Запомнилась осень сорок четвертого на прусской земле.
В Пруссии множество озер, рек и ручейков. Частые дожди переполняя их, превращали землю в сплошное месиво.
И вот в таких условиях гвардейцы ночью укрепляли свои позиции. Трудно было рыть окопы, ходы сообщения. Копнешь-вода. Что делать? Петрашко придумал обкладывать минометы дерном. Одни гвардейцы на пойме нарезали дерн в виде кирпичей, другие таскали его и укладывали в три-четыре ряда с трех сторон. Строили окопы в виде капониров люнетов.
Петрашко сам помогал солдатам. Он хорошо помнил, как после окончания военного училища принял в механизированной бригаде минометный ввод. Тогда ротой командовал старший лейтенант Новиков.
Боевое крещение принимали под Новосокольниками. Стоял декабрь. Крепкие морозы сковали землю. Им, минометчикам, также каждый день приходилось отражать по несколько атак, а ночью долбить промерзшую землю. Но тогда был сорок второй год. Еще приходилось обороняться, для большого наступления, как было под Сталинградом, сил недоставало.
«А зачем сейчас», думал Петрашко, «приказали строить оборону? Вот подморозит, снова пойдем в наступление».
До Кенигсберга оставалось не более ста тридцати километров. Ежедневно грязные, мокрые солдаты бедствовали. Ни обсушиться, ни обогреться. В мокрых и грязных шинелях измученные гвардейцы и засыпали.
На Псковщине же минометчики для каждой роты построили земляные городки под названием «кротовые поселки». Тогда в землянках можно было обогреться, высушить одежду и обувь и даже постирать нижнее белье.
Как правило, в дождливый день на передовой был полный штиль. Минометчики на свои трубы надевали брезентовые колпаки, сами накрывались плащ-накидками.
Для того, чтобы быстрее летело время, офицеры травили байки. Рассказывали разные истории из своей короткой жизни. Ведь каждому из них едва перевалило за двадцать. Женатым был только один комбат. И женился он всего только два месяца назад. Вот его и просили рассказать, как он женился.
Василий был неплохим рассказчиком. До войны он успел окончить два курса юридического факультета, а это уже много. Без пяти минут прокурор, как иногда шутили товарищи.
-Многие знают, что мы в мае сорок третьего,-начал свой рассказ Петрашко,-были выведены на пополнение. До этого мы полгода держали в узде фашиста. Ежедневная игра со смертью опостылела, настолько вошла в обиход нашей фронтовой жизни, что на артиллерийские обстрелы и бомбежки перестали обращать внимание.
В первые дни боевого крещения было боязно, кланялся каждому прилетевшему снаряду, отворачивался от просвистевшей пули или осколка, ежеминутно ждал: вот она моя пуля просвистела, вот гудит мой снаряд. Казалось, что бомба, оторвавшаяся от самолета, летит прямо на тебя. А улетели самолеты-встанешь, отряхиваешься и как будто ничего не было, снова смотришь в бинокль в сторону противника. И только в пылу боя, когда немцы идут в атаку, тут уж о смерти не думаешь, а торопишь боевые расчеты, требуешь ускорения темпа стрельбы, мины так и снуют то в ствол, то оттуда. У меня ребята во взводе хваткие были. Сам постоянно давал наводчику коррективы прибавить или убавить наклон ствола, в какую сторону повернуть. Конечно, смерть была рядом, ближе чем « четыре шага». Ведь вражеские мины, снаряды да и пули не миновали наших позиций. Выдержали, удержали занятые в декабре сорок второго года рубежи. А как было тяжело первые полтора месяца.
В конце декабря и в первых числах января сзади нас проезд в тыл сокращался до двух километров. Немцы злорадствовали. Бросали листовки: «Капут вам, корчагинские бандиты, вас бросили комиссары, вы остались одни, переходите к нам». На это вранье мы отвечали меткой стрельбой. От каждого минометного залпа гитлеровцы теряли до взвода своих завоевателей. Ведь командиры и комиссары были вместе с солдатами в бою.
