Б.Мельник. Часть вторая, раздел четвёртый. Перевод с польского Т.Цыркуновой.
Проводимые в Телеханах большевиками изменения, переворачивая вверх ногами существующий до этой поры порядок, вызвали у большинства людей глубокое унижение. Те, которые надеялись на военную помощь со стороны стран дружелюбных Польше, были вынуждены с этой надеждой расстаться. Почувствовали себя преданными самым позорным образом.
Глубокое разочарование испытали и те, кто радостно приветствовал приход большевиков. Одаривая цветами солдат Красной Армии, были полны надеждой, что это возрождается «Матушка Россия». Советская власть, однако, быстро выбила из их голов ностальгию по несуществующей много лет России, которой управлял царь. Вместо наияснейшего царя вся власть теперь была сосредоточена у правительства товарища Сталина, осуществлявшаяся через его аппаратчиков.
Надо было смириться с тем фактом, что большевиков из Телехан никто не выгонит.
Всё указывало на то, что советская власть укрепляется всё сильней. Во вновь образованном районе Телехан начали руководить райисполком, госбанк, сельсоветы и другие институты власти с экзотическими названиями. Руководящее положение в них занимали новые люди, приехавшие откуда-то из глубины России. Плохая слава довлеющего над местечком НКВД, начала наполнять страхом людские души.
В этих новых условиях, созданных советской властью, улучшения своей жизни дождались только евреи, причём главным образом еврейская беднота из самых низких слоёв нуждающихся. После прихода большевиков сразу же замолчала антисемитская пропаганда, легально проводимая в Польше через некоторые средства информации. Это имело колоссальное значение для одобрения евреями советской власти. Особенно для еврейской бедноты пресловутым бальзамом на сердце была настойчивая советская агитация, что товарищ Сталин с глубочайшей озабоченностью относится к улучшению судьбы людей, которые испытывают нужду, которые до сих пор были угнетены польскими буржуями.
Однако оказалось, что сталинский бальзам и для этих людей имеет горький вкус. По причине разных доносов и манипуляций партийного аппарата было арестовано несколько евреев и приговорено к многолетним срокам заключения.
Однако в ответ за устранение легально проводимого в Польше антисемитизма, большевистская «ласка» евреев отразилась в том, что много еврейской молодёжи добровольно вступило в комсомол. Такую «карьеру» сделали, например, сыновья плотника Рубахи, чем он был явно весьма огорчён. А также несколько евреев стар- шего возраста стали партийными активистами. Несколько других сотрудничали с милицией, и даже с НКВД, как отбывший перед войной срок заключения, Гершель. Однако именно ему мой отец был обязан тем, что НКВДисты после ареста на улице, выпустили отца из своих лап на свободу.
Сейчас Гершель носился по местечку с большой кожаной папкой, которая до этого явно принадлежала кому-то арестованному НКВД. Благодаря этой папке, Гершелю завидовали все приезжие партийные функционеры, потому что сами они имели папки исключительно из клеёнки.
Также с чьей-то кожаной папкой расхаживал по местечку местный трубочист Зонька Живолович, имеющий прозвище Вьюн.
Вьюн был незначительным человечком, объектом всевозможных шуток и анекдотов. После прихода большевиков он оставил очистку печных труб и стал партийным активистом. В связи с этим, печные трубы оставались нечищеными, и в них часто загоралась сажа.
***
Партийный успех этих двух людей был, однако, ничтожным по сравнению с карьерой некоего Николая Дегтярика. Почтение, которым его одарила советская власть, вызвало у местных людей шок. Дегтярик был местным люмпеном, чаще всего появлявшимся неподалёку от Телехан в Святой Воле или в Великой Гати. Будучи ещё подростком, он во всей околице снискал славу хулигана и вора.
