Роман также будет публиковаться в сообществе https://vk.com/public191597809. Подписывайтесь и читайте!
1.
Отведенные нам две недели пролетели стремительно. Но разве расскажешь о радостных днях так, чтобы они снова вспыхнули живым огнем? Опасности да неприятности всегда выглядят захватывающе интересно, а счастье — что оно? Есть и есть. Было и было. Казалось бы, каждое мгновение наполнено неповторимыми мелочами, насыщено чувствами, а оглянешься — и вспомнить нечего, кроме пустых слов "Я был счастлив".
Словом, Полине пришло время уезжать. Ранним утром я проводил ее на железнодорожную станцию и усадил в вагон. Мы не могли расстаться до самой последней секунды. Проводник захлопнул дверь прямо за моей спиной. Поезд залязгал, загрохотал и, набирая скорость, пополз в сырой туман, растворяясь в нем без остатка. Грохот перешел в неверный гул, потом затих вовсе. Я долго стоял на продуваемом ветром перроне, курил сигарету за сигаретой и смотрел в далекую серую муть, где терялись линии рельс и нити проводов. В кармане чирикнул телефон. Я спешно извлек его и прочел смс от Полины: "Вся моя нежность с тобой...".
Мы стали переписываться и созваниваться по нескольку раз в день. Днем мы обменивались смс-ками. К сожалению, мой старый телефон не позволял даже в интернет выйти — только писать да звонить. Зато вечером, приходя с работы, я включал старенький комп, заходил в "Контакт" и непременно находил новые сообщения, музыку, картинки и прочие маленькие приветы от Полины.
А внешне жизнь вернулась на прежние круги, как до нашего знакомства. Работа, дом, посиделки в "Сказке"... Нет, я не отказался от своих намерений. Морально я готовился порвать связи с Мшанью, но ведь не так-то это легко — распрощаться с родным городом и всей прежней жизнью, даже когда тебя ждет любовь. Полина тоже не торопила, тем более, что сама была погружена в завершение диплома. Так что планом переезда я пока ни с кем не делился — собирался с силами, обдумывал, намечал сроки. И, честно говоря, по временам со стыдом ловил себя на мысли, что отъезд в Москву из реального дела понемногу превращается для меня в прекрасную мечту, несбыточный идеал — "Вот уже скоро... вот когда-то... когда-нибудь..."
С момента нашего расставания прошел почти месяц. Настал ноябрь. Мшань засыпало первым снегом — сухой и редкой ледяной крупой. Неизвестно, сколько бы я еще тянул резину, если бы... Если бы Полина не исчезла.
День выдался суматошный. Двор склада, как сговорившись, переполнили обмызганные грязью автофуры — кто на погрузку, кто на выгрузку. Водители подгоняли и матерились, грузчики лениво отругивались. Мой начальник, хамоватый и самоуверенный завсклад Роман Богданыч, запутавшись в приходах-расходах, костерил и тех, и других, и меня заодно — общий гвалт перекрывал рев моторов. Я сбился с ног и забыл обо всем на свете. Лишь под конец рабочего дня, когда напряг поутих, я сообразил, что с утра ни разу не написал Полине. Достал из куртки мобильник: от нее тоже ни весточки. Что ж, бывает, занята. Я набрал смс: "Прости, родная. Сегодня ни минуты покоя, Мшанское столпотворение". Отправил. Потом вспомнил рассказ Виталика, что столпотворение — от слова "столп", а не "толпа", и приписал вдогонку: "Как и положено, языки смешали, столп не сотворили". Оповещений о доставке не было.
Я поспешил домой. В переполненной маршрутке несколько раз набирал ее номер, но в трубке звучал лишь холодный механический голос: "Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети". Телефон сломался? Ладно, Полина наверняка написала в "Контакте". Растолкав пассажиров, я вывалился на своей остановке, пробежал по темному микрорайону, взлетел по лестнице и пулей ворвался в квартиру.
— Мой руки и переодевайся! Ужин греется! — оповестила бабушка с кухни. Но я, сбросив ботинки, сразу прошел в комнату и включил компьютер. Интернет. "Контакт". Грузись, черт тебя возьми, что ты еле ползешь! Одно новое сообщение... от Димона, какой-то мемасик. Не читая, я открыл Полинину страницу. "Полли Оуэн. Заходила сегодня в 01:05".
Что ж, подумал я, всякое бывает. Заботы, срочные дела. Всего один день! Подожду, волноваться рано. Но легкое беспокойство перерастало в тревогу. Всякое бывает. Всякое...
И в воображении заметались непрошенные жуткие образы. Вот Полина, сбитая случайной машиной, лежит на обочине в крови и грязи, и никто не подойдет оказать помощь. Вот она бьется, вырываясь, в лапах грязных подонков. Вот стонет, скорчившись от приступа неведомой болезни, девочка моя, несчастная, беспомощная... Нет, нет, нет! Чур меня, не может такого быть и не будет.
