"Мир плохо устроен, и поэтому ему нужны художники",- так в одном интервью Андрей Тарковский кратко объяснил, про что его "Андрей Рублёв".
Услышала и не удивилась, да, искусство - это санаторий для души. В советской молодости, до крещения, одно время я жила в центре Минска рядом с Оперным театром, а потом в Питере на берегу Фонтанки снимала комнату примерно на равном расстоянии от Александринки и Большого с Малым драматических театров, и минский Оперный, БДТ и Малый драматический очень любила. Время идёт, а некоторые впечатления так впечатались, что не изгладить.
В Оперном меня поразил голос Елены Образцовой, она приезжала спеть в "Дон Жуане" Моцарта, и поразительно, насколько её голос был сильней, чем у партнёров. Моцарт и сам по себе хорош, а уж с Образцовой...
А из балетов помню "Щелкунчика". Театр и сцена огромные, и сценография была дивная: ёлка под потолок, волшебство, праздник...
Недорогие билеты не проблема была достать, и я часто туда ходила в десятом классе, то прямо в школьной форме, то в джинсах, не было никаких особых театральных нарядов.
До театра было три квартала, и идти домой после спектакля пустынными ночными улицами было чудесно, звучала ещё в ушах музыка, и хрустальныё звёзды висели над головой как люстра.
Не знаю, что было бы, поселись я в Питере рядом с Мариинкой, но вышло как вышло.
БДТ времён Георгия Товстоногова - это была питерская мекка, за билетами на лучшие спектакли стояли всю ночь, а если не доставалось, пытались проникнуть не мытьём так катаньем.
На "Историю лошади", помню, так и не достала я билет и пролезла на галёрку без оного. Холстомер - Евгений Лебедев, Вязопуриха - Валентина Ковель, князь - Олег Басилашвили. Изумительный был спектакль, но, спроси, о чём - не скажу.
У Толстого-то понятно, про что, а вот про что получалось на сцене - трудно было сказать за всем этим внешним театральным блеском. Явно не про то, о чём у Толстого, когда лошадь играет человек, спектакль получается про людей, что простецы Холстомер с Вязопурихой - лучше князя. Для Толстого это была фронда, а сто лет спустя, в конце XX века, как-то иначе уже звучало, не столько про лошадей и простецов как таковых, скорей про то, что красивая жизнь для всех - соблазн.
Не так поразили меня "Холстомер", или "Пиквикский клуб" с "Дядей Ваней" с тем же Басилашвили, или "Последний срок" с Зинаидой Шарко, или "Ханума" с Николаем Трофимовым, как два спектакля с Валерием Ивченко: "На всякого мудреца довольно простоты" и "Смерть Тарелкина".
Особенно "Смерть Тарелкина". Дело на третьем курсе было, это середина XIX века по университетской программе по русской литературе, все пьесы Сухово-Кобылина я как раз добросовестно прочитала и представить себе не могла, что из них можно сделать такую бомбу!
Это было просто чудо какое-то, "сотворение мира". В минском оперном шёл такой балет на музыку Глебова, балет и балет, а вот тут из ничего, как мне показалось, вышло нечто, чему название трудно было подобрать.
Позже я узнала слово "гиньоль", а тогда у меня и слов-то не было, чтобы описать свои впечатления. Называлось действо на сцене "опера-фарс", сейчас бы написали "мюзикл".
У Товстоногова было много ярких музыкальных спектаклей, но "Смерть Тарелкина" (либретто Вячеслава Вербина/Дреера, музыка Александра Колкера) - и на их фоне выделялась тем, что вот именно впечатывались сами собой в память слова, музыка, образы.
Тридцать пять лет прошло, а словно вчера слышала срывающийся в фальцет баритон Ивченко - Тарелкина: - Я умру, чтобы жить...
Или дрожащее лирическое сопрано Мавруши (Ирины Комаровой), фальшиво голосящей над фальшивым покойником:
Так и помер в бедности, в бездетности,
Ни минутки не повременил
Хоронить-то ни полушки нетути,
Как воняет, чуете, прогнил...
Бас Варравин (Михаил Волков) читает речитативом записку Тарелкина к Маврушке:
Моя сдобная булка...Хочу,
В нетерпении сердце чадит,
Приходи ровно в девять, хочу,
Кусаю за щёчку. Кандид.
В пьесе Сухово-Кобылина ничего подобного не было! В биографию автора я тогда не вникла, позже прочитала, что семь лет подозревался в убийстве любовницы-француженки, был под следствием, сидел в кутузке, на своей шкуре изведал все нюансы имперской судебно-тюремной системы и почище Салтыкова-Щедрина получился сатирик, так, что полноценно поставили его трилогию на сцене только после революции, в этом вся соль.
Допустим, РИ была плоха, что, лучше потом стало?
