МУЗЫКАЛЬНЫЙ БОКАЛ
Мистический рассказ – быль.
Впервые он зазвенел ранним утром в годовщину смерти мамы. Я уже много лет панически боюсь ранних звонков. Перепуганный, спросонок, я вскочил и побежал к телефону. Но в трубке были гудки. Ничего не понимая, побежал открывать дверь, может, кто-то звонит. Но и за дверью никого не было. А звонок не умолкал. Вернее, это был не простой монотонный звонок, это играла мелодия. Тут я протер глаза и понял – мелодия звучала из музыкального бокала. Этот бокал подарили мои дети, когда мама еще была жива. Она даже попыталась налить в него чай, но, услышав зазвучавшую мелодию, удивилась и поставила его на полку в зале. И на несколько лет мы все забыли про него. И он про себя не напоминал. А потом маму парализовало. Полностью парализовало – она могла только кивать головой и издавать нечленораздельные звуки. Каждый час она звуками давала понять, что ее надо переворачивать, или менять подстилки. Я, приходя с работы, сообщал ей, какая на улице погода, что интересного случилось за день. Она жадно слушала и кивала головой. Мой знакомый врач сказал, что она выкарабкается, нужно только время. Я попросил его повторить эти слова маме. Она ему тоже кивала головой. Целый год она лежала парализованной, и все о чем-то думала, что-то вспоминала. При мне она не проронила ни слезинки. Только однажды ночью, когда при ней дежурили мой младший брат с женой, мама навзрыд громко заплакала. Прибежали испуганные соседи через стенку из соседнего подъезда, успокаивали, вызывали скорую помощь, но она долго не могла остановиться. Потом затихла и уснула. Наконец то ей удалось выплакаться. Еще через несколько месяцев ее не стало. И вот в годовщину ее смерти бокал заиграл. Как будто кто-то с нетерпением ждал, чтобы мы поскорее собрались вместе. Мы, конечно же, собрались. Можно было и не напоминать. Потом бокал опять замолчал на два года. Я посчитал тот звонок случайностью. Но он заиграл через два года вновь. И как заиграл! Это уже не было случайностью. Я сам убежденный атеист. Я не верю в мистику, я не верю в потусторонние силы. Хотя и были в моей жизни несколько случаев, спасших мне жизнь. Первый раз это было буквально через пару месяцев после переезда нашей семьи из деревни Новый Кинер Арского района в город Альметьевск. Мне было семь лет, моему брату Мансуру недавно стукнуло пять. И шли мы зимой позади нашего четырехэтажного дома, и о чем-то оживленно беседовали. А наш дом был первым четырехэтажным домом в городе, и последним домом, построенном в том далеком 59-м году. Дальше был пустырь, были хозяйственные постройки жителей, в том числе и свинарники. Ничего не подозревая, мы с братом шли позади нашего дома (там сейчас пролегает самая оживленная улица имени М. Джалиля), по свежевыпавшему снегу после буранной ночи. И я, жестикулируя, широко раскинул руки, рассказывая брату о чем-то большом. И провалился в канализационный люк, занесенный снегом. Но кому-то было нужно, чтобы я за мгновение до этого раскинул руки. Удалось зацепиться за края колодца, и, с помощью маленького брата, мне удалось кое-как выкарабкаться и заглянуть в этот колодец. Там была огромная глубина и торчали острые винты задвижек. Сейчас, вспоминая этот момент, мне кажется, что глубина была метров десять – пятнадцать. Но это нереально, наверное, там было максимум метра три - четыре. Но убиться на этих задвижках я мог реально, в лучшем случае остался бы калекой. Конечно, мое спасение было случайностью, какая уж тут мистика. Второй подобный случай произошел через полтора года, уже в моей родной деревне Новый Кинер Арского района, куда мы летом приехали отдохнуть из Альметьевска. Я с моим другом Иреком пошли купаться в пруду. Ширина пруда была небольшая, наверное, метров пятнадцать-двадцать. И мой друг неожиданно переплыл на другой берег и стал