В школьной столовой работала Надя. Наверное, она была оформлена посудомойкой, или какая там по штату должность есть самая низшая. Нам казалось, что ей лет триста от роду! Худенькая, очень опрятная старушка, всегда в чистом платье, белом фартуке и косынке. У других посудомоек фартуки не изобиловали белоснежной чистотой.
Добрая старушка, тихая, спокойная, но лицом ужасно страшная. Без преувеличения говорю: Баба-Яга, как её рисуют в детских книжках. Нос длинный, крючком, всё лицо испещрено морщинами, смуглая кожа, маленькие глазки, редкие зубы в блестящих металлических коронках. Ходила она чуть шаркающей походкой, слегка наклонившись вперёд. Голос грубоватый, низкий, немного похожий на тот звук, когда нос зажмёшь и чего-нибудь скажешь. Идёт она по залу столовой и как-то загадочно смотрит на нас, чуть заметно улыбаясь: мол, вы, ребятки, ничегошеньки не знаете о жизни былой, ну и ладно, зато у вас всё хорошо теперь.
Мы к ней привыкли, почти не обращали внимания на её внешность, но с интересом рассматривали её лицо, когда она разливала нам по стаканам чай или компот, подходя к каждому столу. Потом иногда обсуждали её образ в том плане, что, если встретишь такую в сумерках на пустынной улице, то обморок обеспечен.
Звали её Надей, ни отчества, ни фамилии никто не знал, да и не интересовался.
Однажды одна из наших ночных воспитателей – Галина Фёдоровна – уже знакомая читателю по предыдущему рассказу, носившая ласковое прозвище Галифе, рассказывать стала нам про Надю. Говорила она о ней с нежностью и любовью, как о родной сестре или близком человеке. В какой-то момент рассказа она увлеклась, назвав Надю Наденькой, запнулась на полуслове, но быстро поправилась и продолжила говорить.
Она поведала нам, что Надя прожила очень трудную жизнь, полную лишений и страданий. Надя – ровесница века. Юной девушкой пережила революционные события, Гражданскую войну. Затем много и тяжело работала. Великую Отечественную войну встретила уже не молодой женщиной. Галина Фёдоровна подробно нам рассказывала о Надиных заслугах в военные годы, но мы, шалопаи, пропускали всё это мимо ушей. Сейчас, конечно, жалею, что не могу вспомнить рассказ Галины Фёдоровны о Наде. А вот финал рассказа нам всем запомнился:
– Надя, мальчишки, осталась старой девой.
Мы как-то сразу притихли после столь неожиданного известия. Оно нас ошеломило и потрясло. Каждый из нас, наверное, подумал одно и тоже: где же взять столь отчаянного смельчака, который бы нарушил её девство?! Но не всегда же она наружность такую имела, в молодости, может, по привлекательнее выглядела! Галина Фёдоровна заметила нашу реакцию, улыбнулась и добавила:
¬– Потому она и страшненькая такая!
Намекала, должно быть, чтобы без детей мы не оставались! Интересно, девчонкам рассказывала ли такое про Надю?! Сомневаюсь. Мы сами им пересказали с иронией: мол, останетесь старыми девами, то вот вам шаблон лица – образ Нади! А ночные воспитатели почему-то любили засиживаться в нашей спальне, в спальне именно нашего класса. Так повелось с младшего возраста и продолжалось до окончания школы.
Например, Наталья Борисовна, женщина высокая, статная, с большим пучком седых волос на голове как-то особенно красиво уложенных, обладающая хорошей дикцией. Она работала ночным воспитателем всего года два. Приходила к нам в спальню, когда мы учились классе в третьем-четвёртом, и читала вслух книги. В других спальнях книг не читала, хотя её просили, либо делала это крайне редко.
Галина Фёдоровна, выдержав паузу, дождавшись, пока мы переварим полученную информацию, продолжила рассказывать про Надю. Дальнейшее повествование повергло нас в настоящий шок.
– Надя не имеет своего дома, потому живёт в школе.
– Где? – воскликнули мы, ибо никогда не знали этого, за пределами столовой не видели её.
