ГЛАВА 14
О ТОМ, ЧТО МОЖЕТ СКРЫВАТЬ ТЕМНОТА
Я находился недалеко от центра некоего подобия круглой полутёмной залы. По её периметру, на равноудалённом друг от друга расстоянии, тускло светились правильные прямоугольники со слегка размытыми краями. Отсюда они казались размером с книгу карманного формата, но я полагал, что вблизи их размер должен быть существенно больше.
За моей спиной, в самом центре залы, клубилась непроглядная тьма. Казалось, она поглощает свет, испускаемый прямоугольниками: он не мог проникнуть в неё, как нерадивый школьник, забывший ключи от квартиры, не может попасть домой до прихода родителей. Область тьмы была совсем небольшой - всего несколько метров в диаметре: я легко различал её границы на фоне пунктира световых пятен, в котором она выгрызла заметную брешь. Машинально сосчитав все прямоугольники света за исключением тех, которые скрывала от меня темнота в центре залы, я выяснил, что их почти сотня с четвертью - по количеству входящих в состав Щели отдельных «пространств». Темнота в центре, несомненно, была «туннелем», ведущим обратно в Щель, прямоугольники света - если каким-то непостижимым образом «следопыты» всё-таки оказались правы - выходами из неё.
Я направился в их сторону - они оказались гораздо ближе, чем это представлялось из центра залы: не прошло, наверное, и получаса, как прямоугольник, который я выбрал в качестве ориентира, вырос до размеров дверного проёма. Зато расстояние между самими прямоугольниками, сначала казавшееся совсем небольшим, по мере того как я к ним приближался, наоборот, всё более увеличивалось.
Густой серый сумрак, окружавший меня со всех сторон, постепенно начинал светлеть. Я уже вполне отчётливо различал свои руки, грудь, живот и ноги, с упорством часового механизма, двигающие меня по гладкой, без единого бугорка или рытвины, матово отсвечивающей поверхности. Поверхность эта слегка пружинила под ногами, а когда я наклонился, чтобы ощупать её ладонью, оказалась упругой и прохладной, словно кожа морского млекопитающего.
Вблизи прямоугольник оказался размером с невысокие ворота. Он тускло мерцал, словно кинескоп только что выключенного лампового телевизора. Едва я потянулся в нему рукой, как он засветился ярче и, неожиданно, вспыхнул так ослепительно, что мне невольно пришлось зажмуриться и на время прикрыть глаза тыльной стороной ладони.
Вновь обретя способность видеть, я ощутил себя зрителем кинотеатра, сидящем в первом ряду. На экране был салон автомобиля, обозреваемый словно бы с его заднего сиденья. За ветровым стеклом бушевала пурга, хлопья мокрого снега залепляли окошко обзора с той же скоростью, с какой безостановочно работающие дворники успевали его расчищать. Водитель в ондатровой шапке, повернувшись в профиль ко мне, что-то резко говорил сидящему рядом пассажиру, не видимому мною за высоким подголовником кресла.
Встречный свет фар вдруг неожиданно и яростно резанул по глазам, лобовое стекло брызнуло в лицо тысячей блестящих осколков, а искорёженный двигатель внезапно оказался прямо в салоне, сминая в гармошку передние сиденья и хлопая полуоторванной крышкой капота. Я отшатнулся, повалившись спиной на упругую поверхность пола. Автомобиль же, вылетев с проезжей части, уткнулся сплющенным рылом в придорожный сугроб и замер. Через дыру на месте ветрового стекла разбитую приборную панель заносило снегом, а к спинке водительского сиденья приник, уткнувшись в неё белобрысой головой, третий пассажир, кисть его маленькой детской руки, вывалившись из разодранного рукава пальто, безвольно свисала между раскуроченными сиденьями.
