РОДНИК
В ЛАДОНИ
Лирические заметки
У каждого из нас, как в малой и большой речке, свои истоки. О них не всегда помним, занятые повседневностью. Все спешим за убегающим горизонтом: что там, за следующим поворотом? Забывая и не считая нужным остановиться, приглядеться ко дню сегодняшнему, запомнить его краски и неповторимый аромат. Не считаем важным прикоснуться к своим истокам, прошлому. К событиям и людям, прошедшим рядом.
Тогда как без них, наших истоков, нет будущего. Зачерпнем в ладонь из живительного родника памяти, глотнем холодной, чистой, но такой родной водицы...
* * *
В РЕЙС
СПЕШИТ ВЛАДИМИР
Заметки в свою «районку» отправлял еще школьником, а из Чехословакии 1968 года регулярно отсылал в Старицу солдатские записки «Вдали от Родины», которые здесь охотно публиковались из номера в номер.
А вот штатного места в редакции после армейской службы для меня не нашлось:
- Извини, Володя, штат у нас полон! - посочувствовал редактор газеты «Верный путь» Борис Гускин.- Взять тебя пока некуда! Но имей в виду, чуть что – милости просим…
Обещанное «чуть что» последовало через полгода: 12 августа 1970 года приказом по редакции газеты «Верный путь» за № 23 был назначен литературным сотрудником этой газеты.
Редактор Гускин, познакомив меня с коллективом редакции, обещал посодействовать в получении городского жилья, а пока посоветовал поселиться у кого-либо из старушек в самой Старице или пригороде.
Беседуя со мною, он не переставал стучать на машинке, не глядя при этом на ее клавиши, но успевая в нужный момент передвигать заученным движением каретку или менять отпечатанный лист на чистый.
- Так что поздравляю, Володя, ты у нас в штате! – подвел он итог ознакомительной беседе и, продолжая печатать, посоветовал:- Берись теперь за свой первый материал!
- За какой, Борис Михайлович? – задал наивный вопрос.
- Как это за какой?- удивился он. - За первый в нашей газете, который пойдет в следующий номер.
И, видя мое недоумение, мудро улыбнулся:
- Извини, замотался! Ты у нас первый день, а потому поясняю: читателю интересно все, что происходит в жизни района. А потому газетных тем всегда много и они рядом. Нужно только их взять!
Гускин глянул за окно, где у редакции притормозила бортовая автомашина.
-А вот и сюжет!- оживился он.- Иди в попутчики вон тому водителю – узнай, кто он и откуда, куда и зачем едет. Это и будет твоим первым редакционным заданием.
Прихватив выданный на новой работе блокнот, выскочил на крыльцо редакции, подошел к водителю, по виду - моему ровеснику.
-Привет, земляк!- обратился к нему, протягивая для приветствия руку.- Я из редакции, меня Володей зовут. С тобой прокатиться и поговорить можно?
Парень оценивающе глянул, слегка смутился, но поданную руку пожал:
- Привет, коли не шутишь! Я тоже Володя, на станцию еду, зерно везу из колхоза. Прокатиться желаешь? Можно!
Он затушил о колесо сигарету, потом сплюнул и шагнул на подножку:
- Садись рядом в кабинку. Дорогой и поговорим. Я тут водички купил - жарко! Глотни, не желаешь?
- Да нет, спасибо! Я только что вышел, не разогрелся пока.
- Дело твое, а я выпью! – он сделал добрый глоток и взялся за рычаг переключения скоростей: – Тогда поехали!
В дорожном разговоре выяснилось, что Володя тоже недавно вернулся из армии, а это сразу возвело наши отношения в ранг доверительных, беседа потекла легко и свободно. Выяснили, кто и где служил, когда домой вернулись. Вспомнили армейские будни.
- Так вот Володь,- рассказывал мой попутчик,- дома в колхозе меня хорошо приняли. Машину сразу выдали, эту самую, новенькую, - любовно похлопал он по рулю.- Потом вскоре, когда женился, половину колхозного коттеджа заселил. От матери с Леной туда перешли, новоселье справили.
Лена - супруга моя, - пояснил он, - два года письма писала, со службы ждала!
И я порадовался за него. Был у нас в армии случай, когда молодой солдат из соседней роты, получив от любимой прощальное письмо, не сдал оружия после караула и застрелился в подвале казармы. У входа в подвал выставили часового, а мы, такие же пацаны в солдатских гимнастерках, лазали через подвальное оконце разглядывать самострела.
Володя меж тем охотно рассказывал о своем селе, работе и отдыхе. О поступивших в колхоз новых льноуборочных комбайнах, которые за один прогон вытеребят такой клин, который раньше неделю всей деревней вручную таскали. О субботниках деревенской молодежи по сушке зерна в ночную смену
- На зерноток после работы вся молодь валит: учителя из школы, зоотехник и агрономом, наши механизаторы, медики из больницы, колхозная бухгалтерия, - увлеченно перечисляет он.- А шуток, песен при этом – ночи не замечаешь!
В дороге, оба деревенские жители, непринужденно делились мыслями о работе и своих планах, обсуждали преимущества хранения как по-старинке, в крестьянских сараях, так и в спрессованных рулонах, появившихся на полях недавно. Посетовали на неистребимый борщевик Сосновского, что засевали в свое время на корм скоту возле ферм, а теперь не знают, как от него избавиться: борщевик самосевом выбрасывает каждое лето вдоль дорог и у бывших ферм свои разлапистые ядовитые зонтики на двухметровую высоту.
