Бренд
Папа советовал мне учиться не в Политехе, а в Университете. И объяснял, почему. Действительно, в Университете потом я бегала на лекции неотразимого филолога Гранта Тамразяна, оба его тома недавно вышли книгой, купила, читала с восхищением… изумительный был лектор! Как я ждала прекрасных минут удивительных встреч с любимыми поэтами, он на лекциях декламировал, очень много стихотворений знал! Бегала на лекции по римскому праву, сын гения сцены Рачья Нерсисяна, Левон, античную литературу читал. Ходила на лекции по истории армянского народа, ведь мы не проходили её…
А вечера цикла «Страницы истории армянского народа», которые устраивали филфаковцы, какие же это были вечера! Что такое человеческая память! Прошло сорок лет, а я помню в мельчайших подробностях выступления Егиа Чубара, адвоката Чаренца. Первое же предложение: «Орёл может спуститься до уровня кур, но курице никогда не подняться до летящего орла…». Или доклад Вигена Бабаяна, тогда еще студента, потом – арестанта по «делу Земель». Первое предложение; «По улицам ночного Еревана тёмной осенней ночью шли три путника... Это были писатели Гурген Маари, Ваграм Алазан и Вагаршак Норенц, они вернулись из ссылки». И узнавали, узнавали... Много такого, о чём наши отцы не совсем знали...
После пяти лет лагерей в Коми АССР Виген Бабаян, блестящий многообещающий филолог, уехал в ФРГ, вещал на радио. А тот доклад посвящался тоже ссыльным – писателям, вернувшимся из ГУЛАГов… Многочисленные чтецы представляли студентам стихи полузапрещенного Шираза, буйного гения Севака…
Эти «Страницы» наполняли нас знаниями, чувствами и ещё чем-то, без чего не строится патриотизм или просто личность.
Каждый номер «Советакан Арвеста» в тот год печатал кандидатскую диссертацию Севака, мы с подругой Евгенией сидели в садике и вслух читали его диссертацию, упиваясь его несравненным, прекраснейшим научно-художественным слогом, ту самую диссертацию, за которую Ученый Совет присудил Паруйру Севаку сразу докторскую степень. Во время поездки в Венгрию в 66-ом, аккурат на десятилетие трагичных для них событий, молодёжь читала с упоением стихи Севака, переведенные Пал Салмашем. Севака там считали великим советским поэтом, а у нас немножко замалчивали...
Мощный интеллект Севака, мудрости которого нам так не хватало и вчера, и сегодня… Кажется, он мог бы точно знать, чего делать не следует, а что надо сделать непременно…
Всех не хватает, скажу честно!
Мы стареем,
Ты такой же молодой!
Как умеем,
Тащим груз,
когда-то твой.
Хоть на миг
Вернись в наш стан!
Стонет в горе Айастан!
Без тебя, без маяков
Ищем правду, ищем кров…
1988
Патриотизм
Кто такие сегодняшние «патриоты», я не могу ни разобраться, ни обсуждать. Но как-то получилось так, что культура наша осталась на задворках. Я не вижу животворящей роли интеллигенции, их влияния на умы, при виде каналов АрмТВ у меня вырывается стон… По армянскому каналу разговаривают не на чистом литературном языке, даже на жаргоне, по нашему телевидению стали показывать почти эротику…
В нашем доме часто бывали врачи, писатели, историки, учителя. Дружба родителей с ними была домами, с детьми.
И, вообще, раньше наши великие – они букетами были! Пундж! Артисты… Певцы… Писатели… Поэты… Учёные! Созвездиями! Исаакян-Шираз-Севак-Сайян-Давтян, Папазян-Нерсисян-Аветян-Вагаршян-Хачванкян, Гоар, Сазандарян, Галаджян, Долуханова, Лисициан, Арно со своей "могучей кучкой"... Мощные индивидуальности, сумевшие владеть нашими умами, душами на протяжении многих лет и многих поколений…
Сейчас небо просто в звёздочках, безымянных звёздочках…
Трагической оказалась судьба семьи друга отца, Латифа, редактора газеты «Совет Эрменистани». Его жена была бакинской армянкой, умерла после Сумгаита… Не знали, где хоронить… Потом страница, постыдная для всех нас. Их дочь Светлану, родившуюся в Ереване, учительницу армянского языка и литературы, армянкой по матери, стали преследовать в школе, где она проработала 12-15 лет… Моя мама, ей было уже под 80, страшно возмущалась, пошатываясь от вчерашнего давления, ходила в школу, в Роно, убеждала, увещевала учителей. Конечно, движительным моментом этой травли были пресловутые «часы», но действо, даже облеченное в «патриотический» блеф, согласитесь, было чрезвычайно омерзительно… Мама ходила на все собрания, произносила эмоциональные речи, поддерживала Светлану... Кажется, добилась своего, её восстановили, но Светлана не выдержала и уехала.
А учителя обрадованно делили её ставку!
Сумгаит всех нас застал врасплох. Разумеется, всех тех, кто не участвовал в его подготовке. До сих пор я не могу определиться – был холодный организованный гостеррор или умело направленный спонтанный бунт. О чём это я? Конечно, тщательно спланированный! После Сумгаита началось новое летоисчисление, и для армян, и для всех остальных, кажется, эти «остальные» не сразу осознали ситуацию. И всё же, мне было стыдно за азербайджанский исход. Понимаю, что совершенно закономерный, в ответ на Сумгаит, развязанный своими же соотечественниками. Скорее, переселенцы, а не беженцы. Всё же я искала где-нибудь слова сожаления, услышанные от уважаемых армян или уважаемых у соседей. Но нет, ни один деятель культуры не смог пойти против этого ужасного действа… Чем объяснить такое пораженчество, или чем оправдать? Затрудняюсь осуждать деятелей культуры, каждый волен. Но своё мнение на этот счёт у меня есть, и, думаю, не только я так считаю…
Голосование
Когда начались забастовки и митинги после Сумгаита, руководство не знало, как поступить, ведь филиал был московский, а, значит, мы должны были ждать указаний из Москвы, которая сама тоже бурлила новыми ожиданиями перестройки, видимо, ей было не до нас… Именно из-за их неспособности предугадать хоть на несколько ходов вперёд всё это и случилось. Местное руководство, несамостоятельное и трусливое, тоже находилось в растерянности – райком и партком. Уже образовался броневик, и уже влезали на него… Свято место пусто не бывает. Оказалось, что пока мы вкалывали «от и до», все наши бездельники во время работы ходили на оперную площадь. Я была против забастовок, хорошо помнила, что однажды это плохо закончилось. Но поди молодым объясни, что договор надо выполнять, и не от местных руководителей зависит ситуация!
С другой стороны, Сумгаит стал чудовищным потрясением и сработал как детонатор. До него Карабах для меня был непонятным явлением: говорили, этот – карабахци, тот – леннаканци. У нас тогда все были обязательно геолокализованы: и ванеци (не видевшие Вана, кстати), и лореци, и кявареци. Это всё – армяне, но место, откуда родом, очень прочно сидит в нас. Было бы интересно узнать, неужели в других, «многоместных» странах не так? Несколько лет назад я съездила в Италию, и там точно так же, даже языки совершенно разные. Про НКАО я знала от подруги, всё той же Евгении, сама она была шамшадинци, но, так как закончила армянскую школу, где проходили «Историю армянского народа», знала много чего, о чём я, закончившая русскую школу (в которых программы были общие для русских школ СССР), не имела понятия. Дома же, как я полагаю, боялись просвещать.