Я стряхнул налетевшие кошмары и торопливо отстучал сообщение: "Любимая, ты сегодня занята? Найдется минутка — напиши, как дела. Волнуюсь за тебя". Потом еще раз позвонил. "Аппарат абонента выключен..."
— Андрей! — донеслось издалека. — Ты где, непутевый? Ужин стынет!
Я нехотя встал и побрел на кухню. Бабушка тревожно оглядела меня:
— Андрюшка... Всё хорошо? Не приболел?
— Бабуль, — поднял я голову, — мне, возможно, придется уехать.
— Это куда еще?
— В Москву.
— Надолго?
— Не знаю.
— Так, — сказала бабушка, и ее широкое лицо дрогнуло, будто она сморгнула невидную слезу. — Вылетает птенец из гнезда. Что ж, от веку так повелось, не нам и менять. Знаешь хоть, на что едешь, чумовой?
— Да не спеши прощаться, бабуль. Может, еще... — начал я и не окончил. Она поняла меня лучше чем я сам. Ведь я и впрямь собирался уехать насовсем. Если только с Полиной всё в порядке. Но я не позволял себе об этом думать.
2.
До глубокой ночи просидел я за компьютером, поминутно обновляя страницу и прислушиваясь к молчащему телефону. Но она не ответила ни ночью, ни на следующий день. Ни "В контакте", ни в "Фейсбуке" — никаких признаков жизни. Я написал всем ее френдам, которые могли бы пересекаться с ней в реальности: "Привет, я друг Полины (Полли Оуэн). Она не выходит не связь. Беспокоюсь немного. Не знаешь, как у нее дела? Пожалуйста, если увидишься с ней — скажи, чтоб написала или позвонила Андрею Коновалову". Весь день не расставался с телефоном, писал смски и раз за разом звонил — но всё впустую. А дома первым делом опять ринулся к компу: никто не ответил.
Еще один день принес сообщение от Полиной френдессы с готичной аватаркой: "Прив) не зн)". Информативно, нечего сказать. Я вспомнил, как однажды Полина призналась: "Завидую вам: вас тут, во Мшани, хотя бы трое. А у меня настоящих друзей нет и, кажется, не было. С детства взахлеб училась да книжки читала. Ну, и с п о с о б н о с т и тоже... дружбе не способствуют, прости за тавтологию. Даже соседки по квартире — разъедемся и тут же забудем друг друга". Да уж, френды и друзья — совсем не одно и то же.
Я позвонил Виталику и предложил встретиться. "Я дома, заходи хоть сейчас", — ответил тот. Через пятнадцать минут, запыхавшись, я был у него. Он жил холостяком, в однокомнатной квартирке с дряхлой советской мебелью и выцветшими обоями. Вдоль стен вытянулись шкафы с книгами, такими же выцветшими и зачитанными, явно не "для красоты". Сам Виталик встретил меня в застиранной майке "Олимпиада-80" и сизых трениках с растянутыми коленями.
— Привет, юноша. Чай будешь?
— Полина пропала! — выпалил я, даже не переступив порог.
— Проходи, проходи. Расскажешь в подробностях, а я все-таки сделаю чай.
Подробностей у меня как раз и не было. Я сбивчиво поведал события последних дней, сознавая как глупо должен выглядеть со стороны: влюбленный сумасброд, переполошившийся ни с того, ни с сего, безо всяких серьезных поводов: подумаешь, подружка три дня не звонит... И однако... я был прав, я это чувствовал: как в день знакомства, когда Полина в одиночку отправилась в лес, а я метался по комнате и, сам не понимая причины, не находил себе места.
Виталик тем временем поставил на стол две чашки чаю, черного и горячего точно адская смола. Аккуратно разместил посередине блюдце с печеньем. Уселся напротив и, дослушав мою суматошную исповедь, кивнул:
— Во-первых, чтоб ты не беспокоился: я разделяю твое волнение. Чутье у тебя сильней чем у любого из нас, и раз ты чувствуешь, что стряслось неладное — вероятно, так и есть. К сожалению. Другое дело — что именно стряслось, и с кем.
— Как это — "с кем"?!
— С кем из вас двоих, — уточнил Виталик. — Вы связаны, понимаешь? Между тобой и Полиной натянута нить: дерни за один кончик — и отзовется другой. Я говорю не только... о ваших взаимных чувствах. Я по-прежнему уверен, что ваша встреча не случайна. И сегодня еще раз в этом убедился. Но что это за связь, откуда она взялась и куда вас приведет — сможете понять только вы сами. Может, вместе, а может, и по отдельности. Дело не только в том, что она могла попасть в беду. Сейчас тебя тянут из Москвы, с её стороны. Значит, тебе предстоит отправиться туда и встретиться с тем... что должно произойти. Подозреваю, ты уже сам к этому готов?
Я кивнул. Слова Виталика меня определенно не порадовали. Но я только теперь понял, что причина моей тревоги — не просто беспокойство за здоровье Полины или другие бытовые неурядицы, которые могли с ней стрястись. Гораздо глубже. Это было предчувствие чего-то огромного... как если бы мне предстояло заглянуть в бездонную пропасть или, наоборот, закинув голову, оглядеть внезапно выросшую передо мной огромную, до облаков, гору — масштаб, в сравнении с которым осознаешь свою жизнь и прежние дела жалкой и мелочной муравьиной суетой.