смеяться надо мной, что я не умею плавать. Оказывается, он научился плавать, пока я был в Альметьевске. А я умел только барахтаться. Но я никак не мог стерпеть, что надо мной смеются. Через год я заработаю тройной перелом ноги, сиганув в глубокий котлован, когда над нами, малышней, стали смеяться взрослые мальчишки, обзывая нас трусами. А в тот день, изо всех сил перебирая руками, я по собачьи поплыл на тот берег к Иреку. Но на середине пруда полностью выдохся и пошел ко дну. Кричать гордость не позволяла, да и сил не оставалось. Неожиданно одна нога нащупала пенек от срубленного дерева. Конечно, это тоже была случайность, что именно в этом месте оказался пенек. Но мне удалось отдохнуть, и, оттолкнувшись, благополучно добарахтаться до берега. Никакой мистики и в этом случае я не вижу. Но то, что начал вытворять через два года после первого звонка музыкальный бокал, никак нельзя свалить на случайность. Но чтобы хоть как-то объяснить, что и почему произошло, я должен вкратце рассказать о судьбе моих родителей. А она была очень непростой, очень трудной.
Я после смерти мамы все пытался понять, о чем же она думала, о чем вспоминала все эти долгие месяцы, когда лежала неподвижно. А ведь ей было о чем вспоминать. Может, она вспоминала голодные военные годы в деревне, когда приходилось весной есть траву, или как ее старшая сестра пошла зимой с санками за хворостом на берег Ика, и кто-тот донес, и она чуть не попала за это в сталинские лагеря, или как старший брат погиб на фронте, а ей со старшей сестрой надо было помогать маме, ведь были еще трое младших братишек? Или как она – в семнадцать лет - начала работать завучем и учительницей в начальной школе? Уже после войны, на старших курсах Казанского пединститута она познакомилась с Рафаилом Тухватуллиным, старшая сестра которого училась с ней в одной группе, и вскоре вышла за него замуж. Мой будущий папа вернулся с войны инвалидом второй группы с тремя не извлекаемыми осколками в голове. Тяжелую физическую работу он не мог выполнять, но руки-ноги были на месте. Может, она вспоминала, как, вскоре после того, как мой будущий папа привез ее, молодую жену, в свою деревню Новый Кинер, на нее с кулаками набросились местные девушки с криками «Ты зачем увела нашего парня? Уезжай обратно!». Она начала работать в школе учительницей. Вскоре родился первый ребенок. Тогда декретный отпуск давали только на десять дней, и она пошла опять работать, оставляя новорожденного сына свекрови. Вскоре ребенок заболел и умер. Через год родился я, еще через два года родился мой брат Мансур, еще через два года – моя сестра Фарида. Мама очень ответственно относилась к своей работе, часто после уроков оставалась заниматься дополнительно с отстающими учениками. А ведь дома оставались трое своих детей мал-мала меньше. Вскоре после моего рождения мой дедушка заболел туберкулезом, и мои родители были вынуждены снимать квартиру у чужих людей. Папа с мамой рассказывали мне с улыбкой: «Когда мы поздно возвращались с работы домой, ты, набегавшись за весь день, спал на земле без штанов в тени листьев лопуха». Папа работал ответственным секретарем районной газеты, постоянно ходил пешком по окрестным деревням района в поисках материала, одновременно по ночам писал рассказы. Рассказы публиковались в газетах, в Республиканских журналах, в сборниках рассказов, вскоре начали выходить и отдельные книги. Все свободное время он отдавал творчеству. Всю жизнь его мучили головные боли из-за осколков, временами эти боли переходили в эпилептические припадки, из-за которых он мог упасть в самых неподходящих местах, и, однажды даже сломал позвоночник, сначала лежал в гипсе, а потом некоторое время ходил в пластиковом корсете. Односельчанка Равиля апа рассказывала, что в моменты приступов головной боли он хватался обеими руками за голову, мог заблудиться в поле во время своих походов по деревням. И тогда ее муж Мухаммат, с которым Рафаил Тухватуллин дружил, запрягал лошадь и отправлялся на поиски. Вскоре папу приняли в Союз Писателей СССР, а еще через два года отправили учиться в Москву на Высших Литературных курсах им. М.