- А помнишь, как всех заставляли кукурузу сеять? Она у нас, правда, не вызревала, на « зеленку» скоту шла…
- У нас тоже. Мы, детвора, любили на таком поле в прятки играть, да незрелыми початками кидаться. Взрослые нас оттуда гоняли…
- А мы, когда сарай наполнялся сеном, с переводов прыгали, сено утаптывали. Потом под переводами норы делали и в них прятались. По весне, помню, в такие норы забрались, а колоши с валенок, чтобы не потерять, перед сеном в сарае оставили. Смотрим, председатель сельсовета идет - мы шмыг в норы! А он искать нас не стал, просто забрал калоши и домой в соседнюю деревню пошел. Видим, дело плохо, нужно калоши выручать - что дома скажем? Вот и бежали в валенках по разливу за дяденькой до его деревни. Все просили калоши отдать…
Из детства вернулись к нынешним сельским заботам – заготовке кормов, посевной, жатве.
- А мне за уборочную грамоту от правления дали! – не без гордости сообщил Володя, уверенно ведя машину знакомой трассой. И тут же, без перехода, предложил:
- Приезжай к нам на выходные, а? С утра на рыбалку сходим, а вечером в клуб - с девчатами познакомлю, они у нас славные! Соком березовым угощу – банка с весны в подвале хранится. Не чета этой вот газировке…
Березовый сок радовал и нас, деревенскую детвору. Лишь сойдет по округе снег, спешили в березняк у пруда. Делали насечки в стволах берез, вставляли под кору щепочку, подвязывали стеклянные банки. А утром собирали урожай живицы – прохладного и чуть сладковатого, с едва осязаемой горчинкой сока. И верно не чета теперешней газировке.
Время в пути не замечалось. Удивился, когда Володя притормозил у редакции. Пора было прощаться.
Расстались друзьями, а в следующем номере «районки» появился мой первый материал как начинающего журналиста - очерк «В рейс спешит Владимир».
Редактор отметил его на планерке.
Газеты с тем очерком, к сожалению, не сохранилось. Помнит ли о нашей беседе старицкий шофер Володя и как сложилась его судьба за минувшие три десятилетия?
* * *
ИВАНОВСКИЕ ОГОНЬКИ
В нашем издревле известном и некогда богатом селе Рясня, на высоком холме возле разрушенной в годы войны церкви, и сегодня чтимы земляками гранитные плиты - надгробия фамильных усыпальниц ближайших родственников знаменитого флотоводца, героя Крымской войны России адмирала Владимира Алексеевича Корнилова (1806-1854 гг.). На плитах интригующие надписи в камне – «тайный советник», «действительный тайный советник»: памятные знаки ушедшей эпохи… Не одно поколение моих земляков проводило детство у этих гранитных плит на развалинах церкви.
Родовое «гнездо» Корниловых, их скромное по тем временам имение Ивановское располагалось неподалеку от Рясни - за деревушкой Пусторадиха. В нем отбывала барщину одна из моих давних родственниц, рассказы которой о быте господ Корниловых сохранили семейные предания. В те годы престарелая барыня берегла в шкафу бесценные реликвии - мундир адмирала-сына и его морской кортик.
А в Пусторадихе моего детства проживала престарелая тетя Настя, у которой мы часто гостили летом. Их дом, с высоким фундаментом из белого известняка, стоял на пригорке, окнами на дорогу в сторону нашего села Рясня. Видный издалека, словно приглашал путника приветливой геранью на окнах и яркими петухами, вручную шитыми на оконных шторках.
В лесной деревеньке за грибами-ягодами далеко ходить не принято – их собирали сразу за огородами. Жив ли сегодня тот светлый березовый колок на пригорке посреди поля? Обойди его из края в край и корзинка полна молодыми грибами – лисичками, подосиновиками, боровиками. А заросли малины манят сочной и крупной, местами переспелой и готовой сорваться с ветки, душистой ягоды.
Если же пройти с километр за Путорадиху и Ивановское малохоженной, но твердой лесной тропой, пропахшей грибами, прелой листвой и сыростью, то она приведет в бескрайнее, до самого Селижаровского района, моховое болото. Здесь, преодолев по колен озерцо верховой воды, попадаешь в царство чахлых березок и сосен, меж которым мох усыпан россыпями ядреной болотной клюквы: собирай - не хочу! Одно беспокоит – не шагнуть бы в бездонное «оконце», да не заплутать в однообразных, цепляющихся за мох деревцах.
Прогибается под ногой очередная кочка, выдавливая едва ли не по голенище сапога темную воду, упруго пружинит мшистое покрывало, а ты, припадая на промокшее колено, торопливо выбираешь усталыми пальцами щедро разбросанную там и тут ягоду. Первобытную тишь нарушают лишь посвист ветра, вязкое чавканье мха под ногой, да отдаленный скрип старого сухого дерева…
Но нет приятнее на обратном пути ощутить под ногой надежную твердость лесной тропинки, а за плечами - весомую тяжесть рюкзака, плотно набитого отнятой у трясины ягодой.
Летом, в престольный праздник Успеньев день, в гости к тете Насте ездили извилистой дорогой, петлявшей меж полей и перелесков. Детвора, свесив с телеги босые ноги и весело переговариваясь, по очередности правила лошадью, понукая ее под горку в галоп. Тогда звонче цокали копыта, подпрыгивала на рытвинах, взметая за спиной шлейф пыли, телега, а взрослые перехватывали у озорников вожжи, отстраняя их от управления лошадью.
Тетя Настя, согбенная годами и сухонькая, по приезде приветливо встречала на крыльце и приглашала гостей в дом, за накрытый стол со свиным студнем, горячими котлетами, отварной картошкой и малосольными огурчиками. Непременным атрибутом стола был густой и сладкий кисель из сушеной малины - детвора потребляла его во всякое время, по потребности.
