И вот они уже почти доехали и добежали... До деревни Великие Луки осталось чуть больше километра. Остановились за пригорком, окружённым лозняком. Егоров придумал себе историю, почему он исчез: загулял, запил и вот, теперь праздно шатающаяся, заблудшая овечка возвращается, да ещё, как специально, на удачу, нашёл бутылку. Она была правда пуста, но это не важно, главное - разыграть спектакль, отвлечь ненадолго внимание. Остановились, Егоров указал на дом, в котором поселились немцы. Во дворе был только полицай.
Он сидел на коротком бревне, перед ним лежал низкий, плоский камень, по которому полицай усердно стучал молотком, что-то выправляя. Офицеров не было видно. Дом, в который, вероятней всего загнали жителей, не было видно за другими домами, зато оттуда доносились шум и крики. Немцы, явно не торопились поскорей устроить казнь, если до сих пор не подожгли дом. Наверное, растягивали удовольствие, наслаждаясь мучениями ни в чём не повинных людей и уж точно никак не ожидали, что к этим самым людям откуда-нибудь придёт помощь. Егоров отправился выполнять свою миссию - разыграть спектакль. Взял бутылку, за пазуху положил какую-то железяку вместо
гранаты и пошёл к дому. Полицай обернулся и увидел Егорова. Рядовой, изображая пьяного, качался из стороны в сторону, слегка пританцовывая, размахивал бутылкой и, бормоча себе под нос, то что-то напевал, то хихикал. У полицая отвисла челюсть:
- Как?.. Ты?.., - и растерянно смотрел, то на Егорова, то на дом. Значит, офицеры там.
Егоров подскочил к полицаю, сбил с его головы фуражку и со словами:
- Ты меня помнишь? Это хорошо, мне это пригодится! - и, не дожидаясь ответа, шмякнул
полицая бутылкой по голове. Полицай обмяк, Егоров, слегка придерживая, опустил его на землю, чтобы тот ненароком не ударился головой обо что-нибудь и не отправился в мир иной раньше времени, ведь пригодится этот полицай не только Егорову, но и для допроса Краснову.
Потом, в несколько прыжков добрался до дома, открыл дверь, офицеры занимались своими
делами: одни обедали, другие что-то читали, третьи расхаживали из угла в угол, и все ждали, когда
их пригласят смотреть казнь. Егоров, распахнув дверь, крикнул:
- Это вам подарок! - и бросил свою "гранату" под стол. "Граната", громыхая, покатилась и, зацепившись за ножку стола, остановилась. Егоров был уже за дверью, ожидая взрыва "гранаты"". Офицеры, не глянув на подарок, в страхе попадали врассыпную на пол. Прошла секунда, "граната" не взорвалась и немцы зашевелились, глядя на то, что бросил Егоров, но тот снова открыл дверь:
- Хенде хох! Гитлер капут!
Немцы снова замерли, да ещё подняли руки вверх.
А в это время люди отряд Краснова разобрали с подвод оружие и, оставив одного Сашу присматривать за лошадьми и подводами, разделились на две группы и направились в деревню. И как только Егоров во второй раз открыл дверь, тут как раз подоспел и командир со своей группой. Зашли в дом и, не сделав ни одного выстрела, стали связывать немцев. Группа, возглавляемая майором, осторожно приближалась к дому, где были заперты деревенские. Прозвучало короткое пение соловья - это и был знак от группы Евгения Краснова, а значит, у них всё в порядке, всё удачно получилось. Немцы загнали жителей в дом, а тех, что не поместились - в рядом стоящий сарай. Сарай заперли и подпёрли дверь, чтобы никто не вышел, но поджечь ещё не успели, зато дом... Дверь дома задвинули большим железным ящиком, который нашли внутри а два окна, придавили досками, а потом ещё и телегой. По периметру дом обложили поленьями и соломой, облили бензином и, забыв позвать своих офицеров, подожгли дом. Один из поджигателей присматривал за сараем, двое других за домом и только один ходил вокруг него с факелом.
Он приложил факел к соломе, она вспыхнула, огонь обошёл вокруг дома и начал уже лизать стены, когда майор со своей группой приблизился к дому. Трое автоматчиков, присматривавших за домом и сараем, были видны и потому сразу получили каждый по пуле, а четвёртый скрылся за углом. Но, услышав странные звуки, похожие на громкие щелчки или хлопки, вышел из-за дома, чтобы посмотреть, что это и получил свою пулю в лоб. Освободители бросились к дому, отбросили телегу, доски, ящик, поленья, солому, открыли дверь. Выпустили на свободу людей и все стали тушить разгоравшееся пламя.
Кто-то открыл сарай и оттуда тоже вышли. Из группы майора подали сигнал, крикнули: "Ура!". Это означало: у нас всё в порядке, помощь не нужна. Пока тушили пламя на стенах дома, огонь испортил телегу, ящик, доски, поленья настолько, что трава, где это всё лежало, тоже была обгоревшей. Решено было испорченные телегу и прочее разобрать на дрова по домам, обгоревшую траву -
перекопать и что-нибудь на этом месте посадить, да хоть сорняки, нужно же как-нибудь скрыть следы пожара, иначе потом будут ненужные вопросы. И неизвестно, какие будут последствия.