На излёте СССР, а премьера спектакля состоялась 30 декабря 1983-го года, когда вроде бы и рубль ещё не шатался, и на полках было не меньше всего, чем обычно, но что-то такое уже витало после смерти Брежнева, при Андропове, в воздухе, спектакль был, понятно, не про РИ, а про современную бюрократию, но при этом некоторые яркие детали всё-таки отсылали к РИ.
Когда мадам Брандахлыстова (Валентина Ковель) под диалог Тарелкина-Копылова с Расплюевым (Николаем Трофимовым):
- Какие дети?
- А вот проверим!
- Да Бог свидетель!
- Ни в коей мере! - выводила на сцену троих своих "дочурок", дебелых девиц лёгкого поведения в соответствующем прикиде, и те хором слёзно исполняли романс:
Наша добрая бедная мама
Очень влюбчива с детства была
И однажды холодной зимою
Нас несчастных на свет родила.
А папаша, злодей-соблазнитель,
Он на тройке с другой укатил,
Ни копеечки нам не оставил,
Колыбельки и той не купил.
Так и выросли мы на панели,
Как цветочки на поле пустом.
С нашей доброю бедной мамашей,
Позабыты здодеем-отцом.
Смотрит ласковый Боженька с неба,
Всё Он видит и помнит о нас.
Он накажет злодея-папашу,
За страданья сироток воздаст! - это был так смешно и ярко, что казалось не пародией на Сонечку Мармеладову, а чем-то самоценным.
Позже прочитала, что в эмиграции, в Париже, Куприн не отказался, голод не тётка, адаптировать свою "Яму" для театра Гран-Гиньоль, но когда увидел на сцене - пожалел, что согласился.
Сухово-Кобылин, думаю, не пожалел бы, если бы увидел спектакль БДТ. Из его мрачной пьесы, где "нет людей, все демоны", благодаря музыке, сценографии и артистам получилось что-то сразу и жуткое, и смешное, а ведь смешное не может быть совсем уж жутким.
На этом приёме построен театр Брехта, и это отличный приём. Когда Тарелкин тонко дребезжал: - Я мужчина отставной, - а Расплюев встревал со своим куплетом:
- Всё устроится, перемелется,
помяните мои слова,
не жениться, так раскошелиться
Вам придётся как дважды два, - это было безвременно.
Но когда Варравин находил свидетельство о смерти Копылова и запевал: -
Горячкой сильной маясь тяжело,
поскольку был в бреду, то без причастья,
надворный Сила Силыч Копылов,
такого-то числа скончался...- это было про РИ, а всё вместе, как видится сейчас, притчей о власти и человечках, пытающихся от неё ускользнуть. "Власти тьмы", ежели по-толстовски.
Как смешно играл Геннадий Богачёв "Просвещённую личность". Его трели в участке:
Протестую! Прошу записать в протокол!
Налицо беззаконье, скандал, произвол!
Просвещённую личность насильно сюда!
Это что ж, господа, Золотая Орда?
XIX век вам не каменный век!
Я не вошь, не букашка, а я человек!
Я в сенат напишу, я к царю. я в печать!
Расплюев ему: - Не жужжи! - Не жужжу! - Не жужжи! - Не жужжу!
Не жужжи, говорят! - Нет, я буду жужжать!
Я в правах, я персона, со мною не сметь!
Расплюев: Не свисти! Не свищу! - Не свисти!- Не свищу!
Не свисти, говорят! - Нет, я буду свистеть!.. - вызывали именно смех, а не ужас, хотя то, как быстро Расплюев Трофимова из добродушного квартального надзирателя превращался в истового, при этом не растерявшего своего добродушия дознавателя, - в обратной перспективе ведь страшно, а не смешно.
Качала с Шаталой выбивали признания и из простодушного дворника, и из "просвещённой личности", последними куплетами которого были:
В смысле общности душ, в русле сходства идей
В мире как бы и нет незнакомых людей.
И что больше всего поражает меня -
Это то, что мы все где-то в чём-то родня!
Вот, к примеру, жучок, таракашечка, вошь, -
Тоже братья и всяк друг на друга похож...
Я согласен и в том всенародно божусь,
Был свидетель, а стал обвинитель.
Я вам там подпишусь, и вот тут подпишусь,
И вообще подпишу, что хотите...
А после дознания с пристрастием шёл монолог Тарелкина в камере, который тогда тоже казался мне смешным: - За что, за что, за что судьба гонишь меня? Всегда и везде Тарелкин был впереди! Когда шли с двуглавым царским орлом, Тарелкин шёл перед орлом. Когда объявили прогресс, Тарелкин встал и пошёл, так что уж Тарелкин шёл впереди, а прогресс сзади!...Сорвалось...
Это, кстати, точная цитата из оригинала, пьесы Сухово-Кобылина.