- Как на дрожжах растешь, дух ты мой малиновый! – отмечала меж тем тетя Настя, приглаживая вихры малолетнего гостя, и совала в наши карманы очередную горсть орехов.
Муж ее - Михаил Королев, с опрятной бородкой клинышком и привычным костыльком под рукой, доставал с полки четвертную бутыль изготовленного по собственному рецепту, на орехе и травах, а потому лечебного, как он убеждал, самогона, обтирал ее полой рубахи и выставлял меж тарелок. Гостям раздавал ребристые стопки.
Притомившиеся с дороги гости рассаживались за столом и, словно не замечая праздничных приготовлений, степенно обменивались с хозяевами новостями, рассуждали о погоде и урожае.
Наконец, все в сборе и хозяин, наполнив стопки по первой, торжественно произносит:
- Ну что, дорогая родня, с праздничком!
- Спасибо, не забываете нас, дух малиновый!- добавит хозяйка.
Все дружно выпивали и закусывали.
Потом наливали по второй и, наконец, по третьей. После чего бутыль неукоснительно возвращалась на полку под ситцевый полог и о ней во весь праздник больше не вспоминали.
А веселье меж тем набирало силу. Баба Настя снимала со стены балалайку и под одобрительные хлопки собравшихся виртуозно выдавала на трех струнах залихватский аккомпанемент забористым частушкам в собственном исполнении.
Потом все вместе слаженно и красиво пели про Ваньку ключника, удалого Хаз-Булата и другие народные песни. Хозяин вспоминал фронтовые будни, не забывая подчеркнуть особо доверительные и уважительные отношения к нему начальства.
- Как считаешь, товарищ Королев, возьмем с ходу вон ту высотку? – спрашивает меня командир.
- А что тут считать? – отвечаю ему.- Если обойти поле леском, да прикроют из пулемета - зададим фрицам жару!
- Молодец, товарищ Королев!- хвалит командир.- Верно мыслишь!
За окном темнело и на лавке у дома, под отсветы лампы, собиралась деревенская молодежь с гостями из окрестных деревень. В общий круг выходили под окна дома и гости Королевых. Оживленный говор набирал силу, в него вплетались идущие от души песни. Праздник ширился, захватывая деревеньку общим весельем и благодушием.
Непременный атрибут праздника в Пусторадихе – прогулка гостей за околицу в барскую усадьбу Ивановское, где в те времена еще оставались развалины фундамента барского дома, заросшие бузиной и крапивой, да запущенный сад, одарявший гостей орехами с разлапистых кустов лещины.
Поздней ночью, возвращаясь из гостей, детвора радовались светлячкам - мерцающим по кустам живым огонькам: если накрыть такой огонек ладошкой, он не обжигал, можно спокойно поместить добычу в спичечный коробок, обеспечив себя на время крохотным ручным фонарем.
Такой фонарик и сегодня вспыхнет порой в душе, раздвигая границы времени и навевая малиновый дух невозвратного детства.
Не эти ли огоньки родного Ивановского согревали душу флотоводца Корнилова в его последней битве за Севастополь и Отечество?
* * *
Стараниями местного краеведа Александра Волнухина, бывшего выпускника Ряснинской восьмилетки, этой школе присвоено имя адмирала Корнилова. В селе Рясня создан его музей, у которого недавно установлен бюст знаменитого земляка-флотоводца, а на древнем церковном холме у гранитных надгробий его родственников обустроена часовня.
Речки Рясенки, единственной водной артерии по округе, в которой купался, постигая животворную силу воды, барчук из Ивановского, будущий адмирал русского флота, теперь не стало. О прошлом напоминает лишь мост над сухим и окаменевшим руслом, тогда как еще на моей памяти в этой речушке ловили щук и ее воды, собирая талые снега с окрестных полей, широко заливали луговые поймы.
Посетив спустя годы развалины барской усадьбы Ивановское, услышал в душе щемящие сроки, которые при случае и сегодня исполняю друзьям под гитару.
Для души
и под гитару
Где ты, барская усадьба,
Что Ивановским звалась?
Мне тебя не отыскать бы,
Да в душе отозвалась!
Про тебя роман писать бы,
Да не знаю, как сказать!
Не Ноздрев и не Манилов
Здесь когда-то проживал,
А спешил домой Корнилов –
Славный русский адмирал.
Адмиралом был Корнилов,
Ну, а здесь Володей стал!
Так не зря горели свечи
И кружился вальс-бостон,
И легли ему на плечи
Ваши руки, словно сон.
Ах, графиня, в этот вечер
Адмирал был покорен!
Кто вы, где же ваши званья –
Граф, поручик иль корнет?
Ваши званья – лишь названья,
Да и вас давно уж нет!
Ваши званья – лишь названья,
А его не меркнет свет!
Отводил от нас угрозы,
За Россию воевал
И вот эти три березы
Тоже Родиной считал!
И за эти три березы
Жизнь свою в Крыму отдал!
Ты прости, земляк Володя,
Что сельцо не сберегли –
Нет имения в природе,
Как и всей твоей родни!
Но живы, живы в народе
Те Ивановские дни!
Не сыскать давно именья,
Но в одном я поклянусь:
Пусть строкой стихотворенья,
Но Ивановским пройдусь!
Будет жить к тебе почтенье,
Пока есть святая Русь!
* * *
КАЛИНА ВЫЗРЕЛА
«Дом, полный радости» - так называлась заметка с фотографиями, размещенная когда-то в старицкой районной газете «Верный путь». Под нею подписи - Ю.Зарецкий, фото - Вл. Шевякова.
