Прощенное воскресение. Служба в преддверии великого поста. Мы всегда совмещали литургию с вечерней, так называемого «Чина прощения». Менялись церковные облачения, «Голгофа» с распятием ставилась в центр храма, перед алтарём, пелись великопостные мотивы, читалась молитва Ефрема Сирина. В конце я говорил проповедь, и все присутствующие просили друг в друга прощение. Незнакомые люди, к нам редко заходили, так что все знаемые друг друга, прощение просили, зная за что, ну или просто так, потому что так полагается. Это выглядело особенно трогательно. Все мы не без греха и извиняемся один перед другим, не потому что виноваты, а чтоб саму причину обиды зарубить в корне. На душе сразу становится легко, радостно.
После отпуста прихожане подходили к кресту, просили благословения на пост и просили прощения лично. Самой последней подошла Инта. Я и не заметил её на литургии. Она, оказывается, простояла всю службу в тёмном закоулке, за колонной, возле лестницы ведущей на верхний хор. Женщина наспех перекрестилась, поцеловала напрестольный крест и слегка поклонившись отошла к панихидному столу, застыв в ожидании.
— У вас ко мне дело? – спросил я, когда разоблачившись, вышел из алтаря и застал Инту всё так же стоявшую у панихидного стола.
Та ответила не сразу. Она слегка пожала одним плечом, наклонила вниз голову, наконец проговорив:
— Просто, в храме чуток постоять решила. Автобус в Покровское, только вечером, электричка ещё не скоро, так что времени много, его нужно куда-то деть. А вы уходите уже? Может нужно в храме прибраться, я готова.
— Спасибо, за ваш энтузиазм. Было бы здорово. Но, у меня там дочь дома одна, ещё не поднималась, наверняка. Надо обед приготовить.
— А, ну конечно, — лицо Инты, вмиг сникло, хотя она пыталась этого особо не показывать.
— Послушайте, — неожиданно для себя, сказал я, глядя как женщина уныло поплелась к выходу, — а может зайдёмте ко мне, я не далеко живу. Пообедаем, чай попьём с блинами. Вам, наверное, в Большой город. Электрички сейчас ходят очень редко. Следующая только в часов пять.
Инта, словно ждала этого предложения, сразу остановилась и играя яркой улыбкой, на светлом лице, ответила:
— Было бы здорово. Сто лет не ела блинов.
— Ай, — отмахнулся я, чувствуя, как краснею, — там блины, одно название. Они никогда у меня не выходили.
— Понятно… У вас мука, сахар, молоко есть?
— Найдём. Но, давайте обойдёмся. А то получается, пригласил в гости, ещё и куховарить заставил.
— Получается, получается, ничего не поделаешь. Мне вовсе не трудно. Сегодня последний день масленицы, как же без блинов.
Шли молча. Я старался не смотреть даже в сторону Инты и всё время задавал, в уме, один и тот же вопрос: «Откуда это чудо, что от неё ожидать? А может, это милость Божья, помощь в нелёгкой ситуации?» Последняя мысль выглядела как-то криво и заставляла насторожиться. Напридумую сейчас себе всякого…
— Доброго здоровьечка, отец Павел! – это снова Василий, бывший местный священник, отказавшийся от служения, в силу веских аргументов, как он любит выражаться.
Вася, неспешно вышел со своего двора, разминая в пальцах дешёвую сигарету. Подойдя ближе, он сунул её в зубы и тут же прикурил.
— Сегодня прощенное воскресенье, — сказал он, выпуская в сторону, клубы едкого дыма.
— Вестимо. Служба только закончилась.
— Ну да, ну да.
— У тебя ко мне всё? А то мне некогда, — сказал я, собираясь уходить.
Инта прошла чуть вперёд, и застыла в ожидании.
— С этого всё и начинается, — крякнул Вася, опять затянувшись табачным дымом.
— Ты о чём?
Тот слегка, незаметно, указал кивком головы, на скучавшую чуть поодаль женщину.
— По себе судишь? – я вдруг почувствовал лёгкое раздражение.
— По себе, не по себе, главное, ты понимаешь, отец Павел, что я имею ввиду.
— Счастливо оставаться, — буркнул я, уходя прочь, хотя в душе слова Василия, будто укор, пронзили самое сердце, даже настроение немного испортилось.
— Кто это? – несмело спросила Инта, когда я поравнялся с ней.
— Никто, — с долей раздражения, ответил я. — Во всех смыслах этого слова.
И после сказанного, почувствовал, как всё тело обдало жаром. Вот так-так. Идёт поп из литургии, в прощенное воскресение. Хотя бы уже промолчал, что ли. Вспоминая рассказы прихожан, об Васе, со стыдом осознал, я и в подмётки ему сейчас не гожусь. Происшедшее с ним, не моего ума дело, а я гнусный человечишка, если только позволил думать подобным способом, не то что выразить своё никчёмное мнение. Не приятно, каждый раз, открывать в себе такие мерзкие качества. Ничего не поделаешь, они есть, и с ними нужно, что-то делать.
Хильда уже проснулась и сидела на диванчике, в гостиной, которая служила теперь и моей личной комнатой и слушала плеер. Гостей она, само-собой не ожидала, посему до сих пор пребывала в одной ночной рубашке, не умытая, с распатланными волосами. Когда я вошёл в дом, а следом за мной, словно здесь не впервые, проследовала хозяйской походкой Инта, Хильда, буквально, раскрыла рот от изумления.
