Б.Мельник. Часть вторая, раздел первый. Перевод с польского Т.Цыркуновой.
В тёплые августовские дни 1939 года люди постоянно обсуждали только одну тему. Все взрослые говорили о войне. Дети слышали о ней дома, в магазине и на улице. Война и война. Мальчишки теперь играли только в войну. Даже маленькая Добка Перельштейнов неотступно следует за своим братом Хаимком и хочет с нами играть. Мальчишки злятся на маленькую девочку и на Хаимка, который тогда начинает гнать Добку домой. Добка кричит и хочет немедленно бить брата своим маленьким карабином. У них обоих очень красивые карабины, изготовленные из гонтовой доски. По просьбе Хаимка эти карабины выстругал им старший брат Давид.
Тадик позавидовал на эти карабины, так как у него карабина нет. Как только он начал выстругивать доску под карабин, сразу же глубоко разрезал руку, и сейчас ничего сам не может сделать. Вся его ладонь завёрнута в полотняную тряпку. Просил брата Мундзика помочь ему, но тот не хочет.
У меня карабин с настоящим железным стволом. Папа подарил мне его в прошлом году на Рождество. Мой карабин даже стрелял из пистонов, но пистоны давно уже закончились. Я просил папу, чтобы он купил мне новых, и он пообещал купить их позже. Сейчас много дел гораздо более важных, чем покупка пистонов.
Действительно, взрослые сейчас постоянно говорят о войне. Всё время слышно: Германия, Франция, Гитлер… Как-то я увидел в какой-то газете фотографию Гитлера. Какой-то такой. Всё это для меня ново, любопытно, интересно. Постоянно слышу, что война висит на волоске. Когда я спрашиваю, как это она может висеть на волоске, то взрослые отвечают мне, что так только говорится. Так для чего же это?
Родители теперь несколько раз в день слушают радио и тогда говорят, чтобы им не мешали. Потом говорят о том, что услышали. Мама часто нервничает, а папа курит папиросу за папиросой. Мама говорит, что её племянницу Мурочку ангел божий спас. В июле Мурочка была на отдыхе, на море в Хале. Хорошо, что она уже дома, не дай Бог, началась бы война…
Каждый вечер допоздна у нас сидит дядя Стефан. Говорит, что по нашему новому радиоприёмнику слушать лучше, чем по его. Часто с ним приходит Мурочка, и даже тётка Маня. Тогда все просят её, чтобы дала послушать радио. Потому что тётка теперь постоянно плачет, так как очень боится за своего сына Стэфця, Сцешика. Объявлена мобилизация и многих мужчин забирают в армию. Тётка не может представить себе, чтобы Сцешика забрали в армию. Если его заберут, то она, наверное, этого не переживёт.
Я этому удивляюсь, потому что многих людей уже забрали в армию, но по этой причине ещё никто не умер. Точно так же думает и дядя Стефан, потому что, когда тётка начинает причитать, то он спрашивает, почему она плачет. Боится за Стэфця или со страху, что умрёт? В таком случае может за свою жизнь не беспокоиться, потому что Стэфця, как студента, пока что не мобилизуют.
Кроме семейства дяди к нам приходят разные знакомые родителей. Некоторые из них для того, чтобы послушать радио, так как своего не имеют. Все сидят допоздна, пьют чай из самовара, курят папины папиросы. Хвалят, что хорошие, египетские. Иногда папа достаёт из буфета какой-нибудь графин с наливкой и все тоже хвалят, что она хорошая. Из того, о чём говорят взрослые, я почти ничего не понимаю.
Что, собственно этому Гитлеру надо? Спросил об этом у папы, и он ответил мне, что я ещё слишком мал, чтобы понять весь ужас положения. Мама же, вместо того, чтобы что-нибудь мне объяснить, только плаксиво ойкнула: «Ой, сыночек»! В свою очередь Мурочка ответила, что очень любит меня, и, что я не должен забивать свою головку такими мыслями. Спрашивал также и брата, что он думает по этому поводу. Он мне ответил, что для таких дел я ещё слишком глуп. Но, наверное, и брат для таких дел слишком глупый, потому что, если бы был умным, то всё бы мне объяснил. Да и мама часто говорит брату, что, как старший, он должен быть более умным.
В какой-то день папа пошёл на железнодорожную станцию, что- бы попрощаться с каким-то господином, который был уже мобилизован и уезжал в армию. Я, естественно, сразу же пошёл за ним. Он был очень недоволен мной, однако в конце пути замолчал и даже взял меня за руку.
