Б.Мельник. Часть вторая, раздел шестой. Перевод с польского Т.Цыркуновой.
Первая половина 1940 года имела уже все признаки советского правления. Исчезли частные мастерские и магазины. В магазине текстиля Черни, который как предвоенный буржуй ходил сейчас для маскировки в старом пальто с заплатами, открылся магазин с «мылом и повидлом». В нём продавали керосин, соль, муку, спички, папиросы с сильным запахом, солёную рыбу со странными экзотическими названиями, а также какую-никакую одежду и такую же обувь.
Телеханских ремесленников вместе с их мастерскими объединили в единую «Артель». Прежние владельцы мастерских теперь стали только работниками «Артели». Руководителем её стал какой-то местный еврей, но фактически заправлял делами приезжий советский чиновник.
Теперь пекарь Гительман пёк хлеб в печи, принадлежащей «Артели», из муки, которую ему доставляли из национализированной мельницы Пусловских. Портной Гурштель шил «по заказу» в «артельной» мастерской. Точно так же не у себя стриг клиентов парикмахер Лейба, однако он через год против своей воли перенёсся из «Артели» в советские казематы. В другой «артельной» парикмахерской, ранее принадлежавшей Майхерскому, в углу за маленьким столиком сидела огромная баба. В зелёную тетрадку тщательно записывала каждую копейку, которую парикмахер «выстригал» из клиента.
Сельскохозяйственная жизнь, теперь называемая колхозной, тоже выглядела совершенно иначе. Советская власть превратила телеханское имение Пусловского в колхоз, прибавив к нему наделы крестьян из околичных хуторов. Коровы, забранные у людей, в том числе и две наши, были прибавлены к стаду имения.
Национализация животных проводилась зимой, поэтому не было достаточного запаса сена и соломы для значительно увеличившегося стада. Если бы не то сено, которое из запаса прошлого года было забрано у людей, коровы бы точно не пережили бы зимы. Недокормленные коровы с испачканными собственным навозом животами, столпившись в оставшихся от поместья помещениях, без перерыва жалобно мычали.
Несчастное стадо ожило только с приходом весны, когда его начали пасти на лугах за каналом. Пастухом был молодой Басалай, а помощниками у него были два полесских мальчика.
Естественно, что колхозниками вынуждены были стать также Калиновский – «Кука», Берестовский – «Плакса», Федкович – «Романко» и все остальные хозяева вместе со всем своим имуществом и клочками земли.
Как-то в начале мая пришла к нам из Выгонощей молодая женщина по имени Вера. Много лет она поддерживала добрые отношения с моими родителями. Когда мои брат и сестра были совсем маленькими, а я вообще был ещё грудным ребенком, Вера, буду- чи совсем молоденькой девушкой, помогала по дому моей матери. Мама Веру очень любила и всегда сердечно её принимала.
После приветствия Вера расселась в кухне на лаве, широко расставив ноги, обутые в лапти из липового лыка. Прихлёбывала приготовленный в тот день мамой суп и рассказывала о том, как ей живется сейчас в колхозе. Плакала, что её корова сейчас уже не её корова, да и конь тоже уже не её. Да и земля, принадлежавшая её роду, теперь стала колхозной, то есть общей.
Вера рассказывала, что люди потихоньку шутят, что скоро сельсовет прикажет и борщ хлебать всем колхозникам из одной общей миски. Потом крестилась и просила, чтобы никому родители о её рассказе не говорили, так как хотя жизнь в колхозе и плохая, но в Сибири будет ещё гораздо хуже.
После уборочной 1940 года Вера приходила к нам чаще. Её босые ноги были обшарпанными и красными. Они стали такими от хождения по лесу и болотам, где полешучки собирали в зависимости от сезона разные грибы и ягоды. Преданная нам Верка при каждом своём визите приносила эти лесные богатства. Говорила, что это гостинец, то есть подарок от чистого сердца. Как-то раз она принесла мёда из лесной борти вместе с восковыми сотами. Мы, дети, грызли эти соты, высасывая из них дикий мед.
***
Оказание медицинской помощи в местечке значительно ухудшилось. Доктор Войдило, призванный в 1939-м году в армию, не возвратился с войны. Правда, оставались ещё фельдшер Драмович, и был также доктор Гитель, но чаще всего они были беспомощны, так как национализированная сейчас аптека была пуста. Аптечные запасы закончились, без проблем можно было приобрести только настойку йода и аспирин, от которого у людей часто возникала сыпь.
