Мышалет давненько прочел «Разрозненные страницы» Рины Зеленой. Это легкое, чрезвычайно исцеляющее чтение. Знаете, почему? Потому что этот человек был исключительно светлым, добрым и жизнелюбивым. Ни об одном встреченном ею на жизненном пути человеке она не отозвалась плохо. Между строк она пишет историю ее большой любви к мужу, историю ее семьи. Кажется, что о съемках, о карьере... Но нет, только о других, о прекрасных людях и друзьях. Уникальное мироощущение.
Александр Беляков (известный блогер) считает, что Рину Зеленую обделили славой юмориста. В тени Раневской, старшей подруги Рины, «совершенно засохла Рина Зеленая, актриса с превосходным чувством юмора. Но куда более изящным. Некоторые шутки Зеленой приписали Раневской». С ним Мышалет согласен. Книга полна юмора, искр смеха.
Есть, о чем подумать, читая воспоминания Рины Зеленой. Она объездила весь мир, но больше всего была поражена жизнью Арктики и Крайнего Севера. Она дружила со всеми великими людьми эпохи, но ни о ком не сказала плохо.
В юности Зеленая приятельствовала с Маяковским и как-то даже обыграла его в бильярд. Маяковский такого не ожидал от крохотной девчонки, обалдел. С кем она только не приятельствовала, озорница. Однажды на теннисном корте к ней подошел долговязый парень, попросил, чтобы Зеленая читала со сцены его детские стихи. Стихи ей понравились, согласилась. Долговязый ходил на эти ее концерты и потом Рина заодно его кормила, он был вечно голодный и без денег. Покупала ему по шесть отбивных. Долговязого звали Сергей Михалков. Потом он, раздобрев на отбивных, напишет слова гимна СССР.
Зеленая шутила легко, обаятельно, быстро. Уже совсем пожилой возвращалась с Ливановым после съемок очередного «Холмса», в микроавтобусе. В них врезалась машина. Маленькая Рина Васильевна перелетела через весь салон – прямо к Ливанову на колени. Отчеканила: «Спокуха – я с вами!»
К себе относилась иронично. На съемках последнего «Холмса», когда ей было уже 85, сказала режиссеру Игорю Масленникову: «Называйте меня теперь Руина Зеленая».
…Ей никак не давали звание Народной СССР. Она шутила: «Если и дадут – то за сорок минут до смерти». 1 апреля 1991 года Горбачев наконец подписал указ о присвоении звания. Именно в этот день Рина Зеленая умерла.
Мышь нашел книгу в свободном доступе, в библиотеке ЛитМир.
Рина Зеленая пишет на своих страницах о Николае Островском, Сергее Михалкове, Михаиле Кольцове, Максиме Горьком, Александре Менакере, Алексее Толстом, Борисе Брунове, Павле Бажове . Казалось бы, что могло связывать их с Риной? Это чудо просто, что они жили в одно время и общались. Вы узнаете кучу театральных историй, как проходили гастроли и киносъемки, что такое «капустники» и как они возникли. Она расскажет о встречах с директорами музеев, полярниками, простыми рабочими, зарубежными звездами эстрады. И все это интересно, мило, остроумно!
Я не буду пересказывать сюжета, приведу только кусочки историй, как разрозненные страницы из «Разрозненных страниц».
***
Когда мои выступления стали передавать по радио, в редакции приходило много писем от взрослых. Дети не выступали тогда по радио. Вообще они не были в такой моде, как сейчас, когда они выступают как чтецы-исполнители, докладчики, комментаторы, дикторы, поздравители, разъяснители. Все удивлялись, услышав голос маленького ребенка по радио. Учительница, жившая в одном из отдаленных уголков страны, взволнованно писала: «Я включила приемник с опозданием и не слышала имени малыша, который так чудесно читал стихи. Это было необычайно. Я прошу вас немедленно написать, в чьих руках находится воспитание этого талантливого ребенка».
Рассказывая о своей семье, Рина снова юморит. Ее дедушка из Ташкента похожий, всегда казалось ей, на Тургенева из хрестоматии, очень ласковый с ней. Рина пишет: «Еще тогда, в Ташкенте, читая все подряд, я нашла какой-то юмористический журнал и там увидела список общественных деятелей города (видно, это была сатира на них). И вдруг среди других я нахожу своего деда. Там было написано так: «Иван Кузьмич Зеленый — гласный в думе. Если бы не его цветная фамилия, был бы совсем бесцветным». Я была в восторге и долго гордилась дедушкой».