Заметку нашел случайно, перебирая материнские архивы: это сколько же лет прошло? Пожелтевшая вырезка с памятной фотографией – отец, еще молодой, с кистью у новой картины; за столом столь же неузнаваемо молодая мама с привычным набором школьных ученических тетрадей, - всколыхнула душу, повернула вспять время.
Не думал тогда, мальчишкой прячась на кухне от заезжих корреспондентов, что буду работать с Юрием Зарецким и Владимиром Шевяковом в одной редакции.
Тогда они долго беседовали в нашем доме с моими родителями, восхищались картинами отца и его поделками в дереве, пили чай с ватрушками и малиновым вареньем.
Гости уехали, а домашняя жизнь вернулась в привычное русло.
Вот мама Антонина Васильевна, учитель и завуч школы, готовится к очередным занятиям - составляет планы уроков, конспекты, подбирает нужные пособия и материалы. Мы с сестрою, каждый за своим столиком у окна (столики деревянные, изготовлены нам отцом – на столешнице у каждого выжжена своя картина - цветы у сестры, васнецовские три богатыря у меня), тоже не сидим без дела – учим уроки на завтра.
Отец, Вячеслав Иванович, фронтовик и школьный учитель, рисует очередную картину, воспроизводя во всю стену деревенской избы известное полотно Шишкина «Утро в сосновом бору», которое меж собой шутливо называем «Медведи на лесозаготовках».
- А что, Володя, - обращается он ко мне, - не слишком ли много дал на полотне розового?
- Да нет, пап, нормально! Все, как у Шишкина…
- Не скажи, - сомневается он, рассматривая из-под руки свой недельный труд, - не скажи!
Потом окончательно убеждается:
- Нет, не пойдет! - он решительно забеливает на стене почти готовое полотно.
А потом долгими зимними вечерами кропотливо воспроизводит его заново…
Выход газеты с этой заметкой был для односельчан событием:
- Ты сюда глянь!- радостно возвещал почтальон очередному подписчику, безошибочно находя нужную газету в своей объемной сумке. – Вот тут про Вячеслава Ивановича сказано!
Все дружно просматривали заметку, важно кивали головам и поджимали губы, дивясь прочитанному:
- А смотри-ка, верно отписано!
К обеду новость обсуждали в магазине, на почте. В те дни впервые и осознал, наверное, особую значимость и силу печатного слова.
* * *
Беседуя в тот день с моими родителями, заезжие корреспонденты не разглядели у нас в доме главного – основы и символа семьи – престарелой бабули Евдокии, которая не вышла к гостям из чулана за печкой.
Певунья и знаток фольклора, она была незаменимым участником деревенских посиделок, когда, завершив дневные дела и накормив ужином семью, хозяйки по вековечной традиции собирались коротать зимние вечера в ту или иную избу – в давние времена с прялками, а потом - на чашку чая для душевного общения.
При этом ее непременно просили:
- Тетя Дуня, запевай!
И она чистым и сильным голосом уводила слушателей от повседневных забот в иной, недоступный для многих мир, где «горел-шумел пожар московский», «скакал казак через долину», а «в степи глухой замерзал ямщик».
Или, меняя тональность напева, а с ним и настрой окружающих, задорно признавалась, прихлопывая в ладоши:
«Подымалася ране-шень-ка,
Умывалася беле-шень-ка!
Ка-линка –малин-ка моя,
В саду ягода малин-ка моя!».
Дом ее стоял на окраине села, неподалеку от укрытого ивняком и березами пруда, вокруг которого извечно текла немудреная деревенская жизнь. Сюда шли с коромыслом на плече за водой для хозяйственных нужд, здесь полоскали белье или купались, ловили рыбу. Обменивались новостями, делились заботой и радостью.
На деревенской околице, у этого пруда, прошла вся жизнь Евдокии, не отмеченная громкими заслугами. Но памятных событий и вех в ее биографии могло хватить не на одно поколение.
Мужа Ивана и дочери Тамары не стало с войны. На мужа пришла похоронка, зато сыновья Николай и Вячеслав, вернулись, слава Боргу, оба. Пусть даже с ранениями. Освоили нужные селе ремесла, завели семьи.
Баба Дуня вспоминала, как в ходе боев за Ржев к ней прибежала как-то взволнованная односельчанка, работавшая на местной почте:
- Молись богу, Авдотья! Из района звонили - Вячика твоего подо Ржевом ранили!
Все тогда понимали: в боях за Ржев для солдата невелик выбор - либо убит, либо ранен. Сыну выпал второй вариант и домой, есть надежда, вернется.
А вот дочь Тамару, жену красного командира, Евдокия так и прождала всю свою жизнь.
«Мама, немцы придут, издеваться станут – как смотреть будешь?» – помнились ей слова дочери, сказанные в канун оккупации деревни фашистами. И она, вздохнув горько, благословила: «Поезжай, доченька с Богом!».
Тут и машина с отступающими бойками из деревни отходит. Ребята веселые, приветливые: «Не бойся, мать, не пропадет с нами дочка!».
Собрала в дорогу нехитрый узелок, усадила Тамару к бойцам в машину. Вместе с нею отправилась в дорогу и односельчанка Вера.
Женщины забрались в кузов, Евдокия смахнула платочком слезы и машина скрылась за поворотом. Как оказалось, навсегда. Канула в небытие вместе с бойцами, Тамарой и ее подружкой Верой.
В той стороне, куда направлялась военная машина - на Торжок, сильно бомбили. Но Евдокия до последнего дня своих отпущенных на этом веку 83 лет верила: жива Тамара, вернется! А потому не снимала со стены пожелтевшей фотографии дочери – улыбчивой и курносой, с ямочкой на щеке и вьющимися волосами. Такой и осталась тетя Тамара для нас, не увиденных ею племянников.
