Леса вокруг хутора и деревни глухие, местами с непроходимыми болотами. Легко заблудиться. В солнечную погоду я всегда выходила из леса в правильном направлении, да и за много лет уже просто знала, куда нужно идти. Однажды, набрав черники на Егоровом покосе, куда ходила уже не один раз, возвращаясь по знакомым тропинкам, вышла к ручью, который можно было перейти только в одном месте. И вот тут произошло что-то странное: я ходила вдоль ручья взад и вперед, но места спуска к проложенному через него бревну найти не могла.
Комрад бегал впереди — то до определенного дерева, за которым уж точно, я знала, это бревно никогда не лежало, то обратно. Так бы мы и ходили, если бы я не догадалась
сказать: «Комрад, домой!» Он тут же нашел спуск и вывел меня на дорогу.
Вот про что я забыла написать, это про деревни Верхмарево и Бохот. Первая, когда мы ездили в Колпино, была большим поселением с почтой и магазином. Мы проходили через нее, когда однажды собрались за медом в Бохот. Раньше существовала деревня под названием Большой Бохот (не меньше 60 домов, как рассказывали старожилы), расположенное на очень высоком холме. Я бы даже сказала, на горе. А внизу, немного не доходя до подножья, — Малый. Расстояние от нашего хутора до Большого Бохота составляло приблизительно 12 км. Тогда еще Леша жил в Слаутино у мамы, а у деда не было пасеки. Нам очень хвалили мед, который собирали пчелы в Бохуте у жившего там одноногого инвалида войны Осипа. Ни фамилии, ни отчества его никто не называл, да мы и не спрашивали.
Сначала мы шли через лес до Верхмарево - 6 км, потом, пройдя еще около трех, мы ожидали увидеть Малый Бохот. Через какое-то время набрели на две избы, стоящие напротив друг друга в чистом поле. В одной из них, похоже, давным-давно уже никто не жил, а во вторую через открытую дверь мы вошли, так как на наши голоса никто не откликнулся. На железных кроватях, одетые, спали пьяные двое мужчин и женщина. Это было все, что осталось от деревни.
В Большом Бохоте мы насчитали 5 домов: в двух из них уже никто не жил; в одном, низеньком (окна почти вровень с землей), жила еще какая- то старушка. Изба Осипа, наоборот, стояла на высоком фундаменте, настолько высоком, что к входной двери нам пришлось подняться по нескольким, довольно крутым ступенькам. Самого его не оказалось дома. И мы пошли к последней избе, перед которой, через дорожку, паслась молодая телочка, привязанная к воткнутой в землю палке.
У нас на хуторе было небольшое стадо, состоящее из трех коров и овец, принадлежащих жившим на хуторе. С коровой по кличке «Люба» Комрад играл. Увидев телочку, он тоже решил с ней поиграть и с лаем понесся ей навстречу. Ее реакция была прямо противоположной: громко замычав, она бросилась со всех ног удирать. Но привязанная к ее шее веревка не пускала. И вот она, бедная, с душераздирающим мычанием, за ней с громким лаем Комрад «нарезали круги», и я за Комрадом, пытаясь его угомонить и схватить за ошейник. Услышав в господствующей там обычно тишине невообразимый гвалт, выбежала перепуганная хозяйка телочки. Слава богу, я в этот момент уже держала Комрада за ошейник.