– Она живёт в подвале, что под столовой находится, в котором хранятся овощи и прочие продукты. В одном из помещений этого тёмного подвала, освещаемого одной лампочкой, кишащего крысами, стоит её раскладушка. Когда работает её смена, то она выходит из своего закутка, а в чужую смену остаётся там, никогда никуда не выходит. Ей, мальчишки, очень холодно жить в подвале, она несчастный человек, прожила трудную жизнь, но она добрая, святая женщина, поэтому вы её любите, не обижайте, не смейтесь над ней.
Мы и не думали смеяться над Надей. Как можно смеяться над взрослым человеком, раз в шесть старше любого из нас? Относились к ней нейтрально, ибо никаких контактов с ней не возникало, как с учителями и воспитателями. Но после таких слов мы прониклись внутренним уважением к Наде, чувством жалости и сострадания к ней, хоть никогда его не показывали, ибо не возникало такой ситуации.
Мы хорошо представляли себе этот подвал. Вход в него из чёрного хода. Этим входом никто не пользовался, потому каменные ступени покрылись серым налётом. Ступени же лестницы чёрного хода отполированы подошвами обуви. Хоть он и чёрный, а пользовались им постоянно. Вход в подвал зиял чёрной дырой, за которой скрывалась неизвестность, едва слышимое доносилось оттуда гудение то ли вентиляции, то ли холодильника. Никто из учащихся школы в подвале этом никогда не бывал, но все почему-то знали, что место это страшное, жуткое. А теперь, к тому же, рассказ Галины Фёдоровны нагнал страха на нас: пойдёшь в тот подвал, встретишь Надю, и сразу разрыв сердца гарантирован!
Мы, рассуждая между собой, приходили к выводу, что не может такого быть, чтобы Надя постоянно жила в этом ужасном, холодном подвале. Во-первых, советский человек должен быть где-то прописан. Во-вторых, она всегда чистенькая и опрятная, значит, как-то соблюдает гигиенические процедуры. Этими соображениями мы поделились в другой раз с Галиной Фёдоровной, но она продолжала неотступно отстаивать свою версию, сообщив нам, что глубокой ночью Надя ходит в школьную баню. Баня, попросту душ, устроена в противоположном конце здания, в подвале хорошо нами изученном. Подвалы между собою не соединены. Пройти можно только школьным коридором первого этажа.
Эту версию трудно опровергнуть простым рассуждением, в ней можно лишь воочию убедиться. Решили мы наблюдать за бригадой, в которой Надя работала. Вечером, после ужина, они, тяжело нагруженные сумками, уходили домой. Бедные женщины шли утиной походкой, с трудом волоча сумки. Нам оставалось лишь облизнуться, ибо жрать хотелось всегда. Среди них шла Надя с лёгкой сумочкой, слегка покачивая ей, как девочка. Она могла бы идти намного быстрее, но ждала своих товарок. Таким образом, мы убедились: Надя уходит домой. Но ведь могла и остаться в какой-то день!
Отчего это нас так волновало? Скажу после следующего абзаца, который необходимо здесь вставить.
Вторую бригаду поваров возглавлял Владимир Борисович. Он вечером подгонял ко входу в столовую свой жёлтенький четыреста двенадцатый «Москвич», боём забивал багажник машины и салон коробками, мешками. Подчинённые его уходили с работы с лёгкими сумками, а то и без таковых. Кормила эта бригада очень плохо. Мы пытались жаловаться, но ничего не помогало. Намеревались силой отобрать всё то, что он грузил в машину, но смелости не хватило применять её против взрослого человека, годящегося нам в отцы. В другой бригаде, в которой работала Надя, главным поваром была тётя Валя. Так мы её и звали. Кормила она нас сытно, добавки давала. А что было бы, если бы работники кухни всё положенное отдавали нам?! Мы этого не знаем, предположить не можем!
