С Нико и Вито я познакомился в Ярославском централе. Над входными дверями в транзитный корпус висела табличка «Капитальный ремонт». Там нас и поселили.
Внутри здания было на удивление просторно: межэтажных перекрытий не было, и металлические лестницы уходили по кругу ввысь. Свет пробивался сквозь грязные окна и пыльными лучами бил в старые обшарпанные стены.
Камера на сорок «туристов» была не лучше. Два десятка ржавых двухярусных коек, большой стол - «дубок», длинная полка вдоль стены с потемневшими от чифира чашками-«хапками» и висящий на стене «общаковый» кипятильник. С потолка свисали крупные в лист бумаги ошмётки штукатурки. В солнечном свете так же нескончаемо кружила пыль.
Кое-где на шконарях отдыхали этапники — с арестантской точки зрения священные люди. Новеньких встречают «по-людски»: чифиром, едой. Провожают с сигаретами, сухарями и конфетами из «общака». Распределялся новый этап по камере быстро, где свободно — туда и вещи.
Постельного белья в транзитной камере не было. Все «положняковые» комплекты давно ушли на «коней» - канаты для «дороги» между камерами «чёрного» централа. Не самый лучший материал, но из-за отсутствия шерстяных носков и свитеров «коней» зеки плели из простыней. Новых комплектов постельного белья не поступало, и этапники ночевали на худых матрасах под засаленными одеялами.
Я удобно расположился на втором ярусе рядом с тусклой лампочкой и принялся скрупулёзно записывать впечатления об этом странном месте.
Вдруг на мой шконарь залез какой-то грузин лет под сорок. Я напрягся и приготовился спихнуть его обратно, но он пробормотал: «Не обессудь, мне свет нужен, я быстро».
Он достал тонкий инсулиновый шприц, закатал штанину, обнажив фиолетовые мокрые язвы и ловко вогнал иглу прямо в икру.
- В вену давно не колю, - пояснил грузин, - спрятались они. Потому жахаю прямо в мышцу.
Он замер, слегка поник и пустил мне на подушку нитку слюны. Так я познакомился с первым бродягой на своём этапном пути. Звали его Нико.
Кто такие в тюремном мире бродяги я уже знал. Мы, мужики — сели, отсидели, вышли и забыли о тюрьме, как о страшном сне. Бродяги живут строго по «арестантским понятиям», многие из них претендуют стать «ворами в законе», после освобождения не покидают преступный мир, а в тюрьмах и лагерях они на особом положении. В «чёрных» местах бродяги авторитетно решают вопросы и разрешают споры, в «красных» сопротивляются режиму и до последнего идут в отказ от сотрудничества.
Вскоре я встретил ещё одного бродягу. Молодой грузин Вито был настолько пропитан блатной жизнью, что о наличии другой, нормальной, он и не знал. В камерах СИЗО Вито был неизменным «смотрящим за хатой», уделял от всей камеры на «котёл», доставал и прятал «запреты» - жил той жизнью о которой только и слышал в детстве от родителей. Похоже и читать он учился не по букварю, а по «арестантскому укладу».
Рядом друг с другом Нико и Вито выглядели как дядя и племянник. Младший на старшего смотрел как на полубога, как на без пяти минут «коронованного».
Им повезло, в лагерь мы прибыли «чёрный». В «красном» бы бродяг уже колошматили, снимали на камеру с отречением от «воровского», здесь же их встретили чифиром и достойными «запретами».
Уже через несколько дней я схлопотал свою первое наказание и прямо из карантинного отряда уехал в карцер. Чуть позже туда попал и молодой бродяга. Там мы познакомились поближе. Вито не без удовольствия читал мне лекции о правильной жизни «порядочного арестанта», я же в ответ кормил его политическими байками.
«Под крышей» я задержался на месяц, Вито соскочил оттуда неделей ранее и, когда я вышел из ШИЗО, он встретил меня как лучшего друга. Едва я в сопровождении конвоя подошёл к жилой зоне, ко мне на встречу выбежал шнырь, схватил мою сумку и куда-то понёс. Вито обнял меня, радостно похлопал по спине и пояснил, что тяжести «порядочным арестантам» таскать не обязательно - здесь для этих нужд существуют помощники. По пути в двухэтажный кирпичный барак он представлял меня зекам, а в секции подвёл к блатным, где среди них сидел и Нико. По их понятиям я попал в штрафной изолятор за благородный поступок — свернул в карантине шею камере наблюдения. Да и Вито принёс в «жилзону» новость, что в карцере сидит политический, погоняло «Экстремист». Так они меня прозвали.