Собрались в фойе, все спустились, стали кругом. Вече. Поставили на голосование. Все – за митинг на оперной площади. Только я подняла свою одинокую руку ПРОТИВ. Я и сейчас уверена (и последствия показали это), что не имело смысла бастовать в Ереванском филиале против Кремля. Но что-то надо было делать. И через несколько месяцев мы стали работать на армию. Подпольно – на Карабах. Из наших аппаратчиков ушёл туда Манвел, который стал Арабо. Почти все ребята изготавливали взрывчатку. Везли туда и возвращались за новыми.
А мы проверяли чистоту бензилбензоата, который стали нарабатывать для азатамартиков. Это препарат против педикулёза (вшей) и чесотки. А уж как она выглядела, эта чесотка, мне потом пришлось узнать…
Воспоминания прыгают, выхватывая из толщи прожитых лет то одно, то другое… Я смотрю на величественные отроги за горизонтом, и перед глазами проходят юные годы, годы приобщения к родной земле. Целая эпоха – студенческие годы, мы ходим в походы по родной земле. Эту благодарнейшую миссию взял на себя один из преподавателей кафедры физкультуры университета, человек, влюбленный в Армению, её историю, её природу. Родом из Ахалциха, превосходный гид, он знакомил нас также с историей нашей многострадальной родины. С ним мы прошли с рюкзаками за плечами через всю Армению, побывали почти во всех монастырях, церквях, полуразрушенных часовнях, слушали легенды, связанные с ними… Он приучил нас, слушающих факультатив «еретика» Свасьяна по научному атеизму (да среди нас и не было верующих), к трепетному отношению к армянской Церкви. Не взирая на лица (благо, в то время у нас был замечательный католикос).
Смешной эпизод расскажу, может, я дремуче к этому отношусь. Лет пять назад двинулись с дочкой в Тверскую область, по Пушкинским местам. Очень красивые места, мы жили в просторной усадьбе издателя Виленского, где я волонтёрила, он и пригласил на неделю в те чудные места, в качестве благодарности. И наткнулись однажды на очень красивую русскую церковь, зашли, глазам не верим – православный батюшка – армянин! Я вылупилась на матушку, она тоже армянка, и свечница тоже. Спрашиваю: как так, почему? Отвечает: (святая простота!):
– Ба инч анеинк, горц мер мот чкар, а тут получили. (А что же было нам делать? Работы в Армении не было). Свечку не хотите?
Купили свечки, зажгли, Бог-то один на всех... До сих пор не могу их понять. Ещё бы, православное начальство обрадовалось – их попы зачастую без образования, а этот поп в св. Эчмиадзине проучился…
Ещё одного знаю, Джованни Гуайта, он из католиков в православие перешёл… Тоже очень образованный и даже «наш», написал книгу «Крик с Арарата» и был духовником моего старшего друга Кима Бакши.
На черно-белом фото – я сижу на развалинах Гарни. Через много лет перед восстановленным храмом стоит красивая девушка – моя дочь, и с таким же замиранием смотрит на восстановленный шедевр языческого зодчества…
По овечьим тропкам мы взбирались на вершины гор, и ветер разносил песни Арно Бабаджаняна. «Я завтра уйду опяяять в туманную даааль…». Великий песенник... Вот жили тогда такие люди, что было интересно их видеть, слышать, чувствовать, распевать в горах… В коридоре филфака стоял Паруйр Севак, по проспекту ходил Ованес Шираз, по Баграмян спускался в Союз писателей Варпет… по Киевян шагал Гурген Маари… А у нас в Арабкире – Ваагн Давтян… Куда делись великие? Созвездиями были, созвездиями!
Сейчас показывают сами знаете кого. Вместо них.
Я выучилась на аналитика.
Мышление мое оказалось под стать профессии – аналитическое. Если бы я родилась снова, то первым долгом в ВУЗе истово и тщательно училась бы. Оказалось, что так учатся в Кембриджах и Оксфордах – с утра до полуночи. Не могу поклясться за другие факультеты, но наши учебные программы были составлены ужасно, особенно столько часов на историю КПСС, политэкономию… Даже по сравнению с МГУ, куда я поехала «доучиваться». По моему глубокому убеждению, бесплатное обучение развращает так же, как и бесплатное жильё. Нужно доказать хорошей учёбой необходимость своего образования. Просто у нас, кроме государства, никто не раскошелится на финансирование науки. А оно решило дать образование всем, сея коррупцию и безграмотность. И пожиная некомпетентность и отставание…
Как я сделала открытие, не слезая со стула.
Ровно 10 лет назад я принялась за исторический роман, шерстила библиотеки и архивы, Интернет весь выгуглила, и набрела на несколько шикарных сайтов, которые оцифровывали древние и редкие тексты. Зима была на редкость холодная, а каждый поход в «Архив Древних актов» приводил меня в тихое в бешенство: ехать туда-обратно три с половиной часа, чтоб тебе выдавали в день всего три архивные единицы! Даже если в единице 10-15 строчек!
Сердце учёного жаждало открытий, именно открытий, или, на худой конец, ВПЕРВЫЕ опубликованного… Но приходилось выписывать и списывать уже опубликованные письма, указы, переворачивать пожелтевшие страницы архивов, которые не разрешалось даже фотографировать, (сейчас всё разрешают). Описывать, обобщать, комментировать… Параллельно углубляться и набирать определённый объём (он необъятный!) знаний.
Но счастье есть! По какой-то ссылке выкопала из «vostlit.ru» оцифрованное письмо русского фельдмаршала министру Иностранных дел Российской империи. Разумеется, писем было много. Но как выйти на весь ряд? Интересно ведь, о чём писали генералы с поля боя по интересующей меня теме… У Кутузова три тома таких писем! «Когда же он воевал?» – удивлялась я… Но все письма прочитала! И использовала в диалоге Манук бея с ним и с другими персонажами, ничего вымышленного!
Надо сказать, что окно браузера с длиннющими замысловатыми значками для меня совершенно непонятная азбука, священно-недоступная.
Но чего не сделаешь в отчаянии?
Я стала бездумно разглядывать значки, и вдруг обнаружила там несколько цифр, напоминающие дату и номер. Тихонечко переправила цифру номера в адресе браузера, как сейчас помню эту невероятную радость! На экране засияло новое письмо. Я переправила цыфирьку дальше – выскакивали письма, длинные отчёты, Finde text мгновенно вычленял искомые имена!
Невероятно, но я разгадала нужные мне знаки в адресном окне браузера! После третьего письма – сразу несколько неопубликованных! Как раз про то, что искала! Я же чувствовала, что пойдёт сплетня про искомого политика! В отчёте называлось: характеристика.
Столько лет прошло, но горжусь, просто распирает от гордости – почти программистом стала на несколько минут!! Будучи совсем чайником, разобрала адрес в браузере!
Как я Нобеля не получила
Вообще, на моём веку у меня целых три открытия! Одно позволило поменять тему диссертации и сделать её в предельно короткий срок, когда уже все сроки были на исходе. Совершенно случайно. У меня привычка читать весь номер научного журнала, да и любого, даже если там по ссылке приводится конкретная страница. Ну, перелистывала, на английском дискашн читала, и вдруг наткнулась на одно сообщение НАСА. Шефу показала – мы были в шоке!
Как это прежние аспирантки не заметили? И я резко изменила тему, предложенную шефом и Учёным советом, на более перспективную, причём, сама, и потом шеф спрашивал: ну, что нового? И садился за свою тарахтелку – старую пишущую машинку оформлять мне статью, тогда я ещё не умела выражаться по-научному. Одновременно я училась этому…
Второе открытие, на мой взгляд, тянуло на Нобеля. На второй месяц учёбы в аспирантуре я сразу и сделала открытие. Чтобы определять неизвестную концентрацию известного вещества, я придумала математические формулы, на целую страницу! Действительно, лень – двигатель прогресса!