А дом надо обмазать глиной. Сказано - сделано. Разобрали дрова, перекопали, сделали
клумбы, а с посадкой деревенские сами справятся. Нашли глину, обмазали дом ,он стал рыжий, красивый и весёлый.
Следы недавнего пожара были уничтожены. Группа майора свою миссию выполнила. А что командир? У него тоже был порядок: связав немцев, нашли большую стопку непонятных документов на немецком и русском языках, но не стали их читать, с ними потом разберутся. Связной сложил их в свой вещевой мешок и носил его с собой под мышкой, как будто боялся потерять. Пришли хозяева дома, те самые, которых выгнали немцы, поселившись у них.
Они навели в избе порядок, такой, который был при них. Краснов увидел на маленьком столике граммофон:
- Егоров, возьми-ка ты это "большое ухо", пойди, найди его хозяина и отдай им.
Егоров схватил "большое ухо" и ,не чувствуя под собой ног, как птица полетел выполнять задание и уже через пять минут вернулся, счастливый и довольный, доложил командиру. Пришла группа майора с мёртвыми автоматчиками. Решили форму с автоматчиков снять и с оружием забрать с собой - пригодится.
А самих автоматчиков, так, как есть, без формы, им и так сойдёт, закопать вместе с карателями в одну яму-могилу. Спросили, где шестеро карателей, которые были убиты накануне.
- Офицеры приказали нам вырыть могилу у дороги, на перекрёстке, что ведёт в деревню Малые луки и там их похоронить, с почестями. Вот мы и вырыли там яму, побросали их туда и засыпали.
-У дороги? На перекрёстке? Для таких отбросов слишком много чести! - сказал командир, - давайте-ка мы этот мусор перенесём куда-нибудь в другое место?
-Д а, хорошо, ответили местные, - у нас тут есть место, куда мы выливаем и выбрасываем разные отходы и помои.
- Да, вот это им как раз и подойдёт, почести и по заслугам!
Да к тому же незаметно будет- не бросится в глаза.
Пошли, выкопали, перенесли. На помойке отгребли в сторону мусор, вырыли яму, глубже, чем обычно полагается.
И так как все шестеро карателей были в обычной гражданской одежде и при них ничего нужного
не было, то побросали, ничего не взяв, добавили к ним четверых автоматчиков, засыпали
землёй, а сверху мусором. Там им место! А на перекрёстке, у дороги, поставили большой, деревянный Крест, оберег для деревенских и чтобы избавить от ненужных вопросов. Забрали остальное оружие, бывшее в доме, связанных офицеров, полицая, он был ещё "в отключке", не забыли и его головной убор. Потащили всё это к подводе.
Выкатили из сарая немецкую машину и два мотоцикла – техника очень пригодится.
Саша, сидя на подводе, обмахивал котомкой, в которой ещё недавно был обед, свои ободранные ноги и наблюдал за всем происходящим в деревне издалека. Когда "операция" успешно завершилась, он начал медленно подъезжать. Наталья, мать двоих сыновей, старшего
Саши и младшего Миши, вместе со своими родителями, потеряла детей сразу, когда ещё только
немцы загоняли в дом. Надеялась, что может хоть они спаслись? Потом, когда их освободили,
искала, оббегала всю деревню, опросила всех и каждого, но их никто не видел. Деревенские рассказали командиру:
- Офицеры приехали сегодня утром, их никто не встретил. А когда карателей нашли мёртвыми, решили, что это дело рук солдата, взятого ими в плен. Потом долго совещались, заперевшись в доме. Но мы даже и не предполагали, что они нас за это "накажут", да ещё таким образом...
Как же вы узнали, что эти изверги собираются с нами делать и так вовремя подоспели? Освободители наши!
- Как раз и не угадали, не мы, а вот мальчонка на наших подводах подъезжает, это он нам сообщил.
Его благодарите, ему все лавровые венки и почести!
Увидев что это свой, Саша, бросились к нему, а вместе с ними Наталья. А "спаситель", сидит на подводе, плачет и обмахивает котомкой горящие от боли ноги.
- Что ж ты плачешь, сердечный ты наш! Радоваться надо, всё так удачно получилось!
Саша показал ободранные ноги.
- Дорогой ты наш! Как же ты бежал с такими-то ногами? - сочувствовали односельчане.
- А что мне ещё оставалось? В лес, за хворостом я отправился босиком, а домой за обувью нельзя, пришлось и за помощью тоже босиком. А как же иначе, ведь в деревне мама, дедушка с бабушкой, тётя, да и все вы! По другому никак нельзя! Этим убийцам ни одного человека!
Ой! Миша! - вспомнил Саша, - я совсем забыл про братика, это он сообщил мне о немцах.
Я ему сказал, чтобы он сидел тихо, не высовывался, пока я не приду. Он так напуган! Мама, он послушает только тебя, - и рассказал матери, где искать Мишу и где вязанку хвороста.
Одни деревенские пошли в лес за Мишей и хворостом, другие занялись ногами Саши, третьи загружали вместе с военными оружие и немецких офицеров на подводы, техника пойдёт своим ходом. Погрузились и военные поехали в своё Заболотье.