Горького. После окончания учебы он перевез нас – свою семью – в молодой город нефтяников Альметьевск. Мама начала работать в вечерней школе, папа стал профессиональным писателем. Жили мы очень бедно, достаточно сказать, что первый телевизор и первый холодильник у нас появились только к пятидесятилетнему юбилею папы – подарили нефтяники. Почти сразу после переезда я начал болеть. То двухстороннее воспаление легких, то тройной перелом ноги, то гнойный аппендицит. Кстати, в последнем случае мне опять повезло. Сначала не могли поставить диагноз. Когда мне стало совсем плохо, мама опять повезла меня в поликлинику, а там, на мое счастье, дежурил знаменитый Альметьевский хирург Поляков. Он сразу положил меня на операционный стол и сделал операцию. Оказывается, аппендикс к тому времени уже лопнул, гной залил мои внутренности, начиналось заражение организма. Еще час-два промедления, меня бы уже не спасли. Конечно, здесь тоже не было мистики, просто повезло. Поляков промыл мои внутренности, зашил живот, оставив торчать для чего-то резиновую трубочку. Наверное – для вентиляции. Какая нагрузка была для мамы – мои болезни, к тому же папа заболел туберкулезом почки, мама сама делала ему уколы, подолгу кипятила шприцы на газовой плите. А ведь и мои брат с сестрой тоже поочередно болели детскими болезнями. Вскоре и я заболел туберкулезом, меня на лето отправили в санаторий. Вот мама и разрывалась между работой в вечерней школе, и между нами всеми. Через шесть лет после переезда в Альметьевск родился еще один ребенок – мой брат Ильяс. Мама уже тогда не могла работать в школе при такой большой семье. А еще через четыре года родился пятый ребенок – мой брат Азат. Маме уже было тогда сорок три года. Ее наградили медалью материнства, но она ни разу его не надела. Надо сказать, мы не очень-то чувствовали бедность. Единственное, помню, как я стеснялся ходить в школу в старых отцовских свитерах с просвечивающими локтями. Родители выписывали для нас кучу технических, научно познавательных и художественных журналов и газет, развивающие конструкторы и игрушки. Мы росли любознательными, и все пятеро учились в школе на отлично без всяких понуканий и наставлений. Папа, несмотря на свои болезни, плодотворно работал, книги периодически издавались. Так мы выросли, и к началу девяностых мои родители имели уже шестерых внуков и внучек. Но наступили тяжелые, трагические девяностые. Вначале неврологической болезнью тяжело и неизлечимо заболел мой младший брат Азат. Папа, опираясь на свою трость, с трудом передвигая ноги, ходил по инстанциям оформлять ему инвалидность. Это был удар для моих родителей, ведь младшие дети обычно самые любимые. Но беда не приходит одна. В то раннее утро 93-го года раздался неожиданный звонок в дверь. Именно с того утра я боюсь ранних звонков. Телефона тогда в моей семье еще не было. Открываю – стоит бледный брат Ильяс. У меня от ужаса все похолодело внутри. «Папа?» только и смог я прошептать. «Нет, Мансур» сказал он. «Ничего не знаю, звонила Гулира, сказала, что Мансур погиб. Одевайся, машина стоит внизу». Оказывается, поздно вечером звонила из Набережных Челнов Гулира – жена Мансура. Мне дали поспать, на ночь не стали сообщать эту ужасную новость. Внизу в машине сидели мама, два моих брата и Шамиль – брат Гулиры. Именно он на служебной машине повез нас в Челны. Папа остался один в Альметьевске. Это известие его подкосило. Когда мы приехали в Челны, Тегзиме апа – вдова Раиса абый, умершего несколько дней назад брата мамы, отмывала