В двадцатые годы Дегтярик связался с Коммунистической Партией Западной Белоруссии, подпольной организацией, действовавшей на территории Полесья. Будучи членом её молодежной ячейки, он не слишком-то проявлял себя. Пойманный на распространении коммунистических газет, а затем опознанный полицией на неле- гальной демонстрации коммунистов в Коссово, он для подпольной организации был уже засвечен. Кстати, не любовь к коммунизму привела его туда, а тот факт, что эта подпольная организация имела нелегальный запас оружия. Полученный им там пистолет позволял совершать разбойные нападения.
Своей первой жертвой для разбойного нападения с оружием в руке, Дегтярик выбрал богатого еврейского купца Абрама из Святой Воли. При этом он использовал своего друга Гладуна, который был кучером у Абрама.
Вскоре купец собрался ехать в Коссово за товаром. Выехал на повозке, которой управлял Гладун. Они выехали из Святой Воли ещё ночью, чтобы за один день успеть со своими делами. Дегтярик, заранее уведомлённый кучером об этой поездке, сделал засаду на купца при дороге, проходившей через ближайший лес. Когда повозка, вёзшая Абрама, приблизилась, бандит убил Абрама выстрелом из пистолета. Забрал у убитого триста злотых и часы и убежал в лес, оставив друга Гладуна на произвол судьбы.
Полиция вскоре нашла скрывавшегося в лесу бандита и арестовала его. Этим воспользовалась политическая полиция, носившая название «Дефензива». С её помощью стало известно, что Дегтярик принадлежит к подпольной коммунистической организации.
На следствии, проводившемся «Дефензивой», бандит, спасая собственную шкуру, начал сдавать своих «товарищей» из КПЗБ. Благодаря его признаниям, эта организация на территории Коссовского повета была полностью уничтожена.
Годом позже, в Гродно прошёл громкий суд над коммунистами. На нём судили несколько десятков членов разбитой «Дефензивой» нелегальной Коммунистической Партии Западной Белоруссии. На этом процессе Дегтярик выступал главным образом, как свидетель, потрясая своими признаниями своих недавних «товарищей».
За выраженное им «раскаяние» бандит не получил срока в Берёзе Картузской, где находился концентрационный лагерь для политических преступников. Как убийца и грабитель, он отсидел свой срок в тюрьме строгого режима для криминальных преступников на Святом Кресте. Когда в сентябре 1939 года Польшу заняли не- мецкие войска, все преступники, отбывавшие там срок, а среди них и Дегтярик, были освобождены декретом Президента о коллективной амнистии.
Дегтярик появился в Телеханах после занятия их большевиками, как заслуженный боевик коммунистического подполья, жертва польского террора. Партийная власть в качестве признания за «жертву подпольной борьбы с польским режимом» полуграмотного уголовника назначила директором банка. Люди, видя этот неслы- ханный скандал, в душе взывали о мести к Богу. В душе, потому что, местечко, затерроризированное НКВД, молчало.
Однако товарищ Дегтярик имел несчастье, поскольку нашлись в Телеханах два отважных еврея, которые открыли его уголовное прошлое. Этими обличителями были два кровных родственника убитого купца Абрама, парикмахер Лейба Мельцер и его двоюродный брат Карчмар. Они написали партийным властям подтверждённую соответствующими документами жалобу, что товарищ Дегтярик является бандитом, который столько-то лет тому назад убил с целью ограбления купца Абрама и за это отсидел перед войной срок в тюрьме для государственных преступников.
Товарищи из партийного аппарата попали в щекотливую ситуацию. Они понимали, что это дело может быть предано широкой огласке. Спасая авторитет «безошибочной» партии, разрешили проблему следующим образом. Не признали приговор польского суда, приговорившего Дегтярика к заключению, но перевели его с должности директора банка на какую-то незначительную должность.
Затем, аппаратчики, спасая и дальше «авторитет» так скомпрометированной партии, использовали метод террора. Оба обвинителя Дегтярика: Мельцер и Карчмар были арестованы в июле сорокового года под предлогом контрреволюционной деятельности. Большевистский суд назначил им по восемь лет тюрьмы. Для отбывания срока они были вывезены куда-то в глубь России. Это было выразительное предостережение для тех, кто заинтересовался бы личностью, которая была одновременно бандитом и борцом за коммунизм.