Жрать хотелось всегда, особенно вечером, перед сном. Возвращаясь в воскресение вечером в школу из дома, мы привозили пряники, печенье и прочие продукты к чаю. Они уже заканчивались в понедельник, в крайнем случае, во вторник. К тому же, домой не все товарищи наши ездили на выходные дни. Зато они после каникул волокли продукты в изобилии. Чем больше продуктов, тем богаче чаепитие. Сколько ни привози, дольше вторника ничего не остаётся! У салаг чего-нибудь отобрать можно, им не так сильно есть хочется как старшеклассникам, по себе знаю. Экспроприированной едой ещё вечерок мы можем продержаться. А дальше? Хоть волком вой на ночник в коридоре! Была ещё такая вкуснейшая зубная паста «Ягодка». Она относилась к детским зубным пастам, поэтому нам её иметь считалось неприличным, зазорным. Опять идёшь к салагам грозно требовать «Ягодку». Они её прячут, подсовывая горький «Помарин», который не только есть, а и зубы чистить противно. Слёзно заверяют, что «Ягодки» нет, кончилась. После недолгих уговоров, основным и единственным аргументом которых является град щелбанов, ибо терпения не хватает на эдаких упрямцев непослушных дедушке, паста сразу находится. Отвернёшь пробку, вдохнёшь сладкий, аппетитный аромат её, выдавишь небольшое количество в рот, проглотишь, водичкой из-под крана запьёшь, и не так тошно. Ложишься спать, не испытывая мук голода. Уходя от салаг, прикажешь им запасаться «Ягодкой» в большом количестве. Из чего делали эту «Ягодку» остаётся полной загадкой, но вкусна она была, вроде нынешнего химического йогурта, только натуральная! Сейчас нет такой пасты.
Так вот, вознамерились мы однажды, где-то в районе полуночи, идти в столовую и немножко еды там позаимствовать. Мы понимали, видя вечерний уход кормильцев наших, что, кроме хлеба, там ничего не остаётся. Шкаф с хлебом стоял не в кухне, а в зале столовой. На него навешивался замочек без ключа. Хотели мы подобрать ключ к замку входной двери ведущей в столовую, но долго не могли сделать этого. Тогда и решили идти через подвал. Осуществление такого замысла равносильно рейду разведчиков во вражеский тыл в период военных действий. Страшно идти через тёмный, неизведанный подвал, в котором никто из нас не бывал, но столько слышал ужастиков о крысах и Нади. Тут нам стало понятно, с какой целью Галина Фёдоровна рассказывала нам, что Надя живёт в подвале. Она намеревалась предотвратить наш поход. Значит, предшественники наши совершали его и были обнаружены. Образ Нади способен охранять подвал и столовую от любых посягательств, даже когда она отсутствует там!
И вот мы, трое смелых, пошли на дело. Среди нас зачинщик, этого мероприятия, имя которого оставим не упомянутым. Так и назовём его – Предводитель. Прокравшись тихонько коридорами второго этажа к чёрному ходу, то есть, тем же путём, которым ночью ходили в спальни к девчонкам, мы подошли ко входу в подвал. В темноте чёрного хода, вход в подвал зиял более густой, чёрной темнотой. Казалось, что надо, набрав воздуха, нырять в эту полужидкую, тягучую тьму, выныривая на том конце подвального коридора, заканчивающегося выходом в кухню столовой. Сердца наши колотились от волнения. Мы не разговаривали друг с другом, но настроение каждого было всем понятно, будто открылось шестое чувство, способное угадывать мысли. Тревожные мысли роились вокруг нас, плавая в густой темноте, и их вдыхали вместе с воздухом. Через скопление кровеносных сосудов в носу, они быстро проникали в мозг.
Храбрый Предводитель первым шагнул в тёмную неизвестность и сразу исчез в чёрной дыре. Раздался оглушительный грохот и лязг железа, вслед за которым бранные ругательства Предводителя. Это он налетел в темноте на неизвестную нам решётчатую дверь, сваренную из уголка и арматуры. Запиралась она засовом без замка. Предводитель, шаря руками по двери, нащупал засов, лязгнул им громко, как в тюремных казематах, отворил дверь. Ржавые петли тихонько засвистели. Дверь в неизвестность всегда больше нагоняет страха. Войдёшь в неё и окажешься совсем в ином мире. Выберешься ли из него? Отпустит ли нас чёрная дыра обратно? Но делать нечего, мы последовали за геройским Предводителем, спустились с лестницы, дверь за нами сама закрылась, тихонько стукнув железом о железо, и звук этот возвестил нам о переходе Рубикона. Оказавшись в начале подвального коридора, на другом конце которого горела та самая тусклая лампочка, о которой говорила Галина Фёдоровна, мы сжались от ужаса.
