Пойми мою боль повесть

ПРОЛОГ

      В золотой кроне берёзовой рощи играло осеннее солнце. Подрагивая при лёгком прикосновении ветерка, листья вспыхивали словно тысячи искорок потревоженного костра и, сорвавшись с многометровой высоты, медленно оседали на пожухлую траву в кладбищенской ограде.
          С высокого косогора взору представало старое сибирское село Смирновка над которым плыл колокольный звон, несшийся со стороны недавно отстроенного храма. Прижавшись к реке Томи, оно тянулось змейкой по берегу на многие километры. На всём протяжении села река делает множество поворотов, то исчезая то, неожиданно представая взору...
           Казалось на похороны собралось все село. Над свежей могилой появился деревянный крест, опоясанный траурной лентой, а народ всё подходил и подходил. Кто бросал на свежий бугорок горсть земли, кто перекрестившись, отвешивали поклоны, смахивая слёзы. Прожив жизнь, отдала душу богу Прасковья Фоминична Залесова, женщина, которую знали в этих местах многие, если не сказать, что все.
           Когда последний из пришедших проводить усопшую в последний путь, попрощался и отошёл в сторонку, четверо деревенских мужиков стали  устанавливать металлическую оградку.
            Валентина, уже не молодая женщина, в чёрном платке, стоя в окружении детей, не отрывала взгляда от свежего холмика. Она не заметила, как кладбище опустело, а живая людская лента, словно река, медленно извиваясь по дороге, удалялась в сторону села. Встревоженное приходом людей вороньё галдело, перелетая с дерева на дерево. Но она не слышала их галдежа. Оборвалась последняя родительская ниточка, связывавшая её с той, кто дал жизнь. Сколько пережито за долгие годы совместной жизни. Хватало и хорошего и, плохого. Она знает, после смерти ближнего, жизнь не закончится, ни завтра, ни после завтра, а продолжится жизнью детей, внуков, правнуков, так говаривали прадеды, так поучал мать. Лишь душа усопшего, покинув тело, улетит в иной духовный мир, не подвластный глазу, где встретится с родными и близкими ей душами, уже нашедшими однажды свой приют.
             Из-под черного платка, повязанного на голову, по плечам рассыпался поредевший, сечёный русый волос. Крепкая телом,  она осунулась лицом, за последнюю неделю от свалившегося на плечи горя. Под глазами появились тёмные прожилины. Глаза потускнели, ввалились. На какое-то время в них исчез тот блеск и задор, который привыкли видеть люди, а замерла некоторая растерянность и тревога. Казалось, на плечи давит невидимый многотонный груз, давит, а она терпеливо сдерживает его.
       Всматриваясь в лица собравшихся после долгой разлуки детей, тяжело вздохнула, вытерла платочком слезу.
        -Пора домой, мама, люди заждались, - проронил старший сын Павел.
        Вздрогнув от прикосновения, словно ото сна, обхватила руку сына.
        -Да, да, идём.
             По вытоптанной тропинке вышли за кладбище. Она с трудом передвигала
        отяжелевшие и без того больные ноги. Следом шёл младший сын Никита, держа под
        руку сестру Нину. На какое-то мгновенье Валентине показалось, что находится она в кругу своих сверстников, как бывало в молодые годы. Порыв свежего ветерка заставил очнуться от дум. Взглянув на детей, подумала, а ведь ей повезло в жизни. Что бы не происходило, остаётся любимой и любящей матерью, бабушкой, да что там, уже  пропробабушкой.
            Дети, пришедшие в трудную минуту на помощь, отдают ей свою любовь в знак благодарности за  существование на белом свете, почитая усопшую бабушку. Жаль, разлетелись из родительского гнезда, словно птенцы по Белому Свету. Да, что там, птенцы. Все обзавелись своими гнёздами, нарожали детишек, обзавелись внучатами. Она не жалуется, что навещают редко. То одни приедут на денёк, то другие заглянут на часок, а то и сама махнёт  в гости к ним. Сегодня, вот так, вместе, хотя младшая Татьяна с мужем далеко от родных мест, где-то  на Севере. Не скоро побывать им на могиле бабушки, а ведь любила она внучку...

*  *  *
            Отведя поминальный обед, прибрав со столов, с дочерью Ниной спустились к реке. Захотелось посидеть в тишине, ощутить прохладу воды, как бывало в годы детства и молодости. Сколько с этим связано, кто бы знал.
       Стянув туфли с затёкших, воспалённых за день ног, опустила в воду. Неожиданно, из-за поворота показался белоснежный двухпалубный теплоход. Он надвигался в их сторону, словно огромная, белая льдина, во время ледохода. Размерный рокот плыл над вечерней рекой, медленно приближаясь к сидящим на берегу. Со стороны теплохода слышалась музыка. Через мгновенье над Томью разлилась песня. Валентина непроизвольно прислушалась, затаив дыхание. Женские голоса выводили:
                А над речкой, месяц ясный,
                месяц ясный, как подкова.
                Мне халат твой ярко красный,
                не даёт никак покоя...
       Подкатившая волна, обдала  лёгкими брызгами. Ощутив прохладу реки,  вздрогнула. Только сейчас почувствовала, как устала за это время. Приподняв до колен платье, принялась растирать опухшие ноги. На противоположном берегу замелькали огоньки. Из-за склона выкатила луна и над водной гладью реки рассыпалась серебристая дорожка. Неожиданно музыка оборвалась. Через мгновенье над Томью поплыл, словно лебёдушка, чистый, нежный женский голос:
                Ехали солдаты со службы домой,
                на плечах погоны, на груди кресты.

       Валентина замерла. Казалась, сколько бы времени не прошло с той далёкой поры,  она будет помнить эту песню, которую пела ей мать вместо колыбельной, ещё в младенческом возрасте. Женский голос продолжал петь, а у неё сжималось сердечко.
                Едут по дорожке, родитель стоит.
                Здорово, папаша! Здравствуй сын родной.
                Расскажи сыночек, Как служба прошла?
                Служба, слава богу, прошла хорошо.
                Расскажи папаша как дома семья?
                Семья слава богу- прибавилась.          
                Жена молодая сыночка родила...
 
-Идём до дому, немного отдохнёшь, - подала голос дочь.
Валентина встрепенулась. - И то верно. Сама намаялась и вас уморила.
     Стали подниматься на дорогу. Вспомнив о чём-то, глубоко вздохнула.
-Ты чего?
-Жалко, Татьяна так и не попрощалась с бабушкой. Унесло же, на край света.
-Им пока не до поездок с малышом.
-Это верно! Малость приберусь в огороде, в гости съезжу.
-В такую-то даль?
-А, что? Где наша не пропадала…
      Через два дня дети разъезжались по домам.
-Про девять дней не забудьте.
-Я не смогу, - Никита подошёл к матери, поцеловав в щёку. - В смену ухожу. На сорок дней обязательно буду.
-И я не могу. За скотиной некому присмотреть. Соседку попросила на эти дни, - вклинилась в разговор Нина, почувствовав себя неловко.
-Мы семьёй приедем, жди, - пробасил Павел.
-Правильно. Надо соблюсти всё как положено, - и она ласково потрепала Павла по плечу, отметив, что широкоплечий, коренастый Павел, напоминавший ей мужа Георгия, ни на сантиметр не качнулся в сторону. 
          К вечеру дом опустел. Стало одиноко и тоскливо. В ушах стояла звенящая тишина. Стала прислушиваться к каждому шороху, к каждому скрипу оконных ставень. Постепенно всё вошло в прежнее русло…

*  *  *

После отведённых сорока дней Валентине стали сниться прежние времена. Являющийся образ матери Прасковьи Фоминичны ворошил в памяти прожитые годы. И она стала вспоминать.
Когда же голос матушки стал преследовать неотступно, всплыли в памяти слова: - Не будет Валька тебе покоя нигде, окромя дома родного.
     Она поняла, родной дом - дом, где родилась. Попросив присмотреть за хозяйством соседку, укатила из Смирновки в далёкое Борисово, куда однажды привез матушку дед, Семён Залесов, где и родилась. А дальше, дальше всё, словно в сказке...
*  *  *
     Первая ночь, после длительной разлуки, пролетела на одном дыханье. Соседские петухи не успели прокукарекать здравие, воспевая приход нового дня, а Валентина начала первый за долгие годы своего отсутствия, обход подворья. Пройдя в дальний угол огорода, остановилась у изгороди. Долго смотрела на гору, где дымил молокозавод, за реку, где выросли корпуса Борисовского санатория. Медленно окинула взглядом темную стену соснового бора, синий горизонт…
Увезли её из этого домика маленькой, сама его и не помнила. Но судьба
           распорядилась по-своему.
Однажды, словно по велению сердца, вернулась в село, вернулась вместе с
  детьми и здравствующей мамой. Тогда-то Прасковья Семёновна показала, где
  она   родилась.
Кто бы смог послушать в тот момент женское сердце. Как оно стучало, когда  проходила мимо родного домика, в котором, увы, кто-то проживал. Как хотелось хоть разок очутиться в его стенах, проникнуться духом, подышать тем далёким временем, когда все было в ладу, все были живы и здоровы.
Тогда, прожили они в этих родных для неё местах с детьми и матушкой шесть лет. Только была рядом, да около родительского дома, а заглянуть в его душу, так и не получилось. Проходя по улице, с замиранием всматривалась в его почерневший силуэт, жалея его, словно малое дитя.
 На этот раз жизнь распорядилась по иному. В какой-то миг счастье улыбнулось. Заглянув в гости к дочери Нине и узнав, что продают тот самый домик, сказала: - Беру!..




*  *  *

Сегодня особенное утро. Постояв, налюбовавшись окрестностями, побрела по меже. По улице гнали стадо коров. Звонко щёлкая бичом, не молодой пастух, на чём свет стоял, ругал шарахавшихся с обочины на обочину молоденьких тёлочек. То у одного двора, то у другого раздавался скрип отворяющейся калитки. Село медленно оживало...
Окна старенького дома подмигивали проходящим мимо прохожим, когда те вглядывались в его очи. Одни улыбались деревенской экзотике, другие, с сожалением, вздыхали.
-Здравствуй, здравствуй, мой милый.  Будто крыло стрижа затрепетало в груди
сердечко. Она коснулась угла руками, нежно, по матерински, погладила. Две
крупные слезы, словно капли утренней росы, выкатились из глаз. Прильнула губами к стене деревянного домика, на мгновенье замерла. Обойдя домик вокруг, присела на крыльцо. Окинув взглядом постройки, перекрестила, перекрестилась сама, тихо заговорила:
-Вот и вернулась к тебе, касатик мой, родненький. А пролетело всего-то
шестьдесят пять годочков!
     Глубоко вздохнув, задумалась, уходя куда-то в себя. Память, проваливалась всё глубже и глубже, в бездонную жизненную яму, унося в далекие тридцатые, а затем еще дальше, в неведомые, доставшиеся по рассказам родителей, годы. От волнения путались мысли, восстанавливая события прожитых лет. Сколько всего было! Она снова заговорила с домом, словно с живым: - Кто бы знал, что
          вновь встретимся с тобой, вот так, касатик мой!
     Подождав, пока волнение уляжется, встала, побрела вдоль стен, гладя их руками.
-Постарел родненький, постарел! Да и сама не молода.
     Вошла в палисадник. Чуть в стороне от завалинки виднелись кустики многолетних цветов. Валентина осторожно ступила на узенькую тропку, осмотрелась.
-Ах, как тебя покосило. А окна-то, окна! - провела рукою по раме,         улыбнулась. - Иного  по глазам узнают, а я тебя - по окнам. Они  у тебя, что глазоньки. Как верно замечено.
     Он был таким же, как в тот раз, когда матушка Прасковья впервые показала его
         ей.
     -Ничего, поправит твои глазоньки «плотник шестого разряда», и одёжку подлатает,
     а то, как же. 
     Взглянув на покосившуюся крышу, крытую рваными лоскутами толя, добавила: - И
     прическу наведёт. Ты только погодь, малость дай обвыкнуться.
Чуть перехватило горло, сглотнула.
        -Дай- то бог, ещё поживём с тобой в радости и спокойствии, -  который раз на
 глазах навернулись слезы.
 На исходе май. Подсохли деревенские тропки. Молодая зелень  забросала
  березки, украсив нежной травкой обочину дороги. У порога стояло долгожданное
  лето. Она встречала его в своем родном домике, где родилась. Сколько
  насиженных мест пришлось сменить за прожитые годы. Может действительно,
  брошенные однажды в её адрес слова, что не найти ей покоя в чужом краю,
  творили своё дело, а может, это и есть то место, где этот покой и суждено найти?
  Что лето будет жарким, гадать не приходилось. Не первый год живёт на земле.
  Впереди куча дел, не заметишь, как пролетит лето, оно в Сибири короткое, а там 
  снова, навалится осень со своей слякотью, потом подкатит зима, и, так по кругу.

*  *  *
     Обустраивать подворье начала с бани, без неё в деревне никак не обойтись,
кому, как не ей об этом знать. Не единыжды спасала банька от навалившегося недуга и хвори, приводила в чувства, прибавляла сил. Придёт бывало домой уставшей, ног под собой не чуя, подсоберет остаток сил, растопит баньку. Когда та заговорит ядрёным кипятком в своём железном котле, распарит в кадушке берёзовый веник, приготовленный с прошлого лета, заполнит небольшое помещение запах свежей зелени. Присядет на полок, нахлещет косточки целебными веточками и, куда всё денется... 
Развалить старые постройки труда не составило. Верно в народе говорится,
ломать, не строить. Казалось, попроси кого из мужиков, а нет!
Не успела раскидать и половину рухляди, как пожаловала гостья. Любопытная
соседка Мария, наблюдавшая за её работой не вытерпела, перешла через дорогу.
-Валька, ты чего на старости лет, охренела? Пластаешься, как вошь на гребешке. Я своего мерина не могу заставить забор подлатать, а ты за такую работу взялась!
-Так, на то он и мерин, чтоб берегла, а меня беречь некому. Пока зятька с дочкой дождёшься, много дел сделать можно!
-А Нинкин мужик, что не может тёще подсобить после работы. Ведь в одной деревне, мог бы заехать, на машине работает?
-Своё бы подлатал, какая уж там помощь! Полный двор ртов. Только успевай кормить.
-И то верно.
-Ничего, на старой закваске вытяну, не привыкать!
     За плечами было много освоенных профессий. Пускай не имела корочек, зато
могла дела делать. Легче перечислить, чем не владела. Казалось, может всё, что пожелаешь, только позови на помощь. Не каждый мужик мог совладать с ней в том или ином деле, помериться силушкой и ловкостью в деле. А строительство, чуть ли не основное занятие. Сколько всего перестроено. А от неё, от мужской работы, куда одинокой бабе деться.
     Hе прошло недели, как за домом выросла банька. Из трубы потянулась
черная струйка дыма, она ожила. Односельчане удивлялись, сколько же надо иметь энергии, чтоб осилить всё это одной!
-Откуда это в тебе? Не каждый мужик так ловко отстроится, а ты, баба, да ещё и в одиночку? – надоедала Мария.
-Хочешь жить, люби работу. Она смеялась, а глаза с тоской и грустью блестели, увлажнялись. И всё же, прожитые годы давали знать о себе...
     Сегодня впервые идёт из дома детства в баню, пускай небольшую, но свою,
сработанную вот этими, жилистыми, потрескавшимися от времени и труда руками, набухшими, словно полноводные сибирские реки. Что-то стали они в последнее время уставать. То плечи заноют, то в локтях даст знать о себе боль. А тут ещё и нога побаливает. Видно и впрямь старость подступает.
-Не вечны, ой не вечны мы, на этом Веку, – ворчала себе под нос.
     Несколько раз сбегала на реку за водой. Что ни говори, а речная водица и есть речная, мягкая, душистая. Казалось, вобрала она в себя все настои весны, хотя ещё мутновата собой. Отстоится,  повеселеет, пойдет в дело. Это тебе не та, из водопроводного крана, что пахнет хлоркой, металлом и затхлостью. И как только городские ею пользуются? Плеснув на раскаленные камни ковшик воды, млеет в клубах ароматного пара. Его жар пронизывает тело, очищая поры от дневной пыли и грязи, освобождает от усталости. В ход идет берёзовый веник. Уж что, а попариться любит. Этим и спасается от недугов.
     -Эх, где вы года-годочки. Надеть бы рукавицы, да шапчонку на голову, чтоб не жгло, вот бы парная была, - бурчит сама себе под нос.  Но, увы, не те года. Пошаливает сердечко, не хватает порой воздуха. Напарившись, наслаждается тишиной, сидя на завалинке. Легкий летний ветерок холодит размякшее тело.
     Слегка захмелев от чистого воздуха, на какое-то время погружается в воспоминания, уплывая в годы, когда были живы родители.
     Одна за другой рисуются картины жизни. Они становятся то яркими, явными, то начинают тускнеть, угасать, как далёкие звёзды, а то, и вовсе исчезают за давностью лет. Тогда напрягает она память, пытаясь заново, уже который раз, окунуться в давно ушедшие события, пройти своей нелегкой, женской тропой.
     Но, что-то, уже исчезло безвозвратно, навсегда, стало необратимым. Из глубины души, нет- нет, да и вырывается:
     -Ах ты, долюшка наша, женская! И за что ты была порой со мной, жестока, чтобы вот так, любя ближнего, остаться в глазах родителя «лягушей».
     Повернув голову в сторону окна, всматривается в тёмное отражение стекла.
-Лягуша! - Рассуждая, бросает в темноту окна: - Какую, народили, той и любуйтесь! Баба, как баба. Не всякому быть писаной красавицей. А что «лягуша», так поглядеть ещё надо.
     Как сейчас помнит, особой лаской в детстве родители не миловали, любили, но по своему. С чего так, она и сейчас, после долгих лет, не может толком внять. Отца с матерью почитали. Да, только с чужими они были более доброжелательны, чем с малыми и родными. Иногда сгоряча вспоминала не добрым словом, но зла не держит и поныне. Каждый наделён своей судьбой. Нести свой крест по жизни следует до конца. Она несёт его. Кто бы подсказал, сколько ещё нести?..

       Здесь плетень крутой из ивы,               
       Покосился старый дом…               
       Поросло быльём, крапивой
       Моё детство в доме том.
      

Глава  первая

ПОМНЮ СЕБЯ МАЛЕНЬКОЙ

     -Слыхали, Петька Залесов женится ?
-Точно! Семён, которую неделю самогон гонит, к свадьбе сына готовится.
     Весть о скорой свадьбе, подхваченная старым и малым, мгновенно разнеслась по деревне. В каждом дворе знали  старшего Залесова, Семёна, кузнечных дел мастера, безотказного мужика, а уж его сына Петра, балагура и весельчака, тем более.
     Залесов, младший, выше среднего роста, с худощавым, но симпатичным лицом, вьющимся на голове волосом, давно сводил с ума деревенских девчонок. Но покорила сердце парня одна, кареглазая, невысокого роста, с косой до пят, дивчина Прасковья, из соседнего села… 
     Три года чувствовал себя Семён должником своего земляка из соседней деревушки Фомки Ефимова, бывшего однополчанина, лихого ротного рубаку Первой мировой.
     Когда Фома Ефимов в одном из сражений, вынес с поля боя на своих плечах раненого Семёна, дали друг другу кровную клятву в вечном родстве. Зная, что у Семёна растёт парнишка, а у него, девка, Фома в душе радовался. В голове то и дело вертелось: - Свой мужик Семён, земляк, в деле проверен. Не одного германца завалил, да и по хозяйской части не промах. Чем не родня!
     Встретившись в окопах, они узнали, что их деревни соседствуют между собой, всего в каких-то десяти верстах друг от друга. Клятву свою каждый сдержал, не ведая, что судьба сведёт и без них молодых. В начале двадцать шестого обвенчали роба божьего Петра Залесова и рабу божью Прасковью Ефимову. Так Фома Ефимов и Семён Залесов, встретившись после долгих лет разлуки на родине, связали свои судьбы родством.
          Уже вскоре после венчания, Прасковья забрюхатела. Молодые были рады. Что за семья без детей, баловство, да и только. Когда живот молодухи начал выпирать, топорща юбку, стал заметен глазу, по округе прокатился сильный голод. Казалось, не будет спасения от беды. Вымирали семьями. Не обошло горе и родственников Фомы. Глубокой осенью похоронил он двоюродного брата. Ища спасение, кто в одиночку, кто семьями, односельчане стали покидать насиженные места. Собрав семейный сход, Фома держал слово:
-По далее от этих мест подаваться надо, в Сибирь. Заезжие мужики сказывают, тама места хватит для всех, были бы руки. Чует сердце, неровен час, приберёмся и мы, хотя все однажды будем там, да только рановато. Коли по нраву придутся места, останемся на постоянно, ну а коли нет, переждём беду, возвернёмся назад. Словом, пора собираться  в дорогу!
-Петро, окстись! Куда мне с брюхом, - трясла животом перед мужем Прасковья.
-Слухай, что батька велит, надо значит надо. Может, подмогнёт. А с брюхом стерпится. Сын на волю прёт! Ему твои движения во как нужны, только на пользу.
   Забив скотину, заколотив досками окна, на всякий случай, распрощавшись с оставшимися в соседней деревне родственниками, двинулись в далёкий, неведомый до сели, путь. Казалось нескончаем будет он для них. Несколько месяцев колесили по выбитым таёжным дорогам четыре повозки, всё дальше и дальше удаляясь от насиженных мест, пока в один из летних дней, перевалив горный хребет, не остановились в небольшой деревушке Кузнецкого уезда.
     Борисово, деревня, зажатая между двумя возвышенностями, распластавшаяся на многие километры вдоль реки, стала первым пристанищем для переселенцев из-за Урала. Прикупив заброшенный домик, начали обживаться. Уже совсем скоро жизнь распорядилась по своему. Сибирь хороша не только своей красотой и несметными богатствами, да неоценимой щедростью, но и своим сибирским нравом. Как всевидящий своим оком, так и она, пронизывает человека насквозь, заставляя показать ей,, как дитя матери, свою истинную душу. Так вышло с Залесовыми - старшими. Может, не  приглянулась сама или старики ей, но не приняла Сибирь стариков и, через четыре месяца засобирался Фома с женой в обратный путь, в свой Старый Верхис.
-Вертаемся старая восвояси!
-Что ты Фома, что ты, - запричитала, было, хозяйка.
-Я сказал, домой! Не дело тело оставлять в чужих краях.
     Молодка Прасковья кинулась вслед за родителями, да не тут-то было.
-Куда ты, ей богу! Не сегодня так завтра разродишься, чего ноги бить. И здесь приживёмся.
     Укатив в родные места, родители оставили в  незнакомом крае дочь с зятем да, память о себе. В ноябре, вместо ожидаемого Петром парня, родила ему Прасковья дочь - Валентину. В тайне была нескончаема рада. Для матери дочка, первая помощница, по себе знает. Это отцу подавай продолжателя рода, а ей, дочь - бальзам на сердце.
-Вырастет, будет с кем о женских делах посудачить, а то, как же!

     *  *  *

          Шло время.
-В отца пошла, - замечала мать. –Ишь, как  костью в ширь прёт. А  ростом некудышня, нет, некудышня. Перед глазами Прасковьи рисовался облик родного отца. Взглянув как-то на дочь, призадумалась бросив  ласково: - Лягушонок, вот, есть, лягушонок.
Крошка не знала, что лягушонок вскоре превратится просто в «лягушу» и, останется при ней на долгие годы детства и зрелой юности. Только это всё впереди.
     Души не чаяла Прасковья в своём дитё. Редкие по яркости, каштановый, переходящий в огоньковый цвет, волос, сводил с ума родителей. Казалось впитал он в себя все краски сибирского лета, лугов и разноцветных полей.
     Не успела Валя научиться как следует ходить, родила матушка себе сына, а ей братишку. Узнав о рождении сына, обрадованный, молодой папаша, долго сотрясал воздух: зычным басом:
-Петькой будет. Петром Петровичем Залесовым! Вон каков бутус, не чета этой лягушке-квакушке. Ещё несмышлёная Валя только улыбалась, готовясь заботиться о младшем брате.
     Получив разрешение у начальства, Петр сутки праздновал рождение сына. В дом то и дело заглядывали соседи. Одни сменяли других, и так весь день.
     Времена коллективизации поднимали сельское хозяйство. Активист и трудолюбивый мужик, Петр Залесов был принят в коммунистическую партию. С каждым днём село крепло. Хозяйства трёх колхозов созданные на базе деревни, были приличными, крепкими.
-Чем черт не шутит, может повезёт и мне, - глядя на шустрых и расторопных товарищей, - размышлял Петр.
     Хозяйская закалка, полученная от отца, помогала во всём. Он был мастер на все руки, но больше всего начальство поражала в нём его смекалка и, это не случайно. Инициативных, смекалистых, среди руководителей в районе не хватало. Толковость Петра пришлась как нельзя к стати. После недолгих бесед, председатель колхоза предложил ему должность бригадира полеводческой бригады, имея виды на будущее.
     Хотя не хватало грамоты, организатором оказался стоящим, быстро сходился и ладил с людьми, а это не последнее дело на селе.
     Стоило сыну встать но ножки, как Прасковья  сама устроилась разнорабочей в колхоз. Лишний трудодень не помешает на семейном столе, - рассуждали молодые. И действительно, всё шло к лучшему.
     Лето проводила с подругами в поле, а в зиму перебиралась на животноводческий комплекс, ухаживая за коровами.
     За делами, детишки больше были предоставлены себе, привыкая к самостоятельной жизни. Подросшая до пяти лет Валентина присматривала, как могла, за маленьким братишкой. Для девочки заботы о младшем брате были на первом месте. Когда вечером, убравшись по хозяйству, руки матери доходили до детей, тем уже требовался сон.
После трёх лет работы в полеводстве, Петра Семёновича «заметили», хотя и был он
на виду. На правлении колхоза, по предложению райкома партии, его кандидатуру выдвинули на должность председателя исполкома сельского Совета в Змеинку, деревню соседнего района, довольно крупную, занимавшуюся заготовкой и сплавом древесины. Он не стал упираться. -Коль избрали, значит, доверяют, - вертелось в голове.
     В тайне и сам подумывал о каком либо повышении, думал и пугался своих мыслей.
-Куда мол лезешь!
      Но это предложение превзошло все ожидания…

*  *  *
      
      Леспромхоз славился древесиной, поставляемой промышленности и шахтам. Петр ещё не знал, что свалилось на его плечи, каков будет груз ответственности. Лес сплавляли по Томи. Работы хватало всем, тем более забот. В летний период река сильно мелела, создавая проблемы сплавщикам. То там, то здесь садились плоты на отмель, разбивались в ненастную погоду о скалистый берег. Воровали древесину не меньше, попробуй за всем уследи, хозяйство, взглядом не обнимешь.
     Крутился председатель исполкома по делам, с раннего утра и дотемна, следя за выполнением плана по сплаву…

     Они  и не заметили, как семейные взаимоотношения становились тяжелыми, натянутыми. Что-то перевернулось в душе, а что, понять не могли, да и времени не было для разборок. Всё лето Петра не было дома. Сутками пропадал на работе, перебираясь с одной лесной делянки на другую. Кому как  не начальству такой расклад и отношение к делу нравились, уважали его, как руководителя, за хватку. Петра при встречи узнавали всюду, приветствовали и уважительно провожали взглядом в след. Некоторые бабы бросали в зависти: - Вот каков должен быть хозяин на дворе.
     За председательскими хлопотами добродушный характер Петра сменился, стал жёстким. Вечерами, при редких летних встречах, начинал выливать горечь рабочего дня на семью, вымещая накопившуюся злость работы на Прасковье и детях. Неверный её шаг, громкий возглас, визг ребятишек, раздражали. Не понимая, что происходит с отцом, Валя, бежала к нему, по детски соскучившись, желая отцовского общения. Но, ласка медленно уплывала, как уплывало её розовое детство.   
     Не находя отцовской ласки, девочка стала сторониться его, побаиваясь порой находиться рядом. И только несмышлёный брат Петька, всё также пытался найти ласку в объятьях отца и матери.
     Как бы то ни было, через год, Прасковья родила Петру второго сына. Прожив на белом свете чуть больше года, сын умер. Может, тяжелый труд давал знать о себе, может что иное, богу и известно. Решила, больше не испытывать судьбу.
- Видно, бог не верит, что можно удержать семью детьми, - подумалось ей однажды, когда вышла очередная разлада. - Не в детях видно дело. Только в чём?
     В отсутствии мужа, подолгу плакала, уткнувшись в подушку, моля у всевышнего прощения...