Три дня не вылезала из-за стола, выводила формулы, вывела, чтобы определять искомый элемент без труда, не переставая искать в РЖХ, было ли такое. Шеф оторопел. Посоветовался с другом, доктором наук, почесали затылок и говорят: «А пусть отстоится».
Через неделю поисков – тогда ведь Интернета не было, я обнаружила статью одного Артура Адамова (кстати, именно математика!) с моими формулами, он кандидатскую написал! Моему горю не было утешения… Я рыдала в кабинете у шефа, ибо всю неделю считала, что мне светит Нобель. Так и причитала: «Дрянь такая! Из-за него Нобеля не получу! Даже статья не получится!»
Шеф мой, похихикивая, успокаивал меня, рыдающую:
– Нобеля ведь могла, Игорь Петрович, Нобеля!
– Будет вам Нобель, Гаар! Никак вы еврейка! (а был он ростовский, там всегда были сильны некоторые настроения).
Царствие ему небесное, хоть и посмеивался, но утешил: «Я вам первую же статью сам напечатаю на машинке, успокойтесь!».
Сижу, считаю мои открытия, радуюсь полёту мысли! Упущения тоже знаю, по списку. Длинноват, конечно.
Он и вторую напечатал, одновременно учил облекать данные эксперимента в научные формулировки для статьи. Обе перевели на английский и опубликовали в США, в «Analytical letters». Он же настоятельно посоветовал обучиться слепой десятипальцевой системе машинописи, и третью свою статью я уже печатала сама. Помню медленный ритм, ужас правок и опечаток безопасными бритвами.
О персональный компьютер!
Друзья
Подруг у меня было много, и почти всех я очень любила, вообще, привязчивая душа. Конечно, я не могу похвастаться поголовной взаимностью, и, чем старше я становилась, тем больше чувствовала различие и несоответствие моих убеждений или взглядов на жизнь, как с некоторыми подружками, так и близкими родственниками. Разрыв иногда ранит, а иногда через него ощущаешь свою способность к анализу и самооценке. Дружба – это в первую очередь любовь. А вот измена в дружбе исключается полностью…
Хотела еще раз про любовь, но расхотелось. И про мужа не хочется вспоминать, придётся искать и перечислять причины, да ещё вслух, больная тема. Впрочем, я никогда не понимала людей, способных на эту тему говорить что-либо публично.
Москва
В первый раз в Москву я поехала учиться, чтобы стать ученым, и, как следствие, хорошо оплачиваемым, обеспеченным, судьба ученого сулила успех. По всякому жила, и впроголодь, и уставала очень от непомерной семейной и рабочей нагрузки, но даже не знаю, как, всё перемолола. Вообще, старость - это когда всё, что могла, перемолола...
А на этот раз я поехала в Москву, чтоб спастись от голода. Казалось, поехала на время. А смутное время впечатало нас в московский асфальт, и, подстелив доллары, лишило почвы под ногами…
Время шло, мы врастали в землю, ставшую чужой после Независимости, вчера на ней жили все – родные братья, это была наша общая родина, общая столица, «я другой такой страны не знаю», сейчас нас считали чужими, невесть откуда взявшимися… Тогда как сами нас и завоевали своей 11-ой Конной, как не сказать, как не взбрыкнуть?
И мы уже не верили, что вернемся… Я долго металась – мне казалось, что продаю родину из-за горячей воды, из-за беспросветной нужды, множества нерешаемых проблем. То уезжала, то возвращалась. В очередном самолёте написала, попрощавшись с памятником Пушкину: "Струн вещих пламенные звуки до слуха моего дошли, к деньгам рванулись мои руки, но лишь оковы обрели… Старик, посмейся, ты – на месте, А я – гариб, я дряхл и смел… Ужель переживу ненастье? Ужель чужбина – мой удел? Склоняю голову под гнетом бредущих ран – они со мной! Я улетаю самолетом от бед моих, а те – за мной… Я стар, а вместо гор – унылый, высоких зданий ряд стоит. Мои мечты в слезах застыли, ничто не светит, не манит… За что, мой друг, и я когда-то, за что тогда голосовал? Библейский силуэт, что рядом на душ горячий променял… Мой дом забыт, зажег я ладан воспоминаньям наяву. О, Боже! Как бесстыдно сладок кусочек детства, брошенный в траву!
Это только кажется, что человек уносит с собой своё детство. Нет, детство остаётся там, где прошло, остаётся на твоей родине...
Москва изменилась до неузнаваемости. Как и Ереван.
Город – это не только архитектура. Город – это люди. Люди стали другие. Отношения друг к другу стали другие. Мы сами совершенно не те. Иногда я чувствую себя совершенно чужим, да и меня принимают за чужака. А иногда я удивляюсь, насколько мы, иногда впервые встретившись, одинаково думаем и комментируем события… По-видимому, в границах своего круга изменения не так заметны. Хотя по ряду проблем расхождений сколько угодно. Особенно косности и ограниченности – хоть отбавляй.
Работа и политизация
Работа у меня стояла чуть ли не главным в списке приоритетов. Так и получается, когда смотрю издалека. Сейчас я уверена, что работать надо только тогда, когда детей вырастила. Никакие деньги и зарплаты в данном случае не способны быть аргументами. Сегодня я уверена, что женщине лучше не работать, иметь много детей и детям надо отдаваться полностью, с утра до вечера…
Среди одноклассников и однокурсников у меня было много друзей, среди коллег по рабочим причинам попадались и «враги». Откуда и отчего плодились враги – мне до сих пор неведомо, злой не была, яростной – да. Враги оказались и среди самых близких людей. Зависть? Разве мне можно завидовать? Иногда горько думаю – если поменяемся, хоть один день выдержат мой страшный груз? Как-то при мне двое коллег обсуждали мою жалобу на этот счёт. Шаварш, показывая на меня пальцем, безапелляционно заявил: «Ей завидуют. Всё на месте!», на что старенький технолог, Сурик Караханян, добрый и изобретательный технолог, улыбнулся: "Ай Шаварш, зависть – этого мало. Её трудно припереть к стенке, возразить и не получить ответ. Поэтому злятся и не хотят с ней иметь дела!». Сурик, Сурик… Бывалый ректификатор, на работе он смастерил огромный магнит и лечил всех, кто жаловался на какую-нибудь боль. Я недоверчиво усмехалась, когда он рассказывал про чудодейственные действия магнита. А сейчас купила за 200 долларов АЛМАГ, и лечу проклятый артроз-артрит магнитом.
Да, я часто стараюсь опровергнуть неверный вывод, и свой тоже. Но разве это может быть причиной вражды? Наверное, действительно, дело во мне. Но я не знаю до сих пор, как бороться со свойством, неизвестным мне самой. Хотя размышляю и размышляю…
Политика
В шесть лет я взяла в руки первую свою газету – «Пионерскую правду».
Пьянящий запах типографской краски свежей газеты помню до сих пор, каждая строчка впивалась навсегда… Пропаганда не обошла меня и зомбировала надолго… В семь лет я считала самолёты, сбитые над Кореей, пыталась написать стихи про сражающуюся Корею и Вьетнам, вертела головой при каждом «международном сообщении». Мир вокруг был огромен и интересен, международные события навсегда захватили меня, кажется, это чисто советский синдром, но я никогда не рвалась в публичные сферы. Снаружи я была обычной девочкой, играла в верёвочку, классики, куклы… И которая запоем читала ненужные ей воспоминания дипломатов, вырезала и собирала китайские предупреждения, грезила о МИМО-МГИМО… Мечта лопнула, наткнувшись на действительность – туда не принимали детей обычных людей. Такое уничтожающее слово «квота»!