Вася выкладывал свои воспоминания, а там , в столице, Нина читала очередное письмо своего друга
«Нахожусь, читала она, в Восточной Пруссии. К ней приковано внимание всего мирового человечества. Немцы сильно огрызаются, но им наступает конец. Близок час, когда будет окончательная победа и разгром врага, наступает час, когда будем добивать зверя в его собственной берлоге, и тогда уж будет такой праздник, которого никогда не видели, и это будет временем начала нашей счастливой жизни...»
-Отвлекся я от основной темы,-продолжал Василий свой амурный рассказ.-Жалко, конечно. Сколько хороших ребят погибло в ту зиму. Вечная память им. Сперва нас эшелонами перебросили под Россошь, но через некоторое время опять вагоны и станция Турдей, недалеко от города Ефремова.
Мы через несколько дней пребывания в тылу стряхнули с себя окопную грязь, отмыли пороховую гарь, а вечером, после напряженного обучения вновь прибывших бойцов, надраиваем сапоги, утюжим гимнастерки и бриджи и, свежие как огурчики, идем на танцы.
-Вы что, на танцах женились?-перебил комбата Данилин.
-Нет, дорогой друг, на танцах я только написал первую строку любовного романа.
-А не в ту ли ты влюбился, которая здорово плясала с частушками, вроде такой «Я такого завлеку с револьвером на боку»-опять спросил тот же неугомонный Данилин. Сам маленький, ну прямо шкет, а ехидный был ротный командир.-Ведь ночи были темные и не разглядишь, кто эти частушки пел.
-Я разглядел. Девушка была в светлом платье.
-И с пионерским галстуком на шее,-снова съязвил Данилин.
-Точно. С пионерским галстуком. Она прямо после окончания десятилетки работала пионервожатой в районном центре Турдей. Мы с ней часто танцевали и понравились друг другу. Война войной, а жизнь продолжалась, смерть и любовь уживались даже в такое бедственное время, как война.
Василию шел тогда двадцать второй год. Он был высокого роста, с крупными, красивыми чертами лица, брови черные, густые, глаза серые большие, волосы ежиком стояли над высоким лбом. Всегда подтянутый, ходил упругой походкой. В батальоне был правофланговым. В старое время таких орлов зачисляли в кавалергарды. И вояка он был отменный, отважный и стойкий.
Правда, грудь его тогда ни орден, ни медаль не украшали, в обороне особые подвиги мало кто совершал, да и на награды мы тогда не рассчитывали. Воевали за честь и свободу своей Родины.
Без медалей и орденов полюбила его Нина своей чистой первой любовью. Она была в то время как нежный лепесток расцветающей розы.
Василий, приглашая на танец, нежно брал ее за мягкие, почти еще детские руки, боялся повредить этот цветок, выросший в небольшом русском городишке Тульской области.
Нина была женственна, стройна и грациозна. И в меру кокетлива. Красивая, веселая, жизнерадостная, она имела большой успех среди кавалеров, как гражданских, так и военных.
Но выбрала по своему вкусу Василия и все танцы предпочитала кружить с ним. Он ей с первого вальса понравился.
И уже ночью, когда набежали грезы, она сказала себе «это он -мой суженый».
О нем она тайно мечтала и на танцах ждала пылких слов от своего кавалера, но он каждый раз краснея уходил от объяснений, прятал свои чувства, откладывал их до удобного случая, а его все не было.
Шла война. Немцы готовились к реваншу за Сталинград. Каждый вечер, как только угаснет день, немецкие самолеты через фронт летали с запада на восток. Тяжело груженные бомбами, они нудно гудели, кому-то несли смерть. Кто будет погребён под обломками дома? В чью семью вихрем ворвется горе? Никто не знал, что завтра будет.
В июне еще не знало и наше командование, где враг готовит удар. Это было видно по нашему корпусу. За два месяца нас перебрасывали три раза. И здесь только неделю побыли, как снова на колесы. Василий только успел дать Нине адрес своей полевой почты.