Удостоверившись, что с ней ничего не случилось, хозяйка с удивлением
спросила у нас, откуда мы взялись и зачем? Услышав ответ, она сказала, что Осип косит, объяснила – где и посоветовала, идя по дороге, покрикивать: «Оськаа! Мы за медом пришли!», чтобы он скорее откликнулся. Кричать мы, конечно, не стали, а метров через сто увидели его на лугу. Рядом с ним паслась его корова… Комрад, по-моему, не понял, почему я опять взяла его за ошейник. А услышав команду «Рядом!», он, как всегда, оглянувшись вокруг, чтоб оценить ситуацию, и вовсе очень удивился, так как вокруг все было спокойно и мне никто и ничто не угрожало. Корова Осипа, как он нам рассказал, ходила за ним по пятам, как собака: куда хозяин, туда и она. Поэтому мы возвращались домой вместе — сын, Осип, его корова, и, немного поодаль, я с Комрадом. По временам он поглядывал из-за моего левого колена, у которого (по правилам дрессировки) должен был идти, на корову, бредущую медленно справа, а потом вопросительно на меня, в надежде, что я все-таки передумаю и отпущу его.
Поднявшись в избу, Осип сначала усадил нас за стол. Принес трехлитровую банку свежего молока, испеченный в русской печке хлеб и поставил эмалированную миску с медом. Вы и представить себе не можете, как мне было жалко всех тех, кто сидит в городе и никогда не попробует ни этого молока, ни меда, ни белой буханки хлеба с хрустящей корочкой. Из небольших окошек открывался неповторимый, запоминающийся на всю жизнь, вид на озеро, лежащее внизу, и окружающий его лес.
Мед действительно оказался необыкновенно вкусным. Им были наполнены несколько молочных фляг, а продать его было некому. Мы унесли, кажется, три или четыре трехлитровых бидона. Больше бы не дотащили. Теперь Осипа уже нет в живых, а деревня перестала существовать совсем. Так же, как и Верхмарево, в котором стоят и разрушаются, гниют пятистенные избы с пристроенными к ним бревенчатыми
дворами для скотины. Входы заросли крапивой и иван-чаем, внутри изб, на полу, полках, сверху на потолках разбросаны не взятые с собой вещи и посуда. Сначала закрыли почтовое отделение, потом магазин, и люди, жившие там, родившиеся там, как и из Меглино, вынуждены были перебраться в пос. Рунский или Слаутино.
* * *
Все, о чем я пишу, происходило , наверное, лет 40 назад, если не больше. Но я до сих пор ясно вижу все тропинки, деревья, стоявшие у того или иного поворота.
Дорогу на Меглино пересекала крохотная речушка, вытекающая из какого-то болота в лесу. Там, где она останавливалась у запруды, образовалось крошечное озерцо, в котором цвели кувшинки.
По дороге на Верхмарево справа тогда еще сохранился с войны блиндаж. Он уже порос сверху молодыми деревцами. Вначале эта же дорога шла через так называемый «Лешкин хутор». Там когда-то располагались дом и дворовые постройки, заросшие потом лесом. Но у самой дороги, по-прежнему, около двух берез каждый год расцветали многолетние ночные фиалки, которые в деревнях сажают обычно под окнами, — высокие стебли, увенчанные шапкой из белых махровых цветов, сильно пахнущих ночью. Я говорю «расцветали», а не «цветут», потому что теперь там ни леса, ни берез уже нет — вырубили. Я привезла оттуда несколько корней и посадила перед старым домом. Когда его ломали, на них упала вся передняя стена, пролежавшая там три года. Я думала, что они погибли. Но, после того, как ее, наконец, убрали, фиалки все-таки выросли и зацвели.
Слева (в метрах 100) от дороги, ведущей из Колпина в сторону, противоположную Рунскому, в лесу лежит овальное, сильно вытянутое в длину, озеро. Ели раньше подходили вплотную к воде, а вдоль берега по всей его окружности цвели кувшинки: как зеркало в раме. Пройти к нему можно было только по зарослям земляники. Ногу некуда было поставить — приходилось давить ягоды. В 2006 г., когда мы на одну неделю вырвались туда, Леша провозил меня мимо на машине: озеро было видно с дороги, вокруг — одни пеньки.