стену дома от крови. Стена на протяжении десятков метров до соседнего подъезда была в крови Мансура. Оказывается, Мансур был на поминках Раиса абый, и по пути домой его ударили ножом, кровь хлестала на стену, он с трудом дошел до соседнего подъезда и упал. Жильцы подъезда вызвали скорую, в которой он умер от потери крови. Мама и в тот день, и позже несколько раз говорила мне: «Плакать хочу. Очень хочу. Не получается». Никак она не могла заплакать. А я заплакал. Не сразу. Несколько дней я ходил как оглушенный, отвечал на какие-то вопросы, даже решал какие-то производственные вопросы на работе. Когда вновь приехал домой из Челнов после семи дней, жена с дочками куда-то ушла, оставив меня одного с сынишкой, которому не исполнилось еще и трех лет. Как только дверь за ними закрылась, я вдруг всхлипнул, сполз в коридоре по стенке на пол и громко зарыдал. Рыдал долго и безудержно, сидя на полу напротив входной двери. Сынишка обнимал меня за шею, говорил мне: «Не пачь, папа, не пачь», гладил меня по голове и успокаивал. А я еще громче рыдал. Потом мне стало легче. А мама так и не смогла прореветься. Папа очень тяжело пережил эту утрату. Неприятности еще были впереди. Это был 93-й год. Перестали печататься книги. У папы к 70 летнему юбилею в Таткнигоиздате должна была выйти книга, уже был получен сигнальный экземпляр, но книгу не издали. Это тоже было ударом для папы. В январе 94-го отпраздновали папин юбилей. А в июле мне позвонила мама и сказала, что папа заболел. Я особенно не удивился, ведь он часто болел, и инфаркты уже были, и пошел проведать его. Когда увидел его, у меня от страха завибрировали мышцы живота, и я закричал: «Папа, что случилось?». Папа лежал на диване и протягивал мне руку и очень хотел мне что-то сказать. Но не мог. Он был парализован, вместо слов доносились нечленораздельные звуки. Я видел, что он очень хочет мне что-то сказать, именно мне. Я пытался закрепить в его руке карандаш и подносил бумагу, но рука выводила каракули. Он очень не хотел ложиться в больницу, хотел умереть дома. Но через два дня мы все же уговорили его. Когда мы с братом выносили его из дома, он с жадностью оглядывал квартиру, потом подъезд, словно прощался. Через несколько дней в больнице его сердце остановилось. Мама потом несколько раз с горечью говорил мне: «Остались невысказанные слова у Рафаила, остались. Я вот тебе скажу, когда время придет». Через три года после смерти папы я опять тяжело заболел. Поздно обратился к врачам, долго не могли поставить диагноз, в результате одна почка отключилась. Но мне опять повезло – попал к хорошему врачу – Мансуру Алимзяновичу, диагноз был поставлен – туберкулез почек, и вторую почку удалось спасти. Вот уже почти двадцать лет живу с одной почкой. Моя тяжелая болезнь была еще одним ударом для мамы. И у нее остались невысказанные слова. Ее тоже внезапно парализовало полностью. И только незадолго до смерти она смогла, наконец то выплакаться. За все потери, за все лишения, за всю свою трудную жизнь. А о чем мне хотел сказать папа, я понял позднее. И музыкальный бокал это подтвердил. Вернее, через музыкальный бокал кто-то из потустороннего мира мне объяснил последнее желание отца. Я в этом уверен. Но сначала была череда случайностей. Мы с одноклассниками организовали встречу через сорок лет окончания школы, на которую пригласили нашу классную руководительницу Венеру Назиповну. На следующий день я повез ей фотографии и видеоролик о встрече. И она у себя дома показала мне книгу о своей семье, о своих родителях, детях, которую они сами написали и издали со своим мужем Фикусом Хасановичем. И спросила меня про архив моего отца. Я ответил, что архив лежит много лет в целости сохранности. А сам подумал, что и я бы мог написать что-нибудь подобное про отца. Где-то полгода эта мысль не давала мне покоя. Наконец, нехотя, я начал перебирать документы, письма, лежащие в полном беспорядке, начал сортировать их по категориям, авторам. Наконец нашел толстую белую папку с завязками, на обложке которой красивым почерком мамы было написано «Кызыл туры», что в переводе означает «Красно-гнедая лошадь». Развязав тесемки, увидел там рукописи, написанные корявым, торопливым неразборчивым почерком отца. И выпала картонка, на которой почерком мамы было написано «Кызыл туры. Повесть. 