*  *  *
   
     Паводок по весне выдался большим. В том месте, где между деревнями Змеинка и Ивановка река делает крутой поворот, во время ледохода образовывался огромный водоворот, затягивающий всё, что туда попадало. Плывущее по реке, перемешивалось и перемалывалось, исчезая в его чёрной пасти…
    В воскресенье стар и млад высыпали на берег Томи. Грохот от столкновения льдин, шум от снежной шуги, заглушали голоса деревенских, глазеющих на ледоход. В некоторых местах, полноводная река, выйдя из берегов, разлилась по ложбинам, затопив островки. Из воды торчали макушки голых кустов.
     Валя с братом толкались среди сверстников, наблюдая за рекой. Неожиданно послышался детский крик: -Дом, дом плывёт.
Собравшиеся увидели крутящуюся льдину, на которой что-то чернело.
-Няня, няня, собака, - толкал в бок сестру Петька, - Вон, вон!
-Отстань, вижу без сопливых, - шмыгнув носом, она выпустила руку брата.
Петька юркнул в толпу мальчишек, стоявших близко от подступавшей воды.
Со стороны льдины донёсся вой собаки, метавшейся рядом с почерневшим срубом баньки, привязанной на цепи. На коньке бани восседал петух и, словно взывая о помощи, кукарекал. Его ку-ка-ре-ку доносилось до берега, словно крик о помощи. Только кто поможет, в этой круговерти, страшной игре воды и льда! Через сто метров всё исчезнет под глыбами льда, в черной пасти водоворота.
     Ребятишки визжали, а взрослые с жалостью охали при виде происходящего, долго не сводя взгляда с этого страшного места.
-Петька где, - раздался неожиданно голос матери.
Вздрогнув, Валя обернулась на голос, посмотрела по сторонам. Петьки не было. Усмотрев у кромки воды кучку мальчишек, помчалась к ним. Схватив брата за рукав, потянула за собой. Тот стал сопротивляться.
-Бежим, мамка ищет.
Они перешли на бег. В сапогах у Петьки хлюпала вода. Штаны были мокрыми выше колен.
-Неслухи, простынете, возись с вами, - мать замахнулась, в желании поддать сыну подзатыльник но передумала.
Петька стоял перед ней, опустив голову. Из под носа то и дело выглядывали зелёные сопли.
-Погодь, - Прасковья задрала подол платья, приклонив голову сына, вытерла нос. - Марш домой.
Словно этого и ожидая, сын, сорвавшись с места, понёсся по вытоптанной тропке в сторону дома. Взяв за руку мать, дочь шла рядом…
     Чуть попозже, когда ещё не одна пчела не успела покинуть улей, выставленный под окном дома, налетел на деревню черный смерч, вырывая с корнем огромные деревья, бросая их на землю, словно игрушки, руша жильё и постройки. Петр Семёнович не находил для себя места, возвращаясь из командировки по району. Не успел закрыть калитку, как схватился за голову. Под окном на месте ульев валялись расколотые колодки. Посылая маты, ввалился в дом.
-Мать, твою, не могла чем-нибудь накрыть улей, - выругался с порога.
-Чего ругаешься, ты в огород глянь. Где ж я тебе удержу. Налетел чёрным шайтаном, всё сорвал, что можно было. Ты поглянь, поглянь что творится?
Петр вышел из дома, бросив взгляд на зады. Там, где были вскопаны грядки и посажена мелочь, примяв их, лежала крыша от бани. По не-вспаханному огороду ходила Валя, собирая разбросанные доски и штакетник от изгороди.
     Что-то местные такого не припоминали. И действительно, что стряслось в этот год с природой, не мог сказать никто…
     Не успело забыться весеннее нашествие смерча, как очередное событие потрясло жителей деревни. Гроза началась неожиданно, небо почернело, стало не по-летнему
холодно. Работавшие в поле женщины поспешили вернуться на развернутый у перелеска культстан, к телегам. Клавка Панина, женщина средних лет, кинулась под стоявшую в одиночестве огромную берёзу, в надежде укрыться под развесистой кроной.
     Прасковья в окружении девчат бежала в направлении вагончика, то и дело оглядываясь и покрикивая на дочку, чтоб не отставала.
Это лето Валя помогала матери полоть гряды. Напарница Прасковьи, Варька, девка в положении, стала отставать от бегущих. Баба Мария  то и дело поторапливала:
-Варька, не отставай, промокнешь, захвораешь, а тебе скоро рожать.
Варька оглянулась, позади никого. Увидав стоявшую большую берёзу, а под ней Клавку с дочкой Прасковьи, нырнула под крону дерева. Махнув рукой на Варьку, Мария успела укрыться в вагончике, куда уже заскочили женщины. Не успели они отдышаться от бега, раздались раскаты грома, сверкнула молния. Из тучи на землю посыпал град. Зелень на грядах в миг превратилась в черно-зелёное месиво. Ударяя по крыше вагончика, он с грохотом разлетался, устилая словно белыми яйцами землю.
    Прасковья зажала руками уши, шепча молитву. Как только град прекратился, к вагончику приковыляла беременная Варька, держась за руку девчонку. Промокшие до ниточки, обе тряслись в ознобе. Лица были чернее тучи. Первой заговорила Валя:
-Мама, там, под деревом, - голос девочки задрожал, она не договорила, закрыв лицо руками, зарыдала. Прасковья, прижала её к груди, поняла, что случилась беда.
-И тебя ведь могло поразить, проронила она, гладя дочь по голове.
     Как-то, не по детски, рано, маленькая Валя становилась свидетелем страшных природных передряг, житейских неурядок и человеческих трагедий.
   
*  *  *
   
     Петр председательствовал, Прасковья ухаживала за колхозным молодняком. Дети с утра в школе, после обеда до позднего вечера одни дома. И так изо дня в день...
    В один из октябрьских дней, в субботу, Прасковья  пришла на конный двор. Срочно нужна была лошадь, привести солому для подстилки молодняку. Конюх, хромоногий Иван, узнав жену председателя, развёл руками.
-Милочка, припоздала, разобрали. Приходи последь обеда, освободится лошадка, заберёшь.
Вернувшись домой пообедать, решила немного отдохнуть, что-то побаливала спина. Придерживая её руками, присела на кровать:
-Валя, - позвала дочку, сидящую за столом с учебниками. -Отложи тетрадки. Сбегай до конюшни. Корчагин лошадь обещал приготовить. Скажи, я просила.
     Девчонка не часто бывала на конном дворе. Подойдя к стоявшей возле конюшни кучке мужиков, спросила:
-Дяденьки, я по лошадь. К кому мне?
     Те, что-то бурно обсуждали, размахивая руками. На какое-то мгновенье спор затих. Смекнув, что надо девчонке, не молодой, с бородкой, Иван Кряж, деревенский хохмач, зыркнул хитровато глазами на девчонку, подмигнув товарищам:
-Красавица! Во-он вишь, подсобку? Ступай туды, спроси тамо «Корчагина». Это здеся самый заглавный, он подмогнёт.
Мужики отвернувшись, хмыкнули в рукава, ожидая развязки предстоящих событий.
    Конюх Иван немного прихрамывал на левую ногу. Сказывалось ранение в Гражданскую, отчего при ходьбе частенько пользовался тростью. Как только он появился в колхозе, увидав его, мужики окрестили «Корчагиным». Иван не любил, когда его звали  по кличке а, тем паче в глаза. Это знали стоявшие в сторонке мужики.
    Девчонка отворила дверь помещения.
-Дяденька Корчагин, - обратилась к сидевшему спиной мужчине. - Мне бы лошадь заполучить.
Тот не отреагировал.
-Дяденька Корчагин! - повторила Валя, подойдя на расстояние вытянутой руки.
Конюх вскочил и, развернувшись, схватил её за полу телогрейки. - Ах ты, соплячка, я тебе сейчас покажу, Корчагина.
Отшатнувшись от конюха и споткнувшись о порог, она выкатилась на улицу. Прихватив метлу, стоявшую у двери, конюх начал ширять ею в бока, приговаривая:
- Чтоб знала, как зовут, чтоб знала. 
Не понимая, что от неё хотят, Валя позвала на помощь: -Помогите!
Крутясь у крыльца на конских котяках, она пыталась увернуться от метлы конюха.
Наблюдавшие за сценой разразились громким смехом, схватившись за животы. Но вскоре поняв, что шутка зашла далеко, и Корчагин принялся за своё дело вполне серьёзно, двое, что помоложе, поспешили на выручку.
- Иван, ты что сдурел?
Тот не реагировал на окрики, продолжая катать девчонку по замёрзшей земле.
- Иван, это же дочка нового председателя исполкома.
Конюха будто ошпарили кипятком. Бросив метлу и, подскочив к девчонке, рывком поднял её с земли, отряхивая фуфайку от соломы.
- Дядя, вы чего? - она не могла сообразить, что произошло, отчего он так набросился на неё.
- Иван, ты что, в самом деле, на дивчину набросился, - гоготали, словно гуси,
мужики.
- Чего-то захотел от молодки? -задорно басил Ванька Смирнов.
- А, ну вас всех... Батюк махнув рукой, заковыляв на конный двор, за лошадью.
-Чего это он? - отряхиваясь от налипшей соломы, спросила Валентина.
 Ответа не последовало. Мужики продолжали смеяться. Через десять минут возле конюшни стояла запряжённая подвода.
- Прошу, сударыня, - как ни в чём не бывало, проронил конюх, передавая вожжи Валентине. – С богом!
     Бока ещё ощущали твёрдые котяхи. Она в душе ругала непутёвого дядьку. Отъехав немного от конюшни, рассмеялась по детски, весело и задорно, вспоминая произошедшее:
 -Надо же, Корчагин! Придумали! Но-о,- хлестанула лошадку вожжами. Та резво зарысила в сторону Залесовского дома.
*  *  *    
 
     На посту председателя исполкома Петр пробыл вплоть до сорокового года, когда предложили новую должность, председателя совхоза в Ново-Барачатах, где он продолжал работать до осени 1941 года. В сентября, сразу после уборочных работ в колхозе, пришёл он в райком партии, выложив на стол секретаря, курировавшего кадры, заявление с просьбой отпустить на фронт. Разговор был долгим и не из лицеприятных. Несмотря на то, что рабочие руки требовались на селе и было прямое указание об укреплении партийных кадров, просьбу Петра всё таки удовлетворили. Через пару дней после пребывания в райкоме, как и многие его односельчане, отправился добровольцем на фронт защищать родину...

     Дети подрастали и, не по годам взрослели. Какая, ни есть, а была в лице Вали и Петра, подмога матери. От кого её ещё ждать. Одиннадцатилетняя дочь наравне с взрослыми стала трудиться в колхозе, зарабатывая трудодни для семьи.
     Прасковья, занятая работой в колхозе и хлопотами с домашним хозяйством, то ласкала ребятишек, пуская по матерински слезу, то грозно покрикивала, срывая накопившиеся обиды и женскую усталость от одиночества. В конце октября, появились первые эвакуированные из Ленинграда. Власти приняли решение, расселять в дома, по несколько семей, из-за нехватки квартир. Прибыло народу и на дворе у Прасковьи.
     По разнарядке, на первое время, вселили четыре семьи. Правда, через полмесяца, две из них съехали на другие квартиры. Новые жильцы, мать с тремя малолетками и, одинокая молоденькая девушка, остались на квартире у Залесовых. Дом стал похож на маленький детский сад. Гомон, визг и детский плач не смолкал с утра до позднего вечера, пока ребятишки не засыпали кто в кроватях, кто на полу, на приготовленной пастели из полушубков и наволочек набитых душистым сеном. Квартиранты старались всеми силами и способами прокормить себя и хоть как-то одеться. Чем могла, помогала Прасковья. Поделилась кое-какой одеждой, ведь всё, что имели ленинградцы, было на них, а впереди ждала суровая сибирская зима, не ведомая переселенцам.
    Иногда, в тихую наблюдая за работой женщин, Прасковья думая про себя, что и ей не сладко, но она с детьми, хоть одна, но дома. Каково же этим бедным, бездомным. Думала и на чём свет костерила проклятого фрица.
     Осенью ленинградцы, перекапали на два раза огород Залесовых. Перекапывать было что. За домом, тридцать соток, площадь не малая. А копкой этой осенью занимались в основном Валя да малой Петька. Накопали квартиранты, за два захода, ещё пять мешков картофеля, обеспечив себя на какое-то время пропитанием в зиму. Вот было радости. Что поделать, голод не тетка, всё за зиму подберет...
 
     Первые два месяца весточек от мужа не получала. Надеясь на лучшее, в тайне от детей молилась перед образом, взывая о снисхождении у бога. В декабре, после первой победной сводки об успехах под Москвой, пришло письмо от Петра. Он сообщал, что жив, просил за него не беспокоиться. Добьют фрица, вернётся до семьи. Уже повзрослевшие, окунувшиеся в реалии сурового военного лихолетья дети, спрашивали об отце, и она перечитывала и, перечитывала письмо с фронта. Вскоре пришла новая весточка. Пётр Семёнович попал со своей частью в окружение, где-то под Ленинградом. Две недели пролежали с товарищами в болотах, и всё же вышли из окружения к своим. Немного простудился, но обошлось. И всё же, время оставляло свои отпечатки. Не были исключением и ребятишки Прасковьи.
     По окончании уборочной страды, Валя с матерью трудилась на свинарнике, ухаживая за молодыми выводками и супоросными свиноматками. Рядом со свинарником, стояли коровник с конюшней. В один из зимних вечеров, со сторожем, работавшим на конюшне, случилось несчастье. Во время вечернего обхода, молодая лошадь ударила его в бок, сломав три ребра. Утром к Прасковье прибежал посыльный.
-Прасковья Фоминична, начальство требует в контору.
     Заведующий фермой смотрел на женщину, словно на спасительницу.
-Выручи, Прасковья. Пойди с дочкой, посторожите коней в ночь. У тебя помощница хоть куда. Видел твою Валентину, большая вымахала, не из робкого десятка.
     Она согласилась на дежурство. Лишние трудодни не помешают. То, что придётся дежурить в ночь, не пугало, давно уже привыкла. В эту зиму деревню одолели волки. Стаи рыскали по округе, появляясь на близком расстоянии от построек. Отдельные, не боясь людей, шерстили овчарни и коровники. Деревенские собаки брехали ночи напролёт, но это нисколько не пугало хищников.
     Заступили на дежурство  с вечера. До полуночи всё было спокойно. Уставшую за день Прасковью незаметно сморило. Девочка тормошила мать: - Мама, мамочка, кони ржут.
Она открыла воспаленные глаза, прислушалась. Ржание повторилось. Оно то усиливалось, то затихало. Вскочив на ноги, накинув на плечи фуфайку, прихватила вилы, спеша на улицу. Следом вынырнула Валя. Глянув на крышу, крытую соломой, заметила, что та разрыта. Солома хорошо укрывала от снега, дождя, но не была сегодня преградой для хищников. Бросившись к конюшне, увидала непрошеных гостей. Лошади ржали, шарахаясь в полуосвещенном помещении. Прочные засовы удерживали табун. Он метался от стены к стене. Прасковья откинула засов на двери. - Берегись, - только и успела крикнуть. Двери с треском распахнулись, табун ринулся на свободу.
- Уйдут, вот тебе крест, уйдут, - проронила сама себе, не переставая креститься.
Табун уже несся в темноту ночи. Неожиданно дочь закричала: - Волк!
Прасковья сама видела «верхового». Крепко вцепившись в спину молодой лошади, он не хотел выпускать жертву из когтей. Резким ударом она вонзила вилы в бок зверю. Тот задергался в конвульсиях. Оттянув тушу в сторону, заглянула в конюшню, где хищники успели порезать взрослую лошадь. Холки кровоточили. Кровь из открытых ран стекала по крупу на землю. Молодому жеребчику не повезло больше. С порванным горлом он  лежал без движения у стены. Увидав бездыханное тело, девчонка закрыла лицо ладонями и задрожала. Было страшно жалко маленького жеребчика. Из глаз выкатились крупные детские слезинки. Табун, чувствуя свободу, ещё с полчаса кружил по окрестностям деревни. Немного успокоившись, лошади во главе с вожаком, понеслись в обратном направлении. Вскоре они были в конюшне. Когда всё успокоилось, Прасковья сбегала на ферму, известив о случившемся мужиков. Поутру пораненную лошадь забили, чтоб не мучилась. Мясо пришлось кстати. Как говорят в таких случаях: - Не было бы счастья, да несчастье помогло.   
     За проявленную бдительность руководство колхоза наградило мать с дочерью отрезами на платье. Это была первая в жизни награда Валентины...

*  *  *

     Всё чаще в деревню почтальон приносил горькие вести о гибели односельчан. Все ждали конца войны, а он не приходил. Стоило наступить весне, как оживали работы на полях колхоза, и Прасковья вновь уходила в полеводы. С утра до позднего вечера, возила на поля топливо для тракторов. Две железные бочки, подпертые по бокам толстым горбылем, возвышались на телеге. В одно и тоже время, исправно привозила горючее на полевой стан. Здесь помогали скатить полные бочки на землю, а на телегу погрузить пустые. Зачастую на стане не оказывалось мужиков. Приложив силушку, Прасковья сама сталкивала их на землю и, ухватив двумя руками за края пустые, забрасывала на телегу, словно заправский мужик. И так два раза в день. 
     Обессиленная, уставшая, вечером подгоняла лошадь к дому, где её поджидала дочь. Валя быстро отворяла ворота, пропуская лошадь с телегой во двор, где её ставили под навес. В пустых бочках оставался не слитым керосин. Бывало, сцеживали с литр, иногда и до трех. Он был как нельзя кстати в хозяйстве, в зимние вечера. Темнело рано, а рассветало – поздно. К приезду Прасковьи дочь готовила пустой бидон. Вдвоем, перевернув бочку, сливали  остатки горючего. И коптила вечерами «трехлинейка» в доме. Зачастую, всё происходило на виду у соседки, которая делала вид, что ничего не замечает. Прасковья завсегда делилась керосином с ней. Не ровен час, обидится, донесет начальству, беды не оберёшься, время то военное...
     Проезжая в обеденный перерыв «Жгучий лог» заметила, у копны соломы, смётанной на обочине, силуэт мужика. Тот явно что-то прятал. Закончив дело, огляделся по сторонам и, вскочив в двуколку, затрясся по косогору, в сторону культстана. Любопытство брало своё. Подождав пока скроется из вида, подъехала к копне, осторожно заглянув под неё. Под копной, припорошенный соломой  лежал мешок с мукой. - К вечеру не заберут, надо увозить, такого добра семье хватит на лето.
Так и сделала. Приготовив для мешка место посреди пустых бочек, и, прихватив с собой дочь, завернула к стогу. - Только бы был на месте, только бы, на месте, - стучало в голове. Подъехав к копне, огляделась. Все было тихо и спокойно. Быстро забросили мешок на телегу, уложив между пустыми бочками, забросала сушняком.
-Но, родненький, домой, домой!
Она нервничала. Очутившись у родного двора, крикнула на дочь:
-Что, рот разинула, лягуша. Не можешь пошустрей! Ворота открывай.
Валя удивилась крику. Давненько её так не «ласкали».
-Сарай, сарай открывай, поживей, - соскочила с телеги, бросила вожжи на передок. - «Лисью нору» готовь.
     Валя знала, что такое «лисья нора». Ловко вытеребила в копне сена, что была смётана в дальнем углу, нору. Вдвоём перенесли мешок муки, тщательно засыпали сеном. Поверх Прасковья накидала разной утвари. Следов от прежней работы не осталось. -Смотри, не проболтайся, голову снесут.
     Они слили остатки керосина в бидон, его набралось литра три.
-Снеси соседке. Скажешь, мать послала!
     Этим летом на столе было в достатке лепешек и хлеба. Ленинградцы привыкшие к щедрости хозяйки, не интересовались попусту, что, откуда. Сыты да и ладно!..

     В один из вечеров, приехав с поля, мать объявила:
-Готовься, завтра едешь со мной на культстан, хватит дома сидеть.
-А Петька?
-Петька походит в садик, я договорилась. Если что, квартиранты присмотрят.
     Утром их ждал бригадир.
-Подь сюды, Валентина, - увидав дивчину, подозвал он и тут же объяснил, чем она будет заниматься, вручив связку ключей от подсобного помещения и кухни. Стала «лягуша» первым поваром на культстане, пропадая неделями в поле. Так неожиданно заканчивалось Валино детство...
    