При всём этом, много лет спустя, я даже на митинги не ходила, почему-то отстраняясь от этого способа проявления интереса или гражданской активности, и не могу найти в себе силы даже пять минут стоять и слушать лидеров. На шествие в апреле 65-го я пошла с глубоко затаённым страхом быть избитой и арестованной, родители пугали (было чем пугать), и меня поддерживало количество тех, кто тогда не побоялся выйти на улицы. Это были своего рода личности. А с моим обострённым чувством политической активности я так и не смогла и не захотела выразить её в каких-то действиях или заявить. Думаю, из-за закостенелого пессимизма. Да и вообще, меня никакая идея не захватывает до конца. Идеальной она не бывает, я с моим анализом начинаю искать, что можно подвергнуть сомнению, что бы подправить, и никогда не получаюсь фанатом. А уж к любой власти отношусь заведомо настороженно...
Правда, в вопросе Карабаха я слишком поздно узнала все подробности одной из несправедливейших сделок века, дома об этом никогда не говорили, а школа была русская. Думаю, была не одинока. Геноцид, война, Гулаг – сопровождали с детства, а вот Карабах ворвался в более поздние годы, и я не была готова встать под знамёна новоявленных политиков, хотя согласна с непререкаемым постулатом – земля завоёвывается только кровью. Ошибки были предсказуемы, а вот последствия оказались очень непредсказуемыми. Нами. История же всё это давно проходила на своих невыученных уроках. Сегодня почти все опрашиваемые мною (мой малый Гэллап) ненавидят Левона Тер-Петросяна и его время, но голосовали за него. Потому что «карабахцы завоевали Ереван». Что не предполагалось во время митингов, когда скандировали «Миацум, Карабах – наш, Карабах – наш!». Недавно оказалось, что власти Арцаха вошли во вкус со своей «независимой» республикой. И вожделенный когда-то «Миацум» оказался в опасности.
Оказывается, скоро разделятся по районам, по улицам… Хотя, спрашиваю себя, живущие на Северном проспекте, разве одной масти с обитателями Конда или Зейтуна с 9-ым Норкским Массивом?
Эти строки я писала давно, лет десять назад. И народ знал абсолютно всё о событиях и участниках преступления 1 марта. Но ни разу никто не предъявил арцахцам счёт – в минуту опасности в апреле 16-го все ринулись туда. Счёт – только руководству, строго только им!
Разделение… Протестанты и католики резали и громили друг друга в ту незабываемую Варфоломеевскую ночь… Люди одной крови и племени. Иногда с ужасом думаю, неужели эта разделительная полоса пройдёт между нами и запахнет гражданским противостоянием?
Сегодня один из бывшей власти дал показания. Действительно, этот упырь – второй президент – приказал отобрать и привезти арцахцев и их снайперов, готовых стрелять в айастанских армян. Повторяю, тогда даже я была в этом уверена, да и
знала. И всё равно я не способна отделить их от нас. Хотя, там есть один генерал, с внешностью недалёкого дурачка, недавно объявлял, что из Армении никто не имеет права лезть в их дела. Есть и последователи.
Вот тебе и ха-ха.
Наступала новая эпоха, как и многие армяне, я для себя (думаю, многие) разделила историю моей страны на «до» и «после». До Сумгаита. До Карабаха. До землетрясения. До развала СССР. Все катаклизмы, большие и малые, роняли мою маленькую страну в пропасть, каждый раз – в более глубокую. В аэропорту произошло дикое избиение всех, кто там находился. Этот генерал после этого ещё жил на этой земле! Сумгаит своей жестокостью и хрестоматийностью пугающе предупреждал. Никто не внял и не услышал. А ведь всё, что потом происходило на одной шестой части суши – всё началось с Сумгаита. Хотя готовилось во многих котлах…
Повторюсь, я про Карабах ничего толком и не знала. Удивлялась, почему он ТАМ, но не знала никакой истории, никаких договоров... Мама понижала голос до шепота и говорила – «Сус!» Когда моя армяноязычная подруга-шамшадинка (в отличие от русских школ в Армении, где учились в основном армяне, в армянских школах проходили историю Армении), внятно и четко объяснила мне ситуацию, мне стало трудно дышать. До сих пор мозг не желает смириться с этой дикой несправедливостью…
Ах, Карабах! Ты был вчера чужим,
Сегодня всем собратьям
вскрыл грудные клетки,
И в колокол средь минаретов зазвонил.
Чей Карабах?
Ты был вчера чужим,
Сегодня все, чья кровь в груди раскрытой
Присыпана каленой солью,
Все – твои!
Младенцы – все твои!
Безвинные, молчаньем погребенны,
Все – твои!
И боль – твоя!
И мы – твои!
Но ты – не наш…
Твой колокол мне не дает покоя,
Он вытеснил все звуки здесь и там.
Я слышу лишь твой стон,
Твой звон
По всем колоколам!
Карабах, Арцах… Многие сразу поняли, что надо делать. Цовак Авагян, игдырец, профессор из института физики, возил гуманитарную помощь в НКАО. От Веапара, на грузовиках... Он рассказал мне, что в коридоре института увидел Шурика Таманяна, лицо которого исказилось от душевной боли. Шурик, внук великого Таманяна, был красивейший человек! Цовак подошёл к нему и сказал: «Надо туда с оружием ехать!» Они, мужчины, сразу поняли, что надо делать!
Мы с Шуриком учились параллельно – он на физфаке, я – на химическом. Шурик, как и все физики, слегка подшучивал над нами, химиками. Моя школьная подруга Люся, а его – однокурсница, вместе с ним участвовала в спасении детей, переживших землетрясение. Он покупал краски, бумагу, отвозил сам, раздавал. Потом перешёл к Карабахской эпопее. Шурик воевал в отряде смертников. Светлый и преданный своему народу человек... Очень скромный, никогда не распространялся о своих подвигах – в этом отряде «смертников» он воевал плечом к плечу со своим однокурсником Валерой Пахаловым и с Гиносяном Гагиком. Уцелел, чтоб уйти от штатской болезни. Подруга рыдала по телефону: "Мы все только на похоронах узнали, что он делал в Карабахе! Если б ты слышала, какой он был герой!".
Я так хотела написать про него книгу, "Наш Шурик", многое уже было готово, но заболела и ушла его младшая сестра, красавица Кама, некоторые близкие друзья почему-то не очень хотели, почти признались: «а зачем? Для чего?».
Обаятельный и… влюбчивый! И в себя влюблял… Представить Шурика или профессора физики Валика Пахалова, на поле боя, вернее, в горах было нелегко… Наш Шурик был таким же героем, как и его друг, тоже их однокурсник – Леонид Азгалдян,...
А в нашем институте молодёжь и кто постарше зажглись идеей взрывательства, а как же – химики! Оказалось, в лаборатории, где стоял дорогущий масс-спектрометр, ребята собирали… бомбочки!
Правда, со знанием дела, всё же кандидаты наук! Воодушевлял взрывателей замечательный певец, по вечерам пел патриотические песни в ансамбле, а днём собирал эти бомбочки. Ракеты собирал «Рыжик», любимец института, родившийся и выросший не в Армении. Остальные синтезировали препараты против чесотки и педикулёза (на первых порах – бензилбензоат) или собирали деньги на пули.... А препаратчик из технологического отдела, Манвел Егиазарян, стал легендарным командиром фидаинов – «Арабо Манвел». Настоящий полковник!