Я пробежал, наверное, добрую четверть расстояния до центра залы, и лишь тогда заставил себя обернуться. Прямоугольник равнодушно испускал голубоватое свечение - никакой разбитой машины в нём уже не было. И не было смысла идти к другим прямоугольникам: стало понятно, что это вовсе не выходы во внешний мир. Нужно было возвращаться обратно в Щель. Неизвестно, сколько там уже прошло времени и сколько его ещё пройдёт, пока я нахожусь здесь. А ведь Луковке вполне может прийти в голову организовать спасательную операцию, и я боялся, что она понаделает глупостей.
Повернувшись чтобы уйти, я краем глаза заметил, что через два прямоугольника от того, к которому я только что подходил, кто-то стоит. Наверное, это был всего лишь обман зрения, но мне захотелось проверить. Двинувшись в том направлении, я вскоре понял, что мне не показалось: кто-то невысокий и тонкий, неподвижно застыл там, словно перед распахнутой настежь дверью, и, пока я к нему шёл, он оставался таким же статичным и оцепенелым, как в тот момент, когда мне первые помстился его силуэт.
Он был почти одного роста со мной, но заметно Уже в плечах; давно не стриженные тёмно-русые волосы закрывали шею и уши. На нём были старенькие голубые джинсы, подвёрнутые у щиколоток, и застиранная футболка неопределённо-рыжеватого оттенка.
В прямоугольнике света, перед которым он стоял, зеленела тайга. По белёсому, словно бы выцветшему небу, лениво ползли редкие облака, в траве стрекотали кузнечики, а в кронах деревьев заливались невидимые пичуги. На бурую кору сосны скакнула огненно-рыжая белка, застыла на мгновение и взметнулась вверх по стволу. Идиллию нарушали искорёженные обломки какого-то механизма, щедро рассыпанные по лесной поляне, на которых местами плясали ленивые язычки пламени, еле заметные в ярких лучах предполуденного солнца.
- Летом сюда можно было только вертолётом добраться, - вдруг заговорил стоявший.
Голос у него был высокий, с хрипотцой, и я решил, что он, должно быть, одного возраста со мной или, может, чуть младше.
Жил он тогда в Октябрьске, вместе с бабушкой и котом Жавриком, а родители в Пионерске квартировали: батя работал машинистом подъёмника на буровой, мать - поварихой в столовке. Забрать его к себе они не могли: в Пионерске напрочь отсутствовала школа, но в августе обещали разом взять отпуска и рвануть всей семьёй на месяц к морю.
Но ждать до августа он не собирался и, с началом летних каникул, уговорил знакомого пилота дядю Васю, который раз в неделю доставлял в Пионерск почту и провиант, взять его с собой пассажиром. Отпросившись у бабушки и наскоро собрав тощий рюкзачок, уже за час до отлёта он ошивался на вертолётной площадке, поскольку дядя Вася сразу предупредил, что ждать не будет.
Летать вертолётом ему было не впервой, и поначалу всё шло как обычно: бешено стрекотали лопасти, сливаясь в размытый полупрозрачный круг; за иллюминатором зеленело кудлатое одеяло тайги, сверкая под утренним солнцем бесчисленными озерцами и протоками; в кабине неслышно переговаривались через шлемофоны пилоты, а тело окутывало ватное ощущение полёта.
Но неожиданно в мерном гуде пропеллера стали пробиваться высокие кашляющие звуки, вертолёт мелко завибрировал, а потом и вовсе завалился набок. Со стеллажей полетели картонные коробки с консервами, по полу поскакали красно-белые банки с тушёнкой и синие - с концентрированным молоком. Его смахнуло с откидного сиденья как прошлогодние листья, оборвав хлипкий ремень безопасности, и приложило лбом о переборку кабины.
Очухался он посреди тайги, окружённый догорающими обломками обшивки. Пилотов (ни живых, ни мёртвых) поблизости не наблюдалось, а на нём (если не считать пульсирующей на лбу гули) не было ни царапины. Места были знакомые, торные, куда не раз хаживали с родителями за клюквой и кедровыми орешками. Он покричал: «ау!» и «э-ге-ге-гей!», позвал по имени дядю Васю, но никто так и не откликнулся. Тогда он подобрал с земли свой рюкзачок, запихал в него несколько мятых банок сгущёнки (не пропадать же добру), и ходко потопал в направлении Пионерска…
- Короче, обычная история, - печально закончил он. - Здесь почти у всех такие. Разве что - без вертолёта…
И тогда я, наконец, понял, кто передо мной.