*  *  *

     Шёл уже сорок четвёртый год. Казалось войне конец, как в окрестностях появилось беглые. Лесистая местность была хорошим укрытием для временной отсидки. Частенько в колхоз стала заглядывать милиция, справляясь, не появлялись случаем незнакомые, или кто из своих. Большая часть мужиков из села была на фронте, а в колхозе работали старики, женщины да, малолетки, такие как Валентина.
     В тридцать дворов, деревня на виду для каждого живущего и проезжающего. Но, уследить за всем было непросто. В своё время строились с размахом, дом от дома стоял на приличном расстоянии, земли хватало. Этим и пользовались беглые и дезертиры...
            Взрослые были в поле, когда во двор Залесовых заглянул Иван Квашнин, мужик с непонятным прошлым. Высокого роста, с длинными до колен ручищами, ножищами на сорок шестой размер обуви, он был заметной фигурой на деревне. Почему не на фронте, толком никто не знал. Поговаривали, что справка у него имеется на отсрочку по болезни. Может оно так и было, только скучать от его присутствия односельчанам не приходилось. Многие даже побаивались его, сторонясь при встрече.
     Зная, что дома никого из взрослых нет, мужик смело вошёл в калитку. Заметив у крыльца чем-то занятого малого Витька, - квартиранта Залесовых, - Квашнин рявкнул:
-Где твой отец?
-Мой папка лёчик, под Лелинградом погиб, гордо выпалил маленький Витёк, не обращая внимание на грозный голос мужчины.
-А твой? - Иван кивнул в сторону появившейся из дома Валентины, уже неделю сидевшей дома из-за травмы руки. Её левая кисть была забинтована, а сквозь повязку проглядывала засохшая кровь.
-Мой, на фронте воюет, не то, что некоторые, - бросила она смело в сторону Квашнина.
     Ивана задело за живое, отчего он прищурился, играя желваками. Руки заходили, словно оглобли. Казалось, он не знал куда их девать. Сдвинув кепку на брови, проронил сквозь зубы:
-А может, уже и нет. Может его, того, пиф-паф, – мужик злобно рассмеялся, сотрясая басом воздух
     Неожиданно послышался грохот. В конце улицы появилась подвода. Бросив взгляд на дорогу, Иван изменился в лице.
-Лады, ещё погутарим. - Он исчез неожиданно, как и появился. Занятые делом малолетки, не придали особого внимания появлению Квашнина.
     Мимо крыльца прокатила двуколка председателя Сочнова. Стоя на ногах, подгоняя лошадь, тот покрикивал: - Давай, родная, давай, ещё немного. Видно куда-то торопился.
     Вечером Ваня рассказал матери, что приходил какой-то дядька, спрашивал об отце. Услышав разговор мальчишки с матерью, Прасковья поинтересовалась у Вали, кто приходил.
-А-а, этот, не нормальный, Квашня, - махнула та рукой, словно ничего и не произошло.
-За каким лешим шарится, непутёвый? – недоумевала Прасковья.
     Скоро в деревне стал пропадать скот. Первые раза это были отдельные случаи, но вскоре они участились. И везде замечали присутствие Ивана. Сигналы стали поступать один за другим. Взять Квашнина с поличным оказалось делом не простым. Не таков простак был мужик.
     Июльским вечером в доме Залесовых собирались ужинать, когда за окном послышался надрывный лай собаки. Женщины прислушались.
-Чужие, - выдохнула Прасковья, однако выходить на улицу побоялась. Что-то её удерживало.
-Прасковья, надо что-то делать. Останемся без коровы, - шепнула квартирантка Лиза.
     Одно из окон выходящее в огород было затемнено деревьями. Ухватив берёзовое полено, служившее запором в сенях, она тихо распахнула оконце, перелезла через подоконник. Примеру последовала Прасковья, прихватив стоявший в углу небольшой ломик. Не ведая страха, решив поддержать взрослых, схватив клюшку, Валя нырнула следом. Выпорхнув через проем окна, очутились в огороде. Бесшумно прокрались между гряд к коровнику. Гостей было двое. Один стоял с противоположной стороны коровника на  стреме, другой орудовал над засовом.
-Руки сволочь, - громко выкрикнула Лиза.
Возившийся с замком, от неожиданности, поднял руки. Резкий удар берёзовой палки по спине, поверг его на колени. Сообразив, что перед ним женщина, Квашнин, а это был он, приподнявшись с колен, ринулся на женщину. Сделав прыжок, схватил её за плечи огромными ручищами, попытался повалить на землю. Не спасовав, Прасковья отоварила его ломиком по спине. Охнув, тот начал проседать. Не дав опомниться, женщина нанесла по его широкой спине очередной удар. Мужик вскрикнул. Валя поспешив на помощь матери, подняла визг. Воспользовавшись тем, что внимание обращено на Ивана, подельник, хоронившийся за углом тихо скрылся за коровником, канув в темноте ночи. Женщины продолжали молотить Квашнина.
-Так тебе сволочь этакая, - нанося удары, - кричала, больше от испуга, Прасковья. – Убить мало!
     До мужика слова уже не доходили. Стараясь выбраться из под ударов, он стал уползать на четвереньках в сторону огорода. Заявлять в правление не стали. Думали, проучили, больше не сунутся. Да только видно зря. Через неделю, на сушилку, где работала Прасковья, прибежала запыхавшаяся соседка Марфа.
-Прасковья, берегись. Квашниха обещает тебя поджарить. Ей богу, своими ушами слыхала. Вот тебе, крест, - она перекрестилась, поклонившись в пояс.
     Вечером Залесова зашла к председателю, рассказав о случившемся.
-До каких пор всё будет продолжаться? Сжечь хотят меня эти проклятые изверги. За что?
-Не бойся, Фоминична, не бойся. В обиду мы тебя не дадим, отстоим и семью и твой дом. Иди к детям, и не переживай.
Две недели, вооруженные бичами верховые, дежурили по очереди,  охраняя деревню и за одно дом Залесовых. День и ночь следили за дворами. Бог миловал. На какое-то время разбойные набеги на скотину поубавились. Утихло в одном месте, прорвало в другом. Устав от жалоб односельчан, председатель решил хоть на какое-то время покончить с воровством скота, устроив засаду в месте предполагаемого сбора беглых.
Дней десять всё было впустую, но засаду не снимал. В один из вечеров, когда уже основательно стемнело, прибежала дочь Прасковьи.
-Дядя, - запыхавшись выпалила она, - Там к Квашне чужие пришли.
Отправив Валю к соседям, председатель наказал: - Пускай под руку что-нибудь прихватят. Заглянув на конный двор, взял в подмогу несколько стариков, не успевших разойтись по домам. Не поднимая шум, перебрались через забор. У сарая, чуя чужих, залаяла собака. Пробравшись вдоль стены дома, Николай пнул ногой в дверь. Ответа не последовало. Постучал рукояткой бича. В сенях что-то упало. Раздался стук опрокинутого ведра, послышался женский голос:
-Кто, чаво надо?
- Отворяй Мария, это я, Сочнов.
- Кой леший несёт среди ночи?
-Отворяй, отворяй. Не леший, а ноги. Хозяин дома?
-Никого нет.
-А вот мы и посмотрим!
     Заскрипел засов. Дверь распахнулась. В сенях, держа в руке свечу, стояла Мария. Пройдя в избу, мужики осмотрелись. Три комнаты были пусты.
-Сквозь землю что - ли провалились? Своими глазами видел, что пришли.
-А где же они? И хозяин исчез.
-Гляньте в подпол, может что найдете!
Отворив западню, и засветив «трехлинейку», мужики юркнули в пустоту. Из подполья потянуло прохладой и квашеной капустой. В дальнем углу свет от «трёхлинейки» выхватил две бочки. Заглянув в одну, старик Иваныч присвистнул. Под грузом, в солёном рассоле вымокало мясо. - Вот и наша скотинка солится!– он присвистнул от удивления. - Да тут на весь колхоз хватит!
     Обе кадки были полны солонины. Простучав по доскам, которыми было обшито подполье, ничего не обнаружили. Однако, чуткое ухо старика Ивана уловило разницу в звуке.
-Колька, стукай ешо разку по этой стенке. Больно звук певуч.
Николай выполнил просьбу старика.
-Здеся надо, однако, искать, - остановил его дед. Чустуешь, паря, пустинка. Лазейка тута, где – та должна быти, сердце вещует.
- Раз вещует, ломаем.
Попыхтев, оторвали несколько досок. За ними оказался лаз, запиравшийся на толстую березовую палку изнутри. Высотою в полтора метра, он позволял незаметно покинуть дом под землей, на четвереньках. Поднялись наверх и очутившись внутри сарая мужики удивились. В углу стояла кровать, рядом стол. Можно было отдохнуть, не боясь чужого сглаза. Председатель ткнул дверь ведущую в огород, та отворилась. Меж рядами картошки виднелась еле заметная тропинка бегущая к реке. - Ушли сволочи! - он стукнул кулаком о косяк.
          Взяли Квашнина через неделю, когда тот попытался навестить свою супругу. На этот раз сработало НКВД. Под конвоем, увезли в район. Только через несколько лет односельчане узнали, что осудили его тогда по закону военного времени, приговорив за разбои и вредительство, за дела водившиеся за ним с давних пор, к расстрелу. Жену Марию, за пособничество и укрывательство, выслали куда-то в Иркутскую область.
     После того случая, на некоторое время в округе воцарилось спокойствие. Но это только на некоторое время.
Война то и дело напоминала о себе, своими похоронками. Казалось ей не будет конца. Но он пришёл. Из ушедших на фронт, к лету вернулось три человека. В конце июня
Прасковья получив треугольник от Петра, долго не могла поверит, что муж жив. Оказалось, часть, в которой он служит, перебрасывают на Дальний Восток...

*  *  *
     Петр Семенович Залесов, появился в родной деревне октябрьским вечером 1945 года в сопровождении сослуживца.
   Одетые в белые полушубки и краги, они шагали по знакомой Петру деревне. Давненько таких не видали здесь. У каждого, на широком ремне болталась планшетка. Вглядываясь в окна, деревенские гадали, в какой двор завернут незнакомцы. Но те продолжали двигаться в конец улицы. Уверенным шагом военные шли к  дому Залесовых. Во дворе залаяла собака. Прасковья, копошившаяся в сенях, вышла на крыльцо и, обомлела. Она ещё толком не разглядела его, но сердце уже подсказало, Пётр…
     В застолье, Петр поведал Прасковье, что после двух недель проведённых в болотах, под Ленинградом, и, выйдя из окружения, попал на месяц в госпиталь. В начале июня собирался домой, когда часть отправили на Дальний Восток. Началась война с Японией. Там и дослуживал последние месяцы войны в должности политрука роты.
     Пока она убиралась по хозяйству, разморенные и уставшие с дороги, хорошо принявшие на грудь, с красными лицами, Петр и товарищ- Александр, тихо посапывали, раскинувшись на полушубках у стола.
     Войдя в дом, женщина склонилась над мужем, веря и не веря своему счастью. Слезы медленно стекали со щек, падая на грудь мужа. Она ещё долго стояла, склонившись над ним, вытирая глазам. Мирная жизнь возвращалась в их семью…

     Весь 1946 год Валя проболела, сильно простудившись весной. После недолгой ласки к детям со стороны отца, его снова стали раздражать их шалости и присутствие за столом. Оказалось, дочь так и оставалась не больше, не меньше, как «лягуша», хотя уже было четырнадцать, да и Петру без малого восемь лет.   
     После возвращения с фронта, в душе Петра Залесова что-то надломилось. Стал он более замкнутым, вспыльчивым, недоверчивым к родным и соседям. Всё чаще появляясь дома в хмельном состоянии, устраивал разборки. Тяжёлая рука мужика зависала над головой Прасковьи, нагоняя страх на детей. Иногда, схватив жену за косу, ронял на пол. Дочь готова была заступиться за мать но, боясь отцовской ярости, с зарёванными глазами, убегала прочь. Подоспевший сынишка Петр, выручал её, повиснув на отцовских руках, словно клещ. Прасковья списывало всё на войну, кляня её на чём свет стоит, надеясь, что со временем, всё образуется...   
   По осени засобирала Прасковья мужа и дочь в дорогу, наказывая Валентине:
-Поедешь с отцом в город, подсобишь.
-А Петька?
-Петьке своей работы хватит дома.
Накануне закололи двух овечек и барана, на продажу. Необходимо
было кое-что прикупить. Выехав рано утром, заняли место в торговых рядах, заклеймив у врачей мясо для продажи. К вечеру, удалось продать его полностью. Детское сердце радовалось, будут деньги на туфли. Походив по базару, заглядывая на прилавки, отец купил несколько булок хлеба, сахара, четыре пары кирзовых тапочек, по три рубля. Остальные деньги  потратил на закупки для колхоза. Приобрёл три мешка «воровины»- шерстяной нити, что использовалась в хозяйстве. Из неё колхозники вили крепкую верёвку, которой вязали сено, при перевозке. Да и в других делах воровина была ходовым материалом. Не забыл Петр  о наказе, прихватив дополнительно пару блестящих, брезентовых плаща. Он остался довольным сделанными покупками. Из города выехали уже под вечер.
     Конь Серко резво бежал по дороге в сторону родного дома. На горизонте засверкала молния, послышались раскаты грома. Километров через десять стал накрапывать дождь. Крупные капли постукивали по плечам. Неожиданно повозку догнала легковая машина. «Бобик» был из соседней деревни. Петр махнул рукой. Машина остановилась. Дверца кабины приоткрылась, послышался грубый голос: - Семенович, какими ветрами? Подсаживайся.
-Да, я...
-Давай, давай!
-А я, - только и взвизгнула Валя, но её голос тут же утонул в рычании двигателя.
Отец юркнул в открытую дверцу легковушки, исчезнув с глаз. Машина зарычала, дернулась и, подпрыгивая по ухабам деревенского бездорожья, покатила проч. Она заплакала, но в потоках нагрянувшего дождя, не ощущала своих слёз, дрожа телом.
     Гроза разыгралась не на шутку, стало темно и холодно. Чтобы согреться и сохранить купленное от дождя, развязала один из мешков, где лежал плащ, накинула на плечи. Вторым укрыла продукты и мешки с воровиной. Вскоре Серко неожиданно встал.
-Ты чего Серый? Но, миленький. Ты чего? - Спрыгнув с повозки, стала осматривать телегу. Один из тяжей, крепящих колесо с оглоблей, слетев, намотался на ось. Колесо перестало вращаться. У коня, тянувшего какое-то время телегу, не осталось силёнок, чтоб тянуть её дальше. Она начала распрягать повозку. Когда, наконец, это Вале удалось, отвела коня на обочину. Под ногами зашуршало. Определила, овес. - Отдохни миленький, подкрепись. Что-нибудь придумаем, - не по-детски успокаивала она Серко и больше себя.
На ощупь, пыталась найти конец тяжа. Найдя, сделала попытку раскрутить проволоку с оси, та не поддавалась. Детских силёнок не хватало. Прошло более двух часов, когда удалось его распутать. Обессилившая, вывозившаяся в грязи привалилась к телеге. Тело парило, словно после многокилометрового бега. Теперь надо натянуть проволоку на место, но сил уже не хватило. Вспомнив про «воровину», развязала мешок, на глазок отмерила длину, перегрызла зубами в нужном месте. Перемотав на несколько рядов от оглобли до колеса, закрепила верёвку, чтоб не слетала с места. Новый тяж был готов.
- Родненький, где ты?
Она поставила Серко в оглобли, запрягла…
     Проехав половину пути, остановила повозку у Кривого рога.
-Господи, кто это? - вырвалось у девчонки. 
На горизонте показались два незнакомых силуэты. Внутри будто что-то оборвалось.
-Мамочка, милая, помоги, - запричитала девушка. Перекрестившись, натянула на себя плащ, словно это могло её защитить. Упряжка медленно поднималась на пригорок. Вскоре Серко снова остановился. Один незнакомец подошел к голове коня, другой, что пониже, направился к Вале.
- Не троньте прошу...
- Ба-а, так то девка.
     Она присмотрелась. За плечами у незнакомцев виднелись рюкзаки. В голове промелькнуло: - Не худые.
-Куда едешь, красавица?
-Домой.
Чуток осмелев, спросила сама: - Вам машина не попадалась?
-Попался «бобик».
-Там мой папка.
-Как?
Заплакав, она ощутила, как слёзы покатились по щёкам.
-Сама-то, откуда?
-Из Смирновки.
- Ба…а! Ну вот тебе на, мы, из Октябрьского!
Чуть успокоившись, поинтересовалась: - Вы чего, среди ночи в дороге?
-Учимся в училище. К утру в городе надо быть, припоздали. Парни окружив девчонку, ещё немного поговорили, предупредив:
- Поберегись, возьми правее. За кустами какой-то тип прикорнул. То- ли дремлет, то ли что иное, не понять.
-Спасибо.
     Как не дергала своего Серко, повозка оказалась недалеко к тому места, о котором предупреждали парни. Сжавшись, почти не дыша, проехала мимо. Кажись обошлось.
Неожиданно на горизонте вновь заиграли непонятные блики. Яркими вспышками они то уходили в небо, то исчезали вовсе. Послышался рокот двигателя. Через несколько минут различила застрявшую грузовую машину. Задние огни тускло светились. Передние фары то и дело плескали свет за горизонт. Раздался женский голос:
- Ой, кажись дивчина! Одна, кажись!
От машины в направлении повозки отделилась женская фигура. - Ой, малолетка,
промокшая! Ты пошто одна в такое время? – раздался мужской голос.
-Отец оставил на дороге, - она всхлипнула. - Не встречали машину?
-Легковушка?
-Ага.
-Проехала, а мы вот сели.
-Там мой отец.
-Да как же так? Небось, поднабрался?
–Ага!
-Ох уж это мужичьё. Не понимают, что творят!–  возмутилась женщина.
Мужчина подошёл к телеге, поправил мешки. - Далеко едешь?
-В Смирновку, дяденька.
-Подбрось нашего хлопчика до развилки на Октябрьский. Всё повеселей будет, когда ещё выберемся из этой грязи.
          Рано утром к Прасковье прискакал Колька Лысенков. Парню давно приглянулась Валентина, хотя был он постарше Вали на четыре года. Не дождавшись вечером в клубе, решил узнать, не приболела- ли та.
-Прасковья Фоминична, а Валентина дома?
-Нет её мил человек. Видно снова гуляет изверг, девчонку мучает, - Прасковья тяжело вздохнула. Она поведала, что вчера дочка с отцом уехали в город на базар и ещё не вернулись. На глазах женщины навернулись слезы горечи. Ударив по бокам молодого коня, Николай развернул его в сторону дороги. Через час снова вернулся к дому…
     Грязная, уставшая, но по детски счастливая, она сидела на крыльце, в лёгком оцепенении. Серко, привязанный к столбу, мирно хрустел свежим сеном. Парень подбежал к Валентине.
-Как ты?
-Ой, Коля, всю ночь в дороге, страха натерпелась, - она улыбнулась сквозь слёзы, устало и счастливо. Её затрясло, от перенапряжения она заплакала. Прижав девушку к себе, юноша побелел.
-Как одна? Да, я бы ... Я бы ..., - он заиграл желваками…
     Отца не было трое суток. Когда появился, Прасковья подняла, было на него голос, но тот резанул, словно бичом по воздуху:
- Чего орёшь, не сдохла! Вон, жива твоя «лягуша»!
     От отцовской ласки очередной раз навернулись слезы. Это была благодарность ей за перенесённые дорожные переживания.

*  *  *

     Весной сорок седьмого Петр Семенович выпроводил детей на работу.
-Нечего сидеть на шее отца, пара зарабатывать на хлеб. От труда никто не сдох!
     Сын Петр был устроен в леспромхоз, обрубать сучья. Девчонке набрали пятнадцать бурёнушек, которых предстояло доить вручную. И она добросовестно выдаивала каждую, перетаскивая с места на место тяжёлые подойники с молоком. Наблюдавшие за работой Валентины взрослые доярки, искренно переживали за молодую, иногда помогая передвинуть наполненные молоком фляги. Ближе к августу случилось несчастье. При рубке леса, Петра зацепило лесиной и через день его не стало. Хоронили парня всем селом. Мать долго не находила себе места от горя, осунувшись и почернев. Валентина переживала потерю брата по своему. Ей стало не хватать общения. Иногда, в отсутствии родителей, подолгу стояла у окна, всматриваясь в просёлочную дорогу. Казалось, он просто куда-то уехал и, скоро вернётся, но брат не возвращался ...
     Через год, когда вокруг лежал снег, от колхоза Валю направили учиться на фельдшера. Требовались специалисты. Собрав пожитки, прикупив для дочери латаные пимы, фуфайку, отец отвёз её в Ленинск-Кузнецкий, в училище. Так заканчивалось Валино детство…

Глава вторая

                Иная пора

      Вот она  пора юности, когда чувствуешь расцвет сил, мечтая о будущем. Хочется выпорхнув из гнезда родителей, взлететь и нестись над неизведанными просторами жизни! Казалось, так оно и было.
     Год учебы в училище были раем. Самостоятельность дышала в ней полной грудью. Привыкшая к труду она и в училище не могла проводить время попусту. Зачастую, уходила Валентина вечерами с подругой на железнодорожные пути, на снегозадержание. Выполнишь норму, сдашь инвентарь, получай свои кровно заработанные пятьдесят рублей. Какие это деньги! Тогда-то и подзаработали они с подругой на туфли, платьишки. Валентина даже курточку справила. А по весне, ко всему, и ботинки прикупили. Как мечтала, чтоб видели её в тот момент родители, порадовались за дочь. Да ни единого раза так и не навестили те, её за зиму.
     Дела шли хорошо. Ещё лучше ладилось в спорте. Привыкшая к физическому труду и обладая выносливостью, она поражала результатами в легкой атлетике...

*  *  *

      Они стояли рядом, Катя Потапова и Валентина Залесова. По первой дорожке бежала прошлогодняя чемпионка района по легкой атлетике.  Спортивные шорты и майка, облегали фигуру девушки. Ещё бы! Не у каждого была такая спортивная форма. Как- никак, чемпионка района, член сборной области по легкой атлетике.
-Не подведи Зулесова, - покрикивал директор, произнося её фамилию по своему.
Появление на стадионе девчат из училища, вызвало смех болельщиков. На Валентине была одета длинная, шерстяная, юбка с кофтой. Толстая, ниже пояса коса, болталась за плечами. Её яркий, почти огоньковый цвета, привлекал внимание зрителей. Стадион ревел. Подруга Катя, невысокого роста, пышнагрудая дивчина, в тоненькой блузе, стояла рядам. Стартер подал команду:
-Внимание, на старт.
Участницы по забегу выполнили команду. Взглянув на чемпионку Валентина приняла старт. Длинная юбка упала на дорожку, прикрыв пятки ног.
-Марш!
После двух шагов, наступив на юбку и вконец запутавшись в ней, она споткнулась и упала. Раздался громкий смех. Стартер дал команду- фальстарт.
Участницы вернулись на старт. Разгорячённая Валя, закипела душой. Зыркнув большущими, словно черные смородины, глазами на соперницу, подобрала юбку выше колен, подоткнув края под блузку. Стартующие застыли в ожидании. Раздалась повторная команда: - Марш!
Сделав резкий рывок, она вырвалась вперёд. Энергично работая руками, понеслась по беговой дорожке. Огненная коса плыла следом, словно стрела. Подруга, рванулась было следом но, не удержав полноватое тело, вылетела на обочину беговой дорожки, где рухнула на травяной газон. Трибуны ревели. Впереди у Валентины была видна одна натянутая ленточка. Добежав до неё, она резко остановилась. Набегавшая сзади Ирина вытянув руку, схватила финишную ленточку, бросив ее на свою грудь. Но было поздно. К Залесовой бежали тренер сборной района и директор училища.
-Нельзя резко останавливаться, двигайся, двигайся.- Подхватив её под руку, тренер продолжил легкий бег по беговой дорожке.
Результат оказался рекордным для районных соревнований. Подбежав к ней, директор училища возбуждённо кричал: - Молодец Зулесова, молодец, не подвела!
     Затем были прыжки в длину и высоту, метание гранаты и толкание ядра. Она проиграла лишь в одном виде - прыжках в высоту, прыгнув на один метр. После соревнований к Валентине подошёл руководитель сборной района по легкой атлетике, поставив в известность, что она зачислена в состав сборной и едет на областные соревнования. Это был предел её мечтаний...
     Через месяц в Кемерово проходили областные соревнования по легкой атлетике. Она не подвела тренера и директора училища. В общем зачёте стала третей в области. Лицо сияло от радости и гордости. Казалось, счастью не будет конца. За призовое место, спорткомитет перевел в училище для Залесовой, триста восемьдесят рублей.
     На свои призовые, купила берет яркого бардового цвета, туфли и современное по времени, летнее платье. Девушка расцвела, словно яркий  майский цветок. Судьба по своему улыбалась ей. Но она ещё не знала, что ждет впереди.
     Заметив усердие Вали, директор училища предложил: - Зулесова, оставайся в училище. Попрактикуешься с годик, подзаработаешь стаж и прямиком в техникум, в Мариинск, я порекомендую. Девчонка ты усердная, не подведёшь. Нам на селе квалифицированные кадры вот как нужны! Впереди засветила жизненная перспектива.
     Радостная прилетела домой. Первым делом, обняла мать, поделилась новостью. После долгой разлуки они не могли наговориться. Словно сорока, Валентина трещала и трещала, выливая из души городские новости. Ближе к вечеру, когда пришёл с работы отец, зная его характер, подождала, когда тот отужинает, осторожно спросила:
-Папань, отпустите в училище попрактиковаться с годик. Хочу дальше пойти учиться. Отец был явно не в духе. Наступила тишина. Через мгновенье, что-то вспомнив, прорычал: - Я тебя для чего посылал в училище? Мне в колхозе не отличники а фельдшера, во как нужны, - он резанул рукой по горлу.   
Умоляя отпустить, она стала настаивать на своём, выпалив в один из моментов, что уедет. Разъярённый отец, схватив огромными ручищами паспорт, изорвал его на мелкие кусочки на глазах у дочери.
-Подавись.- Швырнув клочки в лицо Валентины, добавил - лягуша!
     Прикрыв лицо руками, она зарыдала. Уже повзрослевшей, ей было обидно и стыдно за своего отца, а больше за себя. - И почему так неладно складывается по жизни? Она поняла, для родителей она так и осталась ни кем иным, как лягуша, которая имела право только на работу. На этом её обучение закончилось. Мечта о техникуме осталась мечтою...
               



