http://proza.ru/2020/03/24/2142
Всю ночь в подпечье шерудили мыши. Старуха Марьина не злилась на них – хоть какая-то жизнь рядом. Она так давно жила на этом свете, что потерялась во времени. Снег ещё не сошёл, но по тому как днём припекало солнце, грея ей спину, она понимала, что скоро весна, а значит будут и гости. Жизнь давно замерла в их деревне. С соседками, Нюсиной и Евдохиной, только переглядывались издали; доходил слух, что жив ещё кто-то, но кто точно она не знала.
Как и любая старуха, Марьина была рада весне. Дожила, и Слава Богу! Сколько ей ещё осталось… Прилетел аист. Начал править гнездо на колокольне. Пару раз навестил и её, присев на раструб. Высоко задрав голову, выгнув шею, клекотал что-то на своём языке, кликал ли подругу, радовался ли жизни… Не важно. Важно, что раз аист прилетел в деревню, та будет жить!
В тот день всё было как всегда, но к вечеру у Евдохиной на дворе что-то гулко грохнуло и завыло, заухало, переполошив округу. Оказалось, глина совсем рассохлась и размылась водой, и верхний кирпич соскользнул в трубу, привалив обосновавшуюся там сову. Помочь некому, от стонов и криков раненой бедолаги у старух всю ночь разрывалось сердце. К утру сова затихла. То ли устала плакать, то ли… В плохое верить не хотелось.
И вот скрип тормозов на обочине, голоса… Захлопали дверцы легковушек и багажников. Гости, гости! Старухи даже приосанились, как показалось, вытягивая коричневые, морщинистые шеи, вглядываясь вдаль. А от трассы, пробираясь заросшими тропками разбредались гости по… адресам. К соседкам приехали по трое гостей, к Марьиной – двое, но она не печалилась, а тихо радовалась. Две подружки, Таня и Света, дружно взялись за дело – молодость! Срубили лопатой сорняк, подросший вокруг, развели водой пожиже привезённую побелку из канистры, и начали белить печь. За год-то пооблущилась…
– Смотри, Свет, в печурке-то гнездо синичье, и яички уже отложили.
– Не зацепи макловицей-то, обойди сторожко.
– Постараюсь. У тебя тут кто?
– Никого. Мои в эвакуации в войну были.
– И у меня никого. Мои в Ленинград по распределению попали в семидесятые.
Тут у Евдохиной раздался шум и визг – нашли раненную сову. Еле вытащили её. Поранила спасителей своих острым клювом от страха. Укутали её в мешок из-под инструментов и отнесли в багажник автомобиля. Повезут в город на лечение. «Эти вылечат! Надёжные люди!» – думала Евдохина. А между тем упавший кирпич был посажен на свежий раствор и красовался на месте на радость хозяйке. У Нюсиной, тихони местной, всё обошлось без происшествий. Ни синиц, ни сов, ни мышей у неё не водилось. Побелили, и славно!
И уже пополудни, гости, утомившись, умыли руки и накрыли импровизированные столы на каждом шестке. Разложив на газетках сало и яйца, картошку в мундирах и огурцы, печенье и конфеты, но главное – свежий хлеб! Старухи замерли, принюхиваясь к хлебному духу, как бабы, что уже не могут родить по возрасту, но тискают чужого младенца, втягивая носом его молочный запах, напитываясь несбыточной мечтой.
За разговорами и трапезой как-то забылась печаль. У кого как, а тут, в Заречье поминки – всегда праздник! Помнят люди, не забывают загубленные фашистами шестьдесят шесть душ, заживо сожженных тут в сорок третьем году. Никого не пожалели, даже деток, девятнадцать деток загубили. Марьина так глубоко вздохнула, припоминая своих, что Таня вздрогнула.
– Слышишь, Свет!? Кто-то вздохнул… Так тяжко, прям страшно!
– Не выдумывай, Танюша! Это ветер со вьюшкой балуется. Никого нет кругом на несколько вёрст. Только наших волонтёров несколько человек, да и то скоро уедем…
Таня огляделась кругом, будто впервые увидела всё. На поблекшем поле с прошлогодней травой белели, вздымая в небо свои раструбы русские печи. Сколько лет уж минуло после войны, но всегда находятся чьи-то заботливые руки, что по весне обновят побелку, поправят кладку, положат поминальный гостинчик, цветы да веночек. А печи всё ждут-пождут своих хозяюшек Марью, Дусю и Нюшу, голосистых, красивых, неугомонных баб, что разведут жар, поставят хлебы на под для расстойки, и когда придёт час, закроют их заслонкой и в жарком чреве свершится таинство – родится хлеб – дитя печи, ради которого она создана. И сберутся за стол детки с хозяином. Он возьмёт каравай, прижмёт его к груди и отрежет первую краюху хлеба. И хлебный дух заполнит дом, и гомон детишек, и стук ложек…
Марьина очнулась, когда, хлопнув последней дверцей, отъехали машины. Обновлённая и счастливая печь ещё думала свои думы, а ветер разносил новости по округе между её соседками и обратно. Скоро праздник! Гостей понаедет – видимо-невидимо. Даже салют будет…
А ночью прибегала лиса. Стащила оставленные на помин печенюшки и конфетки. И снова тишина воцарилась кругом. Когда ещё привезут вылеченную сову… «Мыши расплодятся, – думала Марьина. – До города сто вёрст. Не заблудились бы».
Сентябрь 2019 г. Донецк
Историческая справка:
Русская Хатынь, мемориальный комплекс под открытым небом, "Большое Заречье" находится в Волосовском районе Ленинградской области примерно в 100 километрах от Петербурга.
Координаты: 59.381990, 29.789033
1941 г. — 1945 г.
Оккупировано Большое Заречье было 19 августа 1941 г.
30 октября 1943 г. против деревни оккупантами была проведена карательная акция. Местные жители были обвинены в связи с партизанами и в отказе ехать в Германию. Не успевшие бежать в лес были схвачены и убиты. Некоторые из селян расстреляны прямо в Заречье, остальные согнаны в соседнее село Глумицы и там сожжены заживо в одном из домов. Всего тогда погибли 66 человек, включая 19 детей. Была уничтожена и сама деревня.
В 1971 году на месте уничтоженной немцами деревни был возведен монумент (архитектор Ф. А. Гепнер, скульптор М. Т. Литовченко), представляющий собой бронзовую фигуру партизана, вернувшегося в сожженную деревню. На монументе начертаны слова: "Здесь была жизнь. Здесь стояла деревня Большое Заречье. В октябре сорок третьего года фашистские каратели полностью уничтожили ее, зверски расстреляли, замучили, заживо сожгли шестьдесят шесть её жителей…". До наших дней сохранилось несколько печей из сожженных домов, которые так же причислены к мемориальному комплексу.