Эхо первой любви
Сколько лет прошло, а этот февральский день почему-то всё перед глазами. Помню каждую его минуту.
Мы с Галиной, два студента «универа», оказались в полнейшем шоке. В узком, тёмном коридоре я поймал её под руки и буквально вынес на морозный, струящийся привокзальной завесой воздух. Февральское солнце тут же ослепило нас. С крыш хрущёвок начинала звенеть капель. Тем нелепее, страшнее казалось происходящее. Жуткие лабиринты морга. Опознание моего друга. На автомате я завёл Галю в ближайшее кафе, машинально взял на стойке графин водки, сок, салаты. Она сидела напротив меня – окаменевшая от ужаса, но прекрасная. Тёмные кудряшки прикрывали её большие серые глаза, на розовых щёчках затихли ямочки.
- Зачем же он на электричке поехал в Рагулино? Паша, что он там забыл? – вопрошала она тогда с надрывом.
- Успокойся, Галчонок, выпей.
- Не хочу я.
- Надо помянуть товарища.
- Ты живёшь с ним в общаге, в одной комнате, вернее – жил. Ты всё знаешь про него.
Я выпил залпом рюмку водки, а за ней – вторую. Потеплел, затараторил:
- Ваня был скрытным малым. Думаю, всё дело в его курсовике. Это надо ж было выбрать такую тему: «Куда пропала сокская птицефабрика?».
- И куда же она пропала?
- Ваня вёл расследование. Всех хотел удивить, восхитить. И прежде всего – тебя.
- Меня? – удивилась Галя.
- А то ты не знаешь. Он же бредил тобой.
- А при чём здесь Рагулино?
- Там живёт бывший директор сокской птицефабрики. Ваня ехал к нему на встречу и не доехал. Его выбросили как щенка из электрички…
- Хулиганы, может быть? – предположила девушка.
Я ещё махнул в себя рюмашку.
- Ты решил напиться?
- Нет! В общем, он перешел дорогу очень серьезным людям, понимаешь? Я предупреждал его: не лезь, смени ты тему курсача.
- Значит, Ваня герой?
- Это глупость – плевать против ветра! В этой стране ничего не изменишь. Город теперь завален московскими окорочками. Ясно, куда ведёт след?
Галя, мило морщась, выпила свою порцию водки, закашлялась. Посетители кафе обернулись на нас.
- Галя, запей.
Вместо ответа она плеснула себе ещё алкоголя, обмякла, заплакала.
- Значит, он любил меня.
- Не то слово!
Она уткнулась мне в плечо.
- Ничего не побоялся, поехал. А ты? Что можешь ты, Пастухов? Всё ловчишь и скользишь по жизни. Всех подруг моих оприходовал, бычок. Всех, кроме меня. Меня ты не получишь никогда. Ты понял?
- Галя, успокойся, понял.
- Я закончу его тему, его курсовик. Я поеду в Рагулино прямо сейчас.
- Поезжай! На электричке! На платформе тебя тут же арестует полиция. Ты явно «под шафе».
- Какой же ты трус, Пастухов. Был один настоящий мужчина на курсе – Ваня Костерков и того угробили.
Её слова подхлестнули меня.
- Едем на такси, в Рагулино! Я вызову такси.
- Поехали.
И тут Галину затрясло. Вмиг она побледнела, вцепилась в меня – её покидало сознание. Я засуетился, вызвал «скорую». А дальше всё происходило как в тумане - и со мной. Закрутилось, завертелось. Я и сам уже будто летел с огромной скоростью в космическую воронку…
Очнулся я в больничном коридоре. Моя допотопная железная кровать стояла у окна, стёкла которого дребезжали от проносившихся мимо машин.
- Отравление у тебя, молодой человек! Хватанул палёной водки, - сказал мне рыжий, дородный доктор. – А подружка твоя в реанимации, еле спасли красавицу.
Через двое суток мне удалось подняться и увидеть Галю. Ослабевшая от процедур и уколов, она лежала в крохотной, душной палате. Спала. Не сдержавшись, я стал целовать её лицо и руки.
- Это что такое, Пастухов? – услышал я. – Воспользовался?
Она слабо улыбнулась.
- Я люблю тебя, - впервые в жизни произнёс я.
- Ты никого не любишь, Пастухов.
Я дежурил около Галины всю неделю, пока не появились её родители, нефтяники из Тюмени. Шебутные, хмельные и крикливые, они забрали дочь с собой в Сибирь. Украли мою первую любовь. Я писал ей потом письма, посылал открытки, телеграммы. Потом искал и в паутине интернета. Но тщетно!..
Галенька, отзовись!
В жизни всё суета, иллюзия, кроме первой любви!