Бывший собственник аптеки господин Бохинский умер вскоре после прихода большевиков. Его жена, размазывая помаду по всему лицу, говорила, что Йося убила тоска. Фактически эта «тоска» имела вид огромной шишки на аптекарской голове, которая росла там много лет. На место умершего аптекаря приехал откуда-то из России новый фармацевт Савченко. Он старался, как только мог, чтобы помочь людям, чем быстро заслужил себе авторитет. Из уцелевших ещё медикаментов растирал порошки и готовил микстуры. Для микстур надо было принести свои бутылки.
Аптекарь добился получения в райисполкоме какого-то документа, и с этой «справкой» в кармане ездил то в Пинск, то в Ганцевичи, то даже в Брест, откуда и привозил медикаменты. Деловой аптекарь пошёл ещё дальше, и в аптеке появилось серое вонючее мыло, которого часто не было в магазине. А было оно очень всем нужно. Из-за отсутствия средств гигиены стала распространяться кожная болезнь чесотка. Появился также и педикулёз. Оба медика, Драмович и Гитель говорили, что может начаться эпидемия тифа.
В Телеханах электричество давала электростанция при пилораме, но только в течение четырёх часов вечером. Затем господин Белоблоцкий выключал напряжение и уходил домой. Люди сидели при керосиновых лампах, но керосина в магазине для всех желаю- щих его приобрести, не хватало.
Большевики под угрозой ареста приказали всем сдать радиоприёмники. В нашем доме было два приёмника, старый и новый, купленный незадолго до начала войны. Мы отдали старый приёмник, а новый родители спрятали на чердаке. Туда тот же господин Белоблоцкий провёл электричество и установил антенну.
Вечерами, пока был свет, отец слушал новости из Лондона на польском языке. Почти каждый вечер приходил дядя Стефан. Пока не пришла весна, и не потеплело, они сидели на чердаке у приёмника одетыми в пальто и шапки. Когда ток выключали, они спускались с чердака и ещё долго разговаривали при свете маленькой керосиновой лампы о событиях в мире. Нам, детям, было строго запрещено говорить кому-нибудь о наличии радиоприёмника на чердаке.
Родители строго запретили нам также вступать в разговоры с чужими людьми, и приказали ничего о доме и родителях не рассказывать. Очевидно, основанием этого приказа был страх перед НКВДистами. Родители заботились о том, чтобы наши слова не вызвали каких-нибудь вздорных подозрений, из-за которых родители могли серьёзно пострадать.
Из-за этого происходили разные нелепости. Как-то раз, живший напротив нас в доме Пальчинских, старый кавалер, пенсионер, бывший судья Занаревский, остановил меня и спросил, как меня зовут? Помня наказ родителей, я вместо того, чтобы вежливо ему ответить, демонстративно пожал плечами, отвернулся и ушёл на свой двор.
Судья, огорчённый моим воспитанием, при встрече с моим отцом сказал ему, что я полный идиот. Это мнение не очень-то расстроило моего отца, так как старый судья вообще-то был особой эксцентричной. Люди даже удивлялись, как такое чудо могло когда-то выполнять функции судьи. Человек этот вместе со своей незамужней сестрой появился в Телеханах в начале 1940 года. Оба стали жить в доме Пальчинских, занимая там одну комнату. Занаревские были какими-то их дальними родственниками, «десятая вода на киселе».
Судья ушёл на пенсию за два года до начала войны. Большевики ему пенсию не платили. Вместе с сестрой сидел он на шее Пальчинской. Она работала сейчас в школе учительницей и, имея на содержании троих детей, терпела страшную нужду. В этой ситуации судья укреплял своё чувство достоинства, называя себя и сестру пенсионерами. Временами старой даме удавалось с помощью посредника за бесценок продать жене какого-нибудь большевистского чиновника что-нибудь из своих украшений. За эти деньги Пальчинская покупала у полешуков живность. Эта живность попадала на её кухню, так как ни судья, ни его сестра, не имели ни малейшего представления о приготовлении какой-либо пищи. Игнорирование этого процесса было настолько глубоко, что только в пожилом возрасте узнали они от Пальчинской, какая связь существует между курицей и яйцом.
Оба «пенсионера» кроме своеобразного воспитания и образа мышления, имели ещё и оригинальный вид. У судьи была непропорционально вытянутая голова с лицом, сморщенным, как испечённое яблоко. На затылке лысоватой головы свисали длинные пряди жалких волос, не имевших определённого цвета. Он был всегда плохо выбрит. На маленьком красном носике сидели очки. Из-за стёкол смотрели сверлящие глаза. Сестра судьи была высокой худой дамой с обвисшей и помятой кожей лица и шеи. Она производила впечатление особы, которая живьём была перенесена из половины девятнадцатого века. Напоминали об этом её наряды и образ жизни. Когда пришла весна, а вслед за ней и лето, старая дама иногда выходила в огород, одетая в одно из своих музейных платьев. Из дома она не выходила без зонтика и шляпы, украшенной цветами. Прогуливалась по огородной тропинке, удивляя Пальчинскую и её соседок непривычной плавностью походки. Производила впечатление, что не каса- ется стопами огородной тропинки (на фото судья Занаревский и его сестра, 60-е годы 20-го века).
