гипертензией. Дело было в начале 90-х годов. СССР рухнул, российская промышленность стремительно приватизировалась. В прежнее время больной руководил одним из крупных советских металлургических предприятий, работал заместителем министра цветной металлургии, а в описываемое время был президентом ассоциации металлургов. Не олигарх, но из их среды. Некоторые врачи страшно боялись разговаривать с такими пациентами по человечески. Они думали, что такие люди нуждаются в каком-то особом благоговейном подходе. Ничего подобного, нужен простой дружелюбный стиль общения. При осмотре я сказал президенту: – Что же на Вас креста нет? В те годы развелось непомерное число «новых русских» и каждый из них считал своим долгом носить на шее золотой православный крест. Бизнесмен без креста – не полноценный. Он смущенно улыбнулся и промолчал. Рассказывает, что, будучи в Канаде, обратился к врачу (врач оказалась женщина) и та выписала препарат от гипертонии с названием «МОНОПРОПИЛ». Целый год он принимал это лекарство, чувствовал себя хорошо, АД держалось в пределах нормы. Но через год лекарство кончилось, в наших аптеках его не было, и он позвонил сыну в Канаду, чтобы тот зашел к старому врачу и попросил еще рецепт. Однако врач ответила, что не может этого сделать, так как сначала должна проверить у больного «сексуальную функцию». А так как сделать это невозможно, то и рецепта не будет. Я сказал, что лекарства с таким названием в России нет и, кроме того, я думаю, что такого названия вообще не существует. Пациент возбудился: «Нет, нет, именно МОНОПРОПИЛ». «Весь мой опыт говорит», - сказал я, - «что такого названия быть не может: - это слово из области химии, а не медицины, и непривычно звучит даже на английском языке. Впрочем, давайте посмотрим на коробочку». Оказалось, что фирменной упаковки нет – в канадских аптеках лекарства выдают, как это у них принято, в аптечной упаковке – на весь годовой курс лечения. После моего ухода пациент связался с сыном и тот прислал по факсу инструкцию на препарат. Конечно, я оказался прав – препарат назывался МОНОПРИЛ. А на следующем обходе у пациента на шее появился и крестик на золотой цепочке. Он смущенно объяснил: «Знаете, приходится постоянно общаться с этими бизнесменами, а для них человек без креста - вроде и не человек!». Значит вчера, готовясь к приходу врача, он крестик снял, так как, коммунист и интеллигент, носил его вынужденно и думал, что с крестом его примут за нувориша. И так мы нашли с пациентом общий язык. Вместо моноприла (фозиноприл) я назначил престариум (периндоприл) с хорошим эффектом. Впоследствии моноприл появился и в России. Я тогда проверил – о влиянии на «сексуальную функцию» в инструкции не было ни слова.
Больного направили на консультацию к аллергологу. Аллерголог назначила аллергические пробы и по результатам (плюнул в пробирку и получил результат) объяснила, что выявлена аллергия на ацетилсалициловую кислоту. Заодно объяснила, что эта кислота, она же аспирин, имеет химическое сходство с некоторыми пищевыми красителями красного, желтого и оранжевого цвета, а также с некоторыми консервантами. Она не знает, с какими конкретно, - с некоторыми. После этого больной отказался принимать тромбоасс (что разумно), хотя до беседы с аллергологом прекрасно глотал аспирин пару месяцев. Он отказался от красной икры. Так как отметил жжение во рту после этих бутербродов (до общения с доктором кушал их с аппетитом и нигде у него не жгло). Я пытался объяснить, что икра не потому красная, что в ней краситель. Но больной позвонил приятелям на Дальний Восток и те разъяснили, что в баночки с икрой кладут консервант. Какой – неизвестно, но, возможно, имеющий химическое сродство с аспирином. Именно из этих соображений несчастный отказался от деликатеса. Известно, что хорошая икра не может содержать никаких добавок кроме поваренной соли. Но - «Откуда я знаю, хорошая эта икра или плохая» – и на всякий случай исключил икру из рациона. Никаких реальных проявлений аллергии у него в жизни не было. Потом он перестал есть в обед больничный борщ. Объяснил просто – борщ красный потому, что в нем томаты. А поскольку сейчас зима и томатов свежих нет, значит, в борще – консервированные (Тогда зимой свежих томатов в продаже и вправду не было). А консервант может быть близок к ацетилсалициловой кислоте. Я специально интересовался у больничного диетолога, она сказала, что в этом борще отродясь не бывало ни свежих, ни консервированных томатов. Окончательно меня поразило, что больной стал тщательно очищать от желтой оболочки драже финоптина – 6 штук в день. Он размачивал драже в воде и потом счищал верхний желтый слой лезвием безопасной бритвы. Аллерголог бездумно и безосновательно запустила процесс продуктивного шизоидного бреда. Может быть, пациент и был шизофреник. Только это до поры до времени никак не проявлялось. А стремление продемонстрировать свою профессиональную информированность полностью подавило у аллерголога врачебную, деонтологическую, этику.
«Скорая» привезла министра РСФСР Бориса Ивановича с инфарктом миокарда и некупированной загрудинной болью. Это был первый и, насколько мне известно, единственный случай экстренной госпитализации в нашу больницу министра. Я немедленно распорядился ввести внутримышечно седуксен и внутривенно - промедол. После чего Борис Иванович отключился и перестал дышать – получилось апноэ. Мелькнула мысль – Ну все, мне абзац – угробил министра! Впрочем, мысль мыслью, а дело делом - пара шлепков по щекам привели министра в себя, - он вздохнул, открыл глаза и сказал: - Молодец, боль сразу снял. В дальнейшем болей не было, министр завершил стационарный этап реабилитации и мы отправили его в реабилитационный санаторий. Он был вполне контактный человек, но казался угрюмым и нелюдимым. Вероятно, это происходило от свойственного его характеру изначального недоверия к малознакомым людям. Ну а мне он доверял с первых минут, когда я снял боли, с которыми «Скорая» целый час везла его по Москве. Из санатория он попал на поликлинический этап. Там перед выпиской на работу собрали так называемую «комиссию реабилитации», как и было положено, меня, как лечащего врача стационара, тоже пригласили. Приехал Борис Иванович. Смотрю – его слегка пошатывает, чего никогда не было. Голос хриплый, просит воды – сушит горло. Берет стакан дрожащими руками. На щеке –запекшаяся кровь, глаза блестят, зрачки широкие.
- Борис Иванович, что это у Вас на лице кровь?
- Утром брился и порезался.
- Да ведь Вы уже лет 40 бреетесь?
- Сегодня что-то руки дрожат и вижу плохо…
Поликлинические врачи слушают нашу беседу с нескрываемым потрясением – не могут понять, как можно в таком непринужденном тоне разговаривать с Министром! Сами они относились к этому человеку как к хрупкой фарфоровой статуэтке. Я беру его за руку – что за черт – пульс больше 80. А на терапии он всегда держался на уровне 56-58. Все оказалось элементарно просто – психотерапевт, входившая в состав комиссии реабилитации поликлиники, назначила больному амитриптилин, антидепрессант с атропиноподобным (среди прочих) эффектом. Она решила что угрюмость и мрачность – признаки поразившей больного депрессии. Мне-то с самого начала было ясно, что депрессии у Бориса Ивановича и в помине нет, иначе он не стал бы министром. Все это - охриплость, сухость во рту, дрожь в руках, пошатывание, неточность движений, мидриаз и тахикардия, - типичные проявления атропиноподобного действия амитриптилина. Передозировка… Я изложил комиссии свое мнение. И психотерапевт, вздохнув, согласилась – да, это характер, а не депрессия.