В очередной раз оказалось, что страна, которую я считала моей великой Родиной, на самом деле была преступной и жестокой. И мне постоянно становилось за неё стыдно! Было стыдно перед венграми в октябре 1966 года, когда в Будапеште я слушала их взволнованные рассказы о происходящем в 1956-ом, а они показывали выбоины на зданиях. Было стыдно за выселение кавказских народов, немцев, крымских татар, было стыдно за ложь и за всё, что потом стало известно. «Дышала ночь восторгом самиздата». Самиздат и тамиздат – сформировали меня в конце шестидесятых, углубили и расширили мои знания о большевистских преступлениях.
Сейчас я большую часть года живу в России. Теперь мне стыдно за неё – правопреемницу СССР, стыдно за Катынь, стыдно за ментов, за судей, за гвардию. Всё-то она унаследовала! А совсем недавно запретила нквд-шников называть палачами.
Месхетинских турков сначала везли в теплушках в Среднюю Азию, потом, после резни (якобы «из-за клубники»), на моих глазах перебросили на самолетах в Грузию и в Россию. Чеченцев сначала погнали в Сибирь, потом стали бомбить их города!
И убивать после их возвращения… Сегодня выживают крымских татар с полуострова…
Офицеры (!) русские (!), внуки тех, на которых армяне молились после спасения от турецкой резни, стали собирать под видом проверки паспортного режима армянских мужчин и продавать их азербайджанцам за 100-150 долларов! Потом советские войска вошли в Баку, переждав резню армян. А потом бакинские армяне бежали куда глаза глядят из построенного ими города, из страны, бывшей родиной их дедов и прадедов! Азербайджанцы бежали из деревень Армении. Боясь мести за очередные погромы в Азербайджане. И всё время было стыдно, стыдно, стыдно… А ведь своей страной надо гордиться!
Площадь напротив моего дома бурлила, была права и неправа, выстаивала дни и ночи, требуя, требуя… У кого, хотела бы я знать… Узнавала медленно, постепенно…
Бдела площадь, заливаясь смутой,
Раскалялось слово добела.
Изменилось время слишком круто,
Ложь так долго правду берегла!
Правду или нас?
Зараза страха
Черною чумой укрыла век.
Список арестантов перепахан,
Что взошло через полсотни лет?
Кандалы на «вражеских» запястьях,
Средние века! Пред тою тьмой вы – свет!
Сколько может вынести проклятий
И живой и мертвый человек?
Хлещет дождь по мокрым демонстрантам,
Не хотят себя беречь, молчать.
Площадь, освященная страданьем,
Как сумела ты народной стать?
Болью нашей тут же отозваться,
Стон зажать в бессильном кулаке,
По дорогам пыльным расплескаться,
Слушать перелай и перепев!
Площадь Театральною назвали,
Я тебя Священной назову!
Нас охаяли, нас проклинали,
Оболгали нас на всю страну.
Голубой экран шипит и гаснет,
Площадь негодующе бурлит.
Мой народ! В бессилии прекрасен,
В ярости печален и велик...
Засыпает площадь. Чистая, пустая.
В час тревожный загрустит опять.
К северу и к Богу мы, внимая,
Проклинаем вечную печать...
Через тридцать лет я выложила это стихотворение на мою страницу в Фейсбуке. И вдруг в комментариях посыпались вопросы от френдесс: «Это ваше стихотворение?? Мы его… переписывали друг у друга и распространяли в Арцахе!»
Сказать, что я была изумлена до крайности – ничего не сказать! В первый раз стала героем списков. Как Грибоедов!
Сложные и простые вопросы не дают мне покоя до сих пор. Право сильного приоритетно – вот и весь разговор? По сути дела, мы жили в России, которая присоединяла к себе все территории, какие смогла (а теперь не знает, что со всем этим делать, а терять ничего не хочет). А мы жили у себя, выполняя всё, что придумают и велят москвичи, (а теперь и питерцы). Или переехавшие в Москву другие русские или украинцы. Или белорусы. В общем, славяне с московской пропиской… Даже по ЦТ не было других дикторов! Одна Буратаева не в счёт!
Сейчас они грызутся между собой, а вот с нами отношения лучше складываются – не трепыхаемся (даже из-за того, что Россия вооружает наших врагов), мы им за долги продали все, что можно продать, или по дешевке, или подороже, но с нехилыми откатами, инвестиции называются (всем остальным странам Россия простила миллионные и миллиардные долги). Право сильного, выбор слабого… и опять это та же Россия, которая катится назад, в полусталинские времена. Такая же жестокая, преступная и неумная. Как-то принято в этой стране: русские же страстно ненавидят именно Россию, прикрываясь словом ВЛАСТЬ. А что, любят пьяных трупов в забытых Богом деревнях? Киллеров, рэкетиров, крыши и федералов? Любят откаты, ментов и чиновников и пьяниц в простом народе? А ведь это уже 70% России, как раз рейтинг власти!
Впрочем, не о России пока веду мой неспешный разговор. Россия никуда не исчезнет.
А нам грозит это…
Я о прозрении, кажется, стала рассказывать.
Как всегда, это самое кошмарное состояние из всех желанных – ПРОЗРЕНИЕ!
И вдруг…
взорвалось солнце тыщей свеч!
У всех одновременно
Прорезались глаза.
Отовсюду высовываются языки,
закрученные спиралью.
А несколько уцелевших уродцев
Играют победные марши…
Ах, не рано ли
Бить в литавры?!
1989
Я уже рассказывала про разоблачение культа. Ненависть к Сталину, к компартии, к кремлевской власти и ВЛАСТИ вообще у меня возникла и установилась раз и навсегда. А сейчас Прозрение наступило для того, чтобы очистить наши души и заполнить их чем-то новым. Потом последовало следующее прозрение... Не удивительно стремление власти оболванить народ по полной, или нет, удивительна наша неизживаемая способность к самообману! Какая-то малая часть общества, даже наиболее мыслящая, не сразу понимает, что на самом деле все рвутся к власти, что остальным ничего не светит, что надо сматывать. Кто за кордон, кто в себя, то есть навсегда теряет активность, обрекая родину на медленное угасание. Поэтому думаю, что ошибались те, кто в своё время отошёл от политической деятельности. Ею занялись отнюдь не лучшие.
И, тем не менее, многое изменилось.
Белые стихи про красную кровь
Мне дали глоток…свободы.
Отобрав его у мёртвых,
Лучших,
Прекрасных
И заслуживших.
Убив миллионы безвинных,
Отобрав у невинных сирот,
Мне дали глоток свободы.
Отобрав его у миллионов
Забитых в застенках,
Выброшенных на свалку забвения…
Я глотнул…и захлебнулся.
Все они встали в очередь прямо из-под земли.
Никому не хватит глотка - ни живым, ни мёртвым…
Откройте окна!
Зажгите свет!
Убийцам и жертвам
Прощения нет!
И если опять
Начнут забирать
Открыто или воровато,
Успею ли я докричать:
– Мы все виноваты!
1989
И я прихожу к мнению, что виновата не столько власть, а виновато это слепое и убогое подчинение силе. Которое из нас никак не уходит! Разве мы не сами (все они – из нас!) убивали Бакунца, Мандельштама, Чаренца, травили Ахматову, кто-то ведь устраивал пытки в застенках, кто-то доносил, стучал, клеветал… Это же особая каста поэтов – убиенные поэты. Всех убивали, всегда убивали. Кого хотели, кого не хотели.
Но убиенные поэты – вечный укор всем оставшимся поколениям, всем живым...
Силе трудно противостоять. Можно противопоставить только то неприятие, которое у меня есть к этой агрессивной и захватнической политике дружественной страны под названием Россия, поэтов которой я люблю до сумасшествия, писателям и художникам которой я верю и поклоняюсь, природу которой я люблю до слёз. И вот такой раздрай – у всех, кто её любит. А те, которые, почему-то носятся с мигалками и сажают, сажают… Любят ли? Пугают своим национальным достоянием под названием ГУЛАГ… Урановые рудники не перевелись… Сейчас на глазах гидра пытается возродиться.