     *  *  *

     Перед Новым годом Пётр Семёнович серьёзно заболел. Две недели провалялся пластом на кровати, обливаясь потом от слабости. Думал, отдаст душу богу, а нет, выкарабкался. Врачи поставили не утешительный диагноз- туберкулёз. На какое-то время ему всё же удалось побороть фронтовую болезнь. Но это уже был не тот Петр Залесов, которого знали в округе.
     В январе пятидесятого ему предложили возглавить соседний колхоз «Весёлый труд». И вновь потекли колхозные будни, уже на новом месте. До марта с полей вывозили сено. Не обошла участь Валентину. Ей была занаряжена лошадь, на которой она доставляла сено на колхозное гумно. Стоило весеннему солнышку обласкать колхозные поля, как работа на них закипела во всю мощь. На колесные трактора, требовались помощники трактористов, в колхозе их называли по своему - плугочисты. Тут-то родитель и направил восемнадцатилетнею дочь работать на трактор, в подмогу к мужикам. В этой должности и начала осваивать профессию механизатора, ловко справляясь с нелёгкой мужской работой. Ей нравилось. Потускневшие было девичьи глаза, посветлели, душа запела. В паре с ней, трактористом, на колёсном ХТЗ, был одногодок Коля Жарков. В колхоз он пришёл из детского дома. Щупленький, среднего роста паренёк, был бесхитростным, трудолюбивым и безотказным. Работал, не покладая рук. От недосыпания порой его валило с ног, когда  выходил в ночные смены. Чтоб хоть как-то подстраховаться, Колька пошёл на уловку.
-Валька, научить трактор водить? Будешь сама управлять!
-Научи!
Первым делом научилась рулить. Кабины у трактора не было. Разместившись рядом на сиденье, она получала первые навыки вождения.
-Замечай, правое колесо должно идти по борозде. Это, ручка газа, это сцепление.
Девчонка хватала всё на лету, почище иного мальчишки.
     Через некоторое время научилась самостоятельно заводить трактор, шприцевать, включать скорость, давать задний ход. Она сияла от счастья.  В самый разгар полевых работ, первому номеру смены, трактористу ХТЗ Михаилу Сундукову, вырезали аппендицит. Трактор стал простаивать. Мальчишка уже не мог осиливать двухсменную работу.  Работая в смену с Валентиной, он начал приспосабливаться. С вечера, та дремала, устроившись на копне соломы, пока Колька одолевает загоны, они у полей длинные. Сделает кругов пять, шесть, остановит трактор, будит напарницу – плугочистку.
- Вставай Валька, подмени чуток, я немного подремлю.
Валентина садилась за руль и, до самого утра. С рассветом начинала дремать сама. Глаза предательски слипались, голова то и дело откидывалась назад. Но стоит ей взглянуть на сладко спящего Кольку и становится жалко. Как ни говори, а ела досыта, да и высыпалась побольше мальчишки. А у того, ни крошки лишней в желудке, кишка кишке протоколы пишет и одни бессонные ночи за плечами. Подойдет к бочке с водой, ополоснёт лицо и по-новому, за руль трактора. Неизвестно, по какой причине, только ушёл Колька из колхоза. ХТЗ под номером 25 и вовсе стал простаивать. Дядя Миша на больничном, подменить некому. Тут-то и подвернулся  Петру Семёновичу бригадир.
-Петр Семёнович! Девчонка у тебя больно боевая и самостоятельна. Ей- богу. Подросла, в кости окрепла. А как трактор водит! Может, попробуем в поле, на деле? Чего ему простаивать.
Петр опешил.
-Водит говоришь, трактор? Не брешешь?
-Так брешут, Петр Семёнович, собаки. Я ж, бригадир!
-А что, резон. Не обижайся.
-Да я, что. Видал, Семенович, как она с Колькой работала по переменки. Заводит сама, шприцует.
-Так чего ж стоим, едем в поле.
Двуколка, поднимая дорожную пыль, понеслась в сторону кульстана. В обеденный перерыв Петр отыскал дочь, отвел в сторону.
-Идем к трактору.
-Это зачем? - испуганно спросила дочь, зная нрав родителя.
-Покажешь что можешь.
Валентина струхнула, но подчинилась воле отца. Проверила смазку, наличие топлива, завела трактор. Отец встал на подножку ХТЗ с одной стороны, бригадир с другой.
- Трогай!
Включив первую скорость, она тронула трактор с места. Затем переключила коробку скоростей ещё и ещё.
-Стоп. Давай заднюю.
Остановив трактор, сдала назад. Отец немного подумал. Надо было пахать и, лущить поля, а трактор без тракториста.
-А...а,- Петр махнул рукой. – Только, чтоб никто в МТС не знал. У неё нет разрешения и прав на управление. Под твою ответственность, бригадир. Понял?
-Как не понять, Петр Семёнович!
   Утром гордая Валентина восседала на тракторе. Мужики решили облегчить ей труд, придумав вместо ручной работы, полуавтомат из верёвки. Надо поднять лущильник, дернет за верёвку, тот и поднимется. Единственным неудобством было то, что приходилось останавливаться, чтобы очистить забившиеся травяным мусором и корнями колеса. Разворот и опять лущильник в земле. И так, круг за кругом, загон за загоном. Дела спорились. Наступил октябрь, когда бригадир направил её лущить соседнее поле. Перед пахотой осота вылезло столько, что казалось сплошной зелёный ковёр покрыл колхозное поле со странным названием «сапожок». Это прозвище оно носило неспроста. Трактор идёт прямо, затем резко поворачивает вправо. Посмотришь на поле со стороны, натуральный сапог. До наступления первых заморозков на сапоге готовились провести осенний сев. Здесь весной появлялись первые всходы раннего сорта ржи. С него колхозники получали, на свои заработанные, дополнительно по четыре килограмма на трудодень. Трактор медленно двигался по косогору, когда под узенькое заднее колесо попался, таившийся в пожухлой траве, незаметный пенёк от срезанной берёзки. Она нажала на газ. ХТЗ подкинуло и он начал заваливаться на бок. Вылетев из-за руля, Валентина оказалась на земле. Трактор, очутившись на боку, начал кувыркаться по склону. Ускоряя движение он летел к согре, пока не врезался в болотную жижу. Но и перевернувшись, всё ещё продолжал урчать.
    Опомнившись от случившегося, огляделась. Отломанный лущильник с поломанным сцепкой валялся недалеко. Спустившись к болоту, перекрыла краник подачи топлива, трактор несколько раз чихнув, замолчал. Напрямки, через болото, пробралась до деревни. Отец был дома. Увидев дочь, вскочил со скамьи, словно ошпаренный.
-Что случилось?
-Трактор на «сапожке» опрокинула.
-А, лягуша! Так и думал, что-нибудь да случится. Где трактор?
-В болоте  застрял.
-Кто видел, что перевернулась?
-Никто не видел.
-А кто туда послал?
-Звеньевой.
-Что было на прицепе?
-Лущильник, он отвалился на пригорке…
     Трактор сильно не помялся. Требовалось выправить закрылки, трубу с рулём, да подлатать сцепку лущильника.
-Молчи, чтоб никому ни слова.
     Петр, сев верхом на лошадь, ускакал в МТС. Вечером, подогнав гусеничный трактор, мужики притащили  ХТЗ, за двенадцать километров, в мастерскую. С наступлением темноты никто ничего не видел. Место с помятым трактором отгородили брезентом. Кузнец Василий знал своё дело. Быстро и ловко выправил за ночь всё, что было помято.
     К утру она пришла в контору. Отозвав в сторону, отец бросил:
-Заводи свой трактор, подъезжай к конторе.
-Больше не смогу, боязно, нога болит.
-Мать твою, понабрали детский сад, вон с моих глаз.
     Она строила большие планы. Вот окончатся работы в поле, погонят трактора в МТС, там то и получит свои  корочки новоиспечённая тракториста. Ничего другого в голове не держалось. А тут, вдруг одним махом спала охота ходить в  трактористах. Она подошла к бригадиру: - Больше ни на трактор, ни на прицеп не пойду, боюсь.
-Пойдешь, - услышав голос дочери, выпалил отец. – Ещё как пойдёшь!
- Не пойду. Я чуть не убилась, - она заплакала.
- Семёныч, ведь девчонка, ей ещё детей рожать.
- Лягуша она, безмозглая.
- Не пойду, хоть убей!
     После случая на «сапожке», вышел на работу и хозяин трактора. Недели через две в колхоз  приняли нового тракториста, вместо уволившегося Кольки. Ещё осень проработала она в колхозе, обслуживая молотилки. Стоявший на месте трактор через шкив вращал шнеки, приводя в движение механизм веялки, в которой обмолачивались колосья спелой пшеницы, ржи и других зерновых. Валентина запустив двигатель, шприцевала его, следила за исправной работой...



*  *  *

     По окончанию уборочной, требовалось направить от колхоза на шахту двух человек, для заготовки угля. Взрослый люд для колхоза на вес золота. Не моргнув глазом, вместе с взрослой Антониной Седых, папаша отправил в шахту Валентину.
-Пускай повкалывает, может спесь послетает.
      Шахта расположена Плотниково, что в нескольких километрах от Смирновки, обеспечивала районный куст  от Сармолотного до Панфилова углём. Сама по себе полукустарная, но уголь на ней отменный, чем- то схож с известным, моховским. Залегали пласты на глубине шестидесяти метров, толщиной до двух с лишнем метров.
     Односельчанок поселили в одну комнату, однако работать им пришлось на разных участках и в разные смены. Виделась Валентина с Антониной тогда, когда приходили на ночлег. Её поставили  на опрокидыватель. Прикатит гружёная вагонетка из  шахты, она её опрокидывает на эстакаде, опуская уже порожнею по рельсам обратно. Первое время трудилась с восьми утра и до позднего вечера. Иногда выпадали выходные. Можно  помыться, отдышаться от угольной пыли, которая что чернило, въедалась в девичью кожу. Инженером по технике безопасности труда в ту пору был шустрый мужичок Степан  Прошкин. Он то и присмотрел Валентину среди других. Безотказная, добросовестная, понимавшая всё с первого раза, она сразу обратила на себя внимание. Мужиков в шахте не хватало, а на эстакаде у девчонки полный порядок, чистота и, работает, похлещи иного парня.
-Валентина, пойдёшь саночницей? И заработок поболе, и работа не особо хитрая. Девчонка ты при  уме и силе, выручай.
Действительно, работа не хитрая. Грузи себе в короб да вози уголёк от забоя в комарную яму...
     Самая дальняя оказалась двадцать пятая печь, над которой располагался подэтажный, запасной проход. С противоположной стороны к яме тянулись две линии узкоколейки, по которым ходили гружёные вагонетки доставляющие уголь на гора. Ширина печи в пределах двух с половиной метров. Вначале печь бурили, запальщики взрывали, проходчики киркою снимали бока, чтоб не заузить стенки, ставили крепи, укладывали  матки-огнивы, а уж потом крепили на них затяжки длиною до полутора метров.
     Всю эту хитрую премудрость она освоила быстро, работая со своим проходчиком дедом Егором, по характеру вредным, но безобидным. Саночница приступала к работе после того, как забойщик отгребал уголь от края огнивы, укрепив её основательно.       Егор частенько хитрил, оставляя девчонку одну, чем нарушал установленные правила техники безопасности. Тогда, Валентина выгребала уголь из под огнивы сама. В один из моментов, двадцать пятая печь сошлась с подэтажным ходом и закумполила, её стало топить. Не справляясь, насосы перестали откачивать воду, которая на глазах прибывала. Дед Егор шёл за крепями, когда навстречу попалась саночница, пятясь по самой длинной, семидесяти пятим метровой печи. У забойщика на каске светила электрическая лампочка, а в руках у саночницы керосиновая шахтёрская лампадка. Потухнет лампада, становится жутко. Блеснет где-нибудь плесень на стойках, сердце заходит страхом. Первое время она даже плакала, но обвыклась. В этот раз, привезя уголь к комарной, увидела какой-то блеск в районе ямы. Повстречавшись с дедом на полпути, крикнула: - Дед Егор, там что-то блестит.
-Че таке скажу, може плистеть, мать тваю..!
Нагрузив санки углём, она спускала их к комарной, когда пошел второй ходкой
за крепями и забойщик. Неожиданно Егор остановился, прислушался. Насосы молчали, слив у клети был полон воды.
-Тефка, тонем.
     Валентина, уйдя далеко вперёд, не уже слышала предупреждения забойщика. Дед, догнав её, схватил за руку.
-Пойтём, скорей пойтём. Скоро плыть путем!
-Как плыть, дядя Егор?
-Шахта тонет, топит нас.
     Сверху  что-то кричали, били в колокол, но отзыва не последовало. Работавшие в двадцать пятой печи сигнала тревоги не слышали. Не успели добраться до комарной, как её уже затопило. Холодная вода стала доходить до груди. От леденящей водица сводило руки и ноги.
-Плафать умешь?
- Ага.
Забойщик шёл впереди, ведя её за руку.
-Замерзаю, пальцы не гнутся.
-Держись тефка, скоро фыберемся.
     Через несколько метров под ногами ощутили клеть. Егор несколько раз дернул шнур, её запустили. Промокших и продрогших ждали. Накинув на плечи теплую одежду, увезли в шахтовую поликлинику. Порастерли, напоили спиртом, после чего отправили отсыпаться домой. Через неделю всё повторилось. Сверху давно подавали сигналы. Но уже в который раз в печи их не слышали. Успев добраться до клети, они обнаружили, что электричество отключено и клеть мертва. Решили выбираться по лестнице, с глубины в шестьдесят  метров. Вентиляторы, подающие воздух, не работали, отчего забойщик и саночница стали задыхаться от скопившегося газа. Мокрая роба от холода стояла колом. Валентина уже с трудом передвигала ноги по ступеням лестницы, когда наконец удалось выбраться на поверхность.  Процедура повторилась - баня, несколько часов в поликлинике и общежитие. А утром снова была работа.
В бригаде дивились мужеству девчонки.
-Не сглазьте, смеялась Валя, вздрагивая от воспоминаний о случившемся…
         
*  *  *

      В апреле произошёл очередной обвал. С пустым ящиком она шла в забой по печи, когда навстречу попался проходчик Егор.
-Тефка, там капит!
-Здесь кругом капит, - отшутилась Валентина, продолжа свой путь.
     Кругом на самом деле капало, вода ручейками сбегала по стенам забоя. Она не обратила внимание на сказанное, приняв слова за очередную шутку. Вместо того, чтоб вернуть саночницу, Егор ушел за крепями. Она подошла к краю печи. Уголь был немного откидан. Стоило тронуть его лопатой, как раздался треск. Выбив из рук лопату, стойка обрушилась, От резкого воздушного потока лампада погасла. В мгновенье завалило ящик. Отпрянув назад и запнувшись о камни породы, упала навзничь вдоль стены. Переломанная огнива медленно сползла, припечатав тело к стене.
   По запасному, подэтажному ходу уже спешил бригадир смены.
-Мать этакую, двадцать пятая кумполит. Кумполить, на рабочем языке означало, начинается обвал. -Кто саночница в двадцать пятой? Я спрашиваю, кто саночница?
-Девчонка, из Смирновки.
-Она ещё толком технику безопасности не сдала, - он схватился за голову.
     На счастье, кумполить перестало. Очнувшись, Валентина подала голос: - Сюда, сюда, придавило.
-Боже мой, ты где? -С подэтажного спрыгнули трое.
-Здесь она.
-Ноги, ноги мои.
-Где Егор?
-За крепями ушёл.
-Почему одна?
-Шла порожним рейсом. Дед сказал, что капит и ушёл за крепями.
По ходу приближался забойщик с крепями.
-Старый ты хрыч! Что ж ты сукин сын делаешь! Завалило твою девчонку, - закричал бригадир. 
Бросив стойки, Егор подбежал к лежавшей. Тусклый лучик света от фонаря выхватил из темноты перемазанное лицо Валентины. Она лежала с закрытыми глазами, шевеля губами.  Тронуть огниву побоялись, не ровен час, произойдет повторный обвал, тогда беда. Стали понемногу подбивать стойки, чтоб провал больше не осел.
- Как самочувствие?
- Ноги больно, подала она голос.
- Потерпи красавица, сейчас поможем.
Подхватив под руки Валентину, мужики осторожно потянули.
-Сапоги сползают.
-Черт с ними, ноги были бы целы, сапоги выдадут. Чувствуешь?
-Нет.
     Её подняли наверх. Осмотрев, врач сделал заключение - перелома нет, сильный ушиб и испуг. Вымыв в ванной, медсестра положила Валентину на жесткую кровать. Через двое суток ноги стали отходить, по телу забегали мурашки. Оказался передавленным нерв. Вскоре он восстановился. Ей крупно повезло. После того как произошёл надлом, огнива сползла по стенке. Девчонку просто придавило. Она ещё долго температурила, сказалось переохлаждение ...
      За месяц нахождения в больнице, ни матушка, ни отец, так и не посетили дочь.
-До меня  ли, до лягуши им. Да и ладно, немного отдохну от передряг, а там будет видно, - думала про себя Валентина. И всё же сердце девушки неописуемо трепетало. Было больно и обидно. После выписки, дали месяц отдыха.
- Если всё будет хорошо, можешь вернуться в шахту, - сделал заключение хирург.
- Никогда!
За больничные получила шестьсот рублей. Увидав деньги, отец чуть было не вырвал их из рук. Какие то были деньги! Через месяц Пётр стал настаивать на её возвращении на шахту.
-Не пойду. Что хочешь делай, но в шахту больше и шагу не сделаю.
Она горько зарыдала…
 
*  *  *

          Приближался майский праздник. Весна пятьдесят второго  выдалась ранняя и теплая. Отец решил навестить друзей в Ленинск-Кузнецке. Чтобы не быть привязанным к повозке и, не пропустить застолья, решил прихватить с собой Валентину. Если что, довезёт до дому в любом состоянии. Так оно и случилось. Время перевалило полдень, когда, отведя за столом душу с друзьями, Петр с дочерью возвращались домой. Проезжали Рыжий лог, залитый весной яркими огоньками Валентина млела сердцем. Какая же красота вокруг! Разве можно ещё где-то найти такие места. Убаюканный дорогой, Петр Семёнович дремал, похрапывая в хмельном угаре, уронив голову на грудь. Держа в руках вожжи, Валентина то и дело покрикивала на коня, подгоняя его. Прижатая вспаханным полем, дорога тянулась возле самого края крутого лога. По правую его сторону, на краю дороги заметила знакомые трактора. Трактористы обедали. Увидев, что ремень у седёлки развязался, она остановила коня. Пётр приоткрыл глаза, соображая, что происходит. Увидав перед собой крутой склон, спину дочери, разразился пьяной руганью: - Сучка! Извести хочешь? Да я тебе… поганая...
     Соскочив с телеги бросился к валявшемуся у дороги приплужнику. Поняв, что отца не остановить, Валентина, спрыгнув с телеги, припустила через поле в сторону видневшегося перелеска. Ноги не хотели двигаться. Найдя в себе силы, оторвалась от преследователя. Обессилив, отец бросил приплужник и, выругавшись, повернув обратно.  От удара бича, конь рванул с места галопом и, поднимая пыль, понёсся, словно раненый зверь.
     Не заметила, как оказалась у железнодорожного полотна. Присев на рельсы, разрыдалась. Мысли стали путаться, отчего слёз становилось всё больше и больше.
-Да пропади всё пропадом. Опостылела такая жизнь. Не сойду с места, будь, что будет, - крутилось в голове. - Пускай паровоз меня переедет.
-Чего расселась? - раздался неожиданно за спиной мужской голос.
Валентина подняла зарёванное лицо. Перед ней стоял, пожилой мужчин, с молотком на длинной ручке. Она смахнула слёзы со щёк, вытирая их рукавом кофты. Поняв, что с девчонкой, что-то происходит, обходчик стал её прогонять: - Ступай милая прочь, не дури, всё образуется. Молода ещё, обижаться на её, на жизню. Не знаю что за горе, но всякое бывает. Слышишь, не дури.
     Растерянная и, опустошённая, побрела она в сторону дороги. Сколько времени прошло, и куда шла, не помнит. Также неожиданно услыхала за спиной девичий голос: - Стой ты кляча.
     Оглянулась. Позади остановилась повозка. Лошадь недовольно фыркала. Брызги слюны разлетались по сторонам. Девушка, натянула вожжи.
-Садись, подвезу, тебе далеко?
-Не знаю.
-Как не знаешь. Во..о даёшь! Ты что, не здешняя?
Присев на край телеги, Валентина вздрогнула. Познакомились. Незнакомку звали Катей. Дивчина из соседнего района возвращалась домой. Немного успокоившись, Валентина рассказала о случившемся.
-Знакомы дела. Вот так же и мы с матушкой остались одни. Пади, угадай, кто здесь прав, кто виноват. Знаешь, едем к нам домой. Куда ты, на ночь глядя?
Действительно, надвигались сумерки, дело шло к ночи.
-Едем, чего ты?
          Катерина привезла её домой. Многое видела она разного, но такое впервые. Казалось по дому прошёл Мамай. Всё было перевернуто вверх дном, разбросано. В голове на мгновенье мелькнуло, - Может после переезда?  Но, оглядевшись, поняла, переездом не пахнет. Словно уловив мысли Валентины, Катерина взяла в руки веник, стала мести пол. Вскоре с работы вернулась мать и сестра. Каждая принесла по банке молока. Тем и поужинали. Уже основательно стемнело, когда в доме появились деревенские парни. Стала соображать, что к чёму, однако делать нечего. Так с компанией и пришла в деревенский клуб. Откуда-то, появился патефон, начались танцы. Уставшая, Валентина сидела на лавочке, что стояла вдоль стены, когда, после очередного танца к ней подошёл паренёк, пригласив на медленный танец. Перебросившись несколькими фразами, познакомились. Его звали Иваном. Когда, в очередной раз, он закружил Валентину в вальсе, ей показалось, что вот-вот она упадёт. Чуть смутившись, попросила не кружить сильно. С голоду кружилась голова. Присев рядом, Иван стал интересоваться, с каких краёв будет. Она поведала, что добиралась до дома, но малость заблудилась, рассказала, кто её сюда привёл.
-Знакомые личности, - полушутя, полусерьёзно отмахнулся парень.
     Разговаривать с Иваном оказалось просто и легко. На какое-то мгновенье вспомнила тракториста Кольку из Смирновки. Они даже чем-то были схожи, разве что Иван был, малость, повыше. За непродолжительное время они сдружились, словно знали друг друга вечно. Вечер подходил к концу, когда Иван предложил: - Едем к нам. У меня мама дома одна. Во…о, мировая женщина.
Валентина чуточку оторопела: - Поздно, да и не удобно. Наверное, мама уже спит.
-Ничего, она у меня добрая, поймет...
     Пройдя в спальню, Иван что-то объяснил матери по-мордовски. Уловив разговор, разобрала несколько слов. Накинув на плечи тоненький халатик, на кухню вышла худенькая, приятная на вид женщина. Седые пряди волос облегали плечи. Поздоровавшись, она стала накрывать на стол. Звали женщину Надежда Петровна. За разговором, Валентина поделилась о случившемся с ней днём. После рассказа, поговорили за жизнь, отчего на душе у девушки стало спокойно, словно невидимая, теплая струйка добра и ласки омыла её девичье сердце. Показалось, она давно знакома и с этой женщиной и, с Иваном, а сегодня приехала к ним в гости. Отужинав, стали укладываться спать.
-Ложись в комнате Ивана, я тебе постелила. Он ляжет на полу в моей комнате. Ему рано вставать на работу.
Прежде чем лечь, молодые вышли на крыльцо, заведя разговор. Так проговорили ещё с час. И действительно, какая-то теплая невидимая энергия исходила от её новых знакомых. Ей вовсе не хотелось спать.
-Утром отвезу тебя в Смирновку, как-никак, двенадцать километров топать.
Действительно, не успели Валентина с хозяйкой позавтракать, как Иван подогнал повозку. Добравшись до Смирновки, она попросила остановить лошадь за околицей.
-Не стоит травить раненого зверя, - не по годам подумала она.
     Договорившись о скорой встрече, Иван повернул назад. Постояв на дороге, пока повозка не скрылась с глаз, Валентина направилась домой...
    На пороге дома встречал ещё не протрезвевший отец.
-Чо..о, явилась блудливая убивца, - заплетающимся языком, прошепелявил он и, махнув рукой скрылся в сенях…

*  *  *

   Несколько месяцев они переписывались. Тайком от родителей бегала на почту, предупредив почтальона, не приносить домой письма. Ах, какое это было время. Казалось ещё немного, и судьба обвенчает молодых и влюблённых. Однако встретиться так и не удавалось. В колхозе шла горячая пора. Все мечты были связаны с осенью, когда закончится уборочная, спадёт напряжение  житейских хлопот, а там, чем бог не шутит, можно и в гости заглянуть.
     В августе Валентина получила от Надежды Петровны письмо, из которого узнала о гибели полюбившегося ей молодого человека. В один из дней, Иван ремонтировал машину на машинном дворе, лёжа под двигателем, когда тракторист, не заметив лежавшего, наехал на него гусеницей. Мать просила по возможности приехать в Ясную поляну, чтоб сходить вместе на кладбище к сыну. Уж больно тосковал Иван по Вале, после их первой встречи. Так она и сделала.
- Мечтала, что женится сын, будем жить втроем. Буду внуков нянчить. Видно не судьба. Надежда Петровна говорила, а слёзы струйками стекали по щекам. Женщина проводила Валентину до околицы.
-С богом милая. Счастья тебе. Ты молода и красива. Ещё найдёшь себе пару…
Они расстались, расстались навсегда, чтобы больше никогда в жизни не встретиться. Об этой истории она никому не рассказывала. Кто знает, как бы всё повернулось в жизни, будь жив Иван. Ещё долго не могла забыть деревенского паренька, ласкового, тёплого на слово, ставшего на долго частью её нелёгкой, как покажет время, жизни. Не заметно пролетело полгода...