«Жуть-то какая! – подумал каждый. – Там, где эта лампочка горит, живёт Надя».
Мы понимали, что никакой Нади там нет, что школьное начальство не позволит ей жить в этом мрачном подвале, что она давно, напившись чаю, преспокойно спит у себя дома. Но образ Нади способен надёжно охранять любой объект!
Мы попятились назад. Сердца бешено стучали, дыхание парализовало. Новая порция холодного страха заползала в нас противной змеёй через голодный желудок. В глухой тишине подвала, нарушаемой едва слышным рокотанием холодильника или вентиляции, отчётливо и громко раздалось голодное урчание чьего-то желудка. Ещё мгновение и мы опрометью бы бросились назад из этого подвала, прыгая вверх по лестнице через две-три ступени, но Предводитель смелый сделал шаг вперёд. На то он и предводитель.
Путь в какие-нибудь полтора десятка метров, показался нам ужасно долгим. Мы шли по коридору, с усилием раздвигая густую, колючую тьму, с напряжённым вниманием следя за лампочкой, будто за маяком, свет которой выхватывал из темноты частичку подвального пространства. Лишь бы оттуда не появилась Надя с её крючковатым носом и железными зубами. Волосы на голове шевелились. Слева и справа от нас оставались невидимые, скрытые темнотой, помещения, наполненные, судя по запаху, картофелем, свёклой, морковью, капустой и … крысами. Нам чудилось, что сотни мерзких крыс пищат повсюду, глаза их светятся в темноте. Они на нас, несчастненьких, не нападают только потому, что еды у них тут достаточно, хотя вряд ли они там вообще были. Однако каждый думал о том, как бы на крысу не наступить, каждый видел и чувствовал, что они под ногами шныряют, задевая длинными хвостами брюки.
Наконец мы добрались до лампочки, будто преодолев длинные лабиринты катакомб. Увидав лестницу, стремглав бросились вверх по ней, оказавшись в кухне. Непроглядную тьму в ней слегка рассеивали уличные фонари, свет которых проникал в окна. Отлегло! Живы! Лавируя между котлами и электроплитами, мы быстро вышли в знакомый зал. Здесь почти светло, ибо окна высокие и широкие. Свет уличных фонарей сюда проникает легко и свободно, падает на столешницы, покрытые белым пластиком и, отражаясь от них, создаёт дополнительное освещение. Даже если бы тут было темно как в подвале, мы бы без труда прошли к хлебному шкафу. Мы у цели. Возьмём два батона, чтобы чайку с вареньицем попить, больше нам и не надо. Открываем шкаф, а он совершенно пуст. Не верим, шарим по всем полкам руками, чтобы хоть заплесневелый сухарик найти, да где там, крошек и тех не оставили. Вспомнили, что смена-то была Владимира Борисовича. Бригада тёти Вали хлеб точно домой не берёт, так как тащить его в сумках нет смысла.
Предстоял не менее страшный обратный путь, когда лампочка останется за спиной, железная дверь не откроется, а в тылу будет стоять Надя!
– Ага, – скажет она низким, грубоватым, гнусавым и скрипучим голосом, обнажая железные зубы и поигрывая огромным половником на длинной ручке, лежащим у неё на плече – попались! Вам, неслухи, сколько раз говорили, чтобы в мой подвал не совались?! Ну-ка, пойдёмте ко мне в закуток, я вас там до утра продержу!
А то и в котёл загонит, как та Баба-Яга из мультфильма про Ивашку, который был пионером. Половник её кажется уж теперь противотанковым ружьём!
Представили это, и сразу оправиться захотелось. Но она же добрая, любящая; она суровую жизнь прожила, для чего же она станет над нами так измываться!