Вот таким-то образом авторитет коммунистической партии остался ненарушенным.
«Т. Цыркунова «Наши Телеханы»
Мой отец как-то рассказал мне такую историю.
В Телеханах во времена буржуазной Польши жил такой человек по фамилии Живолович. Все звали его не по имени, которое было, насколько я помню – Зонька, что, вероятно, является производным от полного имени Зиновий. Кличка его была Вьюн. Телеханцы называли его так потому, что он был подвижным человеком, необычайно «лёгким на подъём». Достаточно сказать, что он часто обращался к своим землякам с вопросом:
«А не «перебежать» ли мне в Пинск»?
А до Пинска от Телехан пятьдесят километров и столько же обратно. Это обстоятельство не останавливало быстрого Вьюна. Он набирал всевозможные заказы от телеханских женщин и ранним утром отправлялся в путь-дорогу, опираясь только на большую суковатую палку. И можете себе представить, что к вечеру Зонька уже был в Телеханах, успев и осилить этот длинный путь, и выполнить заказы землячек.
И ещё рассказывал мне отец, что при похоронах умершего человека евреи поручали кому-то из христиан отвечать на один и тот же вопрос. Когда печальная процедура уже была завершена, кто-то из христиан должен был ещё задержаться на кладбище. Отошедшие на какое-то расстояние евреи оборачивались и должны были кричать оставшемуся на кладбище человеку, спрашивая его, осталось ли на кладбище ещё место для последующего захоронения. Оставшийся на кладбище человек должен был кричать в ответ, что больше места нет, чтобы никто больше не умирал. Такой был обычай.
Так получалось, что чаще всего этим отвечающим человеком вызывался быть Зонька.
И вот после очередных похорон на еврейском кладбище разыгрывался самый настоящий спектакль. Отошедшие на определённое расстояние евреи оборачивались и кричали:
«Зонька, осталось ли ещё место на кладбище»?
Вместо того чтобы ответить так, как полагалось, Зонька громогласно заявлял:
«Мест много, давай, давай»!
Тон вопроса менялся, евреи ласково обращались к Зоньке:
«Зонечка, посмотри внимательно, осталось ли ещё место»? И опять слышали от Зоньки тот же ответ.
Снова обращались евреи с таким же вопросом и получали на него всё один и тот же ответ. Этот спектакль на потеху зрителям длился долго, Зонька не хотел уступать, а евреи не хотели платить ему за нужный ответ. Наконец, нервы у евреев не выдерживали, кто-то из них подходил к Зоньке и давал ему деньги. И, удовлет- ворённый полученной мздой, Зонька наконец-то отвечал на заданный вопрос правильно:
«Мест больше нет»!
Вот такую папину байку о Зоньке слышала я в своем детстве.
В этой же главе я хочу высказать собственное мнение о Дегтярике Николае Яковлевиче.
Дело в том, что в различных разделах своей книги Богдан Мельник крайне отрицательно говорит об этом человеке. Я отчасти могу понять его сильные чувства: негодование, презрение, озлобленность и т.д. Скорее всего, здесь больше личного. Вызваны столь негативные чувства детской обидой на этого человека.
Я не берусь судить никого, моя задача в этом повествовании несколько иная, просто хочу высказать своё мнение.
Кем был на самом деле Дегтярик Николай Яковлевич, лично я не могу сказать точно, но в разговорах с телеханскими старожилами я выслушала много разных мнений. Одни оправдывали его, другие осуждали, одним словом, сколько бесед я провела с раз- ными людьми, столько и мнений об этом человеке мне пришлось выслушать.