*  *  *

     До середины лета помогала по хозяйству, ухаживая за домашней скотиной, пока однажды, после обеда, не заглянул заведующий первой фермой -Доброго здравия, матушка дома?
Скоблившая половицы крыльца, Валентина  выпрямилась, одёрнула  юбку. Раскрасневшееся лицо покрылось испариной.
   -Здравствуйте Семён Петрович. Нет никого, в поле родители.
-Тогда к тебе разговор. Руки на ферме нужны. Ты девчонка самостоятельная. Молодняк прихварывает, а ты на фельдшера вроде училась. Так как, Валентина, не поможешь?
-Я, что! Поспрошайте отца, он в доме всему голова. Вы же знаете, что за человек.
-Об этом не печалься. Он у нас человек партейный. Завтра  в правлении поговорим.
-По рукам, - он протянул руку.
     О чём говорили с отцом в парткоме, не ведомо, только утром Петр заявил:
-Хватит дармовой хлеб есть. В колхозе рук не хватает. Завтра ступай в кадры.
Оформили подменной рабочей в группу по уходу за молодняком. Она даже повеселела, занявшись своим делом. Через пару недель к ней заглянул комсорг.
-Валентина, ты почему в клуб не ходишь? Чтоб завтра была на спевках. Не разлагай мне молодежь, - и парень весело подмигнул Валентине.
- Ладно, буду, - улыбнулась она в ответ.
Вскоре она активно участвовала в художественной самодеятельности…
     Незаметно подкатил ноябрь. В субботнее утро, занарядив лошадь и погрузив на сани три мешка пшеницы, отец велел везти их на помол. Подъехав к мельнице, заняла очередь. Желающих сделать помол в субботний день оказалось много. Поплёвывая семечки, шустрым взглядом оглядывала подворье мельника. Непроизвольно взгляд задержался на доме хозяина.
     Из сеней выскочил Генка, сын мельника. Поправляя на ходу  шапчонку, схватив стоявшие на крыльце вилы, нырнул в приоткрытые двери стайки. Боковое окошечко отворилось и, на снег полетел дымящийся навоз. Некоторое время она наблюдала, пока решила пожалеть мальчонку. Поднявшись с гружёных саней, предупредила очередь.
-Гена, айда, немного помогу.
     Генка с радостью принял предложение девушки.
-Вон, бели вилы и кидай, - картавил мальчишка.
Улыбаясь, сбросила полушубок и, взяв в руки вилы, принялась за работу. Через час огромная куча навоза дымилась рядом со стайкой.
- Спасибо, тепель пелекул, - Генка радостно потёр руки.
На крыльцо вышел отец. Не замечая Валентины, грозно скомандовал:
-Чтоб убрал кучу.
-Куда?
-На кудыкину гору, - мельник снова  исчез в сенях.
Генка задумавшись почесал затылок. Видя растерявшегося мальчишку, спросила:
-Ванна есть?
-Найдётся, только велёвку надо пливязать.
-Вот проблему нашёл.
     Ухватив принесённую верёвку, пропустила через ручку ванны. Сделав с грузом до оврага ходок десять, они управились с навозом. Не успела Валентина набросить полушубок, а Генка повесить на кол пустую ванну, как из дома показалась мачеха.
-Заходи, заходи милая в дом, испей молочка, медку отведай!
-Да что вы, тётя Капа, я сыта.
-Вижу как ты сыта. Поди, этот охламон весь твой курник съел.
Генка потупил взор.
     Гапочка, так звали женщину в простонародье, видела через окно, как Валентина, в перерыве между работой, делилась с Генкой своим завтраком.
- Ну что вы, было-то всего ничего.
- Вот, вот, ничего!
Мальчишка подтолкнул её под локоть, негромко пропел:
-Иди, иди. Посмотлишь, чем меня кольмят.
Она глянула на мальчишку и ей стало отчего-то неуютно.
-И то, верно, гляну, - подумала про себя, а вслух проронила:
-Хорошо, я только очередь на помол проверю.
     Угощали по царски. Блины, тушёное мясо, свежий мёд. Стол ломился от еды. Когда гостья и дочери вышли из-за стола, мачеха кликнула Генку:
-Чего сидишь, ждёшь приглашения?
     Генке только этого и надо было. Через пять минут на столе из еды ничего не осталось. Перекинув ногу через лавку, он похлопал себя по животу.
-Ну вот, тепель сыт…

*  *  *

      Кузьмич, так уважительно звали в деревушке мельника, овдовел, когда Генке было отроду шесть лет. После смерти жены, больше года
обходился один, управляясь со своим немалым хозяйством. По натуре, мужик работящий, безобидный, Кузьмич разрывался между домом и работой. Когда семейные хлопоты окончательно одолели, он решился на повторный брак с Гапочкой - Капой Снежковой. Свадьбы не было. Они сошлись, когда Генка бегал во второй класс. Мальчишка сильно картавил, не выговаривая букву "р", поэтому был постоянным объектом для насмешек среди сверстников. Но это казалось его не огорчало.  У Гапочки, ко времени их совместной жизни с Александром, рос сынишка Колька. Сынишка оказался неразвитым и через три года совместной жизни с Кузьмичом, решила мать отправить родное дитя в дом инвалидов, в Кузедеево. Оформив документы, попросила мужа отвести сына Кольку. Толи так должно было случиться, или рок висел над Гапочкой, но на одной из остановок под Новокузнецком, когда Александр заглянул в один из сельмагов, прикупить продовольствия, Колька улизнул от Кузьмича. Попытки найти сбежавшего были тщетны. Так и сгинул мальчишка с глаз родителей навеки. Первоначально мать не сильно-то горевала по пропавшему сыну, однако вскоре что-то надломилось у неё внутри, и стала мачеха недоброжелательно относиться к Генке. А когда в семье  родились дочери, он и вовсе остался без пригляда.
     Уже в третьем классе Генка был переростком по сравнению со сверстниками. По два года задерживался он в каждом классе, и это ещё больше сказывалось на взаимоотношениях мачехи и сына…
   Доставшаяся Кузьмичу по наследству мельница, была золотым дном для семьи. Хозяйство Бородкиных было в полном достатке. Со стола не
сходило молоко с маслом, сало с мясом, не говоря про овощи.
     В хлеве подрастали овца. Коровы исправно давали молоко. В загородке гоготали десятка три гусей. Девчонки, от совместного брака Гапочки и Кузьмича, катались как сыр в масле. Сытые, прибранные и одетые с иголочки, они были на зависть  соседским девчонкам. Только всё это проходило мимо Генки. Чем-то детство Генки напоминало Валентине её детские годы, и она, при случае, всячески старалась помочь мальчугану.
     Высокий, широкоплечий, он был похож на беспризорника тех далёких двадцатых, о которых она читала и видела в кинофильмах, в клубе. Вылетев из дома, нёсся он за три километра в школу. Одетые на босую ногу, в не по размеру ботинки, натирали пятки. Генка давно привык к этому. Перед взорами учителей представал мальчуган, в коротких, по щиколотку, штанах и драной фуфайке. На голове восседала шапчонка-маломерка, чуть прикрывавшая макушку. Вбежав в помещение школы, он по долгу отходил с морозу. От тела валил пар, а Генка, пританцовывал, грея озябшие ноги, пританцовывая. При своём высоченном росте, мальчишка недоедал. Придя домой, взбирался на русскую печку, стараясь хоть немного отогреться. Мачеха, отварив с десяток картошин и посолив крупной солью, ставила перед мальчишкой чашку. Тоненький пластик отрезанного сала, покрывавшего кусочек хлеба, был похож на промокашку и весь светился. Вместо молока Генка получал кружку чая, разбавленную молоком. Светло-белое поило, похожее на то, чем поил он телят, было единственным для него молочным продуктом…
     Наступил Новый год. Мальчишке исполнилось четырнадцать лет, когда он бросил школу, осилив наконец-то три класса. Отец устроил его на работу скотником. С любовью парнишка ухаживал за молодыми телятами, за что получал исправно литровую кружку молока. Как-то перед обедом к Генке заглянула Валя, по общественным делам. Парень сидел на табуретке, держа в крепких руках пустую чашку. Поставив её на край стола, достал из сумки кулёк. Развернув, высыпал на стол крупную соль-лизунец, что дают коровам. Взяв стоявшую возле ножки стола металлическую ступицу, стал превращать её в порошок.
- Вот тепель полядок, - он смахнул выступивший пот со лба.
Посыпав комбикорм солью и залив молоком, тщательно перемешал. Когда масса окончательно набухла и немного загустела, Генка стал ловко лепить лепёшки. Сдув с плиты буржуйки пыль, положил на неё свою стряпню. Лепёшки были толстыми, в два пальца. Не пропекаясь, они сильно подгорали, покрываясь черной, обуглившейся корочкой. Налив в кружку парного молока, он жевал на половину сырую стряпню.
     Наблюдая за Генкой, Валентина не выдержала: -Гена, дай попробовать. Взамен принесу буханку хлеба.
Подумав, парень протянул лепёшку. Завернув её в газету она  вышла из подсобки. Вскоре вернулась, неся булку свежего хлеба. Вечером, шагая в клуб, заглянула к секретарю парткома Петру Кондратьевичу, где и поведала о горькой участи мальчишки. И хотя секретарь был уже наслышан об семейных неурядицах у Александра и Гапочки, визит Валентины оказался для него неожиданностью. Он внимательно слушал девушку. Она уже видела, как заходили на лице секретаря желваки. Когда же положила на стол испечённую Генкой лепёшку, тот не стерпел.
-Да что же это творится на белом свете? За что боролись?
Выкурив папиросу, спросил: -Можешь завтра в обед привести мальчонку в правление?
-Могу.
-И ладненько. А я, порешу с папашей.
     Перед обедом Валентина подошла к бригадиру, отпросив Генку на часик.
-Гена, едем, на  обед.
-Ты чего это?
-Да ничего, должок у меня. Я у тебя обедала? Обедала! Вот, хочу тебя угостить.
-Едем, - согласился наконец парень.
Пообедав, Валя  хитровато улыбнулась. - Гена, заскочим в правление.
-К чему это плавление?
-По делам, по делам. Тю-ю, да ты чего, боишься?
-Я! Я,  не тлус.
-Тогда вперёд!
     В правление успели до прихода Кузьмича. Увидев Генку, секретарь скомандовал:
-Раздевайся, проходи в соседнюю комнату и, молчок!
     Ничего не понимая, Генка разделся, повесив рваную, замусленную фуфайку на гвоздь.
-Идет, - глянув в окно, сообщила Валентина.
-Быстро в соседнюю комнату и, ни-ни!
    В дверь постучали. Обданный теплым воздухом, в помещение ввалился мельник Кузьмич.
-Здравствуйте!
-Проходи, проходи Кузьмич, раздевайся. Разговор до тебя есть.
Секретарь осторожно бросил взгляд на гостя. Тёплая шапка-ушанка, полушубок, новенькие унты, ватные штаны. В левой руке гость держал теплые варежки.
-Как поживает семейство? - начал издалека председатель.
-Не жалуемся, Петр Кондратьевич. Бог не обидел.
Секретарь не выдержал:
-Мать твою, - он стукнул кулаком по столу. - До каких пор будет продолжаться? Ты мне скажи, Кузьмич, ради чего проливал кровушку на   фронте? А?
-Чтоб под сапогом фашиста не пребывать. Чтоб жили как люди.
-Так что ж ты, сукин сын, делаешь с парнем? В кого его превратил? В беспризорника ты его превратил!
-Не возьму в толк, к чему клонишь, секретарь?
-А, ты не знаешь. Он у тебя по морозу голым ходит, голым и голодным, а ты не знаешь! На держи, - вытащив из ящика стола Генкину лепёшку, секретарь сунул её в руки Кузьмича. - Что ж ты, сукин сын себя позоришь и нас в добавок?
     Из соседней комнаты вышел Генка. Отец залился краской. Лицо вспотело, но злобы в глазах не было.
-Так я же с утра на мельнице, вечером он спит, и утром спит.
Скорее это была та душевная отдушина, после которой становится легче таким как он, Кузьмич. Внутри екнуло, зажгло. Будто там, в глубине, что-то лопнуло.
-Раздевайся! - скомандовал секретарь, - Раздевайся сукин сын и, чтоб всё, всё отдал мальчишке, ты меня слышишь, всё!
     Кузьмич, словно ребёнок, послушно снял полушубок, передал Генке. Затем на голову сына перекочевала добротная шапка.
-Одевай, Гена, одевай.
Генка без робости и смущения, натянул всё на себя.
-Тепель не замелзну!
-Точно, не замерзнешь, - похлопал по плечу Петр Константинович.-
Ох, смотри у меня, Кузьмич, не дай бог обидишь, шкуру спущу!
     На следующий день на ферме мальчишку не признали. Валенки с галошами, стеганые штаны, латаный, но чистый полушубок, красовались на Генке. На голове была нахлобучена каракулевая шапка. В обеденный перерыв он достал сверток. В комнате запахло салом и чесноком. Небольшой кусочек мяса и половина буханки хлеба лежали рядом. Парень извлёк фляжку с молоком и, немного поковырявшись в сумке, положил на стол пару головок лука. Валентина была счастлива и горда за мальца и, за себя. Хоть малость смогла помочь мальчишке, изменить в лучшую сторону однообразную деревенскую жизнь. Это была их совместная победа...













Глава третья

ПОЙМИ  МОЮ  БОЛЬ
               
                …Там, где ружья говорят,
                Рядом жизнь и смерть стоят…
   
     В один из предпраздничных дней, в Смирновку, к Витьке Данилову приехал брат Георгий. Молодёжь, собравшись на посиделки, приняла на грудь, для веселья. Деревенский сабантуй и есть сабантуй - гармонь, самогон, семечки да девочки.
     Сам Георгий танцевать не любил. Да и плясун был неважный, хотя поглазеть,
по обсуждать других, был мастер. Невысокого роста, коренастый, с вьющейся чёлкой, парень привлекал внимание девчат, то и дело ловя на себе их взгляды. Наблюдая за происходящим, он поплёвывал на пол семечки, приглядываясь к молоденьким девчонкам. Подвалив, после очередного танца, брат Витька шепнул:
- Гоха, вон вишь, девку. Чем не пара, а? Айда, познакомлю.
-Брось ты. С кем здесь связываться.
-А ты не гони, не гони Гоха! Приглядись.
Он немного пригляделся и как бы невзначай переспросил: - Смотрю, девка, боевая, ой боевая.
- А я, что говорю!
Зная всех  девчонок в деревне, Витька отозвал Валентину в сторонку.
-Валька, познакомься, мой братан, Гоха!
-Георгий Константинович, - представился тот, но не Жуков!
     Дождавшись окончания посиделок, Георгий предложил проводить Валентину до дома, затем ещё и ещё. С того самого момента, каждый вечер он приезжал на вороном коне из соседней деревушки, напрямки, километров за десять. Она не придала большого внимания их встречи, всё ещё перед глазами стоял образ Ивана, но что-то шевельнулось в душе девушки, когда очередной раз, разогрев душу, родитель обласкал её лягушей. В один из весенних вечеров, когда с подавленным видом, она пришла в клуб, Георгий предложил: - Валюха, айда, за меня замуж!
     Лицо дивчины покрылось красными пятнами, сердце готово было выскочить из груди. Она была согласна на всё. Ей казалось, что она парит на седьмом небе.
          Сватали, как положено, по старинке, со сватами и прибаутками…
-Здравствуйте люди добрые. Прослышали мы про то, что живет в горнице девица- красавица, не гулящая, работящая. Пропадает у нас в одиночестве и печали добрый молодец... - и пошли уговоры.      Но, как в сказке – не вышло у сватов. Не отдал отец родную дочь замуж за  молодого. Прознал, что добрый молодец не нагулялся, что Валентина у него не первая. Да и сынишка у того, где-то есть.
-Нет и всё. Такого добра по миру хватает! Что мы тебя для такого растили?
     И всё же, желание и воля Валентины оказались сильнее отцовского отказа. Утром следующего дня заявила: - Сама уйду. Устала от такой жизни. За кого хотите выдать? За царя или принца? А меня спросили? На кой они мне, ваши принцы!
-Не отдам за него и точка!
-Не отдашь, - вскипела дочь. - Сам на полати, а мне дрова наколи, уголь принеси, сено скотине дай. Хватит! Устала отец я от всего!
     Валентина закрыла лицо руками, подумав про себя: - Пан или пропал. Терять, кроме отцовского презрения и придирок нечего.
Сговорившись с Георгием, через два дня она ушла из родительского дома, не ведая, что ждёт впереди, ушла в свою, новую неведомую до поры жизнь, сделав первый самостоятельный шаг, чтоб без оглядки строить своё счастье…

*  *  *
     Первое время решили жить на квартире Варьки, сестры Георгия. Варька была старше своего брата. И когда Григорий попросил её об услуге, та разрешила поселиться молодым у неё в доме. Какое-то время между собой жили дружно. Однако к лету решились на строительство своего дома.      Как-то вечером, Валентина заявила мужу: -Хочешь по квартирам мотаться? Я не хочу. Надо строить свой дом, пока одни. Дитя народится, не до стойки будет. Да и Варьке твоей вряд ли понравится.  На том и порешили. В какой-то степени Валентине везло. При отделении, на свиноферме, свиноматка установила своего рода рекорд по рождаемости, принеся шестнадцать поросят, а сосков всего четырнадцать. Не погибать же новорождённым. Руководство колхоза решило поощрить работницу за труд, отдав ей двух поросят. Из бутылочки выкормила словно младенцев, а через месяц продали по сорок рублей, пополнив семейный бюджет.
    Ближе к лету колхозников стали посылать в тайгу, валить лес. Написал заявление и Георгий, скумекав, что можно заготовить лес и для дома. Председатель со скрипом подписал заявление, отпустив на пару недель.
     Приготовив котомку с продуктами и сунув в кулак мужа шесть рублей, на всякие непредвиденные расходы, Валентина наказала не шалить.
Сосед, дед Козуб басил:
- Ни, ни, дивка. Кажу, я им пить не дам. Ни для того едем.
     Через пару недель мужики сплавили по реке то, что смогли заготовить. Увидав плывущий по реке лес, она сообразила, что надо делать. Забежала в сельмаг, прикупила пару бутылок водки. Заглянув домой, прихватила кое-какую закуску и, на реку. По реке шли плоты, со сплавщиками. Заметив бегущую берегом жену, Георгий забеспокоился. Причалив, помог закрепить концы плота и, к жене.
- Что случилось? Дома что-то?
Улыбнувшись, она прильнула к мужу, поцеловав нежно в губы,
-Всё хорошо! Скучала без тебя, родненький ты мой.
     Пока мужики причаливали плоты, а Георгий помогал им, она стала готовить стол. Раскинув большую клеёнку на траве, выкладывала содержимое. Не успели мужики как следует вымыть руки, привести себя в порядок, стол был накрыт.
- Ай, да молодец дивка. Золото, а не жинка у тебя, кажу, Георгий, -
нахваливал дед Козуб. - Чёб мини такую бабусю с молодости?
-Э-э, деда! В молодости надо было выбирать.
-Мужики! Вы же знаете, мы строимся? – подала голос Валентина.
- Хотим свой угол иметь. Сделайте доброе дело. Кому не нужен строевой лес, продайте. Вот деньги.
Наступила тишина, мужики прекратили жевать.
-Ты что дивка! Купишь! Выбирай. Каждый по пяток бревен отдаст, так мужики?
Те загудели.
-Так, так. Забирай Валюха. Нам лес только на дрова, - закричали подобревшие, чуть захмелевшие мужики. 
- Спасибо люди добрые за помощь и понимание. Она подскочила, словно молоденькая козочка, к Георгию и обняв за шею, поцеловала.
Дед Козуб посмотрел на Георгия, на Валентину.
- Ну, паря, не баба у тебя, огонь, ей богу, огонь
          Утром, когда первое петушиное пение оглашало окрестности, молодые, чуть протерев глаза, спешили на берег реки, держа в руках топоры. Шкурили бревна на берегу. Подсохнет кора на солнышке, в мешки и в сарай. Чего мусором берег засорять, да и растопка будет хорошая. Когда брёвна малость подсохли, стали рубить сруб, прямо у реки. Ещё по весной, с началом полевых работ, Георгия перевели из конюхов на трактор. Сутки он пропадал в поле, сутки дома. Отдохнет малость и, за дело. Вскоре, строительство дома стало стопориться.
-Гоша, поговорю с директором, чтоб меня с фельдшеров перевели к тебе в смену, прицепщицей.
-На кой это тебе?
-Будем вместе сутки в поле, сутки на дому трудиться. Как ты на это смотришь?
-А, что, годится!
        Как всегда, на правлении колхоза было людно. Любили мужики погутарить за жизнь, обмолвиться словом, коллективно покумекать. Отпускали с большой неохотой. Людских рук не хватало, дорожили каждым. Но Валентине везло на расположение людей.
-Ну что, молодая, не стесняйся, выкладывай, что у тебя за причина-кручина?
-Вот от того и кручина, что есть причина, - бросила с вызовом Валентина.
-Эта дивка всем сто очей наперёд даст, - послышался голос деда Козуба.
     Она поведала о наболевшем: - Молоды мы, хотим тоже, как и все, жить по-человечески. Муж лес с тайги приплавил, а строить некому. Какой ни какой дом, а одному не сподручно. Чего греха таить. Он в поле, я дома, он дома, я в поле. Какое уж тут строительство. Лето пролетит, а там зима.
В конторе зашумели. Выслушав, директор предложил: - Ну что, управляющий, я думаю надо отпускать.
     Управляющий сморщил лоб. - Надо, надо! Дела молодые. На ноги надо становиться. Молодежь хваткая, не подведёт, а руки, так их всегда не хватает, так мужики?
Так и порешили - отпустить...
          Привезут работяг с поля, грязных, уставших. Выгрузят на берегу Томи, словно бревна, мойтесь, принимайте ванну. Достает она из сумки кусок мыла, принимается за стирку. Пока одежда сохнет, отдыхают с муженьком, нежась под заходящими лучами солнца. Проходит полтора, два часа и, за работу.
     Вот уже на берегу появился сруб. Сердце радостно стучит от гордости за своё творение. Через полтора месяца, свезли его на усадьбу. Через три недели, на выбранном для строительства месте стояли стены нового дома. Оставалось настелить пол, покрыть крышу, а это уже большое дело. Закончилась посевная. Георгий вернулся на свое привычное место работы, в конюшню. Любил, ох любил ходить в ночное. Тут тебе и охота и, рыбалка. Бывало, напросятся с ним деревенские ребятишки в помощники. Сидят, у ночного костра до утра, слушают жуткие рассказы, прибаутки.
     Валентина сама слышала некоторые истории, и порой содрогалась от страха. Как-то в один из вечеров, собираясь в ночное, Георгий предложил: - Едём вместе. Посидим у костра, побудем вдвоём. Надоели чужие стены. Как ты?
- А что! Куда иголка, туда и нитка. Вдвоём, так вдвоём, - она погладила себя по округлившемуся животу.
- Ну и ладно. Что-нибудь потеплее под себя возьми, чтоб не застудиться.
     Уже стемнело, когда выбрали место для ночлега. Стреножив коней, он натаскал побольше хвороста к берегу Томи, разложил костер. Искры, летевшие в тихое темное небо, и не успевшие загаснуть, казались маленькими звёздами. И это радовало глаз и душу. Ей нравилось смотреть на эту живую картину природы. Поужинав, занялись рыбалкой. При ярком блеске костра, рыба хорошо брала на перемёты. Вскоре в ведёрке трепыхалось больше десятка плотвичек и окуньков. Уже собрались затеять ушицу, как послышалось ржание лошадей. Георгий знал, что в округе шалят волки. Чуя их приближение, лошади сбились в кучу, готовясь к защите. Встав мордами в средину, образовали круг, оберегая жеребят от хищников. Ища защиту у взрослых, те жалобно ржали, прижимаясь друг к другу. Заметили, как в стороне засветилось несколько пар волчьих глаз. Стая приближалась, предчувствуя добычу. Храп и ржание взрослых лошадей усилились. Георгий, вынув из чехла ружьё, начал собирать. Неожиданно раздался резкий визг, за ним злобное рычание, затем повторный визг. Не ожидая отпора, волчья стая ретировалась. На всякий случай, Георгий выстрелил в воздух. Стрелять в сторону стаи не решился, не ровен час, ранишь лошадь или жеребёнка.
Не прошло и часа, как табун успокоился. Устроившись поудобней, положив голову на плечо мужа, Валентина любовалась высыпавшими на небе звёздами.
-Гоша, расскажи про привидение. Сколько обещаешь!- она потянулась в мужу.
- Да ну их, эти страсти. Смотри вечер-то какой, а река, - Он поцеловал Валентину.
     Она оглянулась. Кругом звенела летняя тишина. Слышалось потрескивание костра, журчание реки на перекате. Валентина перевела дыхание. Прижавшись к мужу, ещё долго не могла заснуть. Но скоро дрёма всё же сморила. Накрыв жену плащом, он подкинул дрова в костёр…

*  *  *

     Шла самая жаркая пора для колхозников – уборочная. Днём в деревне практически никого не оставалось. Работы прибавилось. Выходные теперь выпадали редко, разве что в дождливые дни. Георгий и Валентина никак не могли найти материал на пол и крышу своего дома и это стало тяготить обоих. Тот, что сплавляли по реке, брать по дворам строго запрещалось. Занаряженные верховые делали объезды по берегу реки. Если и удавалось достать где-то бревно, нужно было вести на пилораму в Шумиху. Своей колхоз не имел, а это стоило денег. Так и пришлось вторую зиму зимовать у Варьки. С приходом очередной весны, в период ледохода, как и большинство односельчан, молодые пропадали на реке. Георгий бродил с сачком вдоль берега, то и дело выбрасывая крупную рыбу на берег. Жена ходила следом, собирая улов. Нагибалась осторожно, мягко, вынашивая их первенца. 
-Гоша, Гоша!
-Чо?
-Смотри. Что-то чернеет.
     Посреди Томи, на приличном расстоянии виднелось большое, черное пятно. На берегу засуетились, забегали. Георгий узнал часть Шевелевского моста. Река несла его остатки, зажатые льдинами, бросая от одного берега к другому.
Схватив багор, он ловко прыгнул на проплывающую льдину. Важно было перехватить его до района асфальтного завода, где течение резко уводило реку к противоположному берегу. Это парень понял раньше остальных на берегу.
-Гоша, Гоша, не надо, – заголосила было она, закрыв руками глаза, но было поздно.
Первая льдина, вторая…
     Когда Валентина открыла глаза, муж стоял на плывущем мосту,   энергично отталкивая льдины багром. Богу было угодно сделать им свой подарок. Неожиданно перед плывущим мостом появилась огромная глыба льда. Она начала наползать всей своей огромной массой на бревна. У Валентины зашло сердце. Ещё мгновенье и глыба раздавит мост вместе с мужем. Он с остервенением старался избавиться ото льда. Неизвестно откуда появилась вторая льдина. Резко развернувшись, она ударила в бок первой, с большей силой, тем самым подталкивая мост к берегу. Всё произошло словно в сказке. Мост крутанулся и, увлекаемый течением  реки, стал приближаться к берегу, где скопился народ. Люди волновались. Еще минуту назад могла произойти трагедия, но к счастью её не случилось. Бревна с шумом затрещали, надвигаясь на берег. Полутораметровая, темно-зелёного цвета глыба льда крутанулась у бревен, заскрежетала, медленно поплыла, удаляясь к противоположному берегу. Стоило Георгию ступить на берег, как она подскочила  к мужу.
-Миленький ты мой, - обняла за шею, стала целовать. – Разве так можно. Уходим быстрее, а то нас раздавит эта громадина.
-Что ты! Если не раздавила, теперь уж точно не раздавит. – Он нежно поцеловал в ответ Валентину.
     Было радостно, что всё обошлось. Завтра будет, чем стелить пол и потолок, и на стропила крыши хватит. А что страх? Он уже был позади.
-Шабаш ребята. Лес мой. – Георгий с силой вонзил острый багор в дерево, водрузив его словно флаг на судне.
Но никто не собирался претендовать на лес. Наблюдавшие были рады, что парень остался в живых. Следующим утром, собрав мужиков, попросив помочь разобрать остатки моста. К полудню работа была завершена. Можно было браться за дом. 
     Прошло некоторое время, и над срубом выросли стропила. Дело оставалось за крышей. Решили крыть травяным дёрном. В прилегающем леске, нарубили и начистили тонких прутьев, уложив на стропила, прикрепили, где гвоздями, а где проволокой. Георгий сносил в кузню две железных лопаты и, обрезав их наполовину, наточил, словно бритвы.
-Знаешь, что будем делать?
-Знаю!
-Ну ты, вооще!
-Главное не в лапше, - смеялась Валентина. - Кое что знаем.
     Нарезали травяные пласты вдвоём. Когда материала оказалось достаточно, начали укладывать на ветки, что были закреплены на стропилах. Валентина, стоя на  лесах, принимала от мужа земляные пласты. Крыть крышу начали с низу. Пласты клали один на другой, рядами, словно черепицу, после чего углы подрезались, засыпая остатками земли образующиеся щели. Все шло своим чередом. Работа оказалась трудоёмкой. День крыли одну сторону, второй – другую. И вот он, свой небольшой угол, свой дом готов. Довольная работой, Валентина не обращала внимание на усталость. Сени плела сама, из прутьев. В раннем детстве наблюдала, как это делала матушка. Нарубила тальнику и за дело. Стены получились плотными. Даже в снежную зиму, не задувало снег.
     И всё-таки, со временем, Валентина стала замечать, что характер Георгия становился более жёстким, порой неуравновешенным. Многое она списывала на семейную неустроенность, отсутствие своего угла, живя в надежде, что скоро всё наладится и заживут они лучше прежнего. Георгий возился на столбе, подключая электричество, а Валентина копошилась у плиты - времянки, готовя обед, когда на дворе появились гости. Не обращая внимания на занятость хозяев, брат Александр и его жинка, стали заносили в избу вещи. До сего дня они жили в Ново- Борачатах. Слыв нечистоплотностью, занимались «местной охотой», били уток и гусей на большом деревенском болоте, что разлилось возле мельницы, продавая добытое в соседней деревне. На этом и погорели… 
       Чтобы выселить их из деревни, бригадир дал пару бричек. Прямиком, словно по нахоженной тропе, родственники прикатили к Георгию. Буквально накануне тот был у брата, прося помочь со стройкой, после того, как на Валентину упало бревно, но тот отказался, сославшись на занятость. После отказа, Георгий сильно осерчал на родного брата, Александра, избегая лишний раз встречи с ним. Ничего не говоря и не спрашивая у хозяев, они шустро освобождали повозки...
-Подай плоскозубцы,- попросил Георгий.
-Где они?
-А, в бога мать. Как пускать в дом, не спрашиваешь…
     Он спрыгнул со столба, подскочив к жене, замахнулся было рукой.
-Что ты, что ты? Я духом ничего не ведаю, - Валентина побледнела, - Думала с твоего согласия.
Георгий оторопел.
-Они, что и у тебя ничего не спрашивали?
-Да, нет же!
     Возвращавшаяся с огорода золовка Лиза, ставшая свидетелем происходящего, заступилась за молодую: - Гошка, ты что?
-Отстань, разобрались. Как вы уже мне все надоели.
     Заскочив в дом, схватив за шиворот брата, с силой швырнул его к двери. Тут же гнусавый голос золовки напомнил о себе: - А, фот так, да? Так-то. Да ты со своей рыжею, будешь маяться, а не жить, помяни мои слова, так, да!
-Уйди Лизка от греха подальше, а не-то, - Георгий грозно зыркнул на женщину...