- Андрюха, - позвал я. – Пойдём домой. А? Там Сашка от беспокойства с ума сходит.
Он вздохнул, но ничего не ответил, а потом как-то весь разом обмяк, и сквозь прямоугольник света, как на эшафот, шагнул на поляну с разбитым вертолётом. Я бросился за ним, но поляна вдруг подёрнулась рябью, словно была отражением в воде, куда только-что кинули камень, а когда рябь, наконец, улеглась, Андрюха исчез, будто под лёд провалился. И тогда я заметил, что в траве, посреди мятых жестянок с концентрированным молоком, неестественно поджав под себя руку, лежало ничком тело. Это был мальчишка, а скорее подросток, с тёмно-русыми волосами, в футболке неопределённо-рыжеватого оттенка и джинсах, подвёрнутых у щиколоток – когда-то голубых, а сейчас заскорузлых от крови.
Свет с той стороны начал быстро меркнуть, как это случается при солнечном затмении, пока не слился с окружающей темнотой. Выставив вперёд руку, я нащупал края проёма, ведущего на поляну с вертолётом. Оттуда вдруг дохнуло космическим холодом и повеяло затхлостью давно покинутого жилья. Всё-таки «следопыты» оказались правы: из Щели действительно был выход - через дверь, ведущую в собственную смерть.
Самое сложное - это переступить порог.
Я поблагодарил судьбу за то, что выяснить это выпало мне, а не Луковке.
Андрюха решил воспользоваться выходом, хотя решение это, как видно, далось ему не легко. А ведь он, судя по всему, уже бывал здесь и раньше, и выбор свой должен был сделать заранее. У меня же, прямо говоря, выбора не было – у меня была Луковка. Но именно поэтому, прежде чем окончательно вернуться в Щель, нужно было задержаться здесь ещё на какое-то время: я должен был найти и увидеть дверь, ведущую в её смерть. Мне необходимо было понять, что выбрала бы Луковка, окажись она здесь вместо меня.
Не знаю мимо скольких дверей я прошагал, ведя свои поиски: я не считал. Происходящее за каждой из них, напоминало лапидарный фрагмент какого-то мрачного фильма. Почти везде декорацией, к разворачивающейся трагедии, была дорога. Да и само действо не очень-то отличалось разнообразием: визг тормозов, скрежет сминаемого металла, запах бензина и стёртой резины сменялись покорёженными остовами автомобилей, асфальтом, усеянным битым стеклом и пластмассовыми обломками. В липких тёмных лужах, сломанными игрушками, лежали хрупкие детские тела с вывернутыми суставами и остекленевшими глазами на неподвижных заострившихся лицах. Многие были мне знакомы: кого-то я помнил по прошлой жизни, большинство узнал уже здесь - в Щели.
Нужная дверь отыскалась, когда я миновал больше половины окружности залы и стал приближаться к исходной точке своего путешествия. В ровной цепочке прямоугольников, отделённых друг от друга одинаковыми промежутками темноты, там зияла, заметная даже издалека, прореха на месте погасшей андрюхиной двери.
Луковку я узнал сразу, хотя и увидел её со спины, – по причёске. Она брела по обочине загородной дороги в полусотне метром впереди меня, помахивая корзинкой с грибами, а чуть поодаль, шагах в двадцати перед ней, двигались фигурки ещё двух человек – луковкиных родителей. Гружёный песком самосвал появился на дороге, когда она присела на корточки, завязывая шнурок. Он, словно бы выскочив из-за моего плеча, пронёсся мимо, тяжело подпрыгивая на колдобинах, и заколесил по бетонке, быстро сокращая разрыв между собой и Луковкой, которая, справившись со шнурком, кинулась догонять родителей.
В этот момент грузовик поравнялся с ней.
Продолжение следует: http://proza.ru/2020/06/08/1747