***
О сестре: «У нас не было детской. Старшая сестра помещалась отдельно. Брат спал в столовой. А мы с младшей сестрой — в комнате родителей. Когда мы ложились спать, а взрослые еще шумели в столовой, я говорила ей:
— Пойди закрой дверь!
Она возражала:
— Ведь тебе ближе! Закрой сама!
Я вставала и шла от своей кровати к двери, меряя шагами расстояние. Потом считала шаги от двери до ее кровати. Потом ложилась и говорила:
От тебя на два шага ближе. Закрывай дверь! — И она закрывала».
***
О языке.
Русский язык! Как я люблю тебя. Какое счастье уметь говорить правильно по-русски, читать и слушать, как красива русская речь! Сейчас многие говорят неправильно, небрежно — это глупо и безнравственно.
***
О скитаниях по стране.
«В годы революции моего отца вызвали куда-то, чтобы уточнить обстоятельства его деятельности как градоначальника Одессы и узнать, почему он не указывает этого факта в анкетах. Отец сообщил, что никогда не бывал в Одессе до революции и ему не привелось быть градоначальником.
— Как вы можете это доказать? — спросили его.
Может быть, доказательством служит то, — ответил, подумав, отец, — что одесский градоначальник Зеленый давно умер, а я чувствую себя прекрасно. И его отпустили».
****
Воспоминания о голодной юности: «Если деньги есть, иду в ресторан обедать. Здесь, в «Англетере», прекрасная кухня (так говорили) — французская, русская и разная другая. Днем народу мало, но кормят вкусно. Обслуживают только мужчины, и все пожилые или старые, еще прежние петербургские официанты. Знают все тонкости и блюд, и подачи. В ресторане посетителя принимают как долгожданного гостя: усаживают, потчуют, уговаривают, советуют, предлагают. Просто можно любоваться их работой — как в театре.
Если денег нет, пойду обедать к Милочке Давидович. Только на обед обязательно будут голубцы. Как ни приду к ним — так голубцы. Иногда меня кормит А. Н. Тихонов (Серебров). Это мой старый друг. Он мне кажется глубоким стариком — ему сорок три года. Его друзья — «Серапионовы братья»: М. Зощенко и М. Слонимский. Они добрые, умные, относятся ко мне сердечно, опекают меня, иногда провожают из театра. Никто из нас еще не знает, какие судьбы нас ждут. А пока все работают, печатаются.
Композитор Глазунов добывает у А. В. Луначарского еще один паек для пятнадцатилетнего Дмитрия Шостаковича, который работает тапером в кинотеатре «Селект» на Караванной».
****
В «Балаганчике» Сергея Есенина я видела несколько раз. Разговаривать не приходилось, но один раз слушала, когда он читал. И всегда с отчаянием воспринимала рассказы о его неудачах, восторгалась его стихами и боялась за его судьбу. Жалела его издали»
***
О своей внешности : « Можно смело сказать — вот я помру, и никто никогда не узнает, какой у меня был прекрасный вкус: мне всегда доставалось что-то, что было кому-нибудь мало или велико.
Мое первое пальто в 1922 году было, правда, сшито для меня. Кто-то подарил мне серое солдатское одеяло. Я отдала его шить какому-то мастеру, уж не помню как. Но вот я явилась в «Нерыдае» в новом пальто. Потом были стихи В. Типота:
Пальто демисезонное —
Последний московский шик.
Косые карманы,
Шалью воротник.
Внутри — Рина Зеленая»
На Невском проспекте подошел ко мне однажды поэт Н. Олейников. Здороваясь, он сказал, задумчиво глядя на меня:
— В вашей наружности есть то, что мы называем внешностью.
Вера Инбер в одном из своих рассказов, написанном ею в 30-е годы на тему случая из моей жизни, сделала героиню молодой актрисой, внешне схожей со мной, и в двух словах дала описание: «Она была похожа на мальчика, который похож на девочку»
***
О Вере Марецкой. «Вдруг кто-то из экзаменаторов попросил ее ответить только на один дополнительный вопрос — как она определит сущность фашизма?
Тут Марецкая закрыла лицо руками и закричала:
— Это такая гадость, такая мерзость, что я и говорить об этом не хочу.
Все засмеялись, ей поставили пятерку».