А немцы и верно заявились вскоре в деревню: запыленные, в касках, рукава закатаны и автоматы на шее.
Евдокия со стариком-свекором притаились на печи. Двое, распахнув двери, хозяйски шагнули через порог и, не перекрестив лба в красный угол с иконами, залопотали по своему.
«Не понимаю, не понимаю!»- запричитала с печи Евдокия.
«Сейчас поймешь!- шепчет за спиною дед, знавший немцев еще по прошлой германской войне.- Понятно тебе скажут…»
И верно. Один из вошедших, в очках, достал из кармана книжицу, полистал ее и внятно произнес: «Матка! Млеко, яйки!».
«Ну что, поняла теперь?- все еще злорадствует дед.- Слезай, хозяйка, с печки, корми гостя…» .
Спустя годы, узнал полнее, благодаря Интернету, обстоятельства награждения отца медалью «За отвагу» в боях подо Ржевом: в наступлении на деревню Высокое он заменил убитого командира взвода, организовал атаку своих минометчиков, в результате чего была взята важная высота, убито 11 фашистов, захвачено 2 миномета и боеприпасы к ним. В этом бою отец был ранен в левую руку – разрывной пулей выбило локтевой сустав.
* * *
По утрам, проснувшись на рассвете, видел бабушку Дуню на коленях перед иконой в углу дома. Лики святых сумеречно озаряла теплящаяся лампадка, а старушка, отбивая поклоны, истово крестилась, шепча молитвы. В чем каялась, о чем просила она Господа?
- Никогошеньки-то не стало! – вздыхала она порой, а мы, внучата, недоумевали: «Как это - никого не стало? Все, кого знаем – вот они, рядом: мама, папа, мы сами, соседи, бабушка!».
А она, все с тем же настроем, добавляла:
- Мне-то молодой не быть, а вот вы старенькими станете!
Это было уже слишком и в сознание не укладывалось: мы - и вдруг старые?
Лишь потом, годы спустя, осознали глубину и мудрость сказанного ею.
Неотложных колхозных дел для Евдокии хватало зимой и летом, а вот денег за труд не получала – колхозникам начисляли трудодни, по которым рассчитывались урожаем – зерном, сеном, картофелем Может, хроническое безденежье в молодости породило у нее под старость навязчивую идею – найти деньги.
- Вот найду деньги, - как о свершившемся факте мечтала она зимними вечерами, - накуплю всяких разностей. Старшему сыну Коле, конечно, рублей сто дам – у него дочь взрослою стала. Сто себе оставлю. Не знаю, может, снохе Полине рублей пятьдесят дать? У ней жакетка совсем старая.
- А нам, бабушка, что? – включались в игру внуки.
- А вам, само собой, накуплю сладостей, - успокаивала она.
И надо же так случиться, однажды нашла бесхозные деньги. Под углом деревенской баньки, стоявшей на отшибе у пруда.
- Баню топила, на приступку села, а они от угла и упали, - в который раз испуганно поясняла она. – Словно подбросил кто…
В пакете, перетянутом резинкой, и впрямь оказались деньги – по тем временам солидные, несколько сотен. Кто и зачем прятал их под углом бани, а потом забыл о своем тайнике? Это осталось тайной. Но сам клад оказался реальным.
На эти деньги Евдокия купила прежде всего ведерный медный самовар, за которым долгие годы всей семьей чаевничали вечерами. Принесла обещанных гостинцев внукам. Как помогла снохе и старшему сыну – нам не докладывала.
Самым суровым наказанием для внуков была у нее угроза:
- Ну что, раз меня не слушаете - умру скоро!
- Ой, бабушка, не умирай! – пугались мы, размазывая по щекам горькие слезы раскаяния.
- То-то же! - примирялась она и доверительно обещала: - Так и быть, не умру!
Не сдержала своего слова, когда умерла, не домыв пол в кухне. Просто упала на пороге, опрокинув приготовленное для воды ведро.
«Прости, родная, не успел к тебе внук!» - в который раз накатывал ком раскаяния: редко навещал ее в последние годы!
В избе скорбно и тихо, степенно сидят вдоль стен подруги и ровесницы бабушки.
- Как молодая Авдотья лежит, - не без зависти вздохнула одна.
- Хорошо ей, смерть легкая! – согласно кивнули остальные.
Вот и вызрела за огородом калина: яркие грозди прихвачены первым морозцем, ягоды полны горьковато-сладким соком. Кто пропоет теперь односельчанам « Калинку- малинку»? Осиротела без нее улица, ниже стали фасады домов, бледнее отсвет зари в окнах, обмелел пруд…
На деревенском погосте в Рясне они рядом - Евдокия и ее сыновья, в одной оградке: по левую руку Вячеслав, по правую Николай. Недостает лишь дочери Тамары, так и затерявшейся на дорогах войны.
Для души
и под гитару
Деревня моя небольшая –
Домов там, наверно, с десяток.
Все реже тебя навещая,
Я в чем-то теряю достаток:
Давно бы пора в дорогу,
Давно бы пора проснуться –
И сердцем к родному порогу,
Как в детстве, опять прикоснуться!
Там ветер березы колышит,
Которых давно уж не стало,
И песенку все еще слышит,
Которую ты напевала.
Там звезды нарядней и выше,
Там дремлет облако вишен…
Пожалуйста, только потише –
Луну не спугните на крыше!
Пожалуйста, только потише-
Луна зацепилась за крышу!
Я глажу не русые косы,
А ветки твоих рябин.