*  *  *
 
      Действительно, после этого случая, все пошло шиворот–на выворот.
Мачеха Георгия и жена Александра устроили в отместку Валентине и  Георгию  «рассорку», чтоб не жили молодые, а только мучались между собой. Позже Валентина узнала, что бабы что-то гадали, и ворожили.
     Ей не верилось, что такое может быть, но вышло именно так. Словно что-то надломилось семейных отношениях. Как тут не вспомнить про старых ведьм и колдунов. Словно обладали эти родственники неведомой силой заговорщиков...
    И вот, уже не проходило и дня, когда бы не ругались. Георгий  стал пить, шляться по бабам. Все чаще тяжёлая рука мужа поднималась над головой жены. В какой-то момент она стала побаиваться его и сторониться, хотя и была не из робкого десятка. Утешением на какое-то время стало рождение сына Павла. Но и это затишье было недолгим. Клин раздора раскалывал семью, углубляя пропасть, выбраться из которой было всё труднее и труднее. Вскоре до Валентины стали доходить слухи, что Георгий стал таскаться с другими женщинами.
     То, что муж слыл бабником, она знала. Знала и то, за кого выходила замуж. Одно не предполагала, что случится это с ней и так быстро. Иногда, по этому поводу стала вспоминать отца. Однако, всеми силами старалась сохранить семью, отдавая всю себя детям. Тем временем, между перепалками, перебранками и некоторыми просветами в их отношениях с Георгием, родила ещё троих ребятишек. За Павлом на свет появилась Нина, Татьяна и самый младший-Никита. Но и это не укротило ревнивый нрав мужа...
                Уже год, он встречался с Зинкой, работавшей телятницей на ферме. Стоило ей прийти на конный двор, занарядить повозку, как Георгий был тут как тут, обхаживая бабенку. Припорошит его молодка сеном на розвальнях и, смеясь, везёт к себе, везёт мимо усадьбы Валентины. Смотри, завидуй молодухе. Вместе с сестрой Нинкой поили мужика зельем с наговорами. И терял мужик рассудок. Заявившись с бодуна домой, начинал глумиться над семьёй. Валентина ненароком вспоминала отца, подумывая, а не уйти ли от Георгия. Но только примет ли отец беглую дочь или нет?
    В состоянии дурмана, несколько раз стрелял из ружья. Она пыталась заявить участковому, но тот лишь отмахивался, усмехаясь: - Жива же. Чего тебе. Он просто шутит!
     За последние годы ненароком стала подергиваться голова, словно хвост у трясогузки. Когда муж обедал или ужинал, не могла сидеть рядом, не в силах успокоить свои рученьки. Гуляя сам, Георгий ревновал её ко всему в округе. Заглянет соседка, пошептаться по женским делам, он сходу: - Полюбовника нашли?
-А ты не уходи, послушай, о каком полюбовнике идёт речь! Эх, Георгий, Георгий. Ты же сам едешь мимо дома, когда твоя шмара на тебе же верхом сидит. На детей не смотришь, - выговаривала соседка.    Схватив шапку, он выходил на улицу. Наговоры и шёпоты продолжали делать свои дела. Вскоре, помимо жены, стали мешать дети. Они уже не имели права сидеть за столом, когда он принимался за еду. Зачастую, за сказанное не по существу слово, бил по затылку наотмашь, так, что летел ребенок из-за стола в дальний угол. Валентина не могла без разрешения выйти в стайку, подоить корову, каждый раз старался учинить допрос.    
     Георгий погибал в глазах как муж. Всё понимая, она не могла что-либо сделать, ведь на руках четверо ребятишек, которых надо выкормить.
Вскоре в доме было пропито всё, что можно было продать, от занавесок и наволочек, до девичьих платьишек, что привезла она из города. Дошла очередь до посуды. В ход пошли чашки, ложки. В хозяйстве оставалось два ведра, под молоко и хозяйские нужды…
     Январским вечером шестьдесят первого, появившись дома, Георгий заявил: -Чтоб сегодня, видел тебя в доме последний раз. Не уйдёшь, убью!  Валентина побелела, хотя давно была готова к такому раскладу. На утро, поклонилась соседям, обратившись с просьбой оставить на время девчонок, пока не определится на новом месте. Мальчишек, семилетнего Павла и трёхмесячного Никиту, забрала с собой. Принесла соседу, деду Василию, ружьё. Пока Георгий был на конном, покинула дом. По дороге, попалась подружка.
-Ты далече? - увидав её с двумя ребятишками, поинтересовалась та.
-Подальше от райской жизни. Зайду в лес и застыну с ребятнёй.
- Ты чего, Валентина? Не дури. Дети здесь не причём.
-Ладно! Опостылило всё. Только не говори, что видела меня.
-Да ну тебя.
     Едва успела пройти три километра, поднявшись на гору, что в стороне Панфилова, как сердце почувствовало недоброе. Позади, послышался шум работающего двигателя автомашины. Она проголосовала. Прижавшись к обочине, машина остановилась.
- Далеко, с ребятами?
Взобравшись в кабину проронила: - Гони, мил человек, жми на полную.
-Что такое, что стряслось? – не отставал водитель. 
Валентина вкратце рассказало что произошло.
-Если очухается, пустится вдогонку. Лошадь у него быстрая. Коль задумал чего, не успокоится, я то, знаю.
     Черная, вороная кобыла Цыганка, была не только красавицей, но и резвой, чистокровной рысачкой. Кто, кто, а Валентина знала толк в лошадях.
     Выслушав, водитель дал по газам. После затяжного подъема остановились. На перекрестке стояла запряженная в сани лошадь.
- Спасибо, добрый человек.
- Спеши, может, попутно едут. Если что, я ему дорогу машиной
перегорожу. Хоть на время задержу непутёвого.
     Она подумала про себя : - Есть же душевные люди.
Сынишка Павел шустро бежал впереди. Завернутый в фуфайку, сын Никита, прижатый к груди, крепко спал. Она ускорила шаг.
     На перекрестке, поджидая из больницы женщину с ребёнком, гадали, глядя на дорогу, она или не она.
- Чего бежит, торопится? Может, замерзла. Митрий, стели тулуп в сани. 
     Дмитрий Казаков, приглядевшись к приближающимся, узнал приезжих.
-Ба..а ! Да тоже, Валентина, Петра Залесова дочка.
     Знал он её ещё девчонкой, уважал за крепкую хватку и трудолюбие. Работая бригадиром на животноводстве, не раз ставил Валентину в пример  взрослым женщинам. И было за что. Когда та подошла поближе, тяжело дыша, он удивился: - Ты чего, Валентина? Что случилось в семье?
Он уже давно знал о её семейных неурядицах.
-Дядя Митя, увези поскорее к матери, или спрячь где-нибудь. Хоть по его приказу ушла из дома, пойдет следом. Не к добру всё это. За ребят боюсь. Угрожает он мне.
    Встречающие о чем-то посовещались.
-Давай, Митька, вези, а мы подождем дорогого гостя.
Валентина упала на постеленный тулуп, уложив младшего. Рядом сел Павлик. Их аккуратно накрыли ватным одеялом. Лошадь плелась еле-еле, хоть бросай повозку и беги впереди. А сердце её вещует – торопись бабанька, не ровен час, нагонит.
Дорога шла в гору, это угнетало ещё больше. Лишь перевалив бугор, почувствовав облегчение, лошадка побежала шустрее. Преследователь действительно появился.
     Георгия перехватили на пути следования, в Коношах. Еще на перекрестке, договорившись помочь женщине с ребятами, мужики устроили ему выучку надеясь, что запомнит. Намяв бока, отпустили, не брать же на душу грех. Это как-то помогло в данном деле. Не успели завернуть к дому Залесовых, как на крыльце появилась мать. Собравшись доить корову, она держала в руке подойник с полотенцем. Увидав дочь с внучатами, запричитала: -Ой, ой. Замерзли. Какой леший в такой мороз гонит. Совсем сдурела девка. Быстрее в дом. Не к добру с пустым ведром встречаю, ой не к добру.
     Не обращая внимание на ворчание матери, держа грудного малыша, Валентина поднималась на крыльцо. Вернувшись в дом, Прасковья распахнула двери перед дочерью. Стоило Валентина с детьми войти в дом, как тут же проронила:
-Мамуля, милая, закрой двери на крючок. Не равен час, явится.
-Кто? - не поняла та.
-Гошка! Кто ещё может меня преследовать.
-Да не видать. – Мать глянула в окно.
Из смежной комнаты вышел отец.
-Ну, что! Когда тебя предупреждали? Видишь ли, любовь у них. Вот и показал он тебе ту самую, любовь.
-Ты бы ещё вспомнил, когда она девушкой была, - встряла в разговор Прасковья.
     Махнув рукой, достав с полки кисет с махрой, Петр стал закручивать «козью ножку». Не прошло и часа, как к воротам подкатили сани с Георгием. Разгорячённый, злобно сплёвывая слюну, достав из под соломы топор, направился в дом. Взойдя на крыльцо, стукнул несколько раз по двери обухом. Поднявшись с топчана, в сени вышел Петр.
-Кого леший принес?
-Открой, папаша!
-Кто это? Георгий?
-Я папаша, я.
-Зятёк, сегодня не открою. Семью выгнал, а теперь сам следом примчался. По твоей воле дочь здесь, али как?
-По моей, по моей. Но я одумался, открой.
-Так не бывает. Ступай от греха подальше, к себе домой.
     Георгий со всего маху рубанул по двери. Под ударом одна из досок треснула. Но сработанная на совесть дверь выдержала. Развернувшись, пуская маты, пошел прочь, к стоявшей за углом рысачке. Следующим утром он появился снова. Свежие синяки украшали лицо. Левый глаз наполовину заплыл. Сам на этот раз был трезвым. От Цыганки шел пар.
-Гнал не жалея, - смекнула Валентина, глянув на лошадь через окно.
Отец, впустив зятя в дом, присел молча на лавке, у печи.
-Как ты здесь? – начал было расспрашивать жену Георгий.
-Что, я. Я, у родителей, всё нормально, авось и не прогонят с детишками. А вот ты как?
-Вот, по пути подрался. Малость побили, - похвастался муженёк.
-Чего тебе не драться. Ты теперь один, казак вольный.
Наступила некоторая тишина. Немного посидев, помолчав, переспросил:
-Едешь домой?
-А что я буду делать в том доме? Ты не помнишь, что вчера обещал? Хватит с меня. Почему девчонок не привез, от соседки, приехал один?
-Не в чем было везти.
-О-о, дожил! Я в дом, а ты на базар – орёл. Все пропил, а виноваты мы? Извини!
-Привезу.
-Когда?
-После смены, в среду.
-Посмотрим.
Подойдя к Прасковье, присел рядом на лавку.
-Мамаша, вы меня боитесь?
-А чего тебя бояться. Ты, чо, враг что - ли? Скорее дурак! А нам старым бояться уже нечего. Не такое пережили.
-Да нет мамаша, не враг и, не дурак, а, может и в самом деле дурак.
Подойдя поближе к жене, проронил: - Не будем ругаться. Разойдёмся с миром. Приезжай, забери вещи, скотину, а то она не кормлена.
-Молодец … Молодец, другого и не ждала. Хоть бы скотину пожалел, коли нас не жалеешь.
     На следующее утро, придя на конный двор, Валентина попросила по старой дружбе у заведующего, пару подвод, перевезти вещи. Занарядили самых резвых. Помочь перевести вещи вызвалась мать, давно такого не было с её стороны. Что-то видно тронулось на сердце, - отметила про себя Валентина.
     Пятнадцать километров одолели за полтора часа. Мужа дома не оказалось. Валентина пришла на конный двор. Георгий выводил из конюшни старого тяжеловоза.
-Ну что, муженёк, прибыли за вещами. Пошли, поможешь. Вдвоём, подошли ко двору, где поджидала Прасковья. Не успели отворить двери в дом, как на пороге появилась Нинка, сестра Георгия, с мужем Александром.
-Да ты чо! Мужика бросать! Ах ты, стерва, да я тебе за брата...
-Ах ты, шалава, ещё и угрожаешь! - Валентина, ухватила засов в левую руку, и уже более спокойным голосом предложила, – Иди Нина домой. Наше это, семейное дело. Ты к нам не суйся, не трави брата. Ты думаешь, всё так просто? Он и так зол, а у нас четверо ребятишек. Это у тебя ни детяти ни котяти. И ты, Александр, идите от греха подальше.
-Ну, чего не видели, как расходятся, - грозно рявкнул Георгий на пришедших. – Ух, как стервятники на падаль.
Потоптавшись на пороге, родственники ретировались. Отловили молодого поросёнка, засунув его в мешок. Связав овечкам ноги лоскутами тряпки, погрузили в сани. Вдвоем вытащили из сеней ларь с мукой, установив на розвальнях. Подсобрав вещи, уложили на первых санях. Не нашлось лишь места для десятка куриц.
-Будешь в тех краях, курей привезёшь.
-Привезу, - пообещал муж.
Валентина взяла чистый подойник, подоила корову. Та в благодарность облизала хозяйке рукав фуфайки, сделав огромный вздох облегчения. Молоко отнесла соседу, дяде Лёше, не везти же с собой. Привязав корову на веревку к саням, стала маститься сама. На прощанье, Георгий завернул в теплое дочек, усадив на повозку к тещё. Уже начали отъезжать, когда, выбежав из дома, он сунул дочке Нине свою фотографию.
-На, доченька, будешь вспоминать о батьке.
     Шестилетняя дочурка сунула фотокарточку под одеяло. Стоило лошадям тронуться, как, наклонившись, он поцеловал тёщу.
-Не вздумай гнаться следом. По-хорошему, так по-хорошему. Мне досталась скотина, тебе дом. Судиться с тобой не буду. Начну с начала.
-Нет, нет, Валя. На отсечение голову даю, никого не приведу, и не к кому не пойду. Если всё обойдется, куриц привезу.
-Привези пару мешков муки, на хлеб детям.
На том и расстались. Повозки медленно выбирались на трассу. С каждым метром, вчерашняя жизнь оставалась где-то там, позади. Сидя молча, в подавленном состоянии, она не стала оглядываться, ещё долго чувствуя на себе взгляд мужа…
*  *  *
     Больше месяца от мужа не было вестей. Только от случая к случаю узнавала, что тот бурно проводит время в Смирновке.
Валентина собралась купать детей, когда в дом ввалился Георгий.
-Здравствуйте.
-Здравствуй, Гоша.
Он подошёл к Прасковье и Петру, поздоровался с каждым персонально.
-Идем, привез тебе куриц, муки и два мешка овса прихватил. Одному не сподручно.
Действительно, на повозке лежали два мешка муки и килограмм  восемьдесят овса. Где он его взял, расспрашивать не стала, да и какая разница. Под тулупом, в деревянной клетке, кудахтали куры.
-Куда кур нести?
-В дом, скинешь в подпол, завтра разберемся.
     Сердце женщины исходило на нет, готовое выскочить наружу. Пока Георгий относил клетку с курами, Валентина, предчувствуя неладное, пошарила по розвальням, что-то ища. Сознание подсказывало, быть беде, она где-то рядом, но где. Подсказывало, но показать так и не смогло.  Вместе с мужем занесли мешки в сени.
-Мамаша, поужинать есть чего?
-Борщ на плите, капуста в кадушке. Не бедствуем.
     У края стола сидела Нина и усердно чистила чеснок. Не говоря ни слова, отец сгреб очищенный чеснок к себе. Та, надув губы, заплакала, но мать, успокоив, усадив кушать.
-Ох, и характер у тебя девка, точно как у меня. Достанется тебе по жизни, честное слово, достанется - он потрепал малышку по голове.
     Выставив на стол бутылку водки, первую стопку выпил сам. Налил мамаше, папаше, жене. Все молча выпили. Разомлев, налил по второй. Выпили по второй. В бутылке чуток осталось, но пить больше не стал.
-Тебе, папаша, на утро, выпьешь, покушаешь.
- Спасибо.
     Он подошёл к полугодовалому сыну Никите, взял на руки, начал высоко подкидывать. Напугавшись, что муж может уронить сына, Валентина закричала:
-Гоша, опусти, не надо, - она непроизвольно вскидывала вслед за ним свои руки.
-Папаша, это летчик у нас будет, лётчик. Смотри, какой крепыш, тряс Георгий  Никиту.
     За всю прожитую совместную жизнь, это был первый случай, когда он взял ребенка на руки.
-Гоша, это же не кукла, ребёнок. Уронишь, покалечишь.
-Ладно! – он подошёл к кровати, положил мальца.
Валентина отдала ему связанные ранее носки и рукавицы. Примерив рукавицы, муж прошептал: - Выйдем, проводишь.
     Накинув фуфайку на плечи, вышла следом. Отец Петр, развернув в огороде повозку, стоял у крыльца, поджидая хозяина.
-Спасибо, папаша.
-Заночевал бы. На дворе сумерки.
-Нет, я сегодня дежурю. Что случится, отвечать мне.
-Пускай едет.
Отец зашел в избу.
-Вот так, еду только до дороги. Все документы при мне.
-Что ты хочешь сказать этим? За границу собрался бежать? Живи себе, сама воспитаю детей. Пойду работать. Мама поможет. Сойдись со своей суженой, коль для тебя она красавица. Не смеши людей своими похождениями.
-Вот именно, похождениями. Пойми, никого я так не любил, как тебя.
-Опомнился, уговариваешь. Уедем. Куда? От себя дорогой не сбежишь.
-Если что, у меня от всего ключи с собой, от сеней, от ларя с пшеницей, от дома…
     Какая-то неведомая с одной стороны притягивала её к Георгию, другая - отталкивала от него, будто говоря, бойся, бойся его Валентина. Появившееся желание подойти поближе, вдруг исчезло. Она рванула к себе протянутые ключи.
-Ладно, я поехал.
-Езжай, с Богом.
-Не провожай с Богом, проводи с чертом.
     Он хватанул полу «москвички», шитую когда-то Валентиной. На снег посыпались пуговицы.
-Прощай.
Вскочив в розвальни, стеганул лошадь: -Пошла милая. 
Повозка завернула за угол дома. На крыльцо вышла Прасковья.
-Чо, он хотел от тебя?
-Да-а, пошел, к чертовой матери. Всю жизнь только и пугает. - Она провела рукой по шее…

*  *  *

         Мать убирала со стола. Валентина, искупала детей в приготовленной водице, и, сполоснув пеленки, развесила их на верёвке. Уже кормила сына грудью, когда раздался хлопок.
-Ой! Папа, кто-то стреляет.
     Отец сидел на стуле, курил, стряхивая пепел в тазик.
-Бога-мать. Достала ты со своим муженьком и ружьём! - сплюнув,
загасил папиросу…
    Свадьбы сегодня в деревне справляют, вот и дурачатся. Может Гришка Казаков, такой же дурак, как твой, палит.
-Папа, чего ругаться. Господи! Нечего нельзя сказать вам.
 Никита, испугавшись громкого разговора, бросил сосать грудь, захныкал. Положив его, она решила вынести воду. Крыльцо успело занести снегом. Встав на ступеньки, плеснула воду на сторону. Перед глазами полыхнула вспышка, раздался повторный выстрел. Ноги подкосились. Она медленно теряла сознание…
     Не помня себя, на четвереньках, словно собака, заползла в дом. Очнулась, когда отец лил в рот кипячёной воды. Пошевелила рукой, ногой, не больно. Поймала себя за грудь, за живот, не больно.
-Папа, у меня голова цела?
-Цела, куда ей деться.
-А лицо?
-И лицо не тронуто. Ты чего, в самом деле?
-Папочка, родной, закройтесь. Это он, Гошка стреляет, где-то у ворот.
Отец погасил свет и, выйдя в сени, закрылся на крючок. Прислонившись к окну, она глянула из-за шторок. Из-за угла дома виднелись сани.
-Папань, кажись и вправду, его повозка. Ведь не было, уезжал же.
Наступила тишина. Все стали ждать, что вот-вот Георгий снова постучится. Но никого не было...
     Шел одиннадцатый час вечера. На улице светила яркая луна. Подал голос сынишка. Мать не стала брать его на руки, продолжая смотреть из-за шторки на дорогу.
     В сторону клуба пробежала девочка, припрыгивая на коротеньких ножках. Поравнявшись с розвальнями, остановилась. Что-то высмотрев, рванула мимо дома Залесовых, в обратном направлении. Через несколько минут, вернулась обратно. Подойдя к розвальням, снова постояла, посмотрела…
-Папа, Катя Казакова идёт.
     В дверь постучали. Петр забасил:
-Кого лешие носят?
-Дядя Петя, это Катерина Казакова.
Она вошла в сени, перевела дух.
Петр щёлкнул выключателем.
-Что случилось?
     Оба вошли в дом. Взяв на руки сынишку, Валентина покачивала его. Екатерина посмотрела на Валентину, на Петра.
-Там… Гошка…  застрелился.
     Мывшая посуду Прасковья, оцепенев, ухватив мёртвой хваткой  чашку.
-Стонет?
-Нет. Только кровь течёт.
-Папа, пойдём.
Она остановила Екатерину, собравшуюся было уходить.
-Катя, не уходи, свидетелем будешь, нам без тебя сейчас никак нельзя, ей богу.
Отец поддержал дочь. - Да, Екатерина, погодь немного, а то греха не оберёмся, ты же знаешь нынешние законы.
     Сбегав до конторы, и дозвонившись в район, сообщил в милицию о случившемся, за одним пригласил понятых. Попросили ничего не трогать. Узнав о происшествии, председатель сельского Совета велел организовать охрану трупа. Вызвали медсестру.
    Охранять труп вызвались два брата Обрыскиных, Николай и Семен. Левая рука застрелившегося висела словно плеть. В правой мертвой хваткой зажат ствол ружья.
         Мужики аккуратно прикрыли тело тряпками, стараясь не сдвинуть ружьё. В таком положении и лежал Георгий больше суток, в ожидании следователя...