Ведь мы живем в обществе, в котором инфраструктура этого общества сама по себе является оружием. (Юлия Латынина)
Кумиров мы и сотворяли, и крушили, и забывали – таков их земной путь… Но всегда анализируешь – почему возникли? По необходимости? Ответа не было… Но они всегда нисвергаются…Такое у них общее свойство.
Стою я, шиварац, перед Масисом
Расщепились все мои прежние понятия…
Исчезло всё однозначное,
Мне трудно выбраться из-под обломков
Знаний и новых сведений…
Мне трудно смотреть вслед уходящей наивной вере.
И слёзы застилают дорогу перед жестоким Вчера…
Что меня ждёт? Что мне осталось?
Мечте моей нет больше места на земле.
Есть цели. К ним надёжно охраняют тропы.
А самые желанные, необходимые и единственные –
На двух сияющих вершинах – далёких и близких,
Таких желанных, необходимых и единственных...
К тем целям нет путей. Хотя видна дорога,
Прекрасная и ясная в прозрачной тишине.
Что ждать? Двоятся и троятся
Когда-то твёрдые понятья на земле.
Справедливость… давно четвертована,
А гвозди… вбивают так же…
Храмы… разрушены или растоптаны…
Или дороги к ним перекрыты брезентом.
Что делать? А народ безликий
То съёжится, то тянется за кем-нибудь.
Кому поверить? И куда идти?
Вера в незыблемое должна была дать мне силы. Этой верой, как и у Шираза, стал Масис. Отец часто повторял – стремись к великим!
Ошибок было много на пути к прозрению, они отшвыривали назад, вниз, но я находила силы подняться. Откуда я черпала эти силы? В наследство мне и моему народу достался ген, который я бы назвала геном духа. Может, сила – это наши дети?
О некоторых вещах мне почему-то не хочется рассказывать. Про развод, про семью, про одиночество… Хотя избыток самодостаточности позволяет жить в роскоши обмана, но ведь это одиночество, и это условности, которые я чую, как собака…
Ни разу я не представляла, что могу уехать из моего города. Ни разу! И с дачи, и с моря, и из путешествия меня тянуло домой, как магнитом. Магнитом служил Масис, а может, друзья, без которых я не мыслила себе нормальную жизнь. Но, не к ночи будь вспомянут, есть логика обстоятельств. Без воды, без огня, без света…
В первый раз я решила бежать, когда стояла в этой унизительной очереди за керосин. Люди вокруг ссорились, дрались или обреченно пережидали, выпытывая друг у друга пункты, по которым полагалась помощь в виде керосина и даже «Фуджики»… Я потащила через весь проспект тяжелую канистру с керосином, какой-то высокий мальчик выбежал из очереди и спросил: «Вам далеко? Я донесу, только подождите, моя очередь скоро! Очень прошу, подождите, я на Туманяна живу!».
И пока я ждала, мысли сложились в причудливый гекзаметр, у кого-то попросила ручку, у кого-то бумагу. Как мальчик нёс две канистры? По очереди. Нёс, я стояла у его канистры, потом шли навстречу, я ждала у своей. До Маркса, Амиряна, Пушкина, Туманяна… Поднял на третий этаж… и убежал! По трёхлитровой банке я раздала соседям, которым не полагалось. Остальное хватило на «Фуджику», керосинку, заправку старинной, ещё свекровиной керосиновой лампы, под которой дочка с красными глазами учила уроки…
Вторую канистру, кажется, через месяц, я бы не донесла. Я решила бежать. В России говорят: валить. Но я бежала… Долго решалась. Масис стоял перед глазами, его гордый лик утром и вечером перед глазами, омрачённый в тумане и в облаках, ослепительный – в ясный день. И мне надо было срочно обменять всё это на горячий душ, на доллары, которые я смогла бы заработать на другом кусочке уже разорванной огромной империи – родины, её ещё не разлюбила, но которая уже ненавидела меня, всех, кого с таким рвением присоединяла, не прочь и сейчас. Бежать, чтобы спасти детей от голода.
Я любила свой город, зажмурив глаза перед всеми столицами мира,
И чужие фонтаны презрев, я молилась своим, как святым.
Замолчали вокруг все, кто песни слагал. Бросив лиры,
Убежали певцы получать керосин.
Я любила свой город до боли влюбленно и слепо,
И любимых равняла на гордый и вечный Масис.
Надо мною сияло всю жизнь удивительно синее небо.
И все это обрушилось вмиг, увлекая нас в пропасть и вниз...
Я брожу по пустынным проспектам, где люди давно не живут,
И я тщетно ищу всех, кого я любила и жду...
Не смогу их дозваться, они никогда не придут,
И я тоже, наверное, их не дождавшись, уйду.
Я оставлю свой город для серых и жалких людей,
Разнаряженных в яркие тряпки и голых давно.
Я оставлю свой город для чьих-то рождений, смертей,
И не знаю, когда я вернусь и смогу полюбить его вновь...
И так я решала каждый раз, и получилось только в самый последний раз. Случайно в Москве подвернулась дешевая квартира после дефолта. Случайно позвонила давнему коллеге. Случайно встретила дальнего родственника, сотрудника аэропорта…
Чужие
Кажется, что ксенофобия сидит внутри каждого, даже самого политкорректного типа. Так что все монологи про эту ксенофобию – фикция. Как её изничтожить, если она чуть ли не на клеточном уровне? Проблема решается просто, но утомительно долго, 5-6 поколений работы над собой и остальными… Правда, необъясним феномен с негритянским населением в США, всего 50 лет назад страшное творилось, ведь Ку-Клус-Клан при мне ещё был …
Разве карабахский менталитет не чужд мне, тачкааю? И почти неизвестен! Или гюмрийский? Джавахский? Это же грандиозная разница чуть ли не во всём! Чужое никого не убеждает. И мое неприятие этого, другого, третьего, осознание чужеродности, чуждости… Это не ксенофобия? И, как это ни странно звучит, мостик сооружается иногда посредством русского языка.
Коммунисты были космополитами? В отличие от фашистов? А так похожи их все повадки. Один к одному. Думаю, это разновидности одной и той же идеологии. Люди делятся на тех, кто должен диктовать и тех, кто должен выполнять. Непослушных – уничтожали. Применение силы так упоительно, но как унижает! Унижение выстреливает больней всего, пружина выстрелит непременно, живу в ожидании неостановимого…
В последнее время открываю для себя много славных армянских имён, но малоизвестных. Почему о них никто не знает? Почему западно-армянская литература, поэзия, живопись и архитектура так далеки от нас, вместе с именами, их бы вписать золотыми буквами в наш бесконечный список талантов и гениев… Западно-армянский язык, ахпары… Они тоже чужие? Даже замечательного, самобытного художника Дикена из Арцаха в Ереване почти никто не знает. Как сблизиться нам, стать одним целым из неравноценных, не равночисленных частей? Говорящих на близких, но разных языках и наречиях, как обрести или принять единственную национальную идею? Айдат? Да, охотно принимаю, и не я одна, но мир изменился, оставаясь таким же неумолимым…
Холодные, темные годы
Каждый армянин помнит их по-своему. Те, кто жил не в Армении, хорошо помнят, как кусок не шел в горло, пока немного денег не пересылали родным, друзьям, соседям. У меня несколько знакомых русских, которые в советское время дружили, ездили друг к другу в гости и до сих пор помнят армянское гостеприимство. И помогали долго, через меня посылая то 100 долларов, то 50. Получая скромную зарплату научного сотрудника в НИИ...
