Который час?

ЕЛЕНА ГАРРО, МЕКСИКА

– Который час, сеньор Брунье?
В карих глазах Люсии на секунду мелькнул детский удивлённый испуг.
Брунье ждал этот вопрос. Он посмотрел на свои наручные часы и чётко произнёс по слогам, чтобы Люсия хорошо расслышала ответ:
– Девять сорок четыре.
– Ещё три минуты… какой длинный день! Он длился всю жизнь. Подарит ли мне Бог эти три минуты?
Брунье несколько секунд смотрел на неё: она лежала с широко открытыми глазами, словно вглядываясь в этот длинный день, который был её жизнью.
– Бог даст тебе ещё много лет, – сказал Брунье, склонившись над ней и глядя в её карие глаза, теперь похожие на поблёкшие листья, которые холодный ветер в эту минуту уносил далеко, куда-то очень далеко от этой узкой комнаты.
– Кто-то входит в комнату... Любви есть место и в этом мире, и в другом... Который час, сеньор Брунье?
Брунье снова наклонился, чтобы увидеть эти глаза чайного цвета, но они уже потерялись как листья, унесенные ветром.
– Девять сорок семь, сеньора Люсия, – сказал он почтительно, глядя в глаза,
которые словно бросили на тротуар. – Девять сорок семь, – суеверно повторил он, надеясь, что она слышит. Но она, уже независимая от минут, неподвижно лежала на кровати в самом дешёвом номере роскошного отеля.
Брунье взял её за руку, пытаясь нащупать пульс, которого, он знал, уже не было, потом недрогнувшей рукой закрыл ей глаза. Комната была наполнена тяжёлой тишиной, идущей от потолка к полу, от стены к стене. На выцветшем чемодане лежал шарф персикового цвета. Он накрыл им тело, которое едва угадывалось на постели. Русые волосы под шифоном превратились в грязное пятно.
Брунье опустился в кресло и уставился в мерцающее оконное стекло. Снаружи шумные молодые люди садились в автомобили или выходили из них. Сколько лет он, облачённый в эту зелёную с позолоченными позументами униформу стоял у дверей этого отеля? Двадцать три года. Вот так и прошла вся жизнь. Ему казалось, что он распахивал двери только перед криминальными личностями. Банда была бесконечной и бессчётны были звучащие изо дня в день, из года в год «Доброе утро», «Добрый день» и «Добрый вечер». И только сеньора Митр – он запомнил её прекрасно – при входе сказала ему «Который час?» За ней шли два молодых лакея с чемоданами. Ей было около тридцати лет – уже не юная. Однако, проходя мимо него, она посмотрела на него с дерзкой усмешкой. «Так улыбаются не леди, а мальчишки», – подумал Брунье. И в довершение всего эта женщина подмигнула, чем полностью озадачила его. Шею путешественницы обхватывал широкий персикового цвета шифоновый шарф, концы которого взлетали за её спиной словно крылья. Один конец шарфа защемило дверью, и улыбающаяся иностранка отступила назад, почувствовал удушье. Брунье бросился высвободить защемлённый кусок ткани, затем почтительно поклонился путешественнице.
– Большое спасибо! – сказала дама с сильным иностранным акцентом.
Брунье снова поклонился, готовый удалиться. Иностранка заметила его улыбку.
– Как вас зовут?
– Брунье, – ответил он, смущённый неосмотрительностью дамы.
– Который час, сеньор Брунье?
Брунье посмотрел на свои наручные часы.
– Десять минут седьмого, мадам.
– Самолёт из Лондона прибывает в девять сорок семь, верно?
– Скорее всего, – пробормотал швейцар.
– Ещё три часа и тридцать семь минут, – сказала незнакомка трагическим голосом.
Иностранка летящей походкой пересекла вестибюль гостиницы. Её короткое пальто не скрывало длинные стройные ноги, которых, казалось, больше привыкли бегать по полям, а не ходить по залам. Она зарегистрировалась под именем Люсии Митр, взяла ключи от номера и непринужденно объявила:
– Забронируйте номер 410 для сеньора Габриэля Кортина, который прилетает сегодня из Лондона в девять сорок семь вечера.
Номер 410 находился через стенку с её номером 412. Несколько дней сеньора Митр обедала и ужинала у себя. Никто не видел, чтобы она выходила. Комната 410 оставалась пустой. В жизни отеля, полной приходящих и уходящих людей, это незначительное событие осталось незамеченным. Только Брунье внимательно следил за входящими и выходящими, ожидая, как в шарфе персикового цвета снова появится женщина, которая подмигнула ему и спросила время. Он осторожно спросил о ней у горничных и официантов.