Ходили мы и в брошенную деревню — Березовку, за Меглино — еще километра четыре. Туда за 60 лет советской власти так и не удосужились провести свет. Стоял солнечный безветренный день и удивительная тишина. Мы бродили среди домов с разрушенными кровлями, с дырами вместо окон, как будто среди театральных декораций. Только в одном из них окна затянули полиэтиленовой пленкой иногда ночующие в нем пастухи. Мы привезли оттуда плетеные из березовой коры корзиночку и чехол для камня, о который точили косу. Его вешали на пояс (как чехол для ножа), когда шли косить. Переплетение не прямое, а по диагонали.
Маленькая корзиночка называется здесь «наб;рка». За ягодами — черникой, клюквой или брусникой ходят с большими ведрами или даже двухвёдерными корзинами, которые носить от кочки к кочке тяжело. Их ставят на землю, набирают ягоды сначала в маленькую «набирку», емкостью с литр, а потом пересыпают в большую. Она стоит у нас на даче на угловой настенной полочке. Там же лежит и веретено бабы Маши. Веретено — приспособление для ручного прядения, такая деревянная круглая палочка, суженная к низу, а в верхней части сделано утолщение, чтобы образующаяся из шерсти нитка, которая на нее наматывается, не съезжала.
Еще мы привезли несколько огромных корзин, сплетенных из сосновой щепы. В них обычно носили сено, ставя на плечо и придерживая обеими руками, или привязав веревку с угла на угол, но не через корзину, а параллельно одной стороне, чтобы можно было
накинуть веревку на плечо, а сама корзина, поддерживаемая рукой, оказывалась за спиной. Мы с такой корзиной ходили за грибами. Нести ее, полную, тяжело ( ведр; три емкостью). По очереди менялись. Для этого мне сначала нужно было присесть, чтобы поставить ее на землю и высвободить плечо, а потом сыну опять присесть, просунуть руку
и плечо между веревкой и корзиной и с моей помощью ее поднять и подняться самому.
* * *
Болота там разные: есть мрачные, как в детских страшных сказках, с поваленными деревьями, вывернутыми комлями (нижняя часть дерева, из которой начинают расти корни) диаметром метра в два, а то и больше, с растопыренными в разные стороны вывороченными из земли корнями. А есть светлые, солнечные, с редко растущими сосенками и березами, с цветущим багульником. Есть и просто огромные расстояния без деревьев, где перепрыгиваешь с кочки на кочку — это, чаще всего, клюквенные.
В лесных болотах на высоких кочках во мху растет и ягода морошка — как крупная оранжевая или желтая малина, но низенькая. Оглянешься вокруг — как будто сквозь мох светят желтые фонарики, поспевает она рано, в конце июня. Там же — и на черничных местах, и на клюквенных — можно встретить и брусничные кустики, ее ягоды созревают поздно осенью, почти одновременно с клюквой.
А озера! В каждой деревне — свое, особенное. В Слаутино начинается с узкой протоки, заросшей тростником и кувшинками. Потом, расширяясь, заполняет собой пространство под крутым берегом, на котором и стоит деревня, с противоположной стороны — вплотную подходит к лесу. Колпино — тоже на пригорке, к озеру надо спускаться. Посередине озера — остров, где, когда мы только начали туда ездить, водились зайцы (ну, и грибы, конечно). Это озеро продолжает озеро «Истошня». Деревня между ними называется «Пер;волока», потому что раньше люди, плывшие на лодках,
должны были в;локом (от слова волочить) перетаскивать, «переволакивать» их из одного озера в другое по суше. Название «Истошня» появилось в результате изменения его древнего названия «Ысточно», т.е. «исток», так как из него берет начало река Руна, впадающая в озеро Стерж. Это первый полноводный приток Волги. А озеро Истошня с
озером Хвошня соединяет широкая протока.