Я помню, как директор крутил наши зарплаты, мы месяцами жили в долг, а он богател, наверное, Банк себе стряпал, потом раздавал мизерные зарплаты из своих прибылей. Разве могу забыть, как у детей не было хлеба, так как с утра я бежала на работу, а хлеб начинали продавать тоже с утра. Одна мама из дочкиного класса, Мэри, покупала утром 20-30 буханок, таскала на третий этаж, складывала в огромную кастрюлю, и мы ходили после работы у неё забирать свои буханки. Денег она за эту услугу не брала, даже от подарков отказывалась. Помню холод и темные холодные ночи, а мы никак не можем согреться… У сына от холода в доме посинела и вспухла кисть, в больнице врач ночью, без света, поднес свечку к руке и перепутав с гангреной, предложил немедленно отрезать кисть… Сын отдернул руку и невежливо заявил:
– Режьте руку себе, дурак! У меня это от холода!
Потом действительно, оказалось, что в Норкском массиве (там же холодней) у каждого третьего синели и вспухали конечности…
По выходным я выбиралась к тете, умиравшей от рака, она всё время мёрзла, сидела на тахте и грелась, обмотавшись шалями и недоумевала:
– Я ведь почти уже умерла. Холодно, темно… и все телефоны не работают… никакой связи с внешним миром… Разве это не могила? – удрученно вопрошала она.
А в Москве были и свет, и газ, я опять могла каждый день принимать душ, зарабатывать столько, сколько требовалось для моих нелёгких условий.
Но, наряду с необходимостью моего переезда, вылезли наружу неисправимые последствия. Это заколдованный круг. Не сажай цветы на чужой земле…
При всей моей общительности я не смогла особо ни с кем подружиться. Старые связи постепенно слабели, разрывались. Всегда надо быть на месте. А моё место было там.
Но и делом надо было заниматься… Кормить и вытаскивать семью… А самое главное – дочь повзрослела среди чужого менталитета… Медленно впитывая совершенно не нужные мне обычаи…
Независимости. Новая веха в истории между бывшими республиками.
Я летела из Львова в Ереван. Украинцы на таможне – отдельная песня. Хорошо, что налегке. Потрошили вовсю, за каждую лишнюю рубашку челночникам из Польши приходилось платить. Не штраф, а взятки!
Помню, впервые встретилась с их таможенниками в поезде Москва-Львов. Середина 90-ых. Везла подарки, шесть подарков – на каждого члена семьи брата, саквояж без колёс, тяжело тащить. Вдруг на лестницах из метро неуклюже извернулась от пассажиропотока, поясницу мгновенно скрутило. Как дошла до вагона – не помню. Толстая проводница долго вглядывалась в паспорт, что-то записала и объяснила что-то типа: «У нас указив, про кавказцев всех начальству докладувать».
Я еле уселась на жёсткую лавку плацкарта, ни лечь, ни стоять… Через несколько часов сморило, кое-как, кряхтя, приняла горизонтальное положение и погрузилась в сон. Вздрогнула от громкого: «Вставайте!»
Конотоп, граница, несколько безбородых юнцов в форме окружили меня – «як же, кавказ по указиву». А встать не могу – от боли даже не взвизгиваю, а протяжно вою. Я даже при родах старалась молча!
А таможенникам всё нипочём!
– Вставайте, мамаша!
Кое-как дотянулась до паспорта, новые армянские паспорта считаются заграничными, если штемпель стоит. И вдруг мне говорят:
– Тут вкладыш должен быть на украинском языке!
Я за два дня до этого носила мой армянский паспорт в Посольство Украины, где-то на Тверской, там мне сказали, что ваш паспорт заграничный, больше ничего не надо! Даже переводить!
А тут вкладыш! Это к советскому надо было, а у меня – загранпаспорт!
Ничего не действует, даже не слушают.
Пробую встать, от боли кричу.
И вдруг двое из них схватили меня за руки и тащат в коридор, чтобы высадить в Конотопе! Звери! Я ору, кричу благим матом:
– Бригадииир! Проводнииик! Ой, спинаа!
Ко мне наклоняется парень с верхней полки, и шепчет:
– Дайте им десять рублей!
– Мальчик, положи им десятку, у меня там в сумке есть деньги, отдам!
Мальчик положил им десятку, они отпустили меня, но я уже на полу была, на пыльном коврике, трое пассажиров потом устанавливали меня на лавочке.
Вот тебе и хохлы! Со злости несколько раз в ФБ написала «хохлы на Майдане», Цукерберг забанил на месяц.
– Надо западенцы! – поправляет брат во Львове.
Несколько лет его дети будут переживать страшный стресс – их заставят ходить с оранжевыми бантиками, не сметь разговаривать на русском языке (забываю спросить – на армянском или английском разрешали или нет), только на мове. Даже младшую дочку «оранжисты» с параллельного класса поколотили. Ну, она в долгу не осталась, всех покусала. Родители стали задумываться о слове «валить» и свалили в Германию.
А я тут болела за их оранжевую революцию…
Сейчас дети закончили старейший медицинский университет в Германии и работают там в престижных клиниках. Даже уже пи-эйдж-ди…
Ясновидящая
Сегодня смешно вспоминать эту историю…
Настало талонное время. Выдавали талоны на масло, уже забыла, и на что-то ещё – очень плохое тоже забывается. Но сигареты помню. Так как никто в семье не курил, я копила их и пользовалась ими, как валютой. Когда мотор холодильника выбило веерными отключениями, мастер попросил заплатить талонами из-под сигарет. Все отдала.
Зарплату стали выдавать раз в квартал, руководство вкладывало их куда-то, а потом мятыми трёшками и червонцами раздавало зарплату. Денег «катастрофически не хватало», я подрабатывала, скрывая свою должность, ибо эта должность была очень несовместима с моим способом выживания…
Свои сеансы я именовала психотерапией, именно так представляя работу неведомых мне психотерапевтов.
Однажды ко мне домой пришла приятной наружности дама, внешне похожая на русскую. Зять ушёл от её дочери, молодой высокой женщины с крупными чертами. Муж этой дамы тоже куда-то делся… Кажется умер. Уже не помню, это было давно!
Обычно после моей психотерапии клиента прорывало, и он выливал на меня всю свою биографию, и даже свои имущественные проблемы, иногда и про родственников,.. А я велась, вникала и искала пути выхода.
Выяснилось, что дама была директором одной очень известной в Армении фабрики. Она произвела на меня впечатление очень умной и организованной женщины, но при этом имела дурную привычку снимать свои дорогие кольца во время мытья рук. Вот эти кольца-то она и забыла надеть, наутро я их обнаружила у раковины в моей ванной. С тех пор я не могла дозвониться к ней, её телефон не отвечал. Через несколько дней я уехала, а, вернувшись через несколько месяцев, тоже не дозвонилась. Больше я её не видела и не могла дозвониться ещё много лет. Но кольца аккуратно возила с собой в Москву и обратно, чтоб вернуть. Дальше рассказываю с её слов, так как я всё же её нашла, расскажу ещё – как детективно нашла, сама не верю.
Когда пошла волна приватизации, фабрику она за ваучеры приватизировала, не одна, разумеется, с близкими ей людьми. Всё шло трудно, но неплохо, и вдруг ЛТП подал в отставку, пришёл Роберт Кочарян.
И тут же воззрился на эту фабрику. Ибо продукция этой фабрики, как и еда, во всём мире постоянно расходуется и всегда имеет спрос, а следовательно, постоянный профит.