Тут следует сказать, что всё это было вовремя сделано. Прошло всего два часа и в деревне Великие Луки появились шестеро незнакомцев, в гражданской одежде. Вели они себя подозрительно. Ходили тесной кучкой, как будто были связаны друг с другом. Заглядывали в каждый двор, что-то пристально высматривали, но ни у кого ничего не спрашивали, только перешёптывались между собой. И придерживали что-то руками на боку, пряча это "что-то" под одеждой. Но деревенские и так догадались - это каратели с оружием!
Деревенские занимались своими делами, делая вид, что совершенно спокойны, хотя на душе было тревожно и страшно. Пришельцы прошлись дважды через всю деревню и, не найдя тех, кто им был нужен, решили, что им дали неправильные координаты, убрались восвояси к великой радости людей.
Так вот почему накануне немцы уезжали куда-то! Они ездили за подмогой. А все Большие Луки долго ещё рассказывали друг другу до мельчайших подробностей историю о том, как Миша, отправляясь покормить кроликов, выпустил одного. И что за этим последовало. Ведь благодаря этому происшествию все остались живы! Хотя, если такой казус не случился бы с кроликом, Саша, возвращавшийся с хворостом, подходя к хутору мог услышать шум и крики, отправиться к военным за помощью.
Отряд Краснова доехал до болота, разгрузили подводы, перетащили их через болото, потом оружие. Немцы идти отказались, пришлось ещё и их нести, оба мотоцикла переправили без проблем, а с машиной намучились. Узкая тропинка не позволяла широкой машине проехать. Хотели перевернуть набок, чтобы на двух боковых колёсах перекатить. А уронят в болото, потом не достанут.
А вещь ценная. Сделали настил из досок и доставили-таки на противоположный берег.
Машину и мотоциклы дальше только толкали, чтобы не слышно было шума моторов, поставили в укромное место, замаскировали ветками.
Приставили солдата наблюдать, чтобы никто не подходил, а ночью, когда все жители будут спать,
сделают тайник для техники. Правильно говорят: чем меньше будешь знать, тем спокойней будешь
спать. А уж военным насколько будет спокойней! Подводы же поехали дальше. Выгрузили немцев и полицая и посадили всех в сарай-гауптвахту для допроса, разобрали оружие, подводы и лошадей. Часовой вместе со связным сели на траву, подперев стену гауптвахты и стали разбирать документы: делить на те, которые на русском языке, в одну стопку, на немецком в другую. С теми, что на русском, как-нибудь сами разберутся, а с немецкими документами придётся обратиться к немцам и полицаю за разъяснениями и переводом. Часовой, перебирая бумаги, нашёл одну, прочитал:
- Рядовой Егоров, имя неразборчиво, какая-то жидкость капнула, расползлось, не прочитать.
Больше ничего нет. Успели только привести пленного и уже завели на него бумагу, - оглянулся по сторонам, недалеко стоит Егоров, что-то рассказывает командиру, позвал:
- Егоров, а Егоров, - тот обернулся, часовой продолжил,- Егоров, как твоё имя?
Егоров выпрямился, отчеканил:
- Рядовой Егоров, - и кивнул головой.
- Как интересно! - сказал часовой, - тебя родители так звали в детстве: "Рядовой Егоров"?
Ладно, ещё по фамилии, они её знали, но откуда они могли знать, что ты когда-нибудь дослужишься
только до рядового, а не пойдёшь дальше, например, генерал Егоров, а? Или ещё, может ты своё будущее свяжешь с какой гражданской профессией, ну скажем, инженер Егоров, как тебе это?
Пока часовой так переговаривался с Егоровым, все, кто был в районе слышимости их разговора,
все, вместе с командиром, держась за животы, покатывались со смеха, и только "рядовой Егоров" не смеялся. Он тёр рукой висок, напряжённо пытаясь вспомнить из далёкого детства что-то важное. Вспомнил, доложил:
- Александр, моё имя Александр,- и добавил ещё раз,- рядовой Александр Егоров!
Смех пуще прежнего покатился по деревне, так что собаки подняли лай, деревенские выглядывали в окно или выходили во двор, на улицу.
Может, это и не было настолько смешно, но у отряда всё так ладно, хорошо получилось. И главное, без потерь! Так почему бы и не повеселиться?
Часовой со связным продолжили перебирать документы. Среди них были и личные дела
карателей, с перечислением всех дел и грехов. Часовой нашёл ещё одну бумагу, прочитал, вскочил, подбежал к командиру, на бегу крича:
- Товарищ командир, а товарищ командир! Егоров, а Егоров... послушайте-ка, что я нашёл... Вы помните,- обратился он одновременно к Егорову и командиру, - Максима?
Ну того, самого, которого арестом взял, когда навещал сестру?, - и увидев, , что оба кивнули, и что у обоих от удивления округлились глаза, где ещё раз довелось встретиться!
Так вот, читаю: "Максим, фамилию пропущу, не могу произнести, такая сложная, дальше: родился в одна тысяча девятьсот двадцатом году, стало быть ему двадцать один год, родился - город Вильнюс, проживал вместе с родителями в частном доме, до мая этого года. Отец с матерью работали на заводе простыми рабочими. Два года назад отец стал сильно выпивать, за что с работы уволили. Сидя дома только пил, дебоширил, бил жену, Максиму не доставалось - успевал убегать из дома и тогда по несколько дней бродяжничал, занимался воровством.