– Кто? Эта чокнутая латинка? Она прихорашивается, садится в кресло и спрашивает: «Который час?» – и Мари Клэр, подражая голосу и жестам иностранки, засмеялась.
– Маньячка какая-то! У меня тоже только и делает, что спрашивает время, – вставил Альберт, официант, который носил ей завтраки.
– С ней что-то не так, – задумчиво сказал Брунье.
– Да она просто ждёт не дождётся своего любовника, – со злобным смешком сказала Мэри Клэр.
Брунье слушал чужие секреты и продолжал охранять большую парадную дверь. Прошло два месяца. Тогда руководство отеля поинтересовалось, будет ли сеньора Митр по-прежнему резервировать номер 410.
– Конечно! Сеньор Габриэль Кортина прилетит сегодня в девять сорок семь, – ответила она с апломбом.
– Кажется, она с большим приветом, – сказали в администрации.
– Богатые могут себе такое позволить. Что для неё значат всё остальное, если в её стране сто тысяч лошадей и триста тысяч коров? – отметила мадемуазель Ивонн горьким голосом, оставив счета на несколько минут, чтобы вклиниться в разговор.
– У всех латиносов очень хорошие коровы и очень плохие манеры. У них нет убеждений, зато полно маний, – сказал г-н Гилберт, поворачивая голову над жёстко накрахмаленным воротничком.
Однако у Люсии Митр оказалось не так много коров, и в конце третьего месяца ей нечем стало оплатить последний счёт. Тогда г-н Гилберт поднялся в её комнату. Сеньора Митр открыла дверь, улыбаясь, и предложила сесть.
– Мне жаль, мадам, но... вам нужно выехать из нашего отеля.
– Как выехать? – спросила поражённая дама.
Г-н Гилберт ещё раз заверил, что он очень опечален этим фактом, но сеньора не оплатила за два номера.
– Насколько я понимаю, у мадам нет денег, чтобы оплатить по счетам?
– Денег? Но у меня вообще ничего нет, – сказала леди, откидывая голову назад и от души смеясь.
– Как – ничего? – спросил г-н Гилберт в ужасе.
– Ничего! В прямом смысле этого слова! – заверила она, не переставая смеяться.
Г-н Гилберт смотрел на неё, не понимая, что она говорит. Признание сеньоры было действительно ужасным.
– Неужели вы сомневаетесь в его словах, если он сказал, что прилетит сегодня в девять сорок семь...?
– Да нет, я не сомневаюсь... – озадаченно промямлил г-н Гилберт.
Сеньора Митр некоторое время смотрела на него своими глазами цвета чая. Потом она вдруг занервничала, сжала руки и приблизила своё лицо к лицу Гилберта.
– Который час? – спросила она беспокойно.
– Пять минут четвёртого, – ответил он вопреки желанию.
Дни были теперь очень короткими, и холодная серая тьма пробивалась сквозь окна. Г-н Гилберт включил светильник, и розовый свет осветил бледное лицо Люсии Митр. Трудно было сказать этой улыбающийся и деликатной женщине, что она должна покинуть номер прямо сейчас. Он храбро посмотрел на нее.
– Мадам..!
Она повернулась со своей улыбкой деревенского парня и подмигнула ему.
– Да, сеньор...
– Могли бы дать в залог хоть что-нибудь?
– Как – в залог? – удивлённо спросила она, закидывая ногу на ногу.
– Да, что-нибудь ценное, – нетерпеливо сказал мистер Гилберт. Почему именно ему нужно приходить и говорить всякую чушь?
Люсия Митр положила локти на колени, уткнулась лицом в ладони и уставилась на него, как будто не понимая, о чем он спрашивает. Гилберт молчал. Ему и в голову не приходило говорить ещё что-то.
– Ах, ценное? – повторила Люсия словно для себя. Она прикрыла глаза и снова скрестила ноги. Внезапно она положила руки на затылок и решительно сняла жемчужное ожерелье в несколько нитей.
– Это подойдёт? – спросила она. Мистер Гилберт уже со своего места видел, как жемчужины светятся изнутри, и, казалось, успокоился.
– Оно очень дорогие ... Как я просила купить его. Никто не знает, какому богу будет молиться. Знал бы Игнасио... – добавила она вполголоса.