Рунское озеро «Хвошня» — огромное. На левом его берегу — деревня Новинка, на правом — Старина и Орловo. При въезде в поселок в 2002-м году началось строительство храма, Теперь там построена деревянная церковь. Со стороны поселка песок подходит прямо к воде. А слева далеко в озеро выдвигается длинный мыс, на котором внук М;лого, сын тети Вали, построил себе большой дом (тот, в котором она сложила печи). Потом он его продал и уехал жить в Тверь: у него три дочки, а здесь уж точно для них после окончания школы не было никаких перспектив. Кто-то купил этот дом. И я ему завидую.
Жаль, что на этом сайте разрешается помещать не больше одной фотографии к публикуемому тексту. Вы не представляете, какая там красота!
В четырех километрах от нашего дома располагалась деревня М;глино или Меглин;. Тоже на вершине холма. Озеро под ним небольшое, с трех сторон окаймленное лесом. Туда часто ребята и взрослые ходили ловить рыбу. На самой высокой точке холма стоял
небольшой домик, в котором жили муж с женой. Рядом пасека. Внутри во всех проемах — окнах и дверях — висели вручную связанные кружевные занавески. И на полочках, и на столе – кружевные салфеточки. Когда в деревне закрыли магазин, ее жители переехали
в центральный поселок, т. к. из Меглино до Рунского, чтобы купить хлеба, добраться можно было только на тракторе или на лошади, пешком — восемь километров туда, восемь — обратно — не находишься.
Машин никто не имел, да и не проехать там на них через болото. Пасечник пытался продать хоть кому-нибудь дом вместе с пасекой и с запасом дров лет на пять за сущие гроши. Так никто и не купил. Пасеку он, кажется, все-таки успел перевезти в Рунский. А потом кто-то деревню спалил. Землю распахали и посеяли что-то. Теперь, наверное, уже всё заросло. Из озера Меглино вытекает речка М;глинка, впадающая в р. Руна. А из Слаутинского озера —р. Слаутинка, она течет до села Вселуки, где, соединяясь с маленькой речушкой, вытекающей из озера Вселуг, впадает вместе с ней в Пено. Через Пено протекает и вытекает из него Волга, к истоку которой (чуть выше озера) были тогда организованы туристские маршруты. Сейчас отменено даже железнодорожное сообщение с г. Осташков. Большая часть побережья озер Селигер и Пено распродана. В частые владения.
Неотъемлемая часть пейзажа — на опушках леса «коп;шки» (от слова — копна) из скошенной травы, - низкие, которые еще не сложили в стог, и высокие, нанизанные на жерди.
Я выхожу на росной рани
На сенокосные луга –
По пояс в голубом тумане
Пасутся черные стога.
Они до крайности похожи
На грузных сказочных быков.
Я глажу их по влажной коже
Из ломких острых стебельков.
Они в лицо мне дышат тяжко
Недавно скошенной травой.
Здесь медом облитая кашка
И горьковатый зверобой.
Здесь все, что для меня Россия,
Все веточки ее ствола.
Шепчу ей нежные, простые
И очень нужные слова.
Тяжелобоки и лобасты,
В росинках с головы до пят,
Стога вокруг меня толпятся
И, понимающе, молчат.
К сожалению, я не помню фамилию автора стихотворения но оно очень точно выражает мои чувства.
* * *
У меня сохранились письма деда. Это история не только нашей или дедовой семьи. Это часть всей истории России. Громко звучит, конечно, но по существу это так. Вот одно из них целиком и выдержки еще из нескольких писем. Орфография (довольно приличная все-таки) и пунктуация (а точнее — ее отсутствие) не исправлялись.
«Здравствуйте многоуважаемая семья Наташа Серёжа Толя. Шлем вам всем по горячему привету уважающие вас дед Ваня баба Маша и желаем вам от Г—Б [господа бога] доброго здоровья и счастя в вашей жизни».