Потом приобщился к алкоголю, пили вдвоём с отцом, - часовой оторвался от бумаги, - я читаю, как написано. И дальше:
- Во время одного из запоев, отец топором зарубил мать, через неделю, в конце апреля, его судили, а через месяц он умер в тюрьме. Максим остался жить один, воровал, во всём обвиняя Советскую власть, её режим. С начала войны вступил в отряд освободителей от кровавого режима,- часовой снова оторвался от бумаги, пояснил,- себя они называют "освободителями", а нас - "кровавый режим",- потом добавил от себя, - как глупо составлен текст. Наверное, Максим рассказывал, а один из карателей так и записывал. Читаю дальше: Максим психически не уравновешен, из заданий можно поручить только добычу нужной информации, оружие доверять нельзя – может выстрелить и в своих. Имеет слабость к алкоголю, деньгам и молодым красоткам до помутнения разума, потери контроля над собой, - оторвался от бумаги, добавил от себя, - то-то он странно повёл себя, когда вошёл в дом. Всё, я всё прочитал.
Этот документ слушал и майор, сначала он занимался разгрузкой подвод, а потом присоединился к слушателям, когда же часовой закончил, подошёл к нему ближе и, глядя в упор, спросил как всегда заикаясь:
- Марьян, Ммаксим ррассказывал, что когда он зашёл в дом, при нём были немецкие деньги, которые ты видел, когда же он окказался у нас, купюр при нём не оказалось, Ммаксим сказал, что ты отобрал, а ты ддаже не ззаикнулся о них. Ггде они?
Часовой замялся, глаза забегали, как у воришки, потом промямлил:
Ну, так это, самое... Ну, в общем, я отобрал, оставил себе, у сестры, пригодится, - и стыдливо посмотрел на майора.
- Ппринесёшь их ссюда, - приказал майор, - и нне гговори, что тты их ннадёжно сспятал, - и увидев, что часовой расстроился, добавил, но уже не так строго, - нне ннадо из-за каких-то бумажек, подвергать опасности жизнь своей семьи. Если что сучится, мы им и ттак ппоможем, но ннадеюсь, ччто ввсё ообойдётся, а ээти ннемецкие ппортянки ппринеси! Ввы уже пперебрали бумаги? Ггрицько, отнеси их в дом,- это к связному, потом опять к часовому, - а ты, ддорогой,
ппойди-ка, посмотри, не очнулся ли полицай. Егоров его ттак огрел ббутылкой! Ммы сстолько
дел ппеределали, а он ввсё еещё оотдыхает! Еесли оочнулся, тто ддавай его к ннам
и одного из офицеров пора уже ддопрашивать.
Полицай не помнил, что с ним случилось. Почему он был "в отключке"? Потерял ли он сознание или ещё что произошло?
Через отворённое окно гауптвахты слышал, конечно же, что его бутылкой по голове огрел Егоров. Вот только кто такой Егоров? Когда немцы, после окончания боя привели с собой русского солдата, полицай его фамилию не знал, да и офицеры вместе с автоматчиками и полицаем сразу уехали.
А короткую встречу с солдатом, огревшим его бутылкой, в памяти не сохранилось.
Часовой передал свои бумаги связному и пошёл проверять полицая. Связной же, собрал
все бумаги и, отправляясь с ними в дом, сказал:
- В моих паперах не було що-небудь на офицерив и автоматникив, напевно це е в тих, якие на немецкой мове. За те е одна папера на полицая, тильки там указан единий його грих, це те, що вин прислуговывав нимцям. И все! А в иншому вин чистий як анголятко. Напеуна сам подбав про сабе, щоб в папери небуло чогось, що могло б зашкодици, якщо раптом обставини складуться як-небудь не в його корысть, - и ушёл.
Часовой открыл дверь гауптвахты и увидел печальную картину. Четверо офицеров сидели на лежанке, демонстративно отвернув головы в противоположную от двери сторону. Пятый, не поместившийся на лежанке, сидел на бревне, спиной к двери. Полицай, опустив голову и вытянув ноги, сидел на полу.
Когда дверь открылась, ни один из офицеров не пошевелился и только полицай повернул голову. Вид у него был унылый. Часовой обратился к полицаю:
- Командир требует тебя и одного из офицеров к себе для допроса. Переведи!
Полицай, продолжая сидеть, подперев стену, ответил:
- Господа офицеры сказали мне уже, что они не будут отвечать на допросе. Таково их желание.
- Ишь ты! Господа офицеры! - удивлённо произнёс часовой, - мне что, тоже к ним так обращаться:
"Господа офицеры"? И спрашивать: "Не будет ли у вас желание?", - и грозно крикнул, - А ну переводи моё желание, предательская морда! А не то сейчас врежу! С огромным "желанием"!
Полицай, перепугался так, что резко вскочив на ноги, сделал шаг к немцам, дрожащим голосом, путаясь в словах повторил "желание" часового. Ни один из офицеров не шевельнулся. Часовой зашёл внутрь, подошёл к сидящему на лежанке, он был ближе всех к двери, взял его за шиворот и легко, как котёнка поволок на выход. Как офицер ни упирался, силы были неравны. Полицаю приказ повторять не пришлось. Так и шли. Полицай впереди, опустив голову и глядя себе под ноги. Часовой, продолжая держать офицера за шиворот, шёл позади.