Г-н Гилберт не знал, что и подумать. Люсия протянула ему ожерелье широким жестом.
– Игнасио – мой муж, – пояснила она.
– Ваш... муж? - спросил Гилберт, принимая драгоценности.
– Да, мой муж ...
Люсия Митр смотрела в пустоту, как будто слово «муж» перенесло её в полый мир.
– Это очень запутанная история. А запутанности всегда неприятны, сеньор...?
– Гилберт, – ответил он почти механически.
– Гилберт, – завершила она укороченную фразу.
Слова Люсии звучали как-то нереально в этой комнате с розовым светом. Голос был медленным, и казалось, что он не адресован никому. Негромкие слова слабо взлетали в воздух и бесшумно падали на ковёр. Люсия посмотрела на Гилберта, чтобы не забыть, что хочет сказать.
– Теперь вы понимаете, почему Габриэль Кортина прилетит сегодня вечером в девять сорок семь?
Гилберт промолчал и убрал ожерелье, чтобы потом спокойно изучить его.
Сотрудники отеля перешёптывались: «Сеньора Митр отдала сказочное жемчужное ожерелье, чтобы остаться и ждать своего любовника». Слухи эти дошли и до Брунье.
Прошло пять месяцев с того дня, когда Люсия Митр подмигнула ему, и Брунье, хотя с тех пор ни разу не видел её, не забывал о ней. Он каждую минуту ждал появления длинного летящего шарфа и дружелюбной улыбки. Номер 410 постоянно был занят бесконечными путешественниками, которые направлялись в горы Австрии или в солнечные Испанию и Португалию, а Люсия Митр по-прежнему оставалась невидимой в комнате 412. Брунье тревожился. Он знал, что рано или поздно одна за другой закончатся жемчужины, и тогда леди придётся уйти на улицу. Эта мысль мучила его.
– Мисс Ивонн, сколько жемчужин осталось у мадам Митр? – спросил он как-то, боясь ответа.
– Двадцать две, – ответила Ивонн.
– А потом?
– А потом – вон! – ответила Ивонн, щёлкнув пальцами.
– Надо бы поговорить с ней, – задумчиво сказал Брунье.
– Она не будет никого слушать. Она ждёт своего любовника, который не приедет, – убеждённо заявила Ивонн.
– То, что она делает, – это ребячество, – удручённо сказал Брунье.
В воскресенье после обеда он отправился в комнату 412, прекрасно понимая, что ему нужно выполнить важную миссию и что он не должен потерпеть неудачу. Прежде чем позвонить, он пригладил волосы. Люсия Митр открыла дверь, посмотрела на него с улыбкой, пригласила войти и широким и весёлым жестом предложила сесть на диван.
– У неё действительно хорошие манеры. Только она не слушала меня. Единственное, мне удалось убедить её переехать в 101 номер. Теперь она на одну жемчужину сможет жить два дня. Завтра я отнесу её чемоданы, – комментировал позже Брунье.
– Эта история начинает меня нервировать, – сказал Альберт.
– А этот Габриэль, где он? – спросила Мэри Клэр в раздражении.
– Скорее всего, его не существует. Скорее всего, она придумала его, – сказал Маурисио, один из лифтёров.
– Вполне возможно. Иначе он уже давно подал бы признаки жизни, - согласилась Мари Клэр.
Ивонн, выслушав версию Маурисио, перехватила мистера Брунье в гардеробе и решила поделиться ею со старым швейцаром, который, казалось, сильно заинтересован иностранкой.
– Между прочим, Брунье, она ни разу не получила ни одного письма.
– А она спрашивает про письма? – задумчиво спросил Брунье.
– Ни разу. Она спрашивает только время. Говорит, что её часы идут очень медленно, – взахлёб рассказывала Ивонн.
– Но ведь он должен же был жить где-то раньше. Не говорите мне, что он упадёт с неба в центр Парижа!
Вот уже много дней Люсия Митр жила в номере 101. Её видели только слуги. Она по-прежнему обедала и ужинала в своей комнате и ни с кем не разговаривала. Потом г-н Гилберт снова снова пришёл к ней с просьбой покинуть отель. Но Люсия, улыбаясь, порылась в своей шкатулке с драгоценностями, достала бриллиантовые серьги и отдала их визитёру.
Брунье отправился в номер 101. Он хотел убедить миссис Митр переехать в более дешёвый отель. Тогда её бриллианты поддержат её в течение многих дней.