Издали уже увидел я большую толпу людей перед стоящим на станции поездом. Кроме мужчин с чемоданами, сундучками и узлами, было много женщин с детьми разного возраста. Папа сказал мне, что эти женщины провожают своих мужей и сыновей в армию. Многие женщины плакали, громче всех из деревень, полешучки. Плакали и ломали себе руки, хватаясь ими за голову. Мужчины их успокаивали, иногда прижимали к себе. Некоторые из них брали на руки своих детей, что-то им говорили, целовали. Другие были пьяны, пели, толкаясь среди людей. Папа сказал, что это отвратительно. Может быть и так, но мне было смешно. Солдаты, следившие за порядком, что-то кричали пьяным. Наш сосед Лозюк, который тоже пьян и тоже идёт в армию, говорит, что с этими пьяницами в казармах наведёт порядок, так как у него есть уже какое-то звание.
Наконец-то все новобранцы, и трезвые, и пьяные, разместились в вагонах. Железнодорожник господин Ендза крикнул: «Отъезд»! – локомотив потянул поезд за собой. Люди ещё долго смотрели на мелькавший вдали поезд, который нырнул в лесной туннель и пропал. Осталась только серая, растекающаяся полоса дыма от паровоза под лесом. И только тогда люди стали расходиться по домам. И опять все говорили о войне.
А война пришла неожиданно. Ранним утром, ещё до работы, папа включил радио, чтобы послушать новости, которые через минуту стали передавать.
–«Чтобы вас чёрт побрал»! – услышали мы крик папы.
Никогда не слышал я, чтобы папа так ругался. Выскочил из кровати как ошпаренный и вошёл в салоник. Успел увидеть плечи отца, который выходил в другую комнату. Сразу за мной появился мой брат. В этот момент до нас из кухни донёсся громкий плач мамы, которому вторила наша сестра Мундзя. Мгновенно оказались мы со Стефаном в кухне. Папа прижимал к себе маму и Мундзю. Сам выглядел так, как будто собирался заплакать.
–«Собачья кровь, только минуло два десятка лет покоя, а эта дрянь снова… Или этих немцев никто никогда ничему не научит»? – голос папы явно дрожал от возмущения.
Т. Цыркунова «Наши Телеханы»
В 1940-м году Гиммлер разработал совершенно секретный документ: «Программу полного уничтожения славянства».
Им было предложено такое обращение с «не немецким населением на Востоке»: «Рассово пригодную» часть германизировать, остальных либо уничтожить, либо превратить в рабов, умеющих считать до пятидесяти, писать своё имя и беспрекословно подчиняться немцам.
На освободившихся землях – создать немецкие военные поселения.
Весной того же года он был на приёме у Гитлера, где и доложил свой план. Идея, изложенная Гиммлером, понравилась фюреру, и он полностью одобрил предложенный план.
«Восток отныне принадлежит СС» – это стало крылатой фразой и руководством к действию для эсэсовцев. Они стали полновластными хозяевами захваченных территорий.
В Генеральном плане «Ост» от 15 июля 1941 года было предусмотрено создание следующих областей:
1.Ингерманландия (Петербургская область);
2.Готенгау (Крым и Херсонская область, бывшая Таврия);
3.Мемельско-Наревская область (район Белостока и Западная Литва).
При этом подлежат выселению (так тактично назвал Гиммлер уничтожение):
•евреи – 100%;
•поляки – 80-85%;
•литовцы, латыши, эстонцы – 50%;
•галицийцы, западные украинцы – 65%;
•белорусы – 75%.
Из немецких архивов и свидетельств очевидцев явствует, что генеральный план «Ост», в свою очередь, предполагалось включить в ещё более широкий «генеральный колонизационный план», касающийся всей Европы – Западной, Центральной и Восточной.
Генеральный план «Ост» предусматривал физическое уничтожение 120-140 миллионов человек на территории Польши и Советского Союза, а затем последовательное заселение этих «освободившихся» территорий 8-9 миллионами немцев.
Таковы были намерения каннибалов в эсэсовских мундирах и помогавших им в «научной» разработке этих варварских планов профессоров в мантиях.
Экстраординарными были эсэсовские намерения по германизации и колонизации в Польше, на территории которой сразу же после захвата этой страны было создано так называемое «генерал-губернаторство».