*  *  *
      Казачиха, в простонародье, тёща брата Георгия, решила не упустить момента. Прослышав, что из района едет следователь, ринулась на перехват. Выставив из подпола бутылку самогона, встретила уполномоченного с помощниками по дороге, на курмыше села. Уговаривать, заглянуть в её дом, отогреться с дороги, долго не пришлось. Угостив с мороза стопкой самогонкой, шепнула следователю, по секрету, что это она, Валентина, застрелила Георгия. Уж кто-кто, а она, Казачиха, точно знает. Не стоять её на этом месте.
-Не тараторь, - отмахнулся участковый Сергеев, слывший по округе «три С», за инициалы - Сергеев Сергей Сергеевич, но слова Казачихи принял к сведенью.
     Войдя в дом Прасковьи, спросил: - Кто будет жена покойника?
     В комнате, в ожидании властей, находились мать и дочь.
-Я! Валентина кивнув в сторону Прасковьи, добавила: - Это моя мать.
-Так, пройдемте с нами.
-Как далеко? У меня маленький ребёнок.
-Необходимо снять допрос.
-Снимайте.
-Дома не имею права.
-Ступай дочка, - подал голос Петр. - Мы с бабкой покараулим малого.
     Не успела Валентина выйти на крыльцо, подошедший к ней следователь защёлкнул на руках наручники. Растерявшись и не подумала спросить, за что такая честь. Разве до того, когда в голове за сутки все перевернулось кверху дном. Процессия, в составе подозреваемой, следователя и участкового, чинно проследовала через деревню к правлению колхоза. В конторе было полно народу, давали аванс. От накуренного, она закашляла.
-У нас аванс, - пояснил, вышедший навстречу участковому председатель. – А не курить в помещении, заставить не могу. Петровна, идите к Гутьяне, там и поговорите, она дома.
     Тетка Гутьяна, добрая старушка, жила напротив колхозной конторы. Частенько пользовалось начальство её домом, как постоялым двором, не обижая в помощи старушку. В комнате было тепло и уютно. Старушка подкинула по приходу уголька в печь. На плите стоял трёхведёрный бачок, в котором парился картофель для свиней. Пар клубами расплывался по кухне, гулял запах картошки.
-Погрейтесь, люди добрые с мороза, лютая нынче зимушка, - встречая пришедших, засуетилась старушка. Провела гостей в комнату. На столе стояло несколько горшков с цветами. Любила бабка цветы. Об этом её пристрастии знали деревенские и частенько брали корешки на развод.
     Чуть погодя, "Три С" отправился по дворам, снимать показания свидетелей. В комнате остались хозяйка да молоденький следователь с обвиняемой. На плечах Валентины было одето материнское пальто, на голове вязаная шаль. Пимы и те, с материнской ноги. Всё, что успела прихватить наспех. Пока следователь готовил бумаги, лицо покрылась каплями пота.
- Баба Гутя, подойдите ко мне, сними шаль.
-А сама почто?
-Окольцована я, - она показало руки с наручниками.
Старушка запричитала старческим голосом: - Чтоб вас анафема взяла, ироды проклятые. Кого вы рестуете? Он ведь сам бандитом был. Дурак, пьяница, дураком и помёр. На кой, на человека одели железки? Эх нет на вашего брата управы. Чуть что, хватаете, хватаете.
     Молодой следователь, удивлённый напором старушки, не стал спорить. Сняв наручники, положил на стол. Зашел участковый. Следом ввалился брат Григория, Александр.
-Товарищ «Три С», извините, товарищ участковый, убедительно прошу, отдайте мне ружьишко этой суки!
-А это кто? – удивился следователь.
- Степанов покраснел. – Это старший брат покойного.
-Ружьё его?
-Наше. Сама зарабатывала на него. И покупали мы  его,  с Гошей, за семьсот пятьдесят рублей в Кемерово.
Раскусив манёвр пришедшего, он повернулся к Александру. - Лады, бери.
Ружьё, обёрнутое в бумагу, стояло в углу комнаты.
-Бери, бери. Во-он оно.
     Сделав пару шагов, Александр потянулся к ружью. Молоденький практикант с плеча рубанул по шее. Тот опустился на колени. - Негодяй! Пользуешься моментом!
В комнату вбежала сестра, Варвара, завопив с порога на Валентину.
-А…а! Чо..о, заработала, да! Посидишь, посидишь теперь, сучка, на нарах, будешь знать, как выгонять.
     Встав из-за стола, и ухватив под руки родственников, "Три С" выпроводил их за порог. Пододвинув тетрадку, следователь начал допрос.
-Ну что, Валентина Петровна, рассказывайте, как было дело.
     Немного отдышавшись, и придя в себя, она проронила: - Вы мне бумагу дайте, на наручники. За что надевали? Если я убийца, то отказываюсь давать показания. Везите к прокурору. Перед вами, отчитываться не буду.
     Окутанный клубами пара, порог переступил отец Петр. Переведя дыхание, поздоровался с бабкой Гутьяной, бросил взгляд на присутствующих. Не успел пройти в комнату, где вёлся допрос, в глаза бросились блестящие железки наручников, лежавшие на столе.
-Не понял? - он кивнул в сторону железок.
-На мне были!
-Ах, бога мать, - Петр ударил кулаком по столу.
Горшки с цветами подпрыгнули. От неожиданности молоденький следователь подпрыгнул на стуле.
-Сопляк, зелёный. На основании чего надел на неё наручники? Она убийца? А ты, иди домой, тебя малый ждет. Я с этими сам разберусь, - бросил он дочери.
     Она вышла на улицу, глотнув свежего воздуху. Через полчаса, подойдя к дому Петра Залесова, следователь и участковый стали осматривать труп. После осмотра следователь зашёл в дом. По комнате потянуло самогоном.
-Ба-а,  да от них самогоном тянет. Налакались как цуцики, и допросу
чинить начали, - проронила Валентина.
Отец, сидевший молча на кровати приподнялся. - Почем знаешь, что пили?
-А ты сунь ему ко рту спичку, она и вспыхнет.
-Да, м-мы, понемногу, для согреву. Вот-т. – начал было оправдываться следователь.
-Пишите бумагу, куда вести труп, ядрёна мать, не то найду завтра на вас управу в районе.

*  *  *

               Через день состоялись похороны. Перед выносом тела, к Валентине подошла подруга Зина и шепнула: - Бойся, Валя. Золовка с зятем хотят толкнуть тебя в яму, на кладбище. Сама слышала, вот тебе крест! - она перекрестилась.
     Улучшив момент, Валентина заглянула в сельский Совет. Председатель был на месте.
-Золовка с зятем худое замышляют на похоронах, хотят толкнуть в могилу.
-Ты что? Успокойся. Всё будет хорошо. Попрошу подежурить у гроба, во время похорон. Пускай  только попробуют. Мы предупредим их. Если что, участковый рядом.
     Всё обошлось. И всё же ощущала она на себе ненавидящий взгляд родственников, обвинивших её в смерти своего мужа. Только на этом всё не закончилось...

              Высохший от недуга, отец сидел за печкой потягивая самокрутку. Три сестры умершего, решили отчасти посчитаться с вдовой. Предварительно разогревшись для храбрости и осмелев, прибыли в гости к Залесовым.
Не успели сестры перешагнуть порог дома, как старшая, Ольга, пошла в наступление.
-Ну что, матрешка, отпела свое. Только теперь это всё будет нашим, мы так решили!
Валентина состроила фигу.
–Чтоб я, да под вами ходила? Не настал ещё тот день!
-Не отдашь, зажарим, - Варька ехидно улыбнулась.
-А-а.. Я давно этого ждала. Запомните, хоть одно стеклышко даст трещину в этих окнах, или листочек с дерева упадет без ведомой на то причины, виновна будешь ты, - она ткнула пальцев в сторону Ольги. - А свидетели вашим угрозам у меня есть.
     Кряхтя и дымя самокруткой, на шум вышел отец. Округлив мутные глаза, девицы стали пятиться к двери. Валентина прихватила стоявшую на горячей плите сковороду, угрожающе взмахнула ею. В дверях образовалась сутолока. Запнувшись о порог, Ольга упала.
-Варька, сука, не оставь!
     Не обращая внимания на вопли сестры, Варька и Нинка протиснувшись через дверной проем, выскочили в сени. Валентина, держа сковороду в правой руке, сделала шаг вперёд. Ольга мгновенно  перевернувшись, вылетела следом за сёстрами. Не оглядываясь, троица припустила к калитке. Петр закряхтел. Про себя подумал: - Моя хватка. Достав самосад, закурил.
     Впереди Валентину ждала её вдовья жизнь…
   










Глава четвертая

ВЕРА В СВОИ СИЛЫ

         Ещё месяц она жила в доме родителей, продолжая работать  на ферме дояркой. После похорон мужа, она снова стала для матери и отца "лягушей". Уткнувшись в подушку, заливала её слезами. По весне, не в силах терпеть родительские унижения, и оскорбления, решилась перебраться в оставленный перед смертью Георгия дом. Попросила у начальства две подводы, перевезти вещи от родителей в Смирновку.      По старой памяти, соседи постарались помочь, кто чем смог. Дед Козуб привезли воз соломы, чем мог утешая Валентину.
-Ничего, кажу тибе дивка, ты не теряйся. Не такое терпели. Бог, он не мякишка. А ребятки, подрастут, и не успеешь оглянуться.
    За двенадцать рублей продали стог прошлогоднего сена. В хозяйстве появилась пара овечек с ягнятами. Всё было как нельзя кстати. В подполе ещё хранилось оставленные с осени двести ведер картошки, накопанных на своём огороде. Можно было продержаться до очередной копки, да и на продажу малость хватило. Второй раз  начинала обустраивать свою жизнь, но теперь уже  вдовью, обустраивать по своему, с той лишь разницей, что на руках остались четверо ребятишек.
        Зарабатываемых денег на семью не хватало. Дотянув до мая на ферме, решила попроситься на работу на асфальтный завод. В колхозе зарплату получали вместе с хлебом, на трудодни, уже глубокой осенью, а надо было чем-то кормить и одевать четверых ребятишек …
       Это была её первая вдовья весна. Три месяца после гибели мужа пролетели в хлопотах и заботах о детях. Дом стоял как раз напротив конторы асфальтного завода. Чего долго думать. Детей ставить на ноги надо. Младшему уже семь месяцев. Выслушав женщину, директор предложили место ей место прачки на заводе. Недалеко от асфальтного возвышались вагончики, в которых располагалось общежитие на восемьдесят пять прикомандированных. Когда, по выходным, рабочие разъезжались по домам, кладовщица Клавдия Ивановна, собрав пастельное бельё, привозила его на дом Валентине. Нагрев на плите бак с водой, та начинала стирку. Изба напоминала баню, наполнялась паром, пахло сыростью, хозяйственным мылом. Когда бельё начинало сохнуть, становилось трудно дышать. Через некоторое время ребятишки стали хворать простудными заболеваниями. Сообразив, что так дела не пойдут, пришла к начальнику завода. Выслушав женщину, тот направил к ней домой прораба. Решение было принято. Прямо в ограде выстроили летнюю веранду – времянку, сварили на двенадцать ведер бак, поставили печь. Чтобы не носить бельё для полоскания в Томь, установили большую ванну. Для вывешивания и сушки белья, натянули под крышей несколько проволочных лееров. Выстирает бельё, развесит, и дверь под замок. Всё чистенько и целёхонько. Дела пошли на лад. В избе стало сухо, светло. За ночь всё бельё высыхало.
Как-то соседка Анна Васильевна, много лет работавшая на заводе, предложила:
-Слушай, Валя. Бери работу технички. Для твоих шестидесяти пяти рублей, сорок три не будут лишними.
-А, маленькие. С ними – то что делать?
-А ты попробуй, может что получится. Пока спят, кое- что успеешь сделать. Первое время было тяжело. Но она понимала, что только она может помочь и себе и своим детям. И она терпела.
Жизнь постепенно налаживалась…

*  *  *

          Каждую весну на реке начинался ледоход. Казалось, сегодня вся Смирновка  вывалила на берег Томи. Забежав воскресным утром к Валентине, Лиза Колмогорова заторопила: -Валька, бросай все дела, идем на рыбалку. Ребятне рыбки наловишь. Братуха Васька сак одолжил.
     Лиза была высокого роста, но силёнок совладать с огромным саком бог не дал. Вот и звала Валентину в помощники, рассчитывая на её силушку.
- А что, рискнем, - согласилась та.
     Четырёхметровый шест был тяжёл. Хотя Валентина и была при силе, управляться с ним было не просто. Вскоре Лизка и вовсе устала. Сколько не опускала в реку сак, всё в пустую.
-Ну его, надоело таскать. Хочешь, бери, заводи сама.
-Айда, попробую.
     Немного пройдя, остановилась у устья речушки Смирновки, как раз в том месте, где она впадала в Томь. Спустившись ближе к воде, уперлась одной ногой в льдину, другой в скользкий глиняный берег. Под корнями вымытого куста черёмухи образовался омут. В него и погрузила сак. Медленно спустила с плеча шест. Наконец сак коснулся дна ямы.
-Что ты там возишься, я уже замёрзла, - кричала с берега подруга, не переставая двигаться.
Валентина начала выбирать сак обратно. Неожиданно, тот за что-то зацепился.
-Ой, боюсь, а вдруг порву, – мелькнуло в голове. - Дядька Вася ругать будет.
     Но также неожиданно, сак поддался. Мотня стала медленно выползать на берег. Пятясь по скользкому берегу, она поднималась по обрыву. Сапоги скользили. Сорвавшись с кручи, к мотне подскочила Лизка и резко ударила каблуком кирзового сапога по саку. В мотне что-то дернулось. Ничего не говоря, помогла вытащить его на чистое место. Как только сак оказался на берегу, кинулась к мотне, стала выворачивать. Улов оказался на удивление богатым. Перед Валентиной лежал таймень, килограммов на пять. Лизка начала подсчитывать. На берегу трепыхались шестнадцать крупных сорожек. Продолжать рыбалку не было сил. Смотав орудие, довольные, побрели домой.
-Нинка, смотри, мамка наша каво помала, - трещал сынишка Никита, увидев рыбу.
Она отрезала большой кусок тайменя, отсчитала несколько сорожек.
-Это нам, пожарим сами, а это дяде Васе, за сак. А то не дай бог больше
никогда не даст порыбачить.
     Тетка Капа, жена Василия, быстро почистила принесённую рыбу. Видя такое дело, мужик сбегал в сельмаг. Решили отметить удачную рыбалку женщин, да и чтоб сак носился дольше, а то, как же. 
-Тетя Капа, может, сала немного принести, а то у меня есть, - предложила Валентина, видя, что Капитолина не стала класть жир в сковороду.
-Что ты, милая, это же таймень. Он сам себя сжарит. Видишь сколько  в нём жиру.
Она в первый и последний раз видела эту чудо- рыбу. Больше за всю её долгую жизнь не разу не удавалось изловить тайменя, подобного этому.
     На следующий день, узнав о «царской  рыбалке » женщин, на то самое место кинулись местные мужики. Но улова не было. По крайней мере, тайменя выудить, как это лихо сделала Валентина, больше никому не удалось.  Молодёжь, услышав рассказ, ещё долго украдкой бегала в устье Смирновки. А вдруг повезёт ещё раз, вот также с тайменем...
                Она продолжала бы заниматься стиркой, если бы не случай, когда на заводе, один из кочегаров, оказавшись на работе после глубокого похмелья, упав в ванну с кипятком, ошпарился. Тогда-то прораб предложил начальству: - Что если Валентину взять? Живет рядом, всегда под рукой. Женщина серьёзная, шустрая, сообразительная. И со стиркой справится, работа сменная.
     Сутки заряжала четыре топки асфальтного. Уголь доставляли настолько плохой, что с трудом разгорался. Она ненароком вспоминала Плотниковскую шахту и тот уголёк, который ей довелось уже однажды лопатить. В первую печь закидывала с кучи. К остальным приходилось возить на тачке, что требовало дополнительных сил. Раскидает по топке, мало. Бегом за второй, и её в топку. Особого внимания требовал первый рабочий котёл. В один из дождливых дней, привезли не уголь а, голимую землю. Вот уж где пришлось помучиться. Уголь не горит, дров нет, что делать, один бог знает.  Температуру в котлах необходимо держать в сто восемьдесят градусов, как требует технология выпарки битума. При наличии в нём воды, он  «ходить» по резервуару и лишь после выпарки, чуть успокоившись, начинает бурлить. А это означает, что готов к применению.  Приняв смену от напарницы, прибежала к мастеру.
-Петр Леонтьевич, битум не выпарен! Котел не топлен. Температура сто пятьдесят градусов. Что делать?
     -Миленькая, что хошь делай. Мне битум нужен, во…о как, через полтора
     часа. Рабочие на подъезде, понимаешь?
     Нырнула в кусты, где давно присмотрела валявшиеся покрышки от автомашин. Насобирав и нарубив топором кусками, покидала в топку. Пламя заиграло, из трубы повалил чёрный дым.
     Подъезжая к асфальтному, начальник отделения дороги удивился:
-Что это ещё там такое? Саляру жгут, что ли? Только где взяли?
-А шут его знает. Котёл паровой топят.
     Валентина шуровала топку. К приезду рабочих, температура уже достигла до ста семидесяти градусов, жидкий битум пошёл по трубам. Жизнь  завода затеплилась.
-Спасибо Валентина Петровна, выручила, - заглянув к ней, поблагодарил прораб.
     Через неделю картина повторилась. Принимая смену, она обнаружила, что ни один из трёх котлов не готов к работе. Нет битума для разлива в машины. На этот раз она была готова к такому повороту событий. Прикатив припрятанные накануне, в отвале, несколько автопокрышек, бросила у топки. Сообразив, что хочет делать женщина, дежуривший  на паровом котле напарник, принёс оттянутый на наковальне, раскалённый докрасна в печи, лом.
-Бери, поможет. Пережигай покрышку, а проволоку перекрутишь. Остынет, грей в топке.
    Он провёл раскалённым ломом по покрышке. Та зашипела, задымилась, расползаясь до проволочного основания. Она затолкала покрышку в топку, продвигая её клюкой подальше. Посмотрев на часы, засекла время. Горела час и сорок минут. Тепла хватало. Веслом помешала битум в чане. Вода паром улетучивалась из битума. Валентина уже выбилась из сил, когда появился начальник.
-Помогите с людьми, не успеваю, силёнок моих женских уже нет.
     Начальник, старый волк, понимавший толк в деле, не замедлил прислать двух мужиков, снизу. Немного поработав, те взмолились: - Валентина, шла бы ты к чертовой матери со своей работой. Мы лучше будем там, внизу, одни загружать в топки уголь, чем махать твоими веслами.
-Бог с вами, сама справлюсь. Но смотрите, печь не остудите...
          После этого случая, узнав о причине происходящего с котлами, начальник убрал из кочегаров одну из сменщиц. Вскоре, четверых, в том числе и Валентину, решили направить на курсы повышения. Предстояло освоить новую марку паровых котлов. Посоветовавшись дома с ребятами, решила не отказываться от предложения, тем более, что учебный комбинат находился в Кемерово и её обещали возить ежедневно домой. По окончанию курсов начала самостоятельно работать по специальности  кочегара. Лето трудилась в котельной, зимой, вместе с бригадой, шла на снегозадержание, чистить дорожное полотно. И так, из года в год.
          Время оказалось неумолимым. Она и не заметила, как пролетели молодые годы...

*  *  *
     После  летнего дождика, дорога парила. Валентина с внучкой Надей, спускалась по косогору. У каждого в руках по ведёрку спелой, душистой полевой ягоды. Перед дорогой остановились. Положив на влажную траву целлофановые пакеты, присели. Невдалеке работали дорожники. Их оранжевые куртки были видны издали.
-Бабушка, а дядя Паша тоже на дороге работает?
-Работает, работает.
     Со стороны асфальтного завода, дымившегося на косогоре, за селом, к работавшим подъехал колесный трактор с тележкой, гружёной асфальтом.
В тележке, подложив кусок фанеры, восседал старший сын Петровны.
-Баба, а баба! Вон дядя Паша. – Внучка указала пальцем на дорогу.
     Они стали подниматься на насыпь в направлении работавших дорожников. Заметив приближающуюся мать, Павел поспешил навстречу.
-Здравствуй мама.
-Здравствуй, здравствуй сынок. – Они поцеловались.
Сын снял дырявые верхонки, зачерпнув пригоршню ягод из ведёрка, откушал.
-Чего они у тебя в дырах? - показала Валентина на верхонки.
-Да, вот, на неделю и только. Из какого-то дерьма шьют
Немного поговорив, извинился: - Хватит балакать. Работа ждёт.
Петровна с внучкой потихоньку направились в сторону дома.
     Она вспомнила про свою работу на асфальтном и про такие же дырявые верхонки и улыбнулась про себя...



*  *  *

     Казалось, не женское это дело, возиться на дороге с асфальтом, да только куда было деться. Чтоб немного подзаработать для подрастающих ребятишек,  решила пойти в разнорабочие, на укладку асфальта. Руки болели, мозоли то исчезали, то появлялись снова. Верхонок, что давали, пару на месяц, едва хватало на неделю. Однажды, не стерпев, решила высказать наболевшее начальству. Чтоб как-то погасить напряженность, руководство привезло, вместе с верхонками, подарки. Многие получили знак - «Ударник коммунистического труда», в том числе и Валентина. Женщинам подарили цветные платки, мужикам вручили по пачке домино.
     Платки оказались настолько малы, что нельзя было повязать на голову. Сообразив, что здесь что-то не так, Валентина отказалась от подарка. Видя несправедливость, мужики поддержали её, вернув домино инженеру по соцкультбыту. Две недели начальство не появлялось на глаза...
      Чтоб как-то ускорить укладку асфальта на дорогу и облегчить свой труд, она предложила класть его прямо с машины. Бригадир заартачился, но, просчитав, сообразил, что дело выгодное. Машина медленно двигалась по дороге, посыпая её асфальтом, малыми порциями из кузова самосвала. Женщины следом успевали укладывать его на дорогу, ровняя скребками. На этот раз, прибывшее областное и районное начальство исправило допущенный ими промах с подарками. Мужчинам подарили рубашки, а женщинам по отрезу на платье. Привезли и новые верхонки, которых действительно стало хватать на месяц работы. С нововведением на дороге, завод не успевал подвозить асфальт. Пришлось пересмотреть кое что, увеличив выход массы на самом заводе. За рацпредложение ей выдали, не много, но и, не мало по тем временам, сто рублей…

*  *  *

     В Совхозе Борисовский полным ходом шла уборочная страда, когда в один из осенних вечеров к калитке Валентины Петровны подкатил директорский УАЗик. Услышав работу двигателя, она глянула в окно. Из машины вышел директор совхоза. Она поспешила на улицу. Встретились по средине ограды.
-Доброго здоровья, Петровна.
-Здравствуйте, Пётр Андреевич. Чего нам старым, да хромым, - весело отшутилась Петровна.
Поинтересовавшись, как идут домашние дела, перешёл к главному: - Петровна! Дело к тебе, на пару месяцев. Помощь нужна. Помоги по старой дружбе.
-Что случилось, Пётр Андреевич?
-Сама понимаешь, уборочная в разгаре. Людей на току не хватает. Урожай нынче хороший. Вот, завалили ток зерном. Подсоби чуток, пока погода стоит.
-Ну что ж, надо, так надо. Пока мои крылья машут, - она взмахнула руками. -Хотела к дочери сгонять в гости. Ну да ладно, попозже навещу.
-Попозже Петровна, попозже. Вот как раз подзаработаешь на дорожку.
-И то верно.
-Тогда по рукам.
     Сходив, с утра, в правление, направилась на совхозный ток. Заведующий, Александр Чушкин, встретил её на весовой.
-Добро пожаловать Петровна. Что, и тебя запрягли?
-Здорово, Александр. Не хрена видно ты здесь без бабы совладать не можешь. Вот и попросили малость подмогнуть.
-А как же ты думала. Без вас, праведных, не обойтись, это точно.
-Показывай, где и что. Да про шанцевый инструмент не забудь.
-Чего ещё выдумала?
-Семёныч, что-то ты стареть стал. Лопату, говорю давай.
          Работа спорилась. На току вместе с Валентиной работали несколько женщин- пенсионерок. К полудню привезли горячий обед. Всё как в былые времена на культстане, разве что дом в двух шагах, да вот она, деревенька. Незаметно пролетело больше месяца...

*  *  *

     Весной задумала завести поросенка, чего зря силы тратить. Решила узнать насчёт комбикорма.
     Подходя к амбару, где был оборудован рабочий уголок заведующего элеватором, услышала потрескивание и скрежет. Послышался голос:
-Первый, первый, я второй. Выходи на плац, будем говорить.
     Прислонившись к косяку, в дверном проёме стоял Александр. В одной его руке были зажаты амбарные ключи, в другой он крепко сжимал микрофон радиостанции. Вызов повторился.
-Семёныч, ты кого кличешь, - не поняла Петровна.
Она подошла вплотную к заведующему. Николай и ухом не повел, продолжая вызывать:
-Первый, первый, я второй. Выходи на плац, будем говорить.
Приглядевшись, развела руками.
-Мать моя, приплыли называется. Это когда успел, наклюкаться ?
Тот не отреагировал.
-Ну, орел ! Ну, сокол !..
      На другом конце деревни, у конторы, стоял директорский УАЗик.
-Ничего не пойму, он что меня не слышит.
Пётр Андреевич протянул микрофон водителю. В эфире снова послышались позывные:
-Первый, первый, я второй. Выходи на плац, будем говорить.
-Ну сукин сын, - догадавшись в чём дело, выпалил директор, - Сейчас я с тобой поговорю. Едем на ток, снова нагрузился! - Директор заскочил на подножку УАЗиКа.
     Урча, машина дернулась с места. Не прошло и десяти минут, как въехали в распахнутые ворота. Ухнув, с территории выскочила пара хряков. Сбавив скорость, водитель остановил машину у дверей амбара, в метре от Семёныча. Прислонившись к косяку, Александр продолжал настойчиво вызывать "Первого". По территории неслось:
-Первый, первый, Я второй. Выходи на плац, будем говорить.
-Я тебе, сейчас поговорю, я тебе поговорю, - директор спрыгнул с подножки на землю.
     Подойдя вплотную, чуть не упал от перегара, несшегося от стоявшего. Выпучив мутные глаза, тот продолжал посылать в эфир позывные: -Первый, первый...
Поняв, что разговора не состоится, директор крикнул:
-Ключи!
Чушкин на время умолк. Посмотрел на директора, что-то соображая.
-Н-не  д-дам, - его тело словно бревно, рухнулось на землю.
Над территорией элеватора послышался сочный храп Семёныча.
     Валентина прислонившись к стене амбара содрогалась от смеха, наблюдая вместе с напарницами сцену совхозной жизни.
-Не отдаст. Ей богу не отдаст он  вам, Пётр Андреевич, ключи.
-Это почему?
-Он здесь хозяин.
Стоявшие женщины залились громким смехом. «Второй», похрапывая, крепко сжимал в руке связку ключей от совхозных амбаров, храня социалистическую собственность, покрепче своей личной! Махнув рукой, Петр Андреевич попросил: - Петровна, если что, склады закрой...

*  *  *

     В первых числах февраля Валентина Петровна засобиралась в дорогу. Заглянувшая, к ней заведующая сельским домом культуры, узнав о готовящемся вояже, была удручена и раздосадована.
- Петровна, что ж ты с нами делаешь, на кого покидаешь. Стариков на праздник надо уважить, и молодёжь поддержать в делах благих. Вот и песню специально написали, про Борисово.
- Ничего, справитесь. Не сошёлся же на мне свет клином. Девчата
поддержат. Мне тоже подарок деткам сделать надо. У дочки в феврале день рождения, да и родила недавно. А песню покажи, в дороге выучу.
     Она взяла протянутый тетрадный листок, на котором были записаны слова, стала читать:
                Закатилось красно солнышко
                Колесом за горизонт.
                Деревенская сторонушка,
                О тебе мой разговор...

Чуть защемило сердце. Она глубоко вздохнула, сглотнув слюну, продолжила.

                Месяц ясный, смотрит в речку.
                Песнь выводят соловьи.
                О Борисове моём поёт сердечко,
                Здесь прошли года мои...
 