Дегтярик Николай Яковлевич никогда не был другом моего отца, мой отец дружил с другими людьми, но в мемуарах отца, а более конкретно, в одной из глав, которая называется «Провал» со всей определённостью написано:
«После провала задуманной операции из Телехан ушли в партизаны связные и подпольщики: Николай Яковлевич Дегтярик со своей семьёй – в отряд имени В.М.Молотова… и т.д.» Конец цитаты.
Не доверять сведениям отца я не могу. Мой отец был честнейшим человеком, и если бы он сомневался в этих словах, то никогда бы их не написал. Расскажу такую историю.
Папа работал на должности начальника мебельного цеха Телеханской лыжной фабрики. Возникла конфликтная ситуация с установлением нормативов выработки.
У меня сейчас, когда я пишу эти строки, перед глазами лежат сохранённые отцом документы – рабочие журналы того времени, безмолвные свидетели этой подлинной истории. Один рабочий из мебельного цеха, это был Михаил Бинкевич (прозвище его было – Мэшко), выработал три дневные нормы за одну рабочую смену в мебельном цеху. Он изготавливал деревянные вешалки-плечики. Отец настаивал, что человеку нужно заплатить за выполненную работу, а потом уже пересмотреть расценки, снизить их, или же увеличить нормы выработки, если они не соответствуют общепринятым положениям того времени.
Директором фабрики тогда был некто Жукович, который категорически отказался выплатить человеку заработанную им честным трудом зарплату, отец же настаивал на этом. Скандал разрастался. Директор вместо того, чтобы «погасить» конфликт на местном уровне, речь ведь шла о его непосредственных подчинённых, вынес его на комиссию партийного контроля республиканского уровня. При этом он обвинял моего отца в том, что тот бесплатно сделал себе всю домашнюю мебель в возглавляемом им цеху. По его мнению, наша мебель и была изготовлена руками того рабочего, который дал три нормы за один день. И за эту, якобы оказанную Михаилом Бинкевичем услугу, мой отец и «покрывал» рабочего, настаивал на полной оплате его труда.
Приехала партийная комиссия из Минска. Папа тогда был ещё членом партии. Пришли эти люди, их было три человека, к нам домой, на улицу Ленина, 49.
Дома были в то время только моя старшая сестра Мария и я. Члены комиссии из Минска представились и сказали нам с сестрой:
«Ну, показывайте, какую мебель для вас изготовили на «Лыжной фабрике»?
Стали мы показывать «своё богатство», совершенно не понимая при этом, о чём идёт речь. Увидели члены комиссии «наше богатство» и расхохотались. Эта «мебель» явно была изготовлена кустарным способом, золотыми руками моего трудолюбивого отца, в нашей домашней мастерской из неизвестно каких нестандартных подсобных материалов.
Я хорошо помню, как члены комиссии говорили между собой:
«И этого человека обвиняет Жукович в хищениях? В доме нет ни одной вещи, изготовленной на производстве, это невооружённым глазом видно. Разве так бедно должен жить начальник мебельного цеха, бывший партизан? Этот Жукович – странный человек, неужели он не мог сам придти сюда и убедиться в отсутствии мебели из цеха? И ради того, чтобы посетить такой жалкий домик, мы ехали из Минска в Телеханы»? – с этими словами авторитетная партийная комиссия покинула наше убогое жилище.
К слову сказать, мебель, изготовленную отцом, мы бережно сохраняем и в настоящее время. Я не могу сказать, что она изящная, нет, она сделана грубовато, но «свою функцию она выполняет» – так я в очередной раз процитировала отца. Более того, одна такая крепко сработанная табуретка имеется и в нашем доме в Гродно, и если мне надо куда-то забраться повыше, то я не пользуюсь «хлипкой» алюминиевой лесенкой, которую привёз наш сын Макс из Польши, а уверенно взбираюсь на добротную табуретку отца. Уж она-то точно выдержит мой вес, который так далёк от веса идеальных изящных подиумных моделей.
Вот почему не доверять сведениям моего отца у меня нет никаких оснований, не таким он был человеком, чтобы писать заведомую ложь.