Предводитель, будто нарочно, говорит:
– Пойдёмте Надю искать!
– Сдурел ты, Предводитель, – зашипели мы на него шёпотом, – а если найдём, чего тогда делать? Сразу обделаемся, и придётся в баню бежать!
– Её там сегодня нет, – продолжал Предводитель, – но мы просто посмотрим, где её раскладушка стоит.
¬– Нет, Предводитель, ты как хочешь, а мы в спальню побежим.
В подвал спускались смелее, резвее. Он уже знаком нам. Всё же, Надю очень боялись повстречать. Пробежали подвальный коридор страшный, вынырнув из тьмы в чёрный ход. Тут мы ощущали себя дома. Быстро, но осторожно, чтобы ночной воспитатель не засекла, добрались до спальни.
Отдышавшись и успокоившись, решили: надо подбирать ключ ко входу в столовую. Ходить через подвал – сердце лопнет. Ключ подобрали, но вожделенный хлебный шкаф часто оказывался пустым. Печально.
Кроме ночного воспитателя и сторожа, сидевшего в вестибюле на вахте у телефона, была ещё нянечка. Многие дети младших классов страдали энурезом, приобретённым в результате полученного стресса от неожиданной разлуки с родителями, оставаясь без квалифицированной психологической помощи. В обязанности нянечки входило будить ночью таких детей.
Работали у нас две нянечки, дежурившие по очереди: Зинаида Ивановна и Нина Ивановна. Обе бабушки преклонных лет. Зинаида Ивановна – полная, медлительная и сердитая бабушка. Мы с ней никак не общались. Нина Ивановна – худенькая, энергичная старушка, добрая, часто рассказывающая нам о войне, о том, как бомбили Горьковский автозавод. Мы слушали вполуха и зачем-то подтрунивали над её народной речью. Она, неграмотная женщина, не обижалась на нас, относилась к нам, как к своим внукам.
Прознав о голодухе нашей, она стала приходить на работу раньше, к ужину. Под конец ужина, она собирала со столов в эмалированный тазик хлеб. Это были куски, как целые, так и надломленные, надкусанные, зачастую испачканные пищей. Сразу после ужина мы бы такой хлеб есть не стали, но вечером, перед сном, уже была другая ситуация. Нина Ивановна приносила тазик с хлебом, ставя его на лестничной площадке третьего этажа, от которой в обе стороны отходили крылья здания интерната. В одном крыле – спальни девочек, в другом – наши. Хлеб, уже зачерствевший, покоробленный, но мы с удовольствием хватали этот хлеб, густо посыпали солью, наедаясь досыта. Девчонки, приходя к раздаче хлеба, может думая, что здесь пирожные раздают, хлеб не брали, брезгливо морщась, видимо у них нет такой потребности в еде, как у нас.
Ночной воспитатель выражала пассивное, но заметное, недовольство тем, что Нина Ивановна приносит нам хлебные объедки, что это антисанитария. Для Нины Ивановны, как я теперь понимаю, не существовало понятия хлебных объедков. Каков бы он ни был, а он хлеб! Она, пережившая на своём веку войну и годы революции, относилась к хлебу, как к священному продукту. Она радовалась, что кормит нас хлебом, что мы едим его вдоволь.
Хлеб – всему голова! Нас этому учили на уроках. Нельзя выбрасывать хлеб. Однажды нам читали то ли рассказ, то ли статью, в которой мальчик, увидев на улице брошенную горбушку батона, пнул её. Автор текста расценивает этот гадкий поступок как настоящее преступление. Мы без лишних пояснений понимали позицию автора, ибо хорошо знали о том, что хлеб – больше, чем простой продукт питания.
Кормили нас хорошо, особенно бригада тёти Вали, но растущий организм требовал большего. Мы могли бы брать хлеб с ужина, но, во-первых, воспитатели запрещали, чтобы не разводить мышей и тараканов; во-вторых, в кармане штанов можно вынести из столовой два-три куска хлеба, которые и съешь через полчаса, после того как покуришь, не вытерпев до отбоя.
28.03.2020.