- О, идут! - сказал один из солдат.
Полицай был так занят своими мыслями (как вести себя на допросе, что и как отвечать, чтобы это выглядело правдоподобно), так что этот лёгкий возглас солдата, возвративший полицая в реальность, несколько вспугнул. Он вздрогнул, поднял голову и в метре от себя увидел Егорова, смотрящего на него. От неожиданности такой встречи полицай отшатнулся назад, лицо перекосилось от страха и махая руками, он закричал:
- Это не я! Я ни в чём не виноват! Меня там не было!
Часовой подошёл к полицаю, рукой не занятой офицером, схватил за воротник, тряхнул, развернул в нужном направлении и с силой ударил его в спину, так что тот чуть не растянулся во всю длину, грозно сказал:
- А ну пошли! Сейчас разберёмся, в чём ты виноват и в чём не виноват! И где ты в это время был?! Предатель!
У полицая от такой сильной тряски и такого удара клацнули зубы так, что он с силой закусил язык. Взвыл от боли и зажал рот рукой. Но тут же выплюнул накопившуюся во рту кровь. Часовой не оставил это без внимания:
- Не плюй, не харкай, не оскверняй землю! Ей достаточно того, что ты её топчешь своими погаными ногами! - и снова взял полицая за шиворот и обоих втолкнул в дом, где их уже ждали братья Красновы и младший лейтенант Сосновский.
А Егоров стоял и смотрел вслед уходящим и пытался понять, о чём только что говорил полицай. Как объяснить его поведение? И что вызвало у него такой ужас? Евгений Краснов увидев полицая, вымазанного кровью, спросил, что случилось. Полицай хотел рассказать. Но языком было так больно ворочать! Да и если и расскажет, ему, полицаю от этого станет легче? И потому он ответил:
- Ничего, - а вытекавшую кровь впредь больше не выплёвывал, боясь снова получить подзатыльник, а вытирал рукавом или глотал. Допрос длился недолго. Вопросы командира, переводимые полицаем, немец оставлял без ответа. Отвернулся в противоположную от командира сторону,
где на стуле восседал майор. Стал смотреть в пол, но тут пришла в голову мысль: "А вдруг они подумают, что я сломался и будут давить ещё сильнее? Нет, я не сдамся!" И перевёл взгляд на потолок, - Да, так будет лучше!»
Допрос первого офицера не дал никаких результатов. С него сняли обмундирование и вывели во двор. Часовой привёл сразу двух офицеров. Результат тот же. И хотя на гауптвахте осталось ещё два офицера, решили сделать перерыв и заняться немецкими документами. Полицай охотно согласился сотрудничать, ведь у него не было другого выбора. А жить ещё хотелось! Он переводил с немецкого, пояснял, что было непонятно. Помог и с несколькими бумагами на русском. Единственный документ с неточным переводом, где один из немцев приводил перечень всех дел и грехов самого полицая.
Такого он, конечно же, переводить не будет. Покончив с бумагами, решили выйти во двор и продолжить допрос ещё двух офицеров. Но и эти тоже молчали. Егорову вкратце стало понятно, как полицай подробно рассказывал о том, что ему было известно о зверствах карателей, немецких автоматчиков и даже не погнушался доложить о делах офицеров, хотя прежде был готов им хоть сапоги целовать, а теперь, как говорится "сдал со всеми потрохами".
Офицерам, своим господам уже ничем не помочь, а о себе надо позаботься! Всё-таки как-никак, а своя рубашка ближе к телу. Когда сидел ещё на гауптвахте слышал через отворённое окно, как часовой со связным перебирая документы, докладывали, если находили что-нибудь интересное. И то, что связной нашёл одну бумагу на полицая. Да, это он сам её и составлял. Позаботился о себе. А вот не учёл того, что кто-то составит полный перечень его "делишек", хотя и на немецком.
Благо, что "эти русские" не знают немецкого языка! И перевести можно было как угодно. И что же тогда получается? Полицай ни в чём не виноват? Ничем не запятнал себя перед человечеством? В это Егоров не верил. И просил командира снова и снова допрашивать полицая, задавая тому вопросы на разные темы. Чтобы запутать, сбить с толку. И тогда полицай, потеряв бдительность, сам всё расскажет. Но, увы! Не тут-то было! Ответы были все обдуманные, рассудительные.
- Нет! - в очередной раз сказал Егоров командиру, - что-то в нём не так. А что - не пойму! Спросите
у него про населённые пункты, где они бывали. Пусть перечислит.
Этот вопрос полицаю уже задавался и майор с командиром были ответами удовлетворены. А младший лейтенант за день настолько устал, что в допрос вникал не очень глубоко. Егоров при допросе не присутствовал, его в дом не пригласили. Так что ответ на вопрос нужен был Егорову, может он найдёт какую-нибудь зацепку против полицая. Командир повторил полицаю вопрос Егорова. В ответе был дан целый список деревень и небольших городков. Среди них была и деревня Головачи.
- Головачи! Головачи! - не своим голосом взревел Егоров, - Вот оно! Головачи! - и набросился
с кулаками на полицая. Майор и рядовой Кондрашов, тот самый который отказывался дать поесть Егорову, когда того привели на обед, схватили драчуна и оттащили от арестанта, не давая избивать.