С самого начала создания «генерал-губернаторства» его оккупационные власти не упускали из вида «конечную дальнюю цель» нацизма – ликвидацию поляков как нации.
Вот как ясно выразился генерал-губернатор Ганс Франк на одном из совещаний в Кракове 30 мая 1940 года:
–«Территория генерал-губернаторства останется под немецкой властью, причём не в форме протектората или ей подобной, а в ясной форме территории, находящейся под немецким господством, на которой обеспечено абсолютное владычество германской расы над низшим слоем польских трудящихся. Здесь после завершения германизации и возвращения немцев в районы Вартегау, Западной Пруссии и Верхней Силезии будет осуществлена долгосрочная германизация. Я открыто говорю о германизации, ибо точно такая же проблема стояла сто лет назад перед нашими предками, которым противостоял тот же самый чужеродный славянский народ. Обо всём этом я говорил с фюрером, и мы пришли к единому мнению, что эта территория должна быть возвращена немецкой расе. За какой период это произойдёт – пятьдесят или сто лет, – это нам безразлично… Но если мы перед лицом всех трудностей всё же стремимся добиться полного господства над польским народом, то мы должны использовать время. Всё, что мы обнаружили в виде руководящей прослойки в Польше, должно быть уничтожено». Конец цитаты.
Я не приводила бы здесь эти данные, взятые мною из архива «Нюрнбергского процесса», которые я нашла в восьмитомном издании «Нюрнбергский процесс», Сборник материалов в 8-ми томах, Москва, издательство «Юридическая литература», 1988-ой год, если бы не современная политическая обстановка в Германии. Те негативные процессы, которые сегодня происходят в Федеративной Республике Германии, не могут не вызывать всё возрастающую тревогу у всех здравомыслящих людей. Неконтролируемый наплыв беженцев из стран Ближнего Востока, создал в этой стране сложную, чреватую всевозможными осложнениями и непредсказуемыми последствиями, политическую обстановку. И речь идёт не только об угрозе террористических актов, которые там имеют место быть. Это ещё полбеды, как-то можно с ними бороться, гораздо страшнее и опаснее то, что в этой стране, столько раз уже продемонстри- ровавшей миру свою агрессивность, опять созданы предпосылки для возрождения неофашизма. Общество разделено на две противостоящие группы. Нарастают настроения праворадикального толка. Опасность очень велика, так как ни один народ в мире не обладает такими качествами и склонностью к организации, а также быстрому восприятию «сверхценных» националистических и расовых идей, как немцы. Ни один народ мира не способен так быстро и организованно «перестроиться» на военные рельсы, как немцы, и с этим мы обязаны считаться.
Обстановка, сложившаяся сейчас в Германии, многими обстоятельствами напоминает время после окончания Первой мировой войны.
На пороге двадцатых годов Германия явила собой прекрасный пример тому, что как сказал Генрих Гейне: «Самое распространённое представление о стране одновременно является самым ошибочным». Конец цитаты.
Германская империя развалилась.
Германская армия понесла поражение и распалась.
Германский рабочий класс поднялся на баррикады Ноябрьской революции 1918 года.
Германское мещанство оказалось перед разбитым корытом своих многовековых традиций.
Германская крупная буржуазия не знала, на кого делать ставку. Опираться только на офицерские полки было очень рискованно – неудача пресловутого «путча Каппа», пытавшегося в 1921-м году установить белую диктатуру в Берлине, явилась выразительным тому подтверждением.
Опереться на социал-демократических лидеров, настойчиво предлагавших свои услуги в качестве «наилучших монархистов без монархии»? Им не доверяли. Отдать всё в руки англо-французских хозяев Версальской системы? Этого решения не допускали не только националистические традиции, но и понимание того, что английский и французский конкуренты закроют перед немецкой промышленностью мировые рынки. Воспользоваться бескорыстной поддержкой Советов, предлагавших взаимовыгодное экономическое сотрудничество и не бывших участником кабального Версальского договора, не позволял страх, что подобная революция произойдет и в самой Германии.
Было от чего прийти в отчаяние! И хотя первые волны революционного напора благополучно улеглись, вопрос об удержании власти был по-прежнему актуален. Об этом думали не только политические деятели, но и руководители рейхсвера – вооруженных сил страны. Армия делала свою независимую большую политику. Только недавно войска четвёртого военного округа Мюнхена под руководством генерал-лейтенанта фон Лоссова потопили в крови Баварскую Советскую Республику. Эти войска состояли из добровольческих офицерских полков, а противодействовали им простые солдаты, возглавляемые моряком Рудольфом Эгльхофером.