Бросающийся в глаза вид главы семейства Занаревских спровоцировал интерес к нему НКВДистов, когда судья шёл по улице и имел несчастье встретиться с ними. Закончилось дело тем, что во время допроса в комендатуре, судья только один раз получил несильный удар по губам. Большого ущерба этот удар судье не причинил. Через час он был освобождён, когда там появился и поручился за него сотрудничавший с НКВД местный еврей Гершель.
Однако это происшествие настолько испугало судью, что он несколько дней вообще не выходил из дома. Позже по совету доброжелательных людей изменил свой внешний вид. На пальто были пришиты заплаты, а каракулевый воротник был заменен каким-то изъеденным молью меховым кусочком. На голове вместо каракулевой появилась огромная, облезшая от старости овчинная шапка, которая постоянно сползала на глаза и нос. Эта шапка сразу же была названа соседями «вороньим гнездом». Очки судья уже не носил, так как они были им утрачены во время вынужденного визита в НВКД.
Когда, наконец, пришла весна, судья нашёл себе занятие, которое развлекало его. Он брал грабли и часами выравнивал песчаную улицу напротив дома Пальчинских. После дождя выбоины от крестьянских колёс наполнялись водой, и судья выгонял эту воду граблями и деловито выравнивал дорогу. Этот странный сизифов труд не раз был объектом шуток со стороны проходящих местных хулиганов. Реакция судьи всегда была одинакова:
–«Идиоты! – кричал он им вслед – идиоты!»
–«Судья идиот!» – отвечали они ему со смехом.
Определение «идиот» использовалось старым судьёй очень часто. Собственно говоря, все вокруг него были идиотами. Столь щедрое наделение этим словом окружающих, привело к тому, что вскоре он сам получил среди людей прозвище «судья-идиот».
При животной ненависти к большевистской власти судья охотно читал советские газеты, которые приносил домой сын Пальчинской, Витя. Чувствуя себя дома в полной безопасности, старый пенсионер читал изобилующие наглой пропагандой газеты, комментируя каждую прочитанную новость и вешая на неё целые связки «идиотов».
Т. Цыркунова «Наши Телеханы»
Я «подходила» уже к окончанию своей многолетней работы над этим изданием, как Светлана Андреевна Крек передала мне материалы, в которых была напечатана информация об улице Первомайской, находящейся в наших Телеханах. Материалы эти называются «История улицы Первого мая».
Я приведу здесь небольшую часть того, что в них написано:
«Уважаемые читатели, мы с вами находимся на улице Первого мая г.п. Телеханы. При Польше эта улица носила название улицы Третьего мая в честь конституции Речи Посполитой. В те времена этот праздник широко отмечался в посёлке: жители устраивали факельные шествия в сопровождении духового оркестра. И сейчас улица Первого мая является одной из центральных улиц поселка.
На ней расположены: автостанция, с которой ежедневно в разных направлениях отправляются десятки пассажиров: в близлежащие сельские населённые пункты, в города: Ивацевичи, Пинск, Минск, Барановичи, Вильнюс (столица Литовской республики), Луцк (Украина), Бобруйск. Современное здание построено в 1976-ом году.
А ранее на этом месте располагалось здание дорожного отдела, в котором жили и работали образованные, интеллигентные люди: брат и сестра Занаревские. Брат работал землеустроителем, а сестра– библиотекарем в школе…» Конец цитаты.
Я не знаю, кто был автором этого материала, далее в нём рассказывается о других домах, находящихся на этой же улице, но эта информация не вызвала во мне должного интереса, так как она была мне уже хорошо известна по другим источникам, а вот фамилия «Занаревские» сразу привлекла к себе моё внимание.
Фамилия «Занаревские» была мне хорошо знакома по книге Богдана Мельника. С детской искренностью и непосредственностью описывал он своё видение этих людей, восприятие их, а также высказывал и собственное мнение об этих людях.
Ну, что же, мы все имеем полное право выражать своё мнение по любому вопросу, никто запретить этого нам не может.