Младший лейтенант, чтобы снова не дремать, как в доме при допросе, сидя на земле вырезал дудочку. Услышав слово "Головачи", оставил своё занятие, поднял голову, прислушался. Командир подошёл и вопросительно посмотрел на Егорова. А Егоров, продолжая сжимать кулаки и глядя со злобой на полицая, продолжил:
- Это он! Это он! Когда этот урод вместе с автоматчиками и офицерами уехали куда-то, а я остался
с головорезами-карателями, то они, рассказывая о "своих делишках", упомянули и этого, а я про него забыл и потому ничего не сказал, - и хотел было снова наброситься на полицая, но майор и рядовой продолжали удерживать Егорова. Тогда Егоров, глядя на полицая, всю свою злобу вложил в слова:
- Это ты в деревне Головачи убил троих малолетних детей на глазах матери, а потом и её саму, вместе с тёткой, гостившей у них! И ещё многих других. Так что ты не только прислуживал, ангелочек!
Такого полицай, конечно же, не ожидал! И зачем эти олухи рассказали о таком при непроверенном в деле человеке. Услышав такое обвинение в свой адрес, растерялся, попятился назад, глаза забегали, как у воришки, промямлил:
- Я не... Я не.., - и, не найдя нужных слов, умолк. Чем и подтвердил свою преступную деятельность.
Младший лейтенант вслушивался в каждое слово Егорова, всматривался в каждое движение полицая, стараясь ничего не упустить.
Пальцы у него разжались, будущая дудочка и перочинный ножик упали в траву. Младший лейтенант, как пружина вскочил и, набросившись на полицая, закричал:
- Так вот кто убил мою родную сестру и моих троих племянников! И нашу тётку! В Головачах только
у моей сестры было трое детей! Только у неё все трое - малолетние! Младший родился
в начале июня. Я его даже ещё не успел увидеть! Как, ты их уже?..., - и, не договорив, заливаясь слезами, стал бить полицая. Майор и рядовой, отпустив Егорова, подскочили к младшему лейтенанту, собираясь остановить. Но командир, подойдя к ним, сказал:
- Не надо, пусть душу отведёт. Мы и так всё уже узнали, что нужно. А оставлять этого гада нельзя. Пусть Сосновский рассчитается с ним сам.
Младший лейтенант продолжил избиение. Полицай же только закрывался руками от ударов, не пытаясь защищаться. Прошло меньше тридцати минут, когда полицай уже лёжа на земле не закрываясь, только стонал и корчился от боли. Но скоро и это прекратилось. Младший лейтенант выработав все силы, упал рядом и уткнувшись лицом в землю, продолжил рыдать. Потом затих. Он спал. Когда солнце на закате клонилось к горизонту, младший лейтенант очнулся. Рядом лежал бездыханный полицай. Никита Сосновский встал, наносил дров, складывая их на большой плоский камень, непонятно кем, зачем и когда положенный на опушке леса. Местные жители говорили, что этот камень лежит уже давно, ещё с незапамятных времён. Военные использовали его, когда с помощью огня хотели уничтожить что-то настолько, когда остаётся только пепел. Вот и Сосновский,
сложив дрова на камень, положил сверху мёртвого полицая, полил какой-то жидкостью, и поджёг. Он опасался, что если его просто закопать, спустя годы кто-нибудь случайно откопает и наткнётся на останки человека, при котором не будет документов, подумает, что это может быть и солдат, геройски погибший в бою. И поставит на его могиле памятник. А этого никак допустить нельзя! Долго пришлось Сосновскому провозиться. То подкладывая поленья, то сгребая в кучу то, что оставалось не сгоревшим. А оставшееся раздробил и высыпал в только что оставленную, свежую коровью лепёшку. Для полицая это достойная могила и памятник. Когда с трупом было покончено, младший лейтенант, опустошённый, сел на землю и долго так сидел, глядя в одну точку. Солнце уже взошло. Егоров подошёл к лейтенанту, всё ещё сидевшему на земле, только иногда ворочавшегося из стороны в сторону, чтобы не затекли ноги. Егоров подошёл сзади, прикоснулся к плечу лейтенанта дудочкой. Тот вздрогнул, обернулся. Увидел Егорова, протягивающего ему непонятную палочку. Сосновский взял, начал разглядывать. Егоров прикоснулся ещё чем-то, снова взял. Это был перочинный ножик.
- Как же это я! - чуть ли не закричал Сосновский, вскочил на ноги, потом уже тише, повторил, - Как же это я?!
Егоров, не понял, что у него спрашивают, но всё же начал объяснять:
- Вы, товарищ младший лейтенант, сидя на траве, вырезали дудочку, когда допрашивали этого..., -
и кивком головы указал в сторону камня и продолжил, - Услышав "Головачи", уронили. И к нему... Я сейчас проходил в том месте, где вы сидели, обнаружил и вот..., - и снова не договорив, замолчал.