Решительно действовали специальные следственные комиссии, выискивавшие тех, кто поддерживал революцию.
В одной из таких комиссий подвизался добровольцем никому тогда неизвестный ефрейтор 2-го запасного полка Адольф Гитлер. В июне 1919 года он был внесён в список тайных агентов штаба округа – точнее, специального отдела, которым командовал капитан Карл Майр.
Задача этого отдела была вовсе не военной. Он должен был следить за любыми проявлениями «революционной заразы» в войсках, проводить специальные «курсы для перевоспитания» военных кадров, наблюдать за мюнхенскими политическими партиями (а их было тогда около 50!), за работой городского управления – и при этом вскрывать все «сомнительные тенденции». Это была по своей сути и содержанию – политическая контрразведка!
В 1919 году Карл Майр впервые воспользовался услугами своего агента – Гитлера. Из лагеря Лехфельд под Мюнхеном поступило тревожное сообщение о нездоровых настроениях среди солдат. Гитлер был туда срочно послан и обратил на себя внимание начальства усердием и ораторскими данными. Майр приблизил к себе ефрей- тора и стал посылать его в пивную «Штернекерброй». Зачем? Он хотел знать, в какой мере пригодна для его целей малоизвестная «Немецкая рабочая партия», возглавлявшаяся слесарем Антоном Дрекслером. Крупные другие партии Германии уже были скомпрометированы в событиях 1918-1919 годов, они были «отработанным» материалом.
Слово «рабочая» не пугало Майра, так как через такую партию путь к массовому сознанию был короче, чем, например, через любую «монархистскую».
Давний лозунг монархистов: «Король умер, да здравствует король!» безнадёжно устарел, на него рассчитывать было невозможно. Старые понятия уже не могли приносить дивиденды власть имущим.
Вызывает большое удивление тот факт, с каким ожесточением Адольф Гитлер в самом начале своей политической карьеры отрицал принадлежность к тому классу, которому он служил. Немецкий историк Вернер Мазер разыскал письмо Гитлера, датированное 29 ноября 1921 года, в котором тот впервые излагал свою биографию. В этом чудом сохранившемся для Истории документе Гитлер утверждал: «…так как я осиротел в семнадцать лет и остался без всякого состояния, а весь мой капитал при поездке в Вену составлял на круг восемьдесят крон, то я был сразу вынужден зарабатывать себе на хлеб, как обычный рабочий. Не достигнув ещё восемнадцати лет, я пошёл чернорабочим на стройку и в течение двух лет прошёл все стадии
обычного подёнщика».
В этих словах верно указан только возраст.
В действительности Гитлеры были респектабельной семьёй в австрийском городке Браунау: они владели домом и изрядным состоянием. После смерти отца, который работал таможенным инспектором, у матери Гитлера остались пенсия и деньги, позволившие отдать сына в интернат в город Линц. Из Линца он несколько раз ездил в Вену, пытаясь поступить в Академию изобразительных искусств. В 1907 году его мать умерла, и Гитлер переехал в Вену. Предварительно он получил для себя «сиротскую пенсию», хотя располагал, кроме того, ежемесячной пенсией, завещанной ему его теткой, и семь тысяч крон из материнского наследства. Мазер установил, что Гитлер получал ежемесячно пятьдесят восемь крон, а в те времена месячный оклад венского юриста составлял семьдесят крон, молодого учителя – шестьдесят шесть крон, почтового служащего – шестьдесят крон.
Выдумкой являются и слова о «подёнщике» и «чернорабочем», ютившемся в ночлежках. И если Гитлер действительно жил несколько дней в одной венской ночлежке, то только потому, что скрывался от призыва на военную службу. С этой целью он не- сколько раз менял место жительства, а затем уехал в Мюнхен. Там он тоже жил безбедно, получая пенсию и торгуя своими рисунками, имевшими хороший спрос. Гитлеру нельзя отказать в больших способностях к изобразительному искусству, и не только. Он был великолепным актёром и оратором, великим притворщиком и выдумщиком, таланты этого индивидуума были разносторонни. Идиллическое времяпрепровождение закончилось в августе 1914 года: в день объявления войны он вдруг решил записаться в добровольцы – австрийский гражданин на баварской службе!