***
Рина пишет о своей поездке в Иран: «Сегодня прямо замучилась, даже записать некогда: целый день бегаю от одного окна к другому. Такая экзотика, так живописно кругом, что некогда дух перевести. Смотрю на громады гор, в которых прорыт туннель. Горы меняют окраску и форму каждую минуту. Те голубые, что я видела вчера, содержат медную руду (это я сегодня узнала), а другие — красные, в них железо. Среди этих красных гор бежит зелено-голубая речка, быстрая, чистая. Горы то налезают на поезд, так что не видно из окна, где они кончаются, то отступают, открывая долины и дальние вершины. Еще смотрела дворец шаха. Боже мой! Но что пленило мою душу (кроме несказанной красоты парка, где с гор мчится навстречу вам водопад, закованный в гранит, бросается под дворец, вылетает оттуда снова, и, когда вы ничего не понимаете, он у ваших ног вновь уходит под землю), меня пленило то, что там не было ни одного человека — ни одиночек, ни экскурсий. Ни надписей. Мы ходили, рвали розы (считается, что роз нет: зима, но какие-то розы этого недопонимают — распускаются и цветут). И лимоны все сняты с деревьев, но все же, если вы хотите, можно сорвать лимон, забытый на ветвях. А левкои, герань, лакфиоли, которые тоже не считаются (они остались от зимы), цветут как сумасшедшие. И миндальные деревья, на которых нет ни листочка, начинают цвести. Розовые цветы на фоне темно-зеленых кипарисов приводят в состояние восторга.
Все было не похоже на то, к чему мы привыкли, — весь быт, условия, ночлег, о котором часто никто не мог заранее сказать, где он будет и будет ли сегодня: высоко в горах, в одинокой хате, на широких лавках и столах, или в роскошном отеле, на пуховиках, на огромной лаковой кровати модерн, где вчера еще ночевали немецкие офицеры, или в штабе на полу, на соломе, где блохи — наши неизменные спутники — чувствуют себя особенно хорошо, или в монастыре XVI века, в белоснежной комнате со сводами, где над кроватью висят распятие и разнообразные римские папы и где монахиня в огромном крахмальном чепце и гофрированном воротнике, гремя ключами, приносит ослепительно белое полотняное белье, или в приемной палатке медсанбата, на пока свободных носилках, которые могут среди ночи понадобиться для раненых, так как бой гремит в четырех километрах, а раненые идут или их везут всю ночь».
***
Мышалета потрясла история по грозу на фронте. Приводить не буду — читайте!
***
О своих гастролях: «Но зато я объездила весь Союз и старалась преодолевать иногда чувство страха и даже трусость. Ведь надо было, например, лететь не только в Астрахань или в Архангельск, а долго-долго добираться до Сахалина, который бывает не только Южный, но и Северный. Умные люди старались избегать подобных маршрутов. Но большинство выполняло их. Ведь все время надо помнить — телевизоров-то еще не было. Да и сегодня людям все-таки нужно живое общение с искусством.
Рояли нередко перевозились на грузовиках из одного помещения в другое: то в театр, то в клуб, то в красный уголок. В соответствии с программой концерта рояль катали то за кулисы, чтобы освободить место для танца, то на передний план для певицы или инструменталиста (скрипка, виолончель). Поверить трудно, что однажды, когда пианист опускался на табурет перед роялем, рояль рухнул — отломилась одна ножка. Это происходило в воинской части, и солдаты подставили вместо задней ножки кусок бревна.
Певец Киричек возил с собой ключ для настройки, в каждом городе фактически настраивал инструмент, чтобы певцы, вынужденные петь на тон выше или на полтора тона ниже, не сорвали себе голос, а инструменталист мог получить нужное ему «ля».
Однажды, проверяя клавиатуру и желая попробовать звук, пианист вдруг обнаружил, что одной педали вообще нет (плохо работали или отказывали они всегда). Артист был в таком ужасе, что начал кричать, как от боли. Все сбежались. Поднялась паника: лазали под пианино, открывали крышку, спрашивали всех — никто ничего не знал, никто не заметил даже, когда и как это случилось. Наконец удалось найти уборщицу, которая сказала:
— Нашла я эту железяку, когда убиралась. Завхозу отдала.
Все-таки нашли завхоза (он жил недалеко), и концерт состоялся.
Ко всем такого рода трудностям и неожиданностям надо было быть готовым всегда. И в подобных случаях тот, кто вел программу, мог как-то спасти положение или еще больше ухудшить его.
Приезжая в город — Свердловск, Куйбышев или Ташкент, — устроители спектакля, готовя спектакль, встречались со знатными людьми этого города — партизанами, депутатами, ударниками, спортсменами — и договаривались об их участии в празднике. Он начинался тем, что машины, в которых сидели лучшие, всем известные люди, под приветственные аплодисменты и крики проезжали вдоль трибун по беговой дорожке, совершая круг почета. Ведущий программу по радио громко объявлял их имена.