Со мною седые росы
И яркий наряд осин…
Ты щедро поила медом,
Спасала меня от бед…
Но жаль, что лишь мимоходом
Я здесь оставляю след.
Все реже знакомые лица,
Все больше родни на погосте.
Все реже ты стала мне сниться,
А я все не еду в гости…
Там речка еще голубая,
Там мама еще молодая…
А здесь лишь дымок сигарет
В кольце невозвратных лет.
И тает дымок сигарет-
В росе пропадающий след…
* * *
АКУЛЫ ПЕРА
- Ну что, акулы пера, - заглядывает в кабинет к молодым журналистам ответственный секретарь редакции Пленов, - опять дорога всю душу вытрясла?
Появление в кабинете Виктора Пленова, которому накануне был сдан репортаж в номер, добра не предвещало, а потому автор материала испытывал легкую оторопь: опять не все ладно!
- Вот так, без души, за репортаж не берутся!- усмехается меж тем секретарь, возвращая автору исчерканную красным рукопись.- Нет, только послушайте, с чего начинаем: «Водитель прибавил газу и нас чуть не занесло на обочину».
Пленов делает скорбное лицо, достает из кармана носовой платок:
- Прямо слезу вышибает! А на обочину все-таки занесло: иначе как дорожные приключения попали в репортаж о колхозных новоселах? Написал бы еще, чем завтракал утром… А Ильич сковородку сфотографирует.
Ссылка на фотокора редакции Владимира Ильича Шевякова усугубляет просчет журналиста: Ильич, в отличие от нас, профессионал высокого класса и «на корзину» в редакции не работает. Его снимки, особенно на актуальную тему, первополосные, служат украшением каждого номера газеты, их охотно публикуют и областные издания.
Но даже сам Пленов тушуется перед редактором - Борис Михайлович Гускин может в газете все: от печати на машинке «слепым» методом и составления газетного макета собственных статей до правки материалов любых сотрудников и подготовки в номер самых ответственных статей – передовиц, отчетов с заседания бюро или пленума райкома партии.
Скромна и приветлива к окружающим заведующая отделом писем редакции Нина Тулупова. Ее газетный профессионализм, принципиальность и жизненная мудрость не вызывают у коллег сомнений, а потому к мнению Нины Михайловны всегда прислушиваемся.
Иное дело – молчун и увалень Василий Журавлев. В его могучих пальцах хрупкий карандаш или ручка смотрятся перышком, он может при случае задремать за своим столом, осыпав рукав пиджака табачным пеплом от потухшей в зубах папироски. Но никто в редакции лучше него не судит о состоянии дел в том или ином колхозе, совхозе района, которые он изучил как собственный огород. В его приятелях ходят не только большинство председателей колхозов, но и многие передовые механизаторы, доярки. А потому в командировках с Журавлевым легко: он на глазах преображается в рубаху-парня, все и обо всех знает, с любым собеседником находит общий язык.
В штате газеты должность радиоорганизатора занимала опытный журналист Зинаида Чигнева, два раза в неделю готовившая передачи для районных слушателей: с подборками новостей в два дикторских голоса (мужской и женский), обязательным тематическим выступлением специалиста, песнями по заявкам радиослушателей. Передача записывалась на студийный катушечный магнитофон накануне вечером, имела свои музыкальные позывные и выходила в эфир очень рано – в 6 утра. Для этого радиожурналисту приходилось чуть свет быть уже в студии и в нужную минуту запускать передачу в эфир.
Во время отпуска или болезни радиожурналиста ее обязанности исполнял я.
Так случилось и в тот раз. Передача была записана вечером и утром оставалось лишь дать ее в эфир. Но утром, не услышав будильника, проснулся в половине седьмого. А в эфир должен был выйти еще в шесть!
Не помню, как в панике долетел до студии, набрал домашний телефон первого секретаря Старицкого райкома партии - грозы района Михайловой.
- Да, Михайлова, слушаю! – раздался в трубке ее недовольный, заспанный голос.
- Зоя Иосифовна, извините за ранний звонок – это заместитель редактора газеты. Понимаете, не дал в эфир радиопередачу в 6 утра - проспал: что делать?
- Проспал? – уточнила секретарь.- Хорошо еще, что признался! Ладно, - голос ее потеплел, - когда у нас российские новости?
- В девять утра…
- Вот в девять утра вместо них и давай свою передачу…
В тот день радиопозывные «Говорит Старица» прозвучали на три часа позже обычного. Но, кроме меня и первого секретаря райкома партии, этого никто не заметил. По крайней мере, возмущенных звонков от радиослушателей не поступало.
Всего полгода заместителем редактора «районки» был ветеран областной журналистики Константин Симкин, с приходом которого в газете появился необычный цикл материалов - «Хвала рукам, что пахнут хлебом!».
Бывая вместе в командировках по району, удивлялся необычности его общения с людьми, которых он не делил по значимости или ранжиру. Если для нас, молодых журналистов, важны были встречи с комбайнерами в поле или дояркой на ферме, где мы со знанием дела задавали занятым людям стандартные вопросы, на которые получали не менее стандартные ответы, а затем вели обязательные производственные разговоры с бригадиром, агрономом, зоотехником или председателем колхоза - кого удавалось застать на рабочем месте, то его интересовало другое. Он мог часами задушевно беседовать с хромым пастухом, присевшим на пенек у лесной опушки, где паслось его стадо. Заглядывал в сельский клуб или библиотеку, подолгу стоял у солдатских обелисков, щедро разбросанных по старицкой земле. А встреченную у колодца старушку провожал, подхватив ее ведра, в деревенский дом, где потом засиживался с хозяйкой за чашкой чая.