Существует и ещё одна сторона этого дела.
Давайте предположим, что такого человека, как Николай Яковлевич Дегтярик, вообще не было бы в Телеханах. Возникает вопрос:
«Остались бы семьи Богдана Мельника и его дяди Стефана Устимчука при таком раскладе в Телеханах после ухода из них немцев»?
С полной уверенностью, можно сказать:
«Нет, не остались бы».
По вопросу сотрудничества населения оккупированных территорий с немцами и во время войны и после неё в течение долгих лет работало целое государственное ведомство, которое проводило тщательные расследования каждого конкретного случая.
История, о которой я хочу рассказать далее, стала известна мне от отца в те годы, когда я уже была студенткой мединститута.
Я находилась дома на зимних каникулах, и мама послала меня что-то отнести своей заболевшей приятельнице Елене Романовне Очеповской, насколько я запомнила, это был мёд и мочёные яблоки. Семья Очеповских жила в половине старого деревянного дома, который и поныне находится напротив бывшего дома Стефана Устимчука, дяди Богдана Мельника. Когда я возвратилась домой, выполнив мамино поручение, отец спросил меня о самочувствии Елены Романовны. Как на картине вижу я папу, стоящего прислонившись спиной к тёплой печке в коричневом свитере грубой вязки, слышу его голос. Он не любил сидеть, вопреки советам Черчилля. Кто-то спросил у Черчилля в его преклонные годы о том, как ему удалось прожить такую долгую жизнь, и он ответил так:
«Я никогда не стоял, если можно было сидеть, и никогда не сидел, если можно было лечь». У моего отца принципы здорового образа жизни были совершенно иными, но здесь речь не об этом.
Когда я рассказала папе о состоянии здоровья Елены Романовны, он сказал:
«Бедняжка чудом избежала сталинских лагерей»!
После этого его заявления я, конечно, стала расспрашивать отца, как всё было. И он рассказал мне следующую историю.
Это было в первые годы после окончания войны. В какой именно год, точно я сказать не могу, но главное не в этом.
После окончания Минской Высшей партийной школы отец работал инструктором райкома партии. Телеханы тогда были районным центром. Жил отец в бараке райпромкомбината, тогда он ещё не был женат.
В какой-то поздний вечер отец лёг спать и вдруг кто-то постучал в его окно тихим стуком. Папа поднялся, подошёл к окну, увидел за его стеклом силуэт человека. Он приоткрыл окно, и пришедший человек шёпотом ему сказал:
«Корнеевич, выйди, надо поговорить»!
Отец предложил человеку, это был некто Очеповский, отец хорошо его знал, войти в комнату барака. Тот отказался, сказав при этом:
«Ты сам знаешь, какая в бараке слышимость, выйди на улицу»!
Отец быстро оделся и вышел. Вместе с Очеповским они отошли подальше от барака.
Очеповский в состоянии сильного волнения дрожащим голосом произнёс:
«Корнеевич, мою Лену только что арестовали сотрудники МГБ,– выручай, только ты сможешь её спасти»!
Елена Романовна Очеповская была первоклассной акушеркой, не один житель Телехан старшего поколения обязан ей тем, что появился на свет. Беда этой женщины, впрочем, как и инкриминируемое ей соответствующими органами обвинение, состояли в том, что во время войны она работала в Телеханской больнице, принимая роды у местных женщин. И вот её арестовали. Были ли тогда Очеповские уже женаты, или нет, отец не помнил, может быть, ещё только встречались.
Мой отец пообещал сделать всё, что сможет.