Так начинались почти все письма. Иногда — «С приветом к вам дед Ваня баба
Маша шлем вам всем по нискому поклону…»
Наташа письмо твое получили за, что б;льшее спасибо, но с ответом за держался извини. Копали картошку теперь вкопали [выкопали] продали государству на 200 рублей. Наташа несколько слов о ваших посылках почтовая машина был шофер пьяный машина опрокинулась там были посылки с вареньем и всё побы[и]лось и ваши посылки все в варенье и в грязь перепачкались и их нужно было все перевезать Боря (Борис Синицын, тоже москвич, приезжавший к деду почти каждое лето) и Лёша, на второй день перемыли в озери пересушили и обратно послали Напиши получила ты их ай нет (Мы, уезжая, отсылали в Москву всё, что можно, по почте. На этот раз уговорили меня отправить и варенье, переложив банки мягкими вещами).
…Наташа посылку мы вам послали. Пряжу и еще грибы и лучку, и книжку прочитал всю Болконский не счастлив в жизни, Пьер счастлив он стал богаче но в женитьбе с Наташей неудачно если ни за труднит пришли вторую интересно знать о судьбе Болконского. 18/I-78 г.
Наташ ты мне писала, что посылала два кипятильника и махорки но мы пока не получили. Наташа все уехали Петя Саша Вова тоже его вызвали с военкомата повестка в армию. Сича на вещает Лёша ито не каждый день. Двоих [вдвоем] с бабой как два гнилых пня. Наташ вот они сыны Петя как уехал и ни слуху и ни духу Радбы кто-нибудь из вашей Москвы завернулбы на недельку а радбы был хотябы и назиму. Наташенька пиши как живешь как здоровье а наша твоя моя бабина [пропустил слово «дружба»] по нашу смерть с бабой не рушима.
Досвиданья остаемся любящие тебя дед Ваня баба Маша.
27/VIII-80 г.
…Сломал трубку. Стригли с бабой овец. Я держал. Трубка была в кармане и овца меня поволокла и сломала трубку… Вчера ходил за лошадью и спомянул тебя (сына)— нет мово топора за поясом. Учись Серёженька желаю тебе успехов от Г—Б. Досвиданья дорогой Сергей
Скоро пришлем пряжу 600сот грам в бабы уже напрядино Наташа остальную до прядет пришлем по почте Свяжи Сережи рубашку чтобы ему было тепло Сережа спасибо тебе за трубку…
Посылок больше не посылай… нам до лета не скушать ато тебе лишние хлопоты если попадет ловко без больших трудов пришли дрожжец ать колпинские бабы все спрашивают не присылала ли Наташа дрожжец а тамбы рассчитались. 10/I-81 г.
…дочушка посылок не посылай консервов всяких кроме мясных есть пришли одних какихнибудь крупиц и шкляночку сердечных капиль здоровья то ничево а баба денек ничево а все больше скрипит Сережа учись не балуйся слушай маму она в жизни тебе пригодится. не будиш ее слушать потом спомниш но будет поздно вот пока и все.
Будим ждать лето лето милей зимы досвидания
Наташа меду я скомбинировал Зина обещала 2 к/грама Григорий Нефедович 1го августа обещал налить банку 4 килограма я сходил в поселок [ 4 км туда и 4 обратно] к другу тот мне дал 3 к/грамма Этот мед уже у меня теперь нам только как его доставить до тебя… Я теперь плохой ходок но пришлось побродить до Бохоту мне не дойти.