Из поездок с ним возвращались в редакцию затемно. При этом Симкин, приглаживая седеющую шевелюру, всю дорогу мог рассказывать журналистские байки и подшучивать над приунывшей молодежью, не проявляя усталости.
А в очередном номере газеты, наряду с нашей 30-строчной заметкой о работе передового комбайнера или доярки, появлялся его тематический разворот «Хвала рукам, что пахнут хлебом!», раскрывающий читателю неведомый нам мир. В нем оживала история деревни, колхоза – с довоенным и сегодняшним бытом, необычными судьбами и народными умельцами, передавшими свое мастерство детям. Здесь шли рука об руку не вернувшиеся с войны фронтовики и их наследники, а у сегодняшнего мастерства оказывались здешние истоки и корни. Материал при этом делился на сюжетно завершенные главки, позволяющие читателю стать участником и очевидцем изложенных событий, проследить их развитие.
Последнюю колонку занимал список фамилий реальных собеседников автора, чьи рассказы были использованы им при подготовке газетного материала. Ниже шла скромная подпись «К.Симкин», которую узнавали и ожидали наши читатели.
Если учесть, что в Старицком районе было в ту пору 36 колхозов и совхозов, а Симкин успел побывать почти в половине из них, чем не летопись края для будущих поколений?
Но летопись края с уходом из жизни Константина Симкина так и осталась незавершенной. Найдет ли она своего продолжателя?
Ну и, конечно, не обойтись в редакции без нашего водителя Саши. В любом уголке района он свой человек, без лишних вопросов доставит корреспондентов не только к правлению колхоза, но и на любую ферму или отдаленное поле, где работает техника. Словно не он, а нужные дороги сами его выбирают. Да и житейской находчивости нашему водителю не занимать.
Завершал как-то разговор с директором совхоза «Дружба» Виктором Диктовым, когда в его кабинет заглянул наш водитель Саша. Измученный летним зноем и ожиданием в душной машине, он извинился за вторжение и потянулся к директорскому графинчику на столе:
- Не возражаете, Виктор Иванович? На улице пекло, надо бы промочить горло…
Диктов с улыбкой кивнул и придвинул граненый стакан нашему водителю.
Тот щедро наполнил его из директорского графинчика и залпом опустошил. Довольно хмыкнул, вытер рукавом губы, вернул стакан хозяину кабинета и, еще раз извинившись, вышел.
Закончив беседу с Диктовым, выхожу к редакционной машине. После кабинетной прохлады прогретое солнцем крыльцо - словно каменка в бане - обдало жаром. С надеждой глянул на брезентовый тент «Уазика», обещавший хоть какую-то тень. Для завершения газетного материала предстояло выехать на совхозную ферму.
Но как ехать? Наш Саша мирно спит на водительском кресле, безвольно уронив голову на руль. Пытаюсь поднять его – тщетно: он в стельку пьян. В графинчике директора совхоза, как с трудом пояснил водитель, вместо воды оказалась водка.
Но каков наш Саша? Махнул стакан, не подав виду, одним духом. Лишь хмыкнул, да рукавом закусил. Вот вам и утолил жажду!
На ферму, правда, не попали - с грехом пополам добрались до редакции…
* * *
А мало ли интересных людей, выдающихся судеб прошло рядом?
Его имя известно в Старице всякому:
- Доктор Хотулев? – не удивится вопросу встречный.- Ну как же, знаем! Его дом на соседней улице… А можно сразу в больницу - он, скорее всего, там.
Хирург райбольницы Виктор Васильевич Хотулев известен по округе не только как опытный и знающий целитель. Это еще и краевед, писатель. Его записки сельского врача искрятся юмором, привлекая описанием курьезов из врачебной практики. Но в них и понимание народной медицины, глубина проникновения в психологию пациента. А о старицких пещерах, их тайнах может вдохновенно рассказывать часами.
Про старицкие пещеры и подземный ход из Успенского монастыря на другой берег под Волгой многое знал известный краевед времен моей редакционной юности Дмитрий Цветков. Он, по профессии учитель, перед войной заведовал музеем в Успенском монастыре и, по его же словам, перед приходом в Старицу немцев лично закрывал и маскировал входы в монастырские подземелья. При этом библиотеку, хранившуюся в монастыре со времен Ивана Грозного, почему-то спасти не успел и ее, как уверял Цветков, разграбили и сожгли оккупанты. А тайные входы в монастырские подземелья не открыл он ни оккупантам, ни землякам в последующем.
При этом вел в районной газете «Верный путь» постоянную рубрику «Заметки краеведа», где, ссылаясь на древние документы, приводил немало любопытных подробностей в истории отношений со старицким краем княжеских фамилий и иных известных на Руси личностей.
Однажды, решив проверить достоверность автора при цитировании исторических документов, попросил Цветкова показать подлинник, на который он делает в статье ссылки.
- Хорошо, - не возражал Цветков.- Документ покажу завтра.
На другой день, и верно, принес в редакцию старый портфель, из которого, повернувшись ко мне спиной, извлек и раскрыл на нужной странице некую пожелтевшую книгу.
-Вот, смотрите здесь! – показал он отчеркнутую карандашом цитату, старательно прикрывая при этом не только саму книгу, но и верхнюю часть страницы.
А потому закрадывалась в душу крамола – не все, видимо, древние книги из монастырской библиотеки разграбили и сожгли немцы.
Краеведа Дмитрия Цветкова не стало, а с ним ушли от потомков и многие исторические тайны этого края.