1986 – 1994». Стало понятно, что папа до последних дней писал повесть, писал целых восемь лет, преодолевая головные боли, семейные трагедии. И тогда мне в голову пришла мысль, не об этой ли повести хотел мне сказать папа перед смертью, чтобы я не дал пропасть этому многолетнему труду? Что делать? Почерк ужасный, бегло даже невозможно представить, о чем речь. Но надо что-то делать, перед глазами был папа с широко раскрытыми, умоляющими глазами, пытающийся мне что-то сказать. Собрал все материалы, фотографии и пошел в местное отделение Союза писателей РТ. Там как раз заканчивалось собрание писателей. Встретили меня хорошо, многие удивились, что у Рафаила Тухватуллина есть сын. Посоветовали подготовить к его предстоящему юбилею книгу, лучше с ранее изданными произведениями. Вот так вот. Как зашел, так и вышел. Мне ведь помощь нужна была, а не такой совет. Я и так знал, что книгу надо издать. И не с ранее публиковавшимися материалами. Ну ладно, по крайней мере поддерживать будут в каких-то инстанциях. Но в тот день я уяснил, что спасение утопающих – дело самих утопающих. И пошел в компьютерный магазин искать клавиатуру с татарским алфавитом, по аналогии с пишущей машинкой отца с татарским шрифтом. Наивный. Надо мной посмеялись и подсказали, как ввести татарский шрифт в компьютер. Пришел домой, ввел, положил перед собой рукопись повести, взял лупу, обложился отцовскими словарями и начал. В тот первый вечер с трудом удалось расшифровать несколько строк. Расстроенный, поздно лег спать, ведь в рукописи сотни страниц. А на следующее утро меня настойчиво разбудил музыкальный бокал. Я опять посчитал это случайностью, встал с утра и часок до ухода на работу успел посидеть за расшифровкой. После работы до полуночи опять за компьютер. Но звонок не был случайностью. Он начал звонить каждое утро. Сначала он щадил меня, звонил в шесть утра. Но через пару недель, убедившись, что у меня дело потихоньку сдвинулось с места, он начал звонить ровно без десяти минут пять утра. Именно в это время папа всегда вставал и садился за работу в своем кабинете. Он был жаворонком. А мне в это время очень хотелось спать. Ведь всего несколько лет назад я год не спал – дежурил возле мамы, только-только режим сна восстановился. Иногда мне хотелось накрыть этот бокал подушкой, или отнести в соседнюю комнату, чтобы выспаться. Но что-то удерживало меня, я словно боялся кого-то обидеть. И покорно и терпеливо слушался этого звонка, с утра садился за компьютер. На непонятных местах я оставлял пробелы, не зацикливался. Раз в неделю распечатывал сделанное и шел с распечаткой и с оригиналом рукописи к Венере Назиповне, и мы вместе сидели над пробелами, а что не успевали расшифровать, я ей оставлял вместе с листочками рукописи, и они с Фикусом Хасановичем дорасшифровывали, пока я работал над очередными листочками. И так полгода без выходных. Бокал не давал мне выходных. В последние месяцы я уже автоматически просыпался за минуту-две до звонка и лежал, смотря на часы. Минута в минуту бокал начинал звонить. Я специально прислушивался, может, кто-то из соседей в это время уходит на работу, громко хлопая дверью, или заводит автомобиль под окнами и бокал просто реагирует на вибрацию? Нет, он звенел в абсолютной ночной тишине. И только после того, как я с Венерой Назиповной и Фикусом