Младший лейтенант посмотрел на Егорова, замотал головой и стал рассказывать "своё":
- Когда мне было девять лет, мой отец сам сделал мне подарок - перочинный ножик. Через два года при задержании особо опасного преступника, в перестрелке моего отца убили. Он работал в милиции. Через пять лет из-за сильных переживаний у нашей матери не выдержало сердце. И мы остались с сестрой вдвоём. Нас в детский дом не отправили, так как Ольга была уже совершеннолетняя и работала. А чтобы не отправили меня, к нам переехала тётя Маша, родная сестра матери. Она так и жила на два дома до моего совершеннолетия. Семьи у тёти не было, зато был свой дом, в четырёх километрах от нас и хозяйство.
Потом Ольга вышла замуж за Вадима, он работал в местном колхозе и плотником, и столяром. У них родилось трое детей. - Никита замолчал, потом добавил, - Было трое..., - и снова умолк. Через минуту продолжил, - Вадима призвали сразу же в первые дни войны. Где он сейчас и что с ним?
Жив ли он - я не знаю. А тётя Маша ещё в апреле часто наведывалась к нам. А в мае, оставила своё хозяйство на кого-то из соседей и перебралась к нам, чтобы помогать. В первых числах июня родился самый младший. А я... Я жил с ними в одном доме. Дом просторный, места всем хватает, да и я всё ещё холостой. За две недели до того, как родился младшенький, меня отправили по работе в дальнюю командировку. Началась война, пришлось вернуться. Я так рвался побыстрее добраться домой, что не стал ждать, когда за нами пришлют машину, а на попутках, кое-где и пешком... Приезжаю в соседнюю деревню и узнаю от знакомых, что у меня ещё один племянник. Я домой, а там... Подхожу к деревне и не узнаю её: вместо домов одни только чёрные печи, нет ни заборов, никакой растительности. На дороге, во дворах лежат трупы. Некоторые из них обгоревшие, другие - нетронутые огнём. Были и такие, которых нельзя было узнать. Наверное, они горели в своих домах. Я сначала метался в поисках родных. Но потом пришлось идти к первому дому от дороги. И считал так: одна печь - один дом. Так дошёл до нашего. Во дворе нашёл Ольгу с детьми и тётю. Всех опознал. Младшего племянника живым я еще не успел увидеть, но так как они были все вместе, понял, что это он... Я ходил и искал ещё хоть кого-нибудь живого. Услышал, как из-под завала кровли чьего-то дома меня позвали по имени. Обернулся, навстречу мне шёл сосед. Он рассказал, что отлучился ненадолго из деревни. А когда возвращался, то здесь уже хозяйничали русскоязычные каратели, во главе с немецкими офицерами. Наш сосед подобрался близко, прячась за деревьями и кустами, и стал слушать и смотреть. Эти изверги искали раненного офицера, которого прятали в одном из домов, но тот ушёл за день до этого. Свои донести не могли, в этом он был уверен, тем более, что вся деревня, подчистую была уничтожена. Сосед сам всех пересчитал, а потом, когда хоронили, всех проверяли. У некоторых родственники жили в соседней деревне, так они приходили помогать опознавать. Были все. Спустя неделю этот самый сосед, переживая после случившегося, помешался и скоро умер. Так что это был не он. Да и куда ему? Мужик такой, что муху и жучка пожалеет. Ещё сосед рассказывал, что эти каратели вели себя не так, как обычно можно было услышать от других, видевших такое. А было так. Зашли в один двор, спросили про русского офицера. Им ответили: "У нас нету, у соседей - тоже. Ни про какого офицера не знаем." Убили всю семью. Живность увели с собой. Потом сделали обыск. И не найдя никого, дом и всё, что во дворе подожгли. Зашли в следующий дом. И так всю деревню. Всех убили и сразу ушли, уводя с собой живность. Сосед выбрался из-за своего укрытия, проследил за немцами, пока те совсем не скрылись из вида. Обошёл всю деревню, ища хотя бы раненного, лишь бы живого. Но, увы... Потом, не зная, как быть, что делать, спрятался под рухнувшую крышу чьего-то дома. Просидел так долго, пока не увидел меня. А деревня уже не горела, но долго ещё дымилась... Когда же всех похоронили, я снова нашёл наш дом, разобрал то, что уже и домом назвать-то нельзя было, хотел найти что-нибудь себе на память. И не нашёл ни одной целой вещи. Всё было или совсем сгоревшим или только немного не догорело. А посуда была битая и с чёрными пятнами. У меня даже ни одной фотографии нет! Ни родительской, ни сестры с детьми, ни тёти. А у тёти Маши их не было. После пожарища мы с соседом поселились в доме тёти, а когда он умер, похоронили рядом с нашими. Всё хозяйство тётино раздал по соседям, чтобы они присмотрели за домом, когда я вернусь. А сам ушёл воевать. Ножик я всегда ношу с собой. Отправляясь в командировку, не забыл, взял. И это единственное, что у меня осталось! Теперь понимаешь, почему он мне так дорог?
Егоров стоял, одной рукой обняв высокую, стройную сосну, глядя куда-то вдаль и слушал младшего лейтенанта Никиту Сосновского. Когда рассказ закончился, Егоров вместо ответа положил руку на плечо стоявшего рядом рассказчика. Ну что же, откровенность за откровенность. И Егоров поделился "своим":
- Я родом из Белоруссии, из города Гродно. Всем семейством отправились в отпуск к родственникам, на Урал.