Буквально на следующий день он встретился с руководителем районного отдела МГБ, чрезвычайным уполномоченным по Телеханскому району. Отдел Министерства государственной безопасности, так в то время назывался уже переименованный НКВД. К чести этого человека надо сказать, что его убедили доводы моего отца, который доказывал, что Елена Романовна, работая акушеркой при немцах, не принимала роды у немецких солдат. Она ведь спасала жизни и рожениц, и детей нашего населения, за что же осуждать её? В словах отца был здравый смысл, но такой же здравый рассудок, к счастью, присутствовал и в голове того человека. И только благодаря этому разумному человеку Елену Романовну освободили. Как бы красиво не преподносил Богдан Мельник работу своего отца и дяди во время немецкой оккупации, чем бы ни оправдывал такое сотрудничество, факты говорят сами за себя: они оба были связаны с
немцами, то есть были коллаборационистами, и это горькая правда. Может быть, и заставили немцы дядю Богдана Мельника – Стефана Устимчука силой исполнять обязанности бургомистра наших Телехан (об этом мы прочтём в дальнейших главах книги), вполне возможно, что так и было на самом деле, но что ему мешало саботировать эту работу? И как бы ни оправдывал Богдан своего отца необходимостью содержать семью, сотрудничеству с немцами в период Великой Отечественной войны, по моему мнению, нет прощения, никакие объяснения не выдерживают критики.
Разве же другие люди не хотели также содержать собственные семьи, разве же они не хотели жить? Разве не заплатил жизнью начальник Телеханского района при немецкой оккупации – Радкевич Александр Владимирович, за подпольную работу, никого не выдав под пытками в Ганцевичских фашистских застенках? Разве не потерял он жену и новорождённого сына, которых немцы зверски расстреляли в Телеханах? И эти смерти навсегда прервали линию его потомства, уничтожили продолжение его рода, зачеркнули безвозвратно череду его будущих поколений.
Об этом мы тоже с горечью прочтём вместе с вами в дальнейшем повествовании. Так какое же моральное право есть у Богдана Мельника давать оценки таким людям, настоящим патриотам своей Родины? Радкевича Александра Владимировича он называет горьким пьяницей, толстобрюхим россиянином, который в пьяных оргиях рассказал немцам о готовящемся нападении партизан на Телеханский гарнизон, а на Дегтярика Николая Яковлевича «вешает» всевозможные нелицеприятные и оскорбительные ярлыки.
Я имею на руках совершенно иные сведения. Подробно об этой неудавшейся операции рассказывает со знанием дела мой отец в своих мемуарах, в главе «Провал» в книге «Пока мы живы…». В дальнейшем повествовании я полностью привожу главу из книги отца.
В 2010 году вышла в свет небольшая книга Юрия Татаринова «Города Беларуси» в г. Минске, издательство «Смэлток». Я люблю читать произведения талантливого автора, слежу за выходом его новых работ. Привожу выдержку из этого произведения:
«… 17 июня 1934-го года президент Польши И. Мостицкий издал декрет об открытии в Берёзе-Картузской изоляционного лагеря. Административные органы имели полномочия без суда и следствия свозить в этот лагерь всех, кто был против политики существующего режима.
Помещениями для этой тюрьмы служили так называемые Царские красные казармы. Территория была обнесена дощатым забором, верхнюю часть которого дополняла обтяжка из колючей проволоки. На каждом углу были устроены вышки, где дежурили полицейские. С наружной части лагерь охранял конный патруль.
Первым комендантом лагеря был Болеслав Греффнет. Поляк по национальности, этот человек ездил в Германию – изучал опыт гитлеровских лагерей. Это ему принадлежит циничное заявление, ставшее у местных пугающей присказкой: «Из Берёзы можно вый- ти либо на собственные похороны, либо в дом умалишённых». Позже комендантом был назначен белопольский офицер Камале-Курганский. Штат лагерной полиции порой доходил до ста двадцати шести человек. С 1934 по 1939 г.г. через лагерь прошло десять тысяч узников.