С Виктором Хотулевым знакомы еще по редакционной юности. Тогда к нам в газету принес свои записки молодой доктор, недавно прибывший в Старицу по окончании мединститута в Калинине. Историей края в ту пору он серьезно не занимался, посвятив себя в медицине и литературному творчеству. Вот бы свести ему дружбу с краеведом Цветовым, получить доступ к имевшимся у того документам. Но молодого врача, как и его ровесников, интересовало тогда другое.
На комсомольских субботниках мы укрепляли саженцами насыпь у нового волжского моста, ставшую сегодня непролазной чащей. Потом рыли траншею под будущий Дом культуры, где на месте раскопа, в многометровой толще, молодой доктор обнаружил человеческий череп: чей он, какую трагедию хранил за многовековую историю старицкой земли?
Ответов на эти вопросы не найти, но сама находка все еще хранится у доктора, оставаясь для него как профессиональным пособием, так и наглядным примером бренности всего сущего.
Там, на краю бытия, довелось побывать и самому Виктору Васильевичу. Серьезные хвори, как известно, не минуют и докторов, а потому хирург Хотулев тоже оказался на операционном столе, пережив при этом клиническую смерть.
- Ни туннелей, ни манящих облаков не видел, - вспоминает он свое пребывание в шаге от вечности. – Просто встретил покойного отца, с которым какое-то время шли рядом. Потом отец обнял меня, прощаясь, и говорит: «Все, Виктор, дальше тебе нельзя - возвращайся!».
И он очнулся на том же операционном столе, четко осознавая, что не прошел еще свой врачебный путь, начертанный судьбой. А потому не оставил медицины в угоду пошатнувшемуся здоровью. Все так же рядовой прием пациентов чередует со сложными хирургическими операциями, находя время для краеведения и литературного творчества. При этом даже в отпуске не посчитает за труд заглянуть к знакомым старикам в отдаленной деревеньке, осмотреть их болячки и дать нужный совет по лечению.
Сегодня хирурга Виктора Хотулева в Старицкой райбольнице нет: он успешно практикует в Подмосковье. Но и сейчас его помнят и чтят в Старице как народного доктора.
* * *
Спустя годы, отчетливо понимаю: в «районке» мне несказанно повезло. За семь лет рядом со мною были не просто профессионалы, а зубры своего дела: опытнейший журналист и умелый воспитатель редактор газеты Борис Гускин; его заместитель Юрий Зарецкий, ставший потом редактором «районки» в Бежецке; ветераны журналистики Кира Петрова и Константин Симкин; ответственный секретарь Виктор Пленов, остро чувствовавший слово и не дававший поблажки коллегам «на молодость»; фотокор Владимир Шевяков, умевший не только подметить кадром главное в материале того или иного автора, но и довести снятое «до ума» в своей темной подсобке, где только ему ведомыми путям составлялись таинственные рецепты фиксажей и проявителей. При этом он успевал нарезать в цинке клише своих фотографий для последующей печати в каждом выпуске газеты; радиокорреспондент Зинаида Чигнева, ранним утром и самой первой доносившая до сельских слушателей районные и местные новости; заведующая отделом писем Нина Тулупова, с материнской заботой отстаивавшая на планерках журналистские опыты начинающих авторов. И каждый привнес в творческий рост молодых журналистов Тони Булгаковой (ныне на областном радио), Виктора Потока (спортивный функционер в Твери) и многих других частицу своей души, мастерства и понимания жизни.
Будни редакции в те годы не мыслились без типографии, где буквально «варилась» газета от первой строчки и до выхода в свет. Здесь за двумя линотипами (жирафоподобные машины, превращающие расплавленный металл в литые газетные строчки согласованного формата) трудились линотиписты Владимир Крылов, Наташа Калинина и Геннадий Горец (в последующем директор типографии). Наборщицы и верстальщицы, согласно представленными из редакции макетам, формировали отлитые строки в столбцы газетных форм, снабжая статьи нужными заголовочными шрифтами. С форм делались бумажные оттиски, которые вычитывали журналисты и корректоры. Вносились необходимые правки, заменялись бракованные, сокращались «лишние» строки. Лишь потом выправленные и подготовленные к печати листы металлических оттисков с форм закреплялись на барабане ротационной машины, а газета подписывалась «в свет».
Все еще памятен производственный лексикон «типография-редакция» тех лет:
- У тебя хвост в 8 строк - убирай!
- Не могу, лучше клише обрежьте!
- А Ильич (фотокор) согласится?
- Ну хорошо, дайте подпись на 4,5 квадрата 12-м полужирным!
- Вот, теперь вошло. Два пробела, правда, под заголовком убрали…
Здесь, на старицкой земле, постигались азы журналистики и полиграфии, ставшие фундаментом профессионализма, Отсюда решением бюро Калининского обкома партии был направлен редактором районной газеты в город Нелидово нашей области.
- По крайней мере, уже звучит: Лида из Нелидова! – не приминули обыграть коллеги имя моей супруги в связи с новым назначением...
Для души
и под гитару
Покидают гнезда птицы –
Ждут их теплые края.
Уезжают за границы
Даже лучшие друзья.
Снова дождь стучит по крыше
И не слышно соловья.
Журавлиный клин все выше –
Это Родина моя!
Пусть для них милей чужбина,
Чем осенние поля…
Ну, а мне вон та рябина
Машет веткой, как родня!
Снова дождь стучит по крыше,
Шепчет тихие слова.
Журавлиный клин все выше –
Это Родина моя!
Ведь жива для каждой птицы
Память старого гнезда.
Их ведет из-за границы
Путеводная звезда!
И пускай дожди по крыше,
Но услышишь соловья,
Если есть в душе и выше
Эти тихие слова.
Если есть в душе и выше -
«Это Родина моя!».
Тверь, 2020 г.