– Многих дней…? А если сегодня в девять сорок семь прилетит Габриэль? Почему вы все так спешите...? Вы никогда не видели, чтобы кто-нибудь ждал своего любовника целыми днями?
– Да... один раз, – сказал Брунье.
– Ну, так в чём дело...? Который час? – спросила она.
– Половина двенадцатого, – ответил Брунье, с отчаянием глядя на неё.
– Ну так вот, через девять часов и семнадцать минут прилетит Габриэль ...
Люсия склонила голову – она выглядела усталой. Потом посмотрела на кончики ног, поправила складки своей персиковой шелковой юбки и слегка улыбнулась швейцару. Он был смущён. Ничего из того, что он мог привести в качестве аргумента, не имело для неё значения, потому что Люсия Митр мотыльком летала вокруг огня, который пламенел прямо в комнате – невидимый, но ослепивший её.
– Увы, сеньор Брунье, время превратилось в камень... каждая проходящая минута огромна, как громадный утёс. Сколько было построено новых городов,  которые процветают, приходят в упадок и исчезают... Проходят чередою города и минуты, но когда пройдут эти каменные минуты и разрушатся каменные огромные города, наступит минута, которую я так долго жду – девять сорок семь. И когда часы ударят это время, возникнет город звонких птиц из этих развалин минут и скал...
– Да, мадам, – уважительно сказал Брунье.
– Я очень устала... очень устала... из-за этих камней, – добавила Люсия, глядя уставшим взглядом на швейцара. Затем, словно делая усилие, она подмигнула ему и улыбнулась своей широкой мальчишеской улыбкой. Брунье хотел улыбнуться в ответ, но необъяснимая печаль парализовала его.
– В детстве, сеньор Брунье, время текло, как музыка флейт. Тогда я только играла, а не ждала. Если бы я играла взрослой, то превратилась бы в камни внутри часов. В то время любовь была за стенами моего дома, ожидая меня, как жаркий золотой костёр, и когда мой отец распахнул передо мной ворота и сказал: «Выходи, Люсия!», я побежала к огню: у меня дар быть саламандрой.
Брунье понимал, что сеньора Люсия находится во власти каких-то чар. Но кто это сделал и зачем?
– А вас, г-н Брунье, сколько было саламандр? – с интересом спросила Люсия, как будто вдруг вспомнила, что ей следует говорить и о собеседнике, а не только о себе.
– Два, но это были настоящие саламандры, они не сгорели в огне, – ответил Брунье.
После визита швейцара Митр вообще перестала подавать признаки жизни. Она никогда не звонила в звонок и ничего не просила. В результате ей носили почти пустые подносы.
Гилберт навещал её время от времени и одно за другим забирал её украшения. Его беспокоило, что она никогда не выходит из одного из самых дешёвых номеров отеля. Прошла весна с её снежными хлопьями, укрывающими каштаны; лето перелисталось в жёлтую осень, снова наступила зима с её дымящимися чайниками, а Люсия Митр, заточённая в своей комнате, по-прежнему спрашивала, который час.
Гилберт был в курсе этого.
– Мадам, почему бы вам не написать своему мужу?
– Моему мужу?... Зачем?
–  Чтобы он сделал что-то для мадам... чтобы забрал её. Мексиканский сеньор всегда и во всём кабальеро.
– Ах да, он лучший из мужчин. Я всегда буду благодарна ему, сеньор Гилберт. Если бы вы знали... мы прожили в браке восемь лет... Никогда не забуду эти ночи, проведённые в огромной комнате его дома. Моя свекровь услышала, что я плачу, и пришла, укутанная в японское кимоно...
Люсия Митр замолчала, как будто услышала шаги той женщины, которую она назвала впервые. Гилберт посмотрел на дверь, и ему показалось, что кто-то в восточном одеянии бесшумно вошёл в комнату. Люсия закрыла лицо руками и начала всхлипывать. Гилберт встал.
– Мадам! Пожалуйста...
– Комната была огромной, полной зеркал, и мне было очень одиноко. Это злило мою свекровь... Я вас не рассердила, сеньор Гилберт?
– Нет, нет, всё нормально, – ответил Гилберт, краснея.
– Я видела Игнасио только в столовой. В тот день, когда он написал мне письмо, я очень удивилась, потому что он мог сказать мне обо всём за обедом. Потом уж я поняла, что это лучший способ сказать мне что-то столь деликатное. Хотите прочитать?