Деревня, где они живут, на несколько километров окружена лесом. Нет ни радио, ни ещё чего-либо, чтобы можно было узнать хоть какую-нибудь информацию о происходящем в мире. А до "большой земли", как деревенские называют небольшую деревню, где есть хотя бы радио, добираться почти двое суток. Оно было бы намного быстрее, но у нас транспорт - только запряжённые в телегу лошади, привыкшие передвигаться шагом. В один из дней с большой земли к нам не приехала машина, привозящая продукты, мы подождали несколько дней. А когда продукты были на исходе, я с дедом Мироном, вооружившись двумя ружьями, на одной телеге отправились узнать что случилось, и набрать продуктов. Так мы узнали, что началась война...
Немцы уже свирепствовали в Белоруссии, чего мы никак не ожидали. Я хотел было сразу отправиться на фронт, но дед Мирон уговорил меня вернуться в деревню, попрощаться с семьёй. Кто знает, вдруг больше не увидимся?! Когда мне кое-как удалось добраться до Москвы, по радио сообщили, что немцы подходят к Смоленску. Меня и ещё нескольких отправили в ваш район, в деревню Берёзовка. А всему моему семейству пришлось отпуск продлить. Вот и всё.
Сосновский продолжил:
- И ещё, Егоров, ты прости меня за то, что я тебя... Вчера, когда ты пришёл... Простишь? - и посмотрел на Егорова.
А рядовой, ещё держа свою руку на плече Сосновского, похлопал его и ответил:
- Я давно уже простил и забыл. Ну-ну, будет вам, товарищ младший лейтенант. Будет.
- Никита Сосновский, моё имя Никита, - поправил Егорова младший лейтенант, - и пожалуйста, говори мне "ты", - нерешительно спросил, - ты мой брат? - и посмотрел на Егорова.
А Егоров, не поняв вопроса, посмотрел на Никиту. Тот повторил снова:
- Ты мой брат? - и ждал ответа.
На этот раз Егоров понял, о чем у него спрашивают:
- Да, вы мой брат, товарищ, - начал было Егоров, но тут же исправился, - да, Никита, ты мой брат, - и сделал шаг навстречу, чтобы пожать протянутую руку. Никита пожал руку своему названному брату Александру, потом притянул его к себе и они обнялись. Так и стояли неподвижно. Две родные республики - Белоруссия и Россия.
А в это время братья Красновы вышли во двор, продолжая разговор.
- Одного не пойму, - сказал Евгений, - почему немецкие офицеры подняли руки, сдаваясь плен, когда мы неожиданно нагрянули к ним. А когда привезли их сюда, отказались отвечать. Я был уверен, что они будут сотрудничать. Их можно было расстрелять и закопать вместе со всеми, а не тащить зря сюда.
- Дда, сстранное пповедение, - ответил Денис, но увидев вдалеке на опушке, стоящих в обнимку Сосновского и Егорова, спросил:
- Ччего ээто оони? Ппомирились, чтоли?
- Ну вот, Егоров "снял" с себя "титул" предателя. Теперь он свой, наш человек! - ответил Евгений, потом добавил, - Ты представляешь, когда я знакомился с анкетами каждого прибывшего в отряд, читал и Сосновского, но успел забыть кто от куда родом. Когда допрашивали полицая, он называл "Головачи", да и в бумагах было, которые на русском. А я как-то не обратил внимания. После "допроса" Егоровым, снова заглянул в анкету Сосновского. Тогда просмотрел заодно и остальных. И вот что я нашел. Наш Марьян с сестрой из Латвии, приехали в Россию перед самой войной. Грицько - из Украины. Кондрашов и двое из отряда, в котором был и Егоров - они из Казахстана. Сам Егоров - белорусс, ещё двое - молдоване. Есть ещё грузин, арменин, узбек, киргиз. Остальные - русские. Такой многонациональный отряд.
- И ттолько мы с ттобой ввдвоём из Ээстонии, - добавил Денис, - Да, Оотряд у нас как оддна ббольшая ммногонациональная, дружная семья, ккак ннаше ггосударство.
Тогда они ещё не знали, да и никто не мог знать, что пройдёт всего полвека, и от большой, дружной
семьи останутся разрозненные государства, смотрящие друг на друга если не с ненавистью, то со злобой или презрением.
Прошло почти три десятилетия. Братья и сёстры, может, уже нагулялись и наигрались? И теперь пора домой, к семейному очагу! Ваши предки, наверняка воевали и отдавали свои жизни не для того, чтобы спустя годы их потомки снова враждовали с родственниками? А если бы довелось спросить
у предыдущих поколений их мнение, они поддали бы "пинка под зад", подзатыльник и высказались соответствующе...
И от войн страдают не только люди, но и земля. Долго ей содрогаться от боли из-за глупости или дури человека? А вместе с ней и всем живым созданиям?
Но вернёмся к нашему солдату.
Так начиналась война для рядового Александра Егорова. В дальнейшем он участвовал во многих боях, защищая Родину от немецко-фашистских захватчиков. Были у него и неудачи, но были и победы. Но никто, никогда уже не называл его "предателем". И не напоминали о том, первом, неудачном случае.
Здоровья, счастья, удачи, мирного неба и всего наилучшего вам, дорогие читатели!