Последовали фронтовые годы, завершившиеся в октябре 1918 года отравлением газом, после чего он отправился в тыловой госпиталь. Оттуда Гитлер перебрался в Мюнхен, в запасной полк, затем – в отдел капитана Майра, а через Майра – в «Немецкую рабочую партию», ставшую вскоре зловеще известной под названием «Национал-социалистской рабочей партии» (НСДАП).
Каким же образом эта партия из задних комнат мюнхенских пивных вышла на авансцену тогдашней Германии?
Чьи заботливые руки поддерживали эту политическую группировку, снабдили её средствами и провели по сложному извилистому фарватеру политической борьбы?
Деятельность любой партии невозможна без должного финансового обеспечения. Любые выборы требуют привлечения огромных денежных средств. Существовать только на членские взносы невозможно. А если эта партия стремится ещё и завоевать власть, то победить без добровольных взносов и постоянных подачек со стороны крупных промышленников и банкиров нечего и пытаться.
Так было и с НСДАП. Список помогавших ей банкиров возглавил Курт фон Шрёдер, который после удачной женитьбы на дочери владельца известного кёльнского банка «Штайн» стал участником финансовых операций, связанных с двумя фирмами – «Штесс» и «Один-верке», совладельцем которых являлся будущий экономический советник Гитлера Вильгельм Кепплер.
Список постов Шрёдера был велик: президент Кёльнской торгово-промышленной палаты, член наблюдательных советов фирм «Фельтен и Гийом», «Митропа», «Рейнише цельволле», «Адлер-верке», «Микст и Генест». В 1933 году он вступил в НСДАП, в 1936 – в ряды СС, получив вскоре звание генерала.
Но не это было главным в судьбе Шрёдера. По своему происхождению он принадлежал к широко разветвлённой семье банкиров Шрёдеров, которые владели банками по всей Западной Европе и США.
Банк «Штайн» финансировал Стальной трест – крупнейшую металлургическую монополию того времени. Без Стального треста не могли решаться судьбы войны и мира, ибо без него, Круппа, и ещё немногих других крупных промышленников было невозможно осуществить программу вооружения Германии. Другая линия шла от Шрёдера к химической монополии «ИГ Фарбениндустри»: сам барон Курт фон Шрёдер был зятем одного из основателей «ИГ Фарбен» Рихарда Шницлера.
После окончания Второй мировой войны была обнаружена и опубликована переписка Шрёдера и Кепплера, подтвердившая полностью роль банкиров и крупного капитала в нацистском перевороте. Это был не единичный факт, это была, к сожалению, целая система, приведшая партию авантюристов к полной власти первоначально в Германии, а позже и в доброй половине Европы. Из мелодий лихих нацистских маршей, под музыку которых шли гитлеровцы по улицам европейских городов, нельзя было выбросить звона монет. Именно этому звону и принадлежал доминирующий мотив.
Изменилось ли что-то в подобной системе в нынешнее время? Ответить однозначно положительно на этот вопрос не представляется возможным.
И в настоящее время крупные концерны действуют на политическом поле очень активно, и в то же время, крайне осмотрительно. Они обеспечивают себе связи и влияние, не ориентируясь на победу какой-либо одной партии. Они мыслят «надпартийно» и желают извлечь выгоду в будущем из любой политической ситуации.
В любом случае остаётся бесспорным тот аргумент, что в том мире, где всё решают деньги, нацистская партия ни за что не смогла бы выжить, если бы не располагала значительными финансовыми средствами. И если промышленники и банкиры, оправдываясь перед лицом Истории, заявляли, что они давали деньги «широкому кругу партий», то из этого круга никак нельзя вычеркнуть НСДАП.
Мне очень бы не хотелось, чтобы мой самый мрачный прогноз о будущей политике Германии подтвердился. Остаётся нам только надеяться на то, что здоровые силы этого государства не останутся безучастными к происходящему, не забудут уроки Нюрнберга, не дадут снова впасть Германии во мрак средневековья, не забудут о том покаянии, которое продемонстрировала эта страна в конце двадцатого века, полностью признав свою огромную вину в развязывании Второй мировой войны, в многомиллионных жертвах, которые положило человечество на «алтарь» претензии на мировое господство бесноватого фюрера и его клики. Нам остаётся надеяться только на то, что здравый смысл немцев восторжествует.