Гилберт не знал, что сказать. Сеньора Митр быстро встала и заглянула в свой чемоданчик, чтобы найти маленький, очень ароматный деревянный сундук. Открыв его, он с восторгом вдохнула аромат и воскликнула:
– Я покупала его в Олинала!(1)
Она достала письмо и несколько раз перечитала, а затем, улыбаясь, протянула его Гилберту тем же широким жестом, которым она протягивала жемчуг и бриллианты.
–  Пожалуйста, прочитайте это!
Г-н Гилберт пробежался глазами по письму. Оно было на испанском, ему удалось только расшифровать подпись «Игнасио». Он покачал головой, словно понял содержание этого письма, осторожно сложил его и хотел спрятать, как жемчужины, чтобы потом кто-нибудь перевёл. Но Люсия Митр протянула руку, и у него не оставалось, как отдать письмо.
– Видите? – просто сказала она. Затем встала, взяла спички и подожгла бумагу. Гилберт не мог удержаться от жеста, словно хотел перехватить письмо, а оно извивалось в огне, пока оно не превратилось в маленький чёрный комочек, который рассыпался в прах.
– Теперь оно без надобности, не так ли? – спросила она, сама изумлённая.
– Да, – разочарованно сказал Гилберт. Он был уверен, что в письме содержится тайна Люсии Митр.
– Который час? Как долго до девяти сорока семи?
– Четыре часа двадцать три минуты, – меланхолически ответил Гилберт.
– Четыре часа!..
– Почему бы вам до девяти не прогуляться по Парижу? Если бы вы видели, как хорошо сейчас на набережной, полной нарядных людей...
– Прогуляться?.. Нет, не могу. Мне надо привести себя в порядок... Я так волнуюсь, – сказала она, и страдание пробежало по её лицу.
Мистер Гилберт посмотрел на её впалые щеки и тонкие дрожащие руки.
– Вы очень красивы, мадам Митр, – сказал он, убеждённый, что трагедия красит своих персонажей. Свет, окружавший эту женщину, словно питался от неё: она вся сгорала в невидимом, светящемся пламени. У него мелькнула мысль, что очень скоро он больше её не увидит. Он любовался её обугленными костями, острыми скулами и полупрозрачными пальцами. Когда, как и почему она вошла в это прекрасное самоубийственное измерение? Он чувствовал себя грубым мужланом рядом с этой одетой в персиковые тона дамой, которая с каждым днём всё больше и больше превращалась в непостижимую для его понимания  раскалённую материю.
– После этого письма я больше не могла оставаться в доме Игнасио... Помню этот ужин, и как шёлк на стенах столовой бликовал крошечными огоньками, и цветы на столе пахли свежестью, которая бывает только в саду. Когда я увидела руки Игнасио и Эмилии на скатерти, ласкают друг друга, они показались мне руками неизвестных персонажей. В этот момент я переехала в другой особняк, хотя, видимо, продолжала ночевать в доме Игнасио. По вечерам, после визита моей свекрови, приходил Габриэль... Вы знаете, какая Мексика? Так вот, Габриэль – он похож на Мексику, полную гор и бескрайних равнин... Там всегда светит солнце, а деревья не меняют листву – они всегда зелёные...
Люсия Митр продолжала искать это солнце, сверкающее на верхушках деревьев её страны, когда Гилберт вышел, оставив её наедине с призраками.
– Муж и любовник изменили ей, – сказал он вслух, войдя в свой кабинет, и почувствовал огромную ответственность за судьбу этой женщины. В течение двух месяцев, что она все еще жила в отеле, Гилберт отказывался говорит о ней.
– Пожалуйста! Не надо о мадам Митр... Меня в дрожь бросает...
И вот теперь Люсия Митр лежит, накрытая персиковым шифоновым шарфом. Древний рыцарский гнев охватил Брунье.
– Бедная девочка, – сказал он, думая о Габриэле. – Бедная девочка! – повторил он, вспомнив Игнасио. Надо было рассказать Гилберту о случившемся.
Старинные кушетки и стулья, обитые пастельными шелками, зеркала, букеты полевых цветов и ковры медового цвета, казалось, вели в прямо в центр тёплого золота. Он смотрел, как пары отражаются в зеркалах, невесомо скользят по невидимым и ароматным тропам, ища любовь, которая, возможно, продлится всего несколько часов. Они были похожи на прекрасных тигров, вынюхивающих запутанные повороты, и у него мелькнула мысль, что некоторые из этих мимолётных персонажей будут точно так же, как Люсия, прикованы к ненаступающей минуте.