Как отобрать? В хитрой голове президента, нацеленной только на прибыток, открывшийся в просторной по карабахским меркам вожделенной Армении, созрел план, простой и гениальный: неуступчивую директрису взяли и заключили под стражу. В мерзкую и вшивую камеру. А она ходила к лучшему в городе парикмахеру, а косметолог её оказалась моей знакомой, тоже лучшей. От неё потребовали подписать ОТРЕЧЕНИЕ от собственности. То ли дарственную, то ли фиктивную продажу, тогда это стало очень модно, да и клан рулил. Директриса была неумолима, возможно, по причине женской психологии она ещё не понимала, что настали другие времена. Тюремные дни тянулись очень долго, согласия не добились. Тогда её выпустили. Женщина думала, что победила.
Не тут-то было. Коварный мерзавец Кобра вместе с Сержем (я беззастенчиво пользуюсь её терминологией, ибо сама не понимала, причём тут военный Серж (видимо, у меня тоже женская психология), ночью выдернули из спальни её единственного сына, который то ли на работе заменял мать, то ли вообще был занят своим делом, не важно! И власти с тогдашним прокурором Агваном создали ужаснейшие условия для матери. На этот раз от неё потребовали огромную сумму, чтоб закрыть новоиспеченное уголовное дело против сына (видимо, на неё не смогли сшить. Чего не сделаешь для сына? Больше года сидел ни за что. Ах да, как это ни за что? За собственность, приглянувшуюся властям! Директриса ПРОДАЛА всё, что нажила посильным и непосильным трудом, оставив семье летнюю дачу и магазин. Подписала всё, что требовали, и уехала в Россию, найдя работу по специальности.
В России тоже шёл беспредел, разгул откровенного рэкета, но там этот рэкет крышевали разные преступники, а в Армении всё было в руках властей и правоохранительных органов, и рэкетиры, и крыша. Как говорится, полный комплект: сращение, мафия.
Сын её старался держаться на плаву, но магазин хирел, дачу утеплили, жили там, за 30 км от города, годы шли (все эти годы я её безуспешно искала), она по возрасту уволилась из подмосковной такой же фабрики и приехала домой. А почему я безуспешно искала? Поехала как-то туда, на фабрику. Далеко от центра, еле нашла. Все сотрудники новые. Несколько старых обнаружила после расспросов – чувствую, что не хотят о ней говорить. Одна даже сказала: тикин джан, идите отсюда, её имя нам навредит, тут все следят!
Уехали мы с братом, в следующий приезд я придумала другую версию – почему ищу. Случайно разговорилась с таксистом, который вёз туда. То есть не совсем случайно, думала, знать будет, кто да что, да где – таксисты – люди информированные. И мне повезло. Настоящий таксист, он всех знал и посоветовал пойти в отдел кадров, к Луизе, она старый кадр.
Пошла в отдел кадров, мне сказали, что та, в красной кофте, давно работает, она и есть Луиза.
Позвала её в туалет, до сих пор не верю, как мне это удалось. Представляете? Приходит к вам незнакомая женщина, и говорит:
– Луиза, выйдем на минуту, у меня очень важное сообщение о вашем муже!
И чтоб в коридоре не застукали, говорю: давайте в туалет, там безопасно!
И шепчу: «Луизочка, милая, ваш старый директор оставила у меня дома много лет назад сумочку, и там были доллары, какие-то документы. Теперь ищу, уже столько лет, я не здесь живу, приезжаю – ищу, ваши не говорят, где она, как найти!».
И тут у Луизы так отлегло от сердца, что сообщение не про мужа, и она на радостях прошептала название магазина сына и на какой улице находится. Добавила, что меня не видела и исчезла. Тоже детективы читала, наверное.
И вот прихожу домой, жара, переоделась, чтоб в тот магазин бежать. Залезаю в мамин фарфоровый молочник, куда я кольца кладу и эти положила, и... холодею от ужаса.
Кольца исчезли!
Дома только я, только что приехала, уборку сделали с женщиной, которая мне тюфяки мыла. Ужас! Надо подозревать её, а я не могу, такого не было никогда. Звоню брату, он младше, но умнее, мужчина всё-таки. Подробно рассказываю, говорит: поехали к ней. За вокзалом, где кафе «Стреч» («Встреча»). Женщина, кажется, Аракся её звали, сидела с соседкой на балконе в моём синем с купонами платье (увидела на мне, сама попросила, я сняла с себя и отдала), и они пили кофе. Я потащила её в комнату и сказала: «Аракся джан, я никому ничего не скажу, клянусь тебе! Кольца не мои! Тихо верни, у меня брат в прокуратуре работает, со мной пришёл, весь твой дом разнесёт!».
Аракся, глядя на брата, как кролик на удава, пошла в дом, тихо сунула мне в руки носовой платок, открыла – они! Я эту Араксю из безмерной благодарности раза два звала ещё, но уже следила за ней. Хотя вообще, у меня нет привычки свои кольца снимать в ванной комнате или следить. Но в тюфяках шерсти поубавилось...
И вот я в магазине, меня не пускают в кабинет директора, то есть, хозяина. А он рядом стоит, я думала – покупатель. Спрашивает: зачем вам Армен? А я не знаю, зачем ему рассказывать, почему мать его ищу! Пока не узнал, не вызвал. Мать приехала через час. Встречу описывать не буду, очень трогательная была. Мы поехали ко мне домой, и она рассказала, что на следующий день вспомнила, что кольца забыла у меня, но ей было не до этого, так как уже везли в тюрьму. Потом, выйдя из тюрьмы, сама тоже названивала, но я же у себя бываю раза два-три в год, наездами…
Когда я услышала, как у неё отобрали фабрику, акции, два дома продала – сыновнюю и свою, я рассказала брату, он только и сказал:
– Я же ещё тогда говорил, за этого подлеца не голосуйте! Такая же история с кироваканским химкомбинатом, там наш Арам работал…
Впрочем, я и не голосовала, но видела, как все старались выбрать именно его.
До сих пор не понимаю, почему…
А сегодня это уже внушительный список отобранных и приватизированных им предприятий. Чем он объяснит?
Мне бы ещё знать, как работают эти предприятия, есть ли профсоюзы (ну, шучу), техника безопасности как работает (тоже шучу). Сколько налогов идёт, все ли попадают в бюджет…
Не с кем уже вспоминать мой Арабкир – почти весь застроили, недалеко от родительского дома вместо маминой школы среди пятиэтажек торчит монстр – огромное высотное жилое здание на продажу, Бако Саакян хозяин. В Степе ему мало места… Ты зачем в моё детство вторгся? Всю округу испоганил! Да и совершенно с окружением не смотрится!
Разве только это здание? Арабкир давно не тот… Архитекторов подкупили, то там, то сям что-то взлетает, не согласуясь с ландшафтом, с остальными домами… Называют часто: район Комитаса. Хороший район, иранские армяне его облюбовали, для не местных армян здания с повышенным комфортом строят. В основном, армяне из диаспоры. У местных богатеев или деньги не те, то ли мозги.
Повесть о жизни. Часть 1 http://proza.ru/2020/03/21/1014
Повесть о жизни. Часть 2 http://proza.ru/2020/03/22/96
Повесть о жизни. Часть 3 http://proza.ru/2020/03/23/1835
Повесть о жизни. Часть 4 http://proza.ru/2020/03/25/144
Повесть о жизни. Часть 5 http://proza.ru/2020/03/26/1625
Повесть о жизни. Часть 6 http://proza.ru/2020/03/27/1933
Повесть о жизни. Часть 7 http://proza.ru/2020/03/28/2006
Повесть о жизни. Ч. 7,5 http://proza.ru/2020/08/22/876
Повесть о жизни. Часть 8 http://proza.ru/2020/03/30/1739