На танцы прибежал посыльный Чайка. Их, кубанских казаков, только неделю назад зачислили в роту Петрашко. Одно слово «тревога» нарушила веселье. И Василий на бланке « боевое донесение» сунул в руку Нине свой адрес.
-Пиши, Нина! Я буду отвечать,- крикнул и бегом помчался в батальон.
Что было потом? Скрежет танков, грохот разрывов снарядов и бомб, вой пикирующих бомбардировщиков, пламя над Понырями и Прохоровкой....
-Товарищ комбат, о чем задумались? Так ведь и не рассказали, как женились..,- спросил волжанин.
-Ах, да! Как женились? Больше года переписывались, писали три письма в неделю. В письмах и объяснились о самом важном. Ждали конца войны. Но вот, когда освободили мой родной район, мне в конце июня дали десятидневный отпуск. Я взял с собой москвича гвардии сержанта Виктора Грачева. В Москве встретились с Ниной: она поступила в юридический институт. Студенткой, еще лучше расцвела. У Виктора мы и свадьбу справили. А теперь я продолжаю писать донесения с фронта. Она отвечает мне с тыла. Так что, ребята, у меня тыл укрепился. На родине моя старушка мать была рада встрече. Трудно рассказать, сколько ей пришлось хлебнуть лиха при новом «порядке» в нашей Белоруссии.
Поздно вечером дождь прекратился. Кончились и байки. Комбата вызвали в штаб бригады. На полуторке Петрашко только к полуночи прибыл в штаб. Он находился в то время в фольварке западнее Эйдкунена.
Начальник артиллерии бригады гвардии майор Г. Барабанов работал над картой. Вошедшему Петрашко махнул рукой: «Садитесь», а сам продолжал что-то колдовать на маленьком столике. То на карту посмотрит, то перебирает какие-то бумажки и на отдельном листке записывает цифры столбиком.
Прервав свои занятия, сообщил
-Завтра приезжает новый командующий... Будет осматривать боевые позиции. Генерал Корчагин приказал бригаду сосредоточить западнее Шталлупенена, охватывая шоссейную и железную дороги Гумбинен- Шталлупенен. Минбат занимает оборону за первым мотострелковым батальоном. -Гвардии майор карандашом указал, где должны быть установлены тяжелые и батальонные минометы.-Надо к десяти ноль-ноль завтра перебросить роту Данилина вот сюда....-Карандаш Барабанова начертил минометный знак у насыпи железной дороги.-Отметьте на своей карте. Идите, капитан, выполняйте. В десять жду звонка.
Вернувшись в батальон, Петрашко отдал все распоряжения по выполнению приказа комбрига. Надо было поспешать: утром намечался митинг по случаю праздника. Третий год Праздник Октября минометчики справляли в окопах, под грохот орудий. В таких условиях приходилось им защищать революцию.
Перед самым рассветом Василий выбрал минуту, написал и отправил в Москву Нине праздничное поздравление. Закончил его словами: "Надеюсь, следующую годовщину Октября будем праздновать вместе..."
После митинга Петрашко обошел свои позиции. А когда подъехала третья рота, сам повел ротного и взводных командиров к тому месту, где утром облюбовал местечко для огневых позиций 120-миллиметровых пулеметов.
-Вот здесь располагайте взвод Кариева,- показал рукой на неглубокую впадину.-Выройте щели, палатки углубите на метр, грунт позволяет.
Затем с остальными офицерами пошел через железнодорожное полотно и там тоже в лощине приказал разместить взвод Бурлакова. А закончив с расстановкой минометов, Петрашко широким шагом пошел на свой НП, откуда позвонил своему начальнику тыла В.Годуну:
-Как с праздничным обедом?
-Все готово, как докладывал
-Пора людей кормить! Везите кухню прямо на позиции.
-Есть на позиции.
А через полчаса он уже на позициях. Порадовался: минометчики установили минометы, осталось закончить копку щелей и оборудовать склад для мин.
Вскоре Годун приехал. Комбат распорядился кормить прямо у кухни. Сам он присел на дышло походной кухни, и повар налил ему из общего котла почти полный котелок картофельного супа с бараниной.