Брунье подошёл к Гилберту, который стоял, раскрасневшийся, одетый в свой безупречный фрак, и улыбался одной из пар. Брунье подождал несколько минут.
– Мадам Люсия только что умерла, – сказал он, не выдавая своих чувств. 
– Что? – спросил Гилберт, приняв самое бесстрастное выражение лица, которое только смог изобразить.
– Мадам Люсия Митр только что умерла, – повторил Брунье, не меняя голоса.
– Какое несчастье, – сказал мистер Гилберт негромко. Затем с улыбкой повернулся к клиенту, который спрашивал, где бар.
– Я позвоню в полицию. Надо сделать всё, чтобы постояльцы не узнали о случившемся.
– Она умерла ровно девять в сорок семь, – Брунье попытался придать голосу естественность.
Гилберт собрался что-то сказать, но его отвлёк подошедший молодой человек с лучезарным улыбающимся лицом и с ракеткой в руке. Игривым голосом он объяснил, что в течение одиннадцати месяцев для него был зарезервирован номер 410. Правда, он не знает, на чьё имя зарезервирован: на имя Люсии Митр или на его – Габриэля Кортина.
– Впрочем, это одно и то же, – добавил он, улыбаясь.
Потрясённый Гилберт не знал, что сказать. Он заглянул в регистрационную книгу и увидел, что комната 410 пуста. Молча он взял ключ и передал его молодому человеку, который рассеянно постукивал по столу краешком ракетки.
Гилберт и Брунье, потеряв дар речи, смотрели, как Габриэль Кортина идёт к лифтам, поигрывая ключом и не обращая внимания на их скорбные лица. Его фланелевые брюки и спортивная куртка придали ему мальчишескую и в то же время американскую элегантность.
Двое мужчин с тревогой посмотрели друг на друга. Немного подумав, они решили, что, когда приедет полиция, они все вместе объяснят новоприбывшему о случившемся.
– Это катастрофа!
– Это полная катастрофа!
В половине одиннадцатого ночи трое мужчин в штатском в сопровождении Брунье и Гилберта пересекли вестибюль гостиницы. Пятеро мужчин сначала направились в номер 410, чтобы сообщить Габриэлю Кортина о том, что произошло. Они негромко постучали в дверь, потом ещё и ещё раз. Видя, что им никто не отвечает, решили открыть дверь ключом-отмычкой.
Комната была пуста и нетронута. Брунье и Гилберт с удивлением посмотрели друг на друга, но вспомнили, что у клиента, кроме ракетки, ничего с собой не было. Они безуспешно искали ракетку, затем позвали слуг. Но никто из них не видел улыбчивого молодого человека с ракеткой в руке. Трое полицейских обыскали ванную, туалет и даже шкафы. Везде царил полный порядок: ни одна дверь даже не открывалась.
Недоумевая, они спустились на ресепшн, однако никто из сотрудников, даже Ивонн, не помнили прибытие такого человека. Ключ от номера 410 висел на стене.
Гилберт и Брунье горячо доказывали собравшимся, что своими глазами видели Габриэля Кортина в отеле. Полиция приказала провести поиски улыбчивого молодого человека, владельца ракетки, но его не было в отеле ни в одном из номеров. Он исчез без следа. После долгих дискуссий все решили, что Брунье и Гилберт стали жертвами галлюцинаций.
– Просто так хотелось, чтобы это произошло, - согласился Гилберт, побеждённый и меланхоличный.
– Да, мы хотели, чтобы это произошло, потому что оба её любили, – признался Брунье.
Трое полицейских были растроганы произошедшим. Один из них был из Бретани, и он сообщил, что подобные вещи случаются и в их краях.
Пятеро мужчин угрюмо направились в комнату Люсии Митр, чтобы доделать свою печальную обязанность. Войдя в комнату, полицейские сняли шляпы и почтительно поклонились телу леди.
Брунье торжественно указал на подножие кровати.
– Вот она! – сказал он почти безмолвно.
Все увидели белую спортивную ракетку, небрежно прислонённую к кровати Люсии Митр. Они снова начали искать молодого человека, но их поиски не увенчались успехом, поскольку улыбающийся клиент, загоревший под американским солнцем, никогда не появлялся в отеле del Principe.
Гилберт в последний раз склонился над лицом леди. Но она тоже навсегда покинула отель, потому что от Люсии Митр на её лице не осталось ничего.

1.Посёлок в мексиканском штате Гереро


Перевод с испанского Шахризы Богатырёвой