— Привет, — поздоровалась с Хильдой незнакомка, и сразу же обратилась ко мне: — Где у вас фартук?
— Чего? — это слово вырвалось само-собой, я не отрывал взгляда от ошарашенной дочери.
— Блины печь будем? — Инта, казалось, вовсе не робела.
Я утвердительно закивал головой и отправился в кухоньку. Инта, как привязанная, последовала за мной.
Прозябая холостяцкой жизнью, я и забыл, как может быстро ладиться дело в руках умелой хозяйки. Инта мигом всколотила тесто на блины, разогрела сковороду, и я мог лишь наблюдать, как миска наполняется аккуратными, поджаристыми блинами.
— Готовьте стол, сейчас обедать будем, — проговорила, улыбаясь женщина, заливая сковородку тестом.
Когда я вошёл в дом, Хильда продолжала таращиться на меня и её взгляд требовал объяснений.
— Это та самая женщина, помнишь, я рассказывал тебе? Та, которая помогла с уборкой в храме, — проговорил я, почему-то пряча глаза.
— Ну-ну, — во взгляде Хильды, казалось, сплелось любопытство и осуждение, но она больше не проронила ни слова, просто резко поднялась с дивана и отправилась в свою комнату, приводить себя в порядок.
Через минут пятнадцать, блины были готовы. Они стопочкой лежали на широкой тарелке, испуская еле заметный дым и сногсшибательный запах. Особенно, это чувствовал я, пол дня не евший. Пока Хильда собиралась, валандаясь в своей комнате, Инта схватила веник и пыталась заняться уборкой. Только я её остановил, это казалось уже слишком. За столом, Хильда спросила у незнакомки, привередливо и нарочно коверкая блин вилкой:
— Можно спросить?
— Да, — улыбнулась та, но во взгляде проскользнула некая настороженность.
— Вы папина прихожанка?
Инта на миг задумалась, пожав плечами ответила:
— Посмотрим. Как обстоятельства сложатся.
— Какие обстоятельства?
— Хильда! – насупил брови я. — Что за вопросы?
— Нет-нет, ничего страшного, — заулыбалась Инта, но на лице отобразилось волнение. — Просто у меня сейчас небольшие трудности… Личного характера. В таких случаях, чаще всего обращаются в церковь.
— А вы откуда? – не унималась Хильда.
— Не местная, — нехотя ответила женщина, отхлебнув из чашки чай.
— Хм, — отвернула в сторону голову Хильда, — а что ближе церкви, решать проблемы личного характера не нашлось?
— Да что ж это такое?! – опять вспылил я, ударив слегка ладонью по столу, но так, что практически все приборы на нём чуть подпрыгнули, а чай закачался в чашках.
— Всё правильно, — лицо Инты озарила горестная улыбка. — Припёрлась в дом, как леший в слякотную погоду. Надо было идти себе на вокзал. Папа твой пообедать пригласил… Вот, пообедала.
Женщина резко поднялась с места и опрометью бросилась к выходу. В таких случаях, обычно догоняют, просят прощения там, и всё такое. А я сидел как пень, не отводя сурового взгляда от надувшейся, как пузырь дочери и не знал, чего предпринять. Догнал я Инту в проулке. Пытался что-то мямлить, извиняться, но она, казалось, вовсе и не обижается, потому что и не за что.
— Мне правда пора, вспомнила вот, ещё в аптеку нужно забежать, лекарства купить. Они не везде есть. Если чего, придётся искать по всем аптекам.
— Неловко получилось.
— Да бросьте вы, не придавайте значения, обычным пустякам. Нервов не хватит на всё реагировать. До свидания, пойду я. Может удастся попутку поймать.
— Вы приходите в храм…
— Обязательно, — Инта расцвела красивой улыбкой и махнув на прощание рукой, развернулась на одной ноге, пошагала широкой походкой в направлении трассы, вынимая, на ходу, мобильный телефон.
Когда я вернулся, Хильда снова сидела на диване, обхватив руками ноги. Она не отрывала глаз со стены, словно на ней расцвели невиданные цветы. Я молча прошёл в комнату и присел на лежанке, где, пригревшись, урчал довольный котёнок.
— Утешил расстроенную девочку? – покосившись в мою сторону, спросила Хильда.
Я ничего не ответил, лишь слегка натянул улыбкой губы. Заметив это, дочь вскочила с места, спросив:
— Пап, а она вообще кто? И чего она здесь хозяйничать удумала?!
— Да обычный человек.
— Обычный?
— Ну… Ну, не совсем обычный. Просто, всё так равнодушно в нас в храме, а она…
Лицо Хильды неожиданно переменилось и в глазах сверкнули искорки участия и той искренней любви, которую способен излучать лишь родной, любимый человек. Больше не говоря ни слова, девочка принялась убирать со стола, встряхнула скатерть и кое-как подмела пол, чего раньше никогда не делала. Я смотрел на неё и в душе умилялся, от незримой, необъяснимой радости, так внезапно вспыхнувшей, казалось, в самой глубине сердца.
Продолжение будет...