Включенные в программу театрализованные фрагменты кинофильмов, исполнявшиеся на арене стадиона участниками этих фильмов, всегда воспринимались с особым волнением.
Когда Григорий Мелехов выезжал на своем коне — Глебов сидел в седле прекрасно и пел, тихо, для себя, старую казачью песню, ехал шагом, задумавшись, с поникшей головой, опустив поводья, — стадион замирал. Абсолютная тишина. И только песня. И вдруг — взрыв снаряда, винтовочная пальба, лошадь шарахается, всадник едва справляется с ней и мчится вперед во весь опор. Постепенно выстрелы смолкают — Григорий ушел от погони. Он сворачивает на середину арены, где стоит казачья хата, и здесь встречается с Аксиньей (Быстрицкая). И они разговаривают, очень тихо. Но зрителям слышно все.
Огромное впечатление производило прощание матери с сыном из кинофильма «Баллада о солдате». Сын уходил на фронт, и они прощались навсегда. Шофер грузовика нетерпеливо сигналил, сын с трудом отрывал руки матери от своей шинели и вскакивал в грузовик. Машина уходила и исчезала в туннеле. Рыдала, упав на дорогу, мать, а вместе с ней плакали на трибунах зрительницы».
***
О Чуковском: «Когда рассказывают или вспоминают о Корнее Ивановиче Чуковском, то получается, что у каждого человека есть свой Чуковский. И такой он для всех разный и разнообразный, и кажется странным, что все вместе это один Корней Чуковский. Многие помнят, когда и как они встретились с ним (например, В. Берестов помнит день и час этого знакомства), а я не могу рассказать о нашей первой встрече с Корнеем Ивановичем, потому что я не помню, чтобы когда-нибудь я была с ним незнакома.
Я тогда работала в Театре Дома печати и свои записи, наблюдения и разговоры с детьми рассказывала только товарищам по театру, за кулисами, и, разумеется, Корнею Ивановичу. Это были мои первые пробы рассказов о детях.
Попытки мои проникнуть в мир психологии ребенка, его интересов, понять его восприятие мира сблизили меня еще больше с Корнеем Ивановичем — детским поэтом. А он возил меня в библиотеки, школы, детские сады, туда, где сам должен был выступать, и я выступала вместе с ним. Он постоянно расспрашивал меня о детях, о моем общении с ними, записывал мои рассказы, удивляясь, почему актрису сатирического театра может интересовать психология ребенка, строй его души, особенности детской речи.
— Вам-то легко с детьми! — говорил Корней Иванович. — Вам-то никогда не будет больше 14 лет. Дети так неожиданно талантливы, что взрослый человек не может понять до конца всего богатства их чувств.
Я объездила весь Союз и хорошо знаю, что такое для детей был Чуковский. И я постоянно думала: как это несправедливо, что дети на Дальнем Востоке, или в Средней Азии, или на самом Севере не могут увидеть своего любимого писателя. И тогда я решила, что необходимо сделать диафильм, который мог бы быть у каждого ребенка, чтобы дети могли когда угодно смотреть на Корнея Ивановича».
***
О Заходере: «Поэт Б. Заходер — мой злейший друг. Этот человек образованный, талантливый, остроумный и умный. А главное, как говорил мне о Заходере Корней Иванович Чуковский, поэт очень значительный и своеобразный. С ним нужно обращаться осторожно: он очень вспыльчив. Я даже удивляюсь, что мы с ним ни разу не поссорились, хотя я иногда в чем-то не была с ним согласна.
Заходер подарил мне книжку «Мери Поппинс» с автографом: «Рине Зеленой от Мери Поппинс, тоже волшебницы».
МОИ СТИХИ
От медведя до блохи —
Всё поместится в стихи.
Маленькие мошки,
Чистые окошки,
Голубые птички,
Валенки и спички…
Захочу — на этой строчке
Помещу четыре бочки.
ГРОЗА
Пришла гроза,
Дрожали ветки,
Звенели стекла, дребезжа,
Белье промокло у соседки
От черезмерного дождя».
***
О детях: « Кем ты хочешь быть? — ожидая привычного: летчиком! милиционером! водолазом! С готовой улыбкой все смотрели на мальчика. Однако ответ этого ребенка поразил меня в самое сердце. Подняв глаза, он сказал задумчиво:
— Знаете, я хотел бы быть двумя маленькими собачками… — И еще прибавил: — Мы бы тогда могли играть друг с другом…
Подумать только, как же был одинок этот любимый ребенок и какое невероятное желание, не доступное пониманию взрослого, могло возникнуть у него» .