Поселили меня в блатном углу, рядом со «смотрящим за общаком». Секция была разгульной. Именно так я в детстве представлял себе корабли Стеньки Разина после удачного ограбления. Облачка табачного дыма, брага в тазиках прямо под шконарями, стук кубиков о доски нард, и нескончаемый гул людских голосов. Из приёмника орал шансон.
Чуть позже я узнал, что секция была такой весёлой благодаря смертникам, что здесь доживали свои дни. ВИЧевые, гепатитные и туберкулёзные лагеря жили именно здесь. Когда кто-то начинал кашлять кровью, его увозили на этап в тубдиспансер, откуда он уже не возвращался. Администрация к больным относилась с ещё большей поблажкой, чем ко всему лагерю в целом, и секция гудела круглые сутки. Как-то ночью надо мной скончался сосед: ВИЧ и туберкулёз в одном теле не уживаются. «ТурбоВИЧ» - это приговор. Утром по проверке вынесли чёрный пакет с телом, а на следующий день надо мной уже лежал новый сосед. И снова «турбоВИЧ». Я даже не стал запоминать его имя.
Зеки располагались в негласном порядке — чем ближе к углу с блатными, тем выше в почёте и уважении. Кто-то помогал с «лагерным движем», «мутил темы», что-то доставал на воле и затягивал в лагерь, уделял на «общак». Кто-то стоял на стрёме, был «фишкарём» - тоже полезный и уважаемый мужик. А кто-то ничего не делал, денежных поступлений не имел, пользы не приносил - его шконка была у самого выхода. Балласт, почти «чесотка».
Как-то незаметно для себя я оказался «семейником» Вито, по крайней мере кушали мы вместе и мою первую посылку он помогал делить на всю зону. Через месяц Вито по секрету рассказал мне, что любовница его отца - судья Верховного Суда. И когда моя надзорная жалоба будет там рассматриваться, то мне могут скинуть срок. Но за это я должен буду отработать главным менеджером на каком-то заводе в Китае по производству зеркал для грузовых автомобилей. Звучало невероятно и я, на всякий случай, согласился.
Когда Вито сказал, что его отец попросил в залог моих твёрдых намерений передать ему на воле десятку зелени, я отказался не сразу. Сказал, что спрошу у друзей, есть ли у них возможность мне помочь.
Цена Вито быстро снизилась до пяти тысяч, а потом и до «хотя бы штукарь на лагерный общак». Мне стало скучно, я собрал баулы и переехал в единственно некурящую секцию в лагере. Там стояли на полках цветы, зеки разговаривали тихо и даже музыка в секции играла редко. Здесь жил смотрящий за бараком — азербайджанец Салман. Он то и уговорил меня переехать: «Не дело тебе, Экстремист, убивать своё здоровье в этом свинарнике».
Вито не обрадовался. Выяснял отношения, махал руками, говорил, что это «не по понятиям». В конце-концов попросил «уделить по-братски» десяток пачек «Роллтона».
Когда его кумир Нико в соседнем бараке получил по лицу тапком от какого-то азербайджанца, Вито прыгал от негодования и кричал, что за этот проступок «ворон улетит в петушатник». Что ударив Нико по лицу, да ещё как гада тапком, «айзер» подписал себе приговор и его на сходке определят в «гарем». Вито был возмущён и ждал вечера.
Со сходки он пришёл потухший. Блатные звонили на волю, «тянулись до старших братьев». Кто-то из старших и сказал, что раз Нико за себя не постоял и не поднял виновного на нож, то значит тот и не виновен. А Нико вовсе и не бродяга.
Вито плакал.
Ко мне он больше не подходил, в мою сторону не смотрел и вскоре тихо освободился. Нико тоже вышел, но в первый же вечер умер от передоза.