Наташинька Господь даст здоровья приезжай что тебе надо и возьмешь шкурки овчинныи тебе на шубку и Сережи на тулупчик 8 штук только не множко не доделаны унас не достат мелу но мне один человек обещал к твоему приезду будут готовы…дочушка в письме все не напишишь преедете все поговорим Зови знакомых
всех дом большой у нас с бабой кроме тебя Сергея и Толи никого нет У нас все хорошо Желаем хорошего и вам До свидания Лето будет и все будет…
Помните, я описывала нашу неудачную попытку приехать к ним на Новый год, когда мороз был минус 55 градусов? Дед потом нам писал: «Мы на Новый год ждали вас и обои половины [дома] топили И было Тепло но морозы все нарушили Но для нас это все ничто вот жалко Вас вы много настрадались Бригадир мне дал свою збрую и хорошие санки и я за вами был приехавши к автобусу а он не пришел и все машины не ходили даже и МАЗы [ лесовозы ] Будим ждать лета Бог даст здоровья все забудится. Лето все поправит…»
А вот нижеприведенное — мое письмо из отпуска, адресованное своим сотрудницам летом 1983г. Сына со мной не было, он задержался в Москве из-за участия в каких-то массовых спортивных выступлениях в Лужниках по поводу закрытия, уж не помню какой,
олимпиады.
Здравствуйте, мои дорогие девочки!
Сегодня 24 июля, дождь льет, как в конце октября. Ветер. Только что кончилась передача «Клуб путешественников» об участниках арктической экспедиции. Ю. Сенкевич сказал, что удовольствие от общения с природой получаешь полностью только тогда, когда
обладаешь способностью в нее вписаться. Я овладела этой способностью в совершенстве.
Сегодня ушли в лес на разведку за черникой на очередное болото. Прошли мимо малинника, усыпанного ягодами. А когда, чертыхаясь и иногда проваливаясь в небольшие оконца, мы продрались сквозь коряги и заросли до мха, в котором всегда было ягодное (черничное) изобилие, оказалось, что ягоды есть, очень крупные, но очень мало. Я с Васей (сын деда — 59 лет, инвалид войны) немного пособирали, а Иринка (внучка Егора и Зины) собирала тонкие пластинки еловой коры самой разной формы, напоминающие фигурки зверей. Начался дождь. Чтобы меньше промокнуть, ушли в ёлки за грибами. Потом, чтобы сократить дорогу домой, решили идти напрямик через лес. К этому времени дождь полил как из ведра.
Мы залезли еще в одно болото, а когда вышли на дорогу, на нас не было ни кусочка сухой одежды. Я на все 100% «вписалась» в природу. Промокла так, что было ощущение, как будто я состою из воды. Пришли, переоделись, затопили «шведку» (русскую печь топили вчера), разогрели на ней грибной суп. Поели, залезли с Иринкой на печку и оттуда смотрели на всем известного, тогда еще молодого Зельдина, актера театра Советской армии, в спектакле «Учитель танцев».
Баба Маша смотрит, как обнимаются герои: «Тьфу! Дед! Выключи ты эту гадость… Вот б-дь! Выключи!» —
Я - “Бабушка, что ж ты ругаешься?! Не знаешь, а ругаешься”. — “А ты понимаешь?” — Понимаю. — “А мне думается, б-дь!”
Иринкина бабушка (Зина, у которой мы брали молоко) закормила меня творогом, яйцами, молоком, свежей бараниной. Мы и моемся в ее бане, она просторнее, высокая и чистая, и топится не по-черному. Вася приносит рыбу с озера. Я ношу со своего «огорода» — подберезовики и подосиновики. Ну и ягоды, конечно. Уже готова трехлитровая банка
малинового варенья и три — черничного. Малины — пропасть. Черники, по сравнению с прошлыми годами, маловато. Черничник старый. На молодом — много ягод. Но еще не все места проверены.
Каждую субботу моюсь в бане с Ирининой бабушкой. Потом у них ужинаем. На ужин — молодая картошка, жареная рыба, творог, баранья печенка, клюквенный морс, жареные грибы. Всё время о вас вспоминаю и очень жалею, что вы не видите здешнюю природу, хотя, наверное, полностью в нее «вписаться» вы бы не смогли, очень вы привыкли к
городским условиям.