Приказ же Варравина Расплюеву:"Бей упырей, спасай Россию", и ответная ария Расплюева:
-Вот и вышло, что и плут, и кварташка
одного поля ягода клюква,
всё отличье там картуз, тут фуражка,
а пред Богом оба с маленькой буквы", - это уже привнесённое, Сухово-Кобылину и не снилось...
Мы кобениться не станем,
нам сказали, мы найдём,
Надо приговор - сварганим,
надо заговор - найдём,
А уж там хватай любого,
показанья даст любой,
Если спросим мы сурово:
-Не упырь ли ты, родной?
Весёленькие куплеты...Но не веселее мадам Брандахлыстовой с дочурками, не растерявшихся в участке и без промедлений перешедших от шантажа Тарелкина к шантажу Расплюева с тем же романсом, с прибавлениями от мадам:
- Ты полегче! Ракричался!
Наседай, но не дави,
я ведь враз скажу начальству,
что дочурки-то твои!
И от дочурок два новых куплета о своих надеждах на "папашу":
Не напрасно мы Богу молились!
Он услышал стенанья сирот!
Наконец-то папаша нашёлся!
Больше он никуда не уйдёт.
Он в мундире красивом казённом,
Словно ангел небесный на вид!
Он мамаше подарков накупит,
Бедных тружениц удочерит!
Финальный хор чиновников, когда Варравин предъявляет им нового начальника, раскаявшегося "бывшего упыря" Тарелкина, то бишь теперь уж Силу Силыча Копылова, вернувшего Варравину выкраденные у того бумаги после пыткой в камере жаждой:
Боже, храни общий покой!
Лучше уж с ним, всё-таки свой...
Занавес. И первое ощущение: что это было? Тарелкин Ивченко в камере без воды извивался как червь и выл как собака, было в его Тарелкине что-то и впрямь хтоническое, а я хоть и нехристем тогда ещё была, но занималась агиографией и, натыкаясь в древнерусских рукописях на цитаты из Псалтири, переписывала их оттуда, не зная, про что это, просто поражаясь красоте: Аз есмь червь, а не человек..И яко же елени на источники водные стремлюсь к Тебе...
Вот эта человеческая тоска Тарелкина-Ивченко пробивалась через все цирковые наслоения спектакля и создавала стойкое послевкусие. Настолько стойкое, что я позвонила ему и пригласила в Пушкинский дом, договорилась там, чтобы нам показали пушкинские рукописи:
Нет, весь я не умру,
Душа в заветной лире
Мой прах переживёт и тленья избежит...
Ивченко был в Питере человеком уже известным, хоть и относительно новым, так что договориться было просто, один мой знакомый доктор наук провёл для нас экскурсию, замечательно получилось.
Идея у меня возникла после того, как Ивченко читал письмо Татьяны Онегину в концертном зале у Финского вокзала. Не большом, а просто огромном, и сумел весь зал удержать, не говоря уже про необычность выбора, никогда такого больше не слышала.
В Малом у Додина "Братья и сёстры" или "Бесы" - были необычные проекты, не по одному спектаклю, а по несколько. Маленький театральный зал, где целый день с перерывами или день за днём идёт спектакль - это было погружение в авторский мир, Додин был достаточно бережен и к Фёдору Абрамову и к Фёдору Достоевскому, за что ему отдельное спасибо.
Но такого прорыва, как в БДТ с Тарелкиным-Ивченко, в Малом не припомню. Возможно, потому, что смерть как центральная тема для тогдашнего театра - редкость (была, не знаю, как сейчас). Да и кино, несмотря на весь его натурализм, редко попадает в цель, натурализм не искусство, искусство - это над натурализмом, и, если задуматься, то что может быть сильней прямого попадания "Страстей Христовых".
На большом экране невозможно было смотреть, весь фильм опускала и зажмуривала глаза, Гибсон своих зрителей не пощадил и, возможно, был прав, не знаю.
По мне так и одними словами (и музыкой) можно всё передать, без потоков клюквенной крови, не только в Книге, но и в театре, и поэтому на второе место после "Смерти Тарелкина" поставлю "Плач Иеремии". Это была постановка по одноимённой библейской книге Андрея Котова и "Сирина", смотрела в начале 2000-х в Москве, и ничего сильней в московских театрах не видела: артисты пели в движении без инструментального сопровождения, только посохами стучали оземь, это был какой-то магический хоровод и действо.
Подведу черту. Искусство лечит от страха смертного, бывает преодолением человеческой смертности, хотя и редко. Три отечественных примера : Тарелкин- Ивченко в БДТ, "Сирин" в "Плаче Иеремии" и "Андрей Рублёв" Тарковского, - это немного. Но и немало. С днём театра всех причастных и неравнодушных!