Я связалась по телефону со Светланой Андреевной Крек, очень уж мне хотелось узнать ещё что-нибудь о Занаревских. В моей памяти смутно присутствовали их образы. Описание этих людей Богданом Мельником навеяло и мои собственные весьма расплывчатые и неясные очертания облика этих людей, а, кроме того, в книге Богдана Мельника имеется фотография этой семьи, правда, не очень отчётливая, видно, что она была сделана очень давно. Так или иначе, но эти люди меня почему-то заинтересовали.
Светлана Андреевна рассказала мне о том, что они умерли одновременно, так как ещё в юности дали друг другу обет уйти из жизни вместе. Она же рассказала мне о том, как звали этих людей: сестру звали Зинаидой Леонидовной, она была 1885 года рождения, а брата звали Николаем Леонидовичем, он был младше сестры на три года. Оба они умерли в декабре 1960 года.
После окончания Великой Отечественной войны Занаревские стали работать на разных работах, с трудоустройством в трудные послевоенные годы дело обстояло не очень хорошо, рабочих мест было мало, и выбирать не приходилось. К тому же и возраст этих людей в то время был весьма почтенный, Зинаиде Леонидовне исполнилось в 1945-м году шестьдесят лет, а её брат был только на три года младше сестры. Зинаида Леонидовна устроилась работать в библиотеку Телеханской школы, которая тогда ещё не была средней, а Николай Леонидович стал работать землеустроителем.
Светлана Андреевна посоветовала мне обратиться к нашему соседу по улице Ленина – Колончуку Зиновию Николаевичу, который является коренным телеханцем, и многие данные о живших в посёлке людях, ему известны.
Я созвонилась с Зиновием Николаевичем и попросила его рассказать мне о Занаревских. Он любезно согласился это сделать и рассказал мне всё, что было ему известно о семье Занаревских.
Привожу его рассказ (моя литературная обработка)
–«Семья Занаревских в Телеханах была необычной. Достаточно сказать о том, что ни Зинаида Леонидовна, ни Николай Леонидович так и не создали своих собственных семей. Жили они в том доме, на месте которого сейчас находится наша автостанция. Это были интеллигентные, спокойные люди, жившие по своим собственным правилам. Образ жизни они вели замкнутый. Мало общались с другими людьми, ни с кем не дружили. Николай Леонидович знал четыре иностранных языка. Откуда они появились в наших Телеханах, где жили и чем занимались раньше, я никогда не знал.
При Польше Николай Леонидович некоторое время работал судьёй, у него было юридическое образование, а сестра при Польше не работала, она отвечала за ведение домашнего хозяйства, хотя какое-то образование было и у неё. Какое именно образование имели эти люди, что они окончили, я точно сказать не могу.
Рассказать, какие были характеры или привычки у этих людей, я не могу, лично я никогда не общался с ними.
Мне только запомнился один случай, который, несомненно, ускорил смерть Николая Леонидовича.
Недалеко от моего дома на нашей улице Ленина в те времена находился небольшой мостик. Этот примитивный деревянный мостик был построен для пешеходного перехода через небольшой ручей, протекавший по участку, некогда принадлежавшему Бере- стовскому. Ручеёк пересекал улицу Ленина, направляясь к каналу Огинского. Мелиорация в то время ещё не была проведена, ручеёк был полноводным. Основная часть воды из этого ручья протекала по коллектору, проложенному под улицей Ленина, а для пешеходов ещё до войны и был построен этот мостик.
Николай Леонидович, проходя по этому мостику, случайно наступил на доску, которая оказалась полностью прогнившей и провалилась. Занаревский травмировал ногу. Сказать, что Николай Леонидович получил тяжёлую травму, я не могу, но он стал после этого случая писать письма и жалобы в разные инстанции, требуя произвести ремонт пешеходного мостика. Началась длительная волокита, связанная с этой перепиской, а здоровье Николая Леонидовича было уже слабое, нервы расшатанные. Этот случай с травмированием ноги и ускорил его смерть, которая наступила в декабре 1960 года. Сестра Николая Леонидовича после его смерти впала в глубокую депрессию, она отказалась от еды. Вскоре Зинаида Леонидовна, помнившая об обете, данном ими друг другу в юности, добровольно последовала за своим братом, приняв какой-то яд. Более подробно рассказать об этих людях я не могу, так как больше мне ничего неизвестно, лично я никогда с ними не общался». Конец рассказа Зиновия Николаевича Колончука.
Так трагически оборвалась жизнь этих, как мне представляется, глубоко несчастных людей, не сумевших или не пожелавших, по каким-то никому неизвестным причинам, оставить на Земле не только своих прямых потомков, но даже никакого, самого незначительного, следа. Пусть же хотя бы на страницах этой книги останется для наших потомков упоминание и память об этих наших земляках-телеханцах…