Подъём в лагере проводили в три часа ночи и в четыре часа – зимой. Температура в камере соответствовала уличной. Люди мылись протухшей водой. Кормили их так, чтобы они не умерли, передачи не допускались. Главной «исправительской» мерой был принудительный труд. Все команды выполнялись бегом, независимо от того, что тащили заключённые – носилки, тачку, мешки. Переговариваться, жаловаться запрещалось. В основном людей использовали на земляных работах. Сама работа часто не имела смысла, одни копали землю, другие переносили её. Цель стояла одна – унизить белоруса, раздавить в нём чувство собственного достоинства. Осуждённых избивали, заключали в карцер. Били шомполами, натравливали собак. В лагере была создана так называемая «красная дорога» – дорожка до сорока метров в длину, вымощенная битым кирпичом. Провинившихся заставляли ползти по ней, опираясь на локти. Полицейские с издёвкой называли эту голгофу «путешествием к Сталину». Если окровавленный узник терял сознание, его бросали в ров, где он мог либо умереть, либо выползти и вернуться на нары. Многие заключённые не выдерживали издевательств и умирали…». Конец цитаты из книги Юрия Татаринова.
В таких условиях из заключённых можно было «выбить» любые необходимые польским властям признания. Методика получения нужных сведений таким путём ничем не отличалась от методов фашистского гестапо. Уверена, что и в других тюрьмах Польши того времени использовались подобные методы получения необходимых сведений. Признания, нужные дефензиве – польской политической полиции – «добывались» любым путём. Целая государственная система была создана и успешно работала в буржуазной Польше для дискредитации членов КПЗБ – Коммунистической партии Западной Белоруссии, и это историческая правда. Одним из главных результатов успешной работы было то, что после установления советской власти в Западной Белоруссии члены КПЗБ на себе почувствовали непонятное отчуждение, неприятие их со стороны новой власти, хотя никакой вины за ними не было.
И ещё один довольно щекотливый момент. А как же быть с нашими пионерами-героями, с Маратом Казеем, с Колей Гойшиком, со всеми другими белорусскими детьми, рассказы которых изданы, они составили целый сборник, под названием «Никогда не забудем»? Сборник вышел в свет в 1985-м году в г. Минске в издательстве «Юнацтва». Как же быть с нашим земляком Виктором Клюевым, молодым комсомольцем, погибшим в годы войны, как же нам оценивать их поведение, их заслуги в той страшной войне? Эти молодые ребята отдали жизни за освобождение нашей страны, это установленный и подтверждённый исторический факт. А ведь по возрасту они были почти такими же, как сам Богдан Мельник, а его старший брат Стефан был такого же возраста, как и они. И не сидели они по домам, уткнувшись в книги, как это делал сам Богдан Мельник и его старший брат, а воевали наравне со взрослыми. Были подрывниками, связными, разведчиками, бойцами, на деле, а не красивыми словами доказывали подлинную, настоящую любовь к родной земле. Говорить о любви к родине легко, сделать же хоть что-нибудь, гораздо труднее… Я склонна не верить никаким красивым словам, предпочитаю верить только совершённым делам…
Если бы все русские и белорусские дети, подростки, взрослые люди, вели себя во время Великой Отечественной войны так же, как родственники Богдана Мельника, то граница фашистской Германии проходила бы сейчас по Уралу, как и планировали Гитлер и его клика. И с этим невозможно не согласиться.
Невольно на ум приходит известный вопрос Чацкого из бессмертного произведения Александра Сергеевича Грибоедова «Горе от ума»:
«А судьи кто»?
«Не судите, да и не судимыми будете…» так хочется мне ответить на поставленный вопрос.
Да и сам Богдан Мельник косвенно подтверждает хорошую работу подпольщиков Телехан, повествуя нам о том, что ни одна проводимая военная операция Телеханского гарнизона против партизан не имела успеха. Партизаны заранее знали о намеченной операции и предпринимали необходимые меры. Не была ли это рискованная работа так ненавидимых и презираемых Богданом Мельником подпольщиков: Радкевича, Дегтярика, а также Войтенко, Гладуна, Ирины Петрас, Абрамчука, Мялика и им подобных людей, ежесекундно рисковавших собственной жизнью и жизнями своих родных?