Хасановичем закончили последнюю страницу рукописи, бокал замолчал, но не навсегда. Он еще сыграет тожественную мелодию через несколько месяцев. Мне еще предстояло расшифровать папины дневниковые записи, письма других писателей, родственников и другие документы, статьи и заметки. Но они не интересовали музыкальный бокал. Я их закончил автоматически, там и почерки были поразборчивее, ведь и у папы в молодости почерк был получше. В фотоателье познакомился с профессиональным реставратором фотографий, и здесь мне повезло, Ольга Ивановна вкладывала в свою работу душу, из неразборчивых, мутных старых фотографий делала вполне пригодные для книги фотографии. И в таком режиме, с помощью замечательных людей и музыкального бокала, за год мне удалось набрать макет будущей книги. Первая часть работы была сделана. Предстояла вторая – не менее ответственная часть – попасть в план издательства. И вот, очень волнуясь, я набрал телефон исполнительного директора благотворительного фонда Рухият ОАО Татнефть Флеры Магдановны Шайхутдиновой и напросился к ней на прием. Набрал несколько сумок с материалами из архива отца, чтобы подтвердить реальность фактов, изложенных в макете книги. Положил на всякий случай и музыкальный бокал. Но все эти дополнительные материалы не понадобились. Флера Магдановна очень тепло приняла меня, сказала, чтобы я не волновался, оставила макет книги на рассмотрение комиссии, сказала, что эта книга представляется ей в большом формате. Когда я выходил из ее кабинета, бокал заиграл. Играл он беспрерывно, когда я шел по коридору, когда спускался по лестнице с четвертого этажа, и те, кто встречался по пути, странно смотрели на меня. Так же странно смотрела на меня охрана на первом этаже. Замолчал бокал только на улице. Никогда раньше он столько раз подряд не проигрывал свою мелодию. Это был торжественный марш, словно кто-то очень радовался. И с тех пор он больше не играет. Брал я его и в Новый Кинер, брал на выступления на городских мероприятиях. Бокал молчит. Дело сделано, что зря энергию тратить. Словно чья-то душа успокоилась. А книга к юбилею папы вышла, в большом формате. Я считаю это чудом, ведь куча старых, пожелтевших бумаг и фотографий, которые даже я - старший сын – считал уже никому не нужными, благодаря тому, что мне помогали в подготовке материалов и издании книги очень хорошие люди, и, конечно же благодаря настойчивым звонкам музыкального бокала, превратилась в прекрасно оформленную книгу, по материалам которой уже начали проводиться научно-практические конференции по изучению творчества Рафаила Тухватуллина, ученики, студенты, учителя, научные работники пишут исследовательские работы. И еще – в процессе работы над архивом и после происходили и продолжают происходить замечательные события. В завершение повествования очень коротко перечислю лишь некоторые из них, ведь каждое событие – это отдельный рассказ, и все эти события я называю «Чудеса из папиного архива». Во-первых, я нашел своего деревенского друга детства Ирека, которого не видел пятьдесят лет, я ведь уже давно забыл его фамилию и уже не думал, что встречу его, но в архиве отца нашел поздравительную открытку полувековой давности, где Ирек Исмагилов поздравляет меня с Новым Годом. И в тот же день написал письмо директору Ново-Кинерской школы, что ищу своего друга. И через четыре дня Ирек позвонил мне, мы снова друзья, словно и не расставались на пятьдесят лет, я с семьей ездил к нему в гости, и по его инициативе в Новом Кинере был проведен литературный вечер, куда были приглашены несколько бабушек, помнивших моих родителей. Они рассказали много интересного о молодых годах моих родителей в деревне, и эти материалы вошли в книгу. Во-вторых, благодаря письмам, найденным в архиве, я познакомился с Народными поэтами Татарстана Фанисом Яруллиным и Хисамом