*  *  *    

     Воспитав четверых детей, душа одинаково распределила свою доброту между ними. Какой палец не укуси, больно. Только трое рядом, нет-нет да и заглянет кто-нибудь, или сама в гости заскочит. Младшая, укатила за тридевять земель. Вот и хочется повидать родненькую материнскому сердцу…
           Снежок слегка припорошил вокзальный перрон. По репродуктору передали о прибытии скорого поезда. Прицепной вагон до Владивостока находился в середине состава. Пройдя вдоль него, остановилась у вагона номер семь. Проводница, стоявшая у входа попросила предъявить билет и документы. Через минуту вошла в купе. Там уже сидела женщина.
- Здравствуйте.
-Здравствуйте, - тихо поздоровалась та.
     Она стала располагаться. Заскрипели колеса. То там, то здесь хлопали путевые стрелки, переводя состав с одной колеи на другую. Разговорились. Попутчицу звали Надеждой. Глаза у женщины были грустными. Стали устраиваться на ночлег. Петровна не заметила, как уснула. Под стук колёс ночь пролетела быстро. Утром в купе постучали. Вошла проводница.
-Извините, к вам попутчики, часиков на десять.
-Нам что, вы хозяйка, - отшутилась Валентина.
В купе вошла молодая женщина. На руках сидел малец. Следом протиснулись ещё двое. Вошедшая поздоровалась.
-Здравствуй, милая. Проходи...
        Петровна и Надежда готовились к обеду, когда молодая вышла. Выглянув из купе, Петровна поинтересовалась: - Ты чего, обедать сейчас будем.
-У меня ничего нет, ни денег, ни еды. Одни ребятишки голодные. - Отвернувшись женщина всхлипнула.
-Заходи, не дури.
     Валентина и Надежда выкладывали из сумок продукты на столик. Дети с жадностью, накинулись на еду. Как бы в оправдание, Лена, - так звали молодую маму, вымолвила:
-Сутки и маковой росинки во рту не держали.
Она стала рассказывать, что и как произошло. Женщина уходила от мужа. Пропив и пораспродав всё под чистую, он стал издеваться над семьёй. Не выдержав, она собрав вещи, забрав детей, решилась на отчаянный шаг, уйти от греха подальше, добраться до отчего дома, до матери. Рассказывала, а из глаз катились слёзы горечи и обиды.      Валентина вспомнила свой побег от Георгия. Ей стало по матерински понятно и жалко молодую мать. Когда та сходила с поезда, где-то перед Красноярском, Петровна вынула из своего кармана двадцати пяти рублёвую бумажку, протянула Лене.
-Ну что вы, - застенчиво начала отнекиваться молодая мама.
-Бери, бери. Их кормить надо. Неизвестно, сколько ещё придется добираться до дома.
Поблагодарив, Лена спрятала деньги в узелок.
Через полтора суток в купе вновь стало шумно. Появились новые попутчики. И потекла бурная вагонная жизнь...
         Поезд то ускорял  движение, то замирал подолгу где-то между станциями, в степи, словно чего-то выжидая. Причину пассажирам не говорили. Наверняка обо всём знал машинист, да только до него не добраться.       Впереди Сковородино.
-Ах молодежь, молодежь. Наверное все в этом возрасте одинаковы. И хорошо, что вот такие ребята ещё есть,  - подумала про себя.
     День катился к завершению. Завтра, как говорят в народе, смена лошадок. Подошла к окну вагона, всматриваясь в даль. Мимо тянулись перелески, попадались небольшие речушки с перекинутыми через них железнодорожными мостами.  Призадумавшись, не заметила, как стала мысленно рассуждать: - А ведь не так уж всё и плохо в жизни. Как не крути, так же как и матушка, вырастила детей. Пускай одна, четырёх, но вырастила, выучила. Ну а то, что жизнь складывается по своему, не её вина.
Дети уже взрослые, у самих семьи. Вот и получается, каждый заслуживает того, чего заслуживает, не больше, и не меньше. Старший, Павел, работает на асфальтном, как и она когда-то, сноха- завуч школы. Сами уже внука нянчат. Дочь Нина живет с семьёй рядом, в одном селе. Видно пошла в меня, также четверо ребятишек - два парня и две дочери. Уже бабушка. Муж водитель. Своё хозяйство, машина и трактор. Живи, радуйся. Но что-то не ладится в семье. Пущено всё на самотёк. Бог им судья. Пожалуй, больше всех повезло младшей, Татьяне. На то она и младшая, что была ближе к сердцу. Имеет много специальностей, и муж окончил институт. Где они с ним только не бывали за свои молодые годы! Половину страны объехали. Вот и сейчас, где-то на стройке. К горлу подступил комок. Сглотнула слюну, перевела дыхание, снова вернулась мыслями к детям. Есть у неё ещё и младший сын Никита. Трудится сварщиком в СМУ в областном центре. У него тоже семья. Сын растёт. А по характеру весь в отца Георгия. Порою грубоват, может обидеть, а прощенье попросить забывает. Ну да ладно. Всё равно не забывает. Нет- нет, да навестит. Дети, они всегда дети для матери. Почему бы не радоваться за каждого. Пускай хоть им по жизни повезёт. Раз помнят, иногда обо мне, значит не зря живу и топчу землю. На следующее утро, взяв билет Сковородино – Тында, покатила куда-то на север, в незнакомую Якутию. Скоро, совсем скоро долгожданная встреча.   

*  *  *

      Она сошла на небольшом полустанке, посреди тайги. Невдалеке виднелась будка обходчика. Показался пожилой обходчик. Поздоровавшись, поинтересовалась, как добрести до Горбыляха .
-Километров шесть, не больше. Только поторопись красавица, темнеет в наших местах рано. Может повезет, кто подбросит.
- Спасибо добрый человек. Шесть километров для нас, не большое расстояние. И поболе хаживала.
- Чего уж там, счастливо добраться.
     Не дойдя до объекта километра два, остановилась у какой-то развилки, 
перевела дух. Откуда-то из-за поворота показался одинокий странник. Он начал махать руками, что-то выкрикивая. Она чуть струхнула но, овладев собой, вывернула торчавший из снега сук.
-Сгинь шайтан. Не доводи до греха.
«Шайтан» остановился. Немного помялся, покрутился вокруг себя, что-то показывая женщине. Наконец Петровна поняла, просит закурить.
-Не подходи. Худо будет, - она ускоренно зашагала прочь, помахивая палкой.
      Пройдя с километр, оглянулась. Неизвестный продолжал стоять посреди дороги. Переведя дух, зашагала  дальше. Поднявшись на перевал, огляделась. В низу, виднелись непонятные строения. Чуть дальше блестело зеркало водной глади.
-Озеро – смекнула она.
     Валентина всматривалась в даль. Огромное пространство было занято таёжным массивом, исчезающим за горизонтом. Через полчаса она входила в загадочный Горбылях...
                Снега к этому времени выпало много. Даже сильно разросшийся  за лето стланик был довольно крепко прижат к земле его толщей. Несмотря на обилие снега, давали знать о себе морозы. На одной из снежных прогалин, среди таёжной глуши и жил своей нелегкой жизнью строительный объект Горбылях. Кто и как окрестил его этим словом, неизвестно. Вот здесь-то и встретила она своих родных. На толстых стволах лиственницы, уложенной в три ряда, располагались вагончики, называемые местными балками. Их насчитывалось добрый десяток. Часть занимали рабочие, а часть была приспособлена под вспомогательные помещения. На объекте проживало восемнадцать человек, добрая половина из которых были дети. Близ лежащие населенные пункты  находились в радиусе семидесяти  километров. Казалось, встречать её вышли все жители маленького объекта.
-Здравствуйте, здравствуйте, - приветствовала она малых и взрослых. Жители были рады появлению нового человека. Как- никак, а будут вести с "Большой земли"…
     Когда Петровна немного отдохнула, а дочка Татьяна тем временем накрыла стол, зять пригласил гостей. Те с интересом слушали свежие новости. Каждый в эту минуту вспоминал свой край, то и дело вступая в беседу. Она была рада, что своим приездом и присутствием оживила однообразную, загадочную жизнь этих людей. Разошлись по домам не скоро. До самого утра просидела с детьми за столом. Поведала о родных, близких. Не забыла о соседях. Она говорила и говорила, то и дело передавая привет детям то от одного, то от другого. Дети внимательно слушали. Лишь иногда Татьяна выходила в соседнюю комнату, чтобы посмотреть всё ли  в порядке у малыша.
     Внук, укутанный в пелёнки, мирно спал. В комнате было тепло и уютно…
      Валентина, не видевшая до этого такого раздолья, не могла насладиться таёжной красотой. Она жила с детьми уже добрых десять дней. Однако время пролетело как одно мгновенье. Здесь её уже знали все. Ей стало казаться, что живёт она в этих местах целую вечность. Но, как бы не хотела, пришло время расставаться… 
 

Послесловие

       Как и обещала, Валентина поправила дому своего детства раскосые окна, покрасила голубой краской рамы. Окна засветились новой жизнью. Вместо лохмотьев толи, крышу украшали блестящие листы  оцинкованного железа. Белые стены придали солидность. Домик ожил, повеселел. Чистота и порядок радовали глаз. Односельчане дивились и в тайне завидовали. Из гадкого утенка она превратила домик в красивого лебедя.
     Скольких пережил он за годы, после того, как Залесовы уехали из Борисова, только эти стены и знают. Наконец и он ощущает тепло наследников, тех, кто в далекие двадцатые возвел его стены, подвел их под крышу…

*  *  *

     Моросил осенний дождь. Накинув на плечи платок, Валентина спешила из гостей домой, стараясь держаться тропинки, что пролегала вдоль забора. Основательно стемнело. Поравнявшись с оградой соседского дома, услышала тяжёлый кашель. Сбавив шаг, прислушалась. Надрывный кашель повторился. Она попыталась разглядеть в темноте  двор.
-Кто здесь? – бросила в темноту.
Кашель прекратился.
-Кто здесь?
Послышалась возня.
-Иван.
Она подошла к калитке, приглядевшись, отворила.
На скамейке, накинув на плечи пиджак, сидел Иван.
-Ты чего под дождем мокнешь? Отчего не в доме?
Даже в темноте увидала, как  задрожал старик.
Иван замялся но, осмелев, проронил:
-Не нужен стал. - Он махнул рукой в сторону дома.
Иван отвернулся в сторону, чтобы  женщина не видала слез. Она уже чувствовала, что тот плачет.
-Идолы проклятые, хоть бы под старость пожалели. Вставай, пойдем до меня, по утру  разберёмся.
-Да на кой я тебе нужен ? Хлопот у тебя своих мало ?- заартачился было он.
-Ничего, ничего. В тесноте да не в обиде.
     Она бережно взяла его под руку. Иван был легким, дрожал словно осиновый лист. Тяжело переставляя ноги, он побрёл рядом с Валентиной. Когда вышли за калитку, старик тяжело вздохнул.
-О…о, до чего они тебя довели ,- и она покрепче взяла его под
руку. -Да ты же еле ноги передвигаешь.
Иван промолчал. Только слёзы от обиды бежали по щекам. Ещё месяц назад была жива его Полина, с которой бог свёл в середине семидесятых, после смерти первой жены. И вот, стал не нужен никому, ни детям Полины, ни её внукам. Кому ж охота возиться со стариком, тем паче не родным. Валентина всё прекрасно поняла, решив по своему.
     Ранним утром Валентина готовила завтрак. Иван приподнялся, присел на диване. Хозяйка обрадовалась: - Будем завтракать?
-Не хочу.
-Как не хочешь. Давай, мой хороший. Вот тебе полотенце, умывайся и за стол.
Иван продолжал сидеть на краешке дивана. Сколько бы его не уговаривала, не сдвинулся с места.
      В ограду она входила в сопровождении медсестры Тони. 
Медсестра заставила снять рубашку, осмотрела, прослушала легкие. Закончив осмотр, отозвала в сторонку Петровну.
-Его в больницу бы и, срочно. Легкие больные, истощение организма. Позвоню в «скорую». Но сегодня навряд ли увезут, а завтра, точно.
-Хорошо милая, давайте завтра. Я его малость соберу. Пока побудет у
меня.
     Через день приехала «скорая». Вечером у ограды собрались пожилые женщины. Каждая  понимала, что завтра, при такой жизни, можно оказаться в положении и похуже. Посудачили, погутарили, о том, о сём. Всем скопом, не занося в протокол, постановили, как только выпишут из больницы, кормить  будут по очереди, по дворам.
Валентина предложила, пусть пока  Иван поживёт у неё до лучших времён, а дальше время покажет. Через неделю не вытерпела, собралась в дорогу.
-Далеко? - Увидев её, спросила соседка Анна.
-Проведать надо старика.
-А, Анна что?
-А..а, - махнула рукой Валентина. - Какая Анна…
-Это точно. Приедешь, расскажешь.       
     Взяв сумку, она зашагала к автобусной остановке…
     Слез он уже не стыдился. Они текли сами, неудержимо, много. 
-Спасибо Петровна, спасибо, - он снова заплакал.
Немного упокоившись, проронил:
-Что беспокоишься, мало- помалу выкарабкаюсь.
-Да кто нам, старым поможет, если не мы! Вот яблочки, сок, бери, поправляйся мил человек.
     Через неделю приехала повторно. Кашель давил меньше. В глазах засветились живые искорки. При разговоре поняла, что-то гложет его душу. Всё прояснилось, когда засобиралась домой.
-На неделе выписывают! Я в тот дом не вернусь!
-Успокойся, выпишут, поживёшь у меня. Время покажет что к чему.
 Она давно решила для себя этот вопрос.
     На этот раз Валентина приехала на машине с соседом Виктором.
-Вот, попросила подвести нас до дома.
По приезду из больницы, сходили в дом Ивана, забрали  вещи и документы. И, потекли по новому дни-денёчки. Как никак, а вдвоём коротать деньки и вечера, куда приятней…
     Осень сменила зима. Потихоньку дожили до весны. Иван немного поправился, но не на столько, чтобы сказать, абсолютно здоров и всё прошлое позади. Иногда старик пытался подсобить ей по хозяйству. Засмолит сигарету или самокрутку, проплывёт по двору крепкий  запах табака. Валентина сразу вспоминает отца, с его самокруткой.
Чуткий её нос ловил этот запах. Она заботливо укрывала его плечи тёплой фуфайкой.
Когда Ивана впервые увидали дети, приехавшие из города, она отвела их в сторону и тихонечко пояснила: - Он мне не помешает, вдвоём всё веселее. Какая ни есть, живая душа рядом.
-Коль решила, пусть будет так, мы не возражаем, - ответила матери дочь.
-Спасибо детки, спасибо.
     На глазах матери появились слезинки. Подумалось, - Не дай-то бог вот так остаться одной под старость, когда силы тебя покинули и близких рядом нет. И станешь никому не нужной на этом свете. Дай Бог дети помогут. На них вся надежда. 
     В один из приездов привезли Татьяна с мужем деду костюм и теплую куртку.
-Носи, дед, на здоровье, не мерзни.
Иван застеснявшись, поблагодарил: - Спасибо, только куда мне в этом ходить.
-На танцы ещё сходишь, как поправишься, – шутила Татьяна.
-У него на выход есть свой костюм. Висит на плечиках под марлей.
-Ничего, во дворе по форсишь и до магазина пройдёшься, а там смотришь и невесту найдем.
-Вы бы ему лучше покурить привезли.
-Привезем, обязательно, - обещал зять.
     Следующий приезд пришелся на 9 мая. 
Валентина была довольна, увидев вместе с приехавшими детьми своих внучат- Сашу и Андрея. Давненько не заглядывали. 
После обеда почтальон принёс почту.
-Это вашему деду.
Она взяла конверт.
-Иван, тебе из Москвы.
     Иван распечатал конверт. Это была поздравительная открытка, от однополчан. Поздравляли его с праздником Победы.
-Вот ведь как , помнят, нашего деда! А какие у него награды!
     На плечиках аккуратно закрытый марлей, висел костюм деда. Бережно приподняла марлю.
-Мать моя! Да это же целый иконостас!
     Зять бережно притронулся к боевым орденам. Их было семь, не считая медалей. Да, видно крепко воевал кавалерист 1-го кавалерийского корпуса - Иван Шапашников!
Он  позвал сынишку Андрея.
-Посмотри сынок, посмотри.
Андрей послушно подошел к отцу.
-Эти боевые ордена просто так на фронте не вручали. Видел, какой дед Иван, боевой кавалерист!
-Надо же, столько орденов, да каких! 
     Невольно защемило сердце. Вспомнил рано умершего отца. Сколько их осталось, таких вот как Иван, спасителей России? Иван прожил до следующей осени.
Поначалу, чувствуя, что силы покидают тело, попросил Валентину отправить его в дом престарелых.
-Зачем я тебе, Андреевна? Только обуза. Перед тобой и детьми неудобно.
Стоило Валентине отвлечься от домашних дел, как он снова и снова уговаривал её о казённом доме. Врач, осмотрев Ивана, шепнул на ухо Валентине, мол, долго тот не протянет. С легкими совсем беда. В какой-то момент она вспомнила больного отца Петра. Как просил Иван, так и в конце - концов сделала. Оформила деда через район и отвезла самолично в дом престарелых, хотя сделать это ей было не просто.
При встречах он целовал её руки, словно каждый раз, прощаясь, предчувствуя скорую кончину.
Приезжая, она видела, как тает он, словно восковая свеча.
     В сентябре Ивана не стало.
    Валентина приехала в дом престарелых через две недели после своего последнего посещения. Как обычно, прошла в комнату к Ивану. Здесь её уже заприметили, и поэтому никто не спросил, куда она и к кому.  Следом в комнату вошла медсестра, объяснив, что произошло в её отсутствии.
     Похоронили Ивана пять дней назад.
Перед смертью просил никого не беспокоить.
     Согласно порядка, существующего здесь, через три дня после смерти, если тело умершего не забирают родственники, его хоронят своими силами, на местном кладбище.
-Вот его вещи, - медсестра открыла один из шкафов .- Можете забрать.
-Пускай останется всё здесь. Может, кому и пригодится.
     Смахнув слезу, вышла во двор, оглянувшись на двухэтажное здание, тихо зашагала по просёлочной дороге к автостраде, думая о том, что снова её ждут четыре стены родного дома…
               
*  *  *
     Непогода разгулялась не на шутку. Сельская дорога расплылась словно тушь по бумаге. Тихо дребезжало радио. Шёл разговор о пенсиях. Когда бы такое подумать, чтоб про её пенсию по радио передавали. Ей казалось, что ушедшее в далёкое прошлое возвращается на свои круги заново.
-Хорошо, что дети успели опериться, нарожать своих деток. А не то, тяжко пришлось бы. Да и сейчас не легко.
     Как и все жители, который год прислушивалась к голосу диктора. Не один раз, стоя у калитки с соседкой, обсуждала проблему невыплат пенсий.
- Ой, что-то мудрят наши правители с пенсией. Не поймёшь, чего хотят от нас? - сетовали женщины.
             Вот и везёт она ведерко картошки на базар. Дети не раз выговаривали: - Что мол, разве не поможем? А ведь у самих семьи, свои проблемы. А что она? Пока шевелится, будет надеяться на себя, чтоб не обидеть одних, и не быть должной другим. Они поймут.
     В какой-то момент подумала: - Может и хорошо, что не видят этого её родители…
     За  несколько дней до кончины, отца, когда тот лежал отвернувшись к стенке, не переставая плакать, она присела на краешек его кровати. Отец крепко сжал руку дочери. Крупные слёзы катились по иссушенным болезнью щекам. Петр позвал жену.
-Прасковья! После моей смерти быть тебе только с Валькой. Вот твоё спасение. Одной тебе не выжить. Как же поздно я понял это, как поздно...
     Он плакал, прося прощенья у своей лягуши.
Вот оно как всё повернулось. И, в последний свой час, он не мог объяснить, за что порой так обижал детей, жену. Утром его не стало. Мать Прасковья Фоминична, пережила его на двадцать лет. И действительно, так и вышло, ухаживать за ней до последнего вздоха, пришлось Валентине. Сколько ещё она вынесла за эти двадцать лет!..
     Совсем недавно Петровна стала замечать, что сдаёт. Ещё вчера думала, что до скончания жизни будет энергичной, молодой, физически крепкой женщиной, не сломившейся духовно в трудные годы. Да нет. Годы стали диктовать своё. И хотя недомогает, в город к детям не спешит. Чего мешать молодым. 
     Вот уже и новое тысячелетие. Что ждёт её и детей завтра? Она хочет, чтоб было всё не так, как в её молодые годы. Но жизнь диктует своё. Петровна который раз тяжело вздыхает. Надежда умирает последней. Так пусть это будет так и в её жизни…

      
*  *  *

     Валентина сидит за прялкой. Клубочек пряжи прибывает и прибывает. Воспоминания, который раз всё накручиваются одно на другое, как эта пряжа.
     Отчего-то припомнилась вчерашняя ночь, а с ней и времена далёкого детства. Видно не случайно. Сколько помнит себя, что-то похожее уже происходило. Да уж больно времена рознятся. Когда пришла перестройка, вместе с Михаилом Сергеевичем, помнит хорошо. По сей день в ушах – гласность, демократия, консенсус. И слова-то какие. А вот, когда Горбачёв отрёкся от должности, ей богу уже не помнит. Как-то всё запуталось в повседневных заботах и невообразимом деревенском хаосе. В очереди за хлебом узнавала последние деревенские новости. То на одном краю села очистят погреб, то на другом. Зимой было немного поспокойнее, спасал глубокий снег, а вот к весне набеги усиливались. То телёнок пропадет, то поросёнка утянут, не говоря о соленьях, вареньях. Валентина сетовала: - До чего довели народ. Из под замка всё тянут, даже мочалкой из бани не брезгуют. Уже с неделю, как помогли дети выкопать картошку. Хотела было засыпать её в погреб, Что был вырыт в ограде, да уж больно ненадёжен был, не равен час завалится. Решили спустить всё в подпол. Только подумала, что скиснет дома варенье с соленьями. Стоило укатить дочери с зятем в город, как она отрыла у стены дома небольшой погребок, проделав лаз со из сеней. Дворняга рвала цепь, разбудив среди ночи хозяйку. Привстав с кровати, прислушалась. Раздался непонятный шум. Собака взвизгнула и замолчала. Она выглянула через щелку занавески во двор. Три фигуры толпились над старым погребом, открывая творило. В слабых отблесках лунного света заметила, что лица пришельцев чем-то обтянуты.
-Предусмотрительны, сукины дети. Чтоб вам сквозь землю провалиться.
     Всевышний словно только этого и ждал. Земля под ногами одного из пришельцев осела и он в одно мгновенье вошёл в неё по плечи, издав от испуга вопль. Перекрестившись, она прикрыла ладонью рот. На доли секунд незнакомцы обомлели. Опомнившись, выхватили напарника из образовавшейся ямы. И вовремя. Стена старого погреба с шумом завалилась. Валентина перекрестилась повторно.
-Идолы, даже земля вас не хочет носить.
     Сплюнув, и о чём-то перебросившись словами, непрошеные гости вышли за ограду.
-Нет, чует сердце, на этом не успокоятся, придут ещё.
     В оставшуюся половину ночи она так и не уснула. Утром захоронила тело дворняги на задах своего огорода. Чтоб свежая земля на её погребке не бросалась в глаза, набросила пару листов ржавой жести. Не успел первый снежок припорошить огород, гости пожаловали снова. Она досматривала фильм по телевизору, когда звуки со стороны огорода привлекли её внимание. Постояв немного у двери, вышла в сени. Подойдя к небольшому зарешёченному окошку, вгляделась в темноту. Гостей снова было троя. Один нырнув в предбанник, вскоре вернулся бросив полушёпотом: - Пусто.
     У Валентины перехватило дыхание. Пришедшие не успокоились, начав рыскать вокруг погреба, ища творило. Она не вытерпела: - Ребята, там ничего нет. Земля к весне приготовлена.
     От неожиданности незнакомцы повернули головы в сторону окошечка. Валентина от неожиданности отпрянула в глубь сеней. На лицах гостей были натянуты капроновые чулки, отчего они походили один на другого. Тот что повыше, махнул рукой и троица, ступив на деревянный тротуар, демонстративно направились через ограду к выходу. Даже при свете падающем от фонаря, висевшего на соседнем столбе, не могла понять, кто приходил, сельские или приезжие. Осмелев, бросила в след: - Хлопцы, калитку закройте, скотина бродит.
Она тут же подумала, какая скотина. Люди хуже скотины, вот эти троя. Выйдя за калитку, шедший последним придвинул её на место, накинув кольцо из проволоки. Валентина вошла в дом. Не включая свет, долго сидела на стуле у занавешенного окна. Вскоре начало светать. Часы пробили половину восьмого. Включив телевизор, стала слушать новости, ещё раз подумав, что жить не скучно, и помирать тошно…
          В дверь постучали. Отложив на время клубочек, вышла в сени. На пороге поджидал почтальон.
- С юбилеем Петровна !
Почтальон протянула районку.
-Дети поздравляют! Читай, на последней странице.
-Спасибо, - поблагодарила Валентина.
     Пройдя в комнату и отыскав старенькие очки, стала читать. Строчки путались между собой. Она то и дело протирала стёкла. От волнения сердце сжалось, лицо покрылось испариной. Губы медленно шевелились. Она не заметила, как стала произносить строки вслух:
                … Думы о прошлом одолевают.
                Пряжи клубочек всё прибывает.
                Пряха в работе и прялка в движенье.
                В вечном они трудовом напряженье…
               
     Сняв очки, вытерла лицо подолом. На сердце было и грустно и радостно. Постучали в окно на кухне.
-Кто там?
-Я, баба, с правнучком, Семеном.
-Вот и внуки пришли к бабушке в гости, - обрадовалась она.
Заспешила в сени. На крыльце стояла внучка с сыном Сёмой.
- Мой правнучек милый, - обняла Валентина Семёна.
     Сегодня у неё какая ни есть, радость. А там, снова встречать свой рассвет, до третьих петухов. И так до последнего своего денька. Наверное, это и есть то самое, что зовётся женской долей - вечно что-то делать, за кого-то переживать. И хорошо, если есть за кого! А боль? Она уляжется, непременно уляжется! Надо только верить в лучшее, верить, надеяться и ждать...