Стук метронома. Радио ушло на обеденный перерыв. Мама на работе, а из взрослых в комнате только радио. Радио висит за сервантом, и я его никогда не вижу, а только слышу, потом научаюсь подкручивать громче-тише, залезая рукой за сервант, но это уже намного позже, когда перестаю бояться. Когда оно умолкает, оживает все, что меня пугает.
В углу комнаты стоит высокая голландская печка, а за ней прячется то, что я называю Медведь-Дюдю - темное и страшное, что к вечеру, вместе с тенями, распространяется по всей комнате и нависает надо мной. И когда мама укладывает меня спать, и говорит: «Спокойной ночи!» Я отвечаю: «А то - Медведь-Дюдю!» Но она не переспрашивает, - кто это? Оставляя меня с этим наедине.
Днем не так страшно. При свете дня все это убирается за печь, в темноту. Еще оно боится взрослых, поэтому, когда мама уходит на работу, я прошу оставить радио. Иногда я с ним разговариваю, конечно, понимая, что оно мне не отвечает, и говорит само, что ему вздумается. Но это чтобы отпугнуть «медведя».
Я часто болею. Поэтому не хожу в детский сад. «Сидеть со мной некому». Иногда к нам приезжает Баба-Тася. Сидит, нахмурившись, пьет чай, мало разговаривает. Дает мне яблоко. Потом уезжает обратно. С нами ей тоже сидеть некогда – она в Красносельском сидит с Таней, потом – с Игнатом. Как выясняется после, моими двоюродными сестрой и братом.
Позже мне говорят в школе про няню Пушкина Арину Родионовну, которая рассказывала ему в детстве «у Лукоморья кот ученый» и другие народные сказки. У меня такой няни нет. В детском саду нянечки в белых халатах ничего не рассказывают, а только горшки выносят и моют полы. Кот у меня был раньше, летом, когда мы жили у Бабы Таси в Коробицыно. Можно было его гладить и шерстить. Он ходил с нами в лес, и когда я потерялся, он меня там нашел. Кот Котофей.
Спрашиваю у приехавшей Бабы-Таси: как там Котофей? Жив Котофей, - тебя вспоминает. Прошу ее рассказать мне сказку… Она начинает про «Три медведя», но про медведя страшно, - слезы сами наворачиваются. Мать говорит: ты что ребенка напугала? А ну вас, - дайте сахару! – отвечает бабушка, и насупленно замолкает, грызя белый кусок.
Когда мама уходит, она включает радио погромче. И мне не так страшно. Конечно, лучше, когда оно говорит. Медведи за печкой затихают, и слушают. Оно говорит: в магазинах нашего города продается сельдь иваси в банках. И я вспоминаю, как мы с мамой идем в магазин «Продукты» на Шкапина. Там на стене висит большая картина с внутренностями коровы, и сельдь иваси стоит красивой пирамидкой из металлических банок. Но мы ее не покупаем, нам нужно мясо и какие-то цыплята «по руп семест пять». За прилавком стоит Робин-Бобин-Барабек, как в книжке, огромный, в белом переднике и с топором. Довольно страшный. Мама его спрашивает: где мясо? Но он только разводит руками и улыбается. Мама говорит, - у него все мясо под прилавком, а на прилавке - кости. Я заглядываю под прилавок, но там ничего не видно, только мое отражение.
Радио говорит: прослушайте репертуар театров и концертных залов… И потом, навсегда, я запомню эти названия – «Деревья умирают стоя», «Средство Макропулоса», «Энергичные люди».И потому мне сейчас так хочется понять, как это они умирают стоя и кто такой Макропулос… Потом играет музыка, поет Людмила Зыкина «Издалека долго течет река Волга». Я видел ее однажды по телевизору у соседки Израильны. Мощная женщина – сказала тогда Израильна. Зыкина допела и начинается радиоспектакль. Есть еще передача «Радио-няня», для детей, где няней называются сразу двое - Левенбук и Лившиц, но она идет по выходным, когда мама со мной весь день.
Пока же она на работе, со мной сидит радио.