Камалом, и их воспоминания о папе тоже вошли в книгу. В-третьих, при реставрации фотографий из архива мне захотелось встретиться с детьми писателей, которые были изображены на этих старых фото, и сфотографироваться с ними. Я разыскал телефоны Наили Ахуновой – дочери Гарифа Ахунова и Анвара Маликова – сына Адиба Маликова. И ровно через пятьдесят лет мы встретились и сфотографировались в Альметьевске на том же месте и в тех же позах, что и наши родители на старом фото. Дальше больше. Через Наилю Ахунову я познакомился с детьми и внуками многих известных татарских писателей - Альбиной Абсалямовой, Лейлой Каримовой, Альфией Минуллиной, Гульфией Даули и другими, участвовал в работе клуба «Династия», где мы рассказывали о своих родителях. И стенд с материалами о моем отце, вместе с другими стендами, посвященными деятелям культуры Татарстана – фронтовикам, участвует в работе выставки «Вечный человек» в Казанском Кремле. За подготовку материалов для книги о своем отце мне присудили звание Лауреата литературной премии им. Рафаила Тухватуллина, то есть имени своего отца. Познакомился и подружился с редакциями городских газет, главными редакторами четырех Республиканских журналов, много материалов из архива папы было опубликовано в этих газетах и журналах. В этом – юбилейном году папы – было проведено много мероприятий и в Альметьевске, и в Казани, и в Арске, и в Новом Кинере. Как только вышла книга, я с Наилей Ахуновой съездил в Арск и подарил несколько экземпляров руководству района и музеям Арска. И случилась еще одно небольшое чудо. Один из экземпляров книги случайно попал учительнице из деревни Новый Кишет Миляуше Зариповой. И, прочитав первый автобиографический рассказ папы в этой книге под названием «Путешествие в Кырлай», Миляуша Зарипова с удивлением поняла, что главная героиня рассказа Сарвиниял апа – двоюродная сестра моей бабушки – была соседкой ее матери. В рассказе говорится, что Габдулла Тукай в 1908-м году заходил в гости к отцу героини рассказа, который был муллой, и хорошо знал отца Тукая, а ведь и отец Тукая и дед по матери тоже были муллами в соседних деревнях, поэтому отцу героини рассказа было о чем поговорить с гостем. Сарвиниял апа – тогда еще совсем молодая девушка - накрывала на стол, приносила угощения, и Тукай даже написал двустишье, посвященное ее красоте. Когда в этом году в Новом Кинере я участвовал в литературно-музыкальном вечере, посвященном юбилею Рафаила Тухватуллина, в зале встала женщина и стала расспрашивать о моих родственниках, и сказала, что у нее хранится старый Коран, принадлежавший моей родственнице. Это была Миляуша Зарипова. Выяснилось, что сын героини рассказа погиб во время Великой Отечественной войны, а сама Сарбинохал апа (настоящее имя героини рассказа) повредилась после этого известия рассудком и вскоре умерла. После ее смерти осталось очень много религиозных дореволюционных книг, часть книг попала к матери Миляушы Зариповой, и один старинный Коран хранится у нее, и она может передать его мне как семейную реликвию. Вот это событие, происшедшее благодаря череде случайных событий, тоже можно назвать чудом, ведь нашелся Коран, который принадлежал мулле, у которого гостил Габдулла Тукай. Было еще много чудесных событий, обо всех в коротком рассказе не расскажешь, и, я думаю, и почему-то уверен, что чудеса еще продолжатся. Иногда мне кажется, что все эти события неслучайны, может, неслучайно я столько раз избежал смерти от болезней и несчастных случаев, может, кто-то сверху наблюдает и умело управляет случайными событиями? И к этому ощущению я уже привык и не сопротивляюсь. Продолжаю потихоньку работать над архивом отца, покорно участвую в мероприятиях, посвященных отцу, потихоньку публикую материалы в периодических изданиях, пытаюсь сам что-то сочинить. И будь что будет.