Решила поразмышлять, почему меня совсем не привлекает возможность публичных выступлений, и я этой возможности не ищу и таковую не инициирую. Стоит подчеркнуть, что, оказываясь перед аудиторией, я не ощущаю ни малейшего дискомфорта – по-видимому, моё интровертное нутро слишком самодостаточно и сосредоточено не на вероятной оценке или реакции окружающих, а на желании чётко отработать свой выход.
В то же время меня порой удивляет собственная безынициативность. Вероятно, есть тут какая-то не выявленная травма и я решила её раскопать. Вспоминаю диалог из любимой детской книги «Динка», где юная тётка пеняет девочке – почему ты ушла без разрешения, тебя видели и там, и там, и там – везде тебя видели! И семилетний ребёнок защищается, недоумевая: а почему меня нельзя видеть? И лишь мне, взрослой, становится в одночасье понятна эта коллизия: ребёнок настолько ярок своей независимой непринуждённостью, что – сразу бросается в глаза.
Меня с детства тяготила эта «заметность». У ребёнка нет и не может быть осознанного желания выделиться, если он уже не испорчен воспитанием. Я не помню, чтобы мною любовались. И точно помню раздражённую агрессивность, внезапно возникающую в, казалось бы, безопасной среде. Злорадные провокации подружек в том же семилетнем возрасте – а вот мы пойдём в парк, к тебе пристанет мужик (в парке водились несчастные эксгибиционисты-педофилы), а мы убежим! В то время как для меня естественным было – покормить подружек дома, вынести испечённые мамой пирожки «на всех», защитить в любом случае. Помню, как мой чистюля-дедушка, приехавший погостить, застал сцену – подружка руками вытаскивает из компота сухофрукты при моём молчаливом попустительстве.
С 9-ти до 14-ти у меня была своя дворовая команда, где все были помладше и все – под моей защитой. Мальчишки-сверстники обзывали «мамулей», я обижалась – один из них мне нравился, видимо, потому, что тоже был внутренне независим, ну или казался таковым, – но оставалась собой.
В школе… После её окончания я не один год с недоумением наблюдала, как радостно мчатся ко мне бывшие одноклассники и взахлёб вспоминают подробности нашего сосуществования. Такая влюблённость исходила от них, так дороги оказались общие воспоминания – для них. А я уже была полностью сосредоточена на совсем других интересах настоящего и просто кивала с улыбкой в ответ. Была ли я неформальным лидером? Нет. Никогда мне не хотелось ощущать себя во главе коллектива, «вести за собой массы». Долгое время книги, как лучшие друзья, и реальная любовь – очевидно ощущаемая со стороны дедушки и бабушки и сложно сконструированная, исходящая от родителей, брата и любимой тёти – исчерпывала мой внешний мир. Внутреннее благородство, которого я требовала от своих подруг, было присуще немногим – но подруги были и я очень любила их.
На какой почве взросло юношеское твёрдое - и ложное - убеждение в том, что я очень некрасива? В 12, в случайно обретённой на лето компании, все мальчишки в меня повлюблялись хором – к вящему негодованию девчонок. После 14-ти со мной пытались знакомиться на улице, на танцах красивые ребята – я считала это шуткой, потенциальной насмешкой. Видимо, моя, мне самой не понятная цельность, требовала убедительных фактов внутреннего самораскрытия, которым я могла полностью доверять, только и исключительно. К тому же некоторые сверстники, вероятно, побаиваясь моего женственного шарма, порой вели себя агрессивно – ты нас игнорируешь, так вот же тебе!
Противостояние между моим естеством и стереотипами большинства – вот главный опыт детства и отрочества. Стереотипы были слишком наступательные и необходимость защититься от их напора отвлекала внимание от тех проявлений не вполне явной симпатии и тайной влюблённости, которая очевидна сейчас.
Я избегаю публичности, руководствуясь исключительно инстинктом самосохранения. Я не хочу - и не возьмусь - разменивать свою внимательную и безусловную любовь к отдельному человеку на массовое (всегда, увы, самоуничижительное) и восторженно поглощающее личность поклонение тех, кто истребляет собственную индивидуальность ради условного очередного идола. У меня нет ни малейшего желания становится ни объектом идолопоклонства, ни субъектом объединения во имя крушения кумира - а по-иному толпа не реагирует. Никогда.