Погода стояла все время хорошая, первые дни даже жаркая. Было два дождливых
дня, в которые мы с Васей убирали избу, кладовку и сени. Сожгли кучу хлама. Но всё равно изба темная. Потолок оклеен газетами. Обои новые, т. к. зимой дед с бабой в Васино отсутствие чуть не сгорели, и нам пришлось переклеить обои. А потолок так и остался заклеенным только газетами. И печки не белые, а серые. И полы хорошо бы покрасить. Вася сам печет хлеб в русской печке. Очень вкусный.
Я сплю на сеновале. Там под крышей ласточкино гнездо. И под стрехой в избе налеплено в ряд несколько ласточкиных гнёзд, из которых уже выглядывают птенцы. Вчера смотрела открытие финальных игр в надежде увидеть Серёжку. Но среди полутора тысяч выступающих, да еще в касках, конечно отдельных лиц нельзя было разглядеть. Да и крупный план дали только на мгновение.
Ну что вам рассказать еще?
Сижу в горнице, дверь в комнату, где топится печка, открыта. Комрад впервые за эти две недели — рядом со мной. Он тоже промок до костей. Лежит и следит за кошкой и котенком, играющими за порогом.
Дед кряхтит, лежа на диване. Вчера сказал Васе: “А что у тебя есть? Я думаю, нич;го нету. У тебя, как у турецкого святого, — только шиш да трубка”. — “Ну, ты, дед, меня обижаешь. Как это ничего нет? Квартира, жена, дети”.— “А жонка тоже еще неизвестно, твоя ли…”.
Другой монолог: “Вот смотришь в ето зеркало (кивок в сторону телевизора), а этот американский мужик — упрямый (Реген). Видать, библию не читал. А там сказано: “Россия, матушка, непобедимая”. Да. А там, как получится. Лозунг “Пролетарии всех стран” — красивый. Да жизнь-то она обкатывает…”. По поводу гимнасток — “У етих девок, я думаю, спина не заболит, если их послать копать картошку”.
Бабушка подарила мне домотканое вышитое полотенце с кружевами ручной работы. Спрашиваю, кто вышивал? Ответ — “Баба Маша”. — Какая? — “Ту! Та самая дурочка, жонка Васьки Яг;на. Эво, евойный сын в Колпине у Насти мужик. Она продала ету утирашку жонке бабиного брата, когда голодная была. Я думаю, т;я ей ржицы кинула килограмм”. Это дед говорит. А сама баба ничего не помнит. — “А наша баба тоже с кулацкой деревни была. Зингеровскую машинку брали за пуд ржи — за рубь. А шуба меховая при Николае стоила 60 руб. Один каракулевый воротник чего стоил”. Про штангистов — «Шли бы на мельницу, кидали б мешки, я думаю, прибыльнее было б...»
25 июля. Только что пообедали. Сейчас бабы поедут в поселок в магазин, а я уйду за малиной, мимо которой мы вчера прошли. Попрошу их опустить письма. Пишите.
Будьте здоровы. Обнимаю всех. Н. Огнева».
Долго сомневалась, обнародовать ли стихотворение, сочиненное к моему шестидесятилетию Оленькой Смазновой (сейчас она тоже бабушка). С одной стороны, стесняюсь, вроде бы «гречневая каша сама себя хвалит», с другой — горжусь, потому что это не просто красивые слова; она очень точно определила мою сущность и сделала это еще и талантливо. Я ей очень благодарна за всё. Вот первые два четверостишия:
Сегодня повод есть уйти от прозы,
Воспеть Вас, хоть корявым, но стихом.
Вам все идет: и васильки и розы,
Дворянский герб* и деревенский дом.
Вам все дано: и внешность и таланты,
Пусть Бог и не избавил от забот,
Но, так как жизнь Вам дали музыканты*,
В ней не было и нет фальшивых нот.
-------------------------------------------
* Про дворянский герб и музыкантов читайте мои публикации на этом же сайте «Сквозь столетия» и «Хочу воскресить своих предков».