-А что на второе?-спросил Петрашко повара.
-Каша гречневая с мясом!
-И положенные наркомовские сто граммов,-подсказал Ваня Годун.
Хорошее было настроение. Обед заканчивался. И тут, откуда-то прилетел снаряд, бухнулся в землю в ста метрах от кухни и не.... взорвался.
По команде комбата все легли на землю. Ждали, вот-вот грохнет. Минут пять лежали, как говорится, не дыша, а он все не взрывался. Потом кто-то крикнул:
-Да это наверное болванка?
Ближе всех лежал к снаряду земляк комбата гвардии лейтенант Веретелка. Иван Егорыч подполз к месту падения снаряда. Из земли выглядывала тыльная часть снаряда. Лейтенант потрогал его рукой, вернее пальцем. Холодный. Стал внимательнее его разглядывать: глядел-глядел, потом с улыбочкой:
-Эх! Была не была!
Подошел к снаряду и вытащил его из земли.
Это была болванка. Все вскочили на ноги и давай качать лейтенанта.
Дотемна минометчики ждали гостей, но командарм не приехал.
Окопная жизнь бригады, да и не только бригады, а и всего корпуса, кончилась неожиданно. В декабре они оказались в Германии. Как говорят, на направлении главного удара. Вместо окопного сидения-жестокие бои.
В Москву Нине шли короткие, но содержательные письма.: «...Беспрерывно находимся в боях. Тяжело, Нина.» Или еще «донесение»: «...вышел из таких боев, с которыми еще не приходилось сталкиваться».
А через несколько дней пришло в Москву более подробное письмо: «...На мою долю выпала такая ответственная задача, которая не выпадала за всю войну, а именно: в первый раз в истории войны наш род войск совершал глубокий рейд в тыл противника. Приходилось идти, занимать деревню, идти дальше, а прежнюю деревню занимали немцы. Таким образом, кругом везде были немцы, которые дрались, как звери.
12.02.45г. в глубоком прорыве в ночное время ко мне вплотную подошли до 600 немцев и 6 самоходных орудий. Начали бить так, что спасу нет, но мои люди дрались сильнее и ни одному немцу не удалось уйти живым. Посмотрев утром на последствия боя, я сказал: «Орлы мои, слава вам!» За это весь личный состав представлен к наградам. Отзыв моя часть получила замечательный. На моем пути еще более жестокие бои, но не впервой мне драться, а погибну-так один раз, тогда, Нина, вспоминай обо мне...»
Письмо-предчувствие. В другом письме от 11 марта он писал Нине, что был легко ранен. Это было последнее его письмо.
Долго Нина Петровна ждала весточки от своего ненаглядного друга. День и ночь ходила к почтовому ящику, открывала его, а там-пусто.
Слезы катились градом, сердце разрывалось в груди, чувствуя беду. Тем временем ее друг шесть дней бездыханно лежал на берегу реки, в пяти километрах от Рассельвальтца.
Через месяц томительного ожидания двадцатилетняя вдова получила письмо из далекой Германии.
Руки дрожали держа треугольник с незнакомым почерком. Сердце не обманешь: чужой почерк-к беде. Да и не было еще такого случая, чтобы Вася по месяцу не писал ей письма.
Наконец, как говорят, Нина взяла себя в руки, немного успокоилась и прочитала, что ей написал гвардии старшина В.Кристаль.
«Для нас это невосполнимая утрата, в его лице мы потеряли смелого, умного и решительного командира, веселого и душевного человека. Мы всегда с вами. Помните, у вас много друзей-боевых друзей вашего мужа.»
Лет десять назад Нина Петровна, которая хранит все его фронтовые треугольники, писала мне:
«...По ним можно проследить боевой путь и познать мировозрение человека, его душу, его отношение к Родине, войне, солдатам, которыми он командовал».
Подмечено верно: он был прямым и открытым, любое дело делал по совести, воевал храбро, подчиненных ценил и уважал. Поэтому и живет в сердцах однополчан память о комбате Василии Петрашко.