— Тебя кто-то или... что-то зовет? — внимательно посмотрел он мне в глаза. — Тянет? Наподобие Старухи, скажем?
— Нет, — твердо ответил я. — Никто. Даже наоборот — будто в пустоту бросаюсь. Страшновато. Но я понимаю, что должен ехать. Это только мое решение.
— Что ж. Решил — значит, так надо. Лучше не дожидаться, пока обстоятельства загонят тебя в угол. Куда бы твой путь тебя не привел — ты выберешь дорогу сам. Постараюсь помочь, чем смогу. Для начала... у меня в музее остались кое-какие документы Полины. Завтра соберу и передам их тебе: если она действительно пропала — будет с чего начать поиски. Кроме того, посоветую тебе пару своих знакомых в московском университете. Один из них — преподаватель Полины, Иваненко Павел Игоревич, Пашка. Когда я учился, он аспирантом был, теперь вот преподает. Он хорошо меня помнит и сможет что-нибудь подсказать... надеюсь... Так что... вот так...
Виталик поднес чашку к рыжим усам, гулко глотнул и поглядел в сторону, рассеянно повторяя: "Да, надеюсь... вот так вот... примерно так...". Он явно искал в себе силы высказать что-то серьезное, что-то важное — но никак не решался.
— Давай, давай, — поощрил я. — Выкладывай.
— Уммм? — промычал он, глядя на меня поверх чашки.
— Не робей. Я отлично вижу, что ты не договорил. Чай, не первый год знакомы.
Он улыбнулся и процитировал любимых Стругацких:
— "Мы ведь не утверждаем, что телепатии не существует. Мы утверждаем лишь, что телепатия антинаучна и что мы в нее не верим". Я вот что хотел сказать: будь там осторожен, и не блистай своими умениями направо и налево, пока не разберешься в обстановке. Когда я учился в Москве, то на каждом шагу чувствовал с и л у, но как будто слепую, хаотичную — неуправляемые потоки, хлеставшие ниоткуда из стороны в сторону... Не знаю, как обстоит дело сегодня, но подозреваю, что так же как и и политика, и бизнес: всё взято под контроль. Не надо рисковать: большой город всегда несет много соблазнов и опасностей, особенно для приезжего из глубинки. Так что береги себя. И не пропадай надолго, пиши, звони. Если что — постараюсь помочь. Вот как-то так примерно...
Я был разочарован. Подобные наставления я мог услышать (да и услышу наверняка) и от родной бабушки. Нет, Виталик явно хотел сказать НЕ ТО. Но так и не сказал. Почему?
3.
На следующее утро (вестей от Полины так и не было) я подошел к начальнику и сказал, что мне нужен отпуск за свой счет. Приземистый, квадратный Роман Богданыч, свысока оглядев меня, бросил:
— Надолго?
— Месяц, — полупросительно сказал я.
— Отгул возьми на день. Больше не дам.
— Тогда я увольняюсь. Причем с завтрашнего числа, — неожиданно услышал я собственный голос. Роман Богданыч немного осел, но тут же помотал тяжелой головой:
— Разлетелся! Хочешь уйти — пиши заявление, отрабатывай две недели и скатертью дорога.
— Извините, у меня нет двух недель. Можете уволить за прогул. Всего доброго, — спокойно ответил я и пошел к выходу.
Страха не было. Сожаления — тоже. Точней, жалел я лишь о том, что — слишком поздно. Вот ведь черт! Почему я не сделал этого раньше, когда Полина предложила вместе ехать в Москву? Возможно, решись я сразу — всё было бы в порядке. И даже если нет: что бы там ни случилось — сейчас я был бы рядом...
— Эй! — окликнул вдруг завсклад. — Да что у тебя, беда какая стряслась? Так бы и сказал: я ведь тоже человек, понимаю... Сегодня дадим расчет.
В тот же день я купил билет до Москвы на завтрашний поезд: собрался — так чего тянуть. Вернулся домой и предупредил бабулю, присочинив для успокоения, что в Москве меня уже ждет работа и жилье. "Так, так, хоть не на пустое место едешь, и то слава богу", — она часто-часто замигала и поспешила на кухню, выкрикнув дрожащим голосом, — "Хоть беляшей тебе, чумовой, в дорогу сготовлю!"
Собрал вещи, самый минимум — "мыльно-рыльный комплект", как говорит Димон, да немного одежды. Что еще? Включив комп, я забронировал койку в хостеле подешевле (это Полина посоветовала, еще когда обсуждали переезд). Переписал в блокнот все необходимые адреса и начертил, сверясь с "Гугл-картами", схемы — как добраться до хостела, до истфака МГУ и даже — если понадобится — до обнинского дома Полины. Жаль, не удосужился раньше купить планшет или хоть мобилу с выходом в интернет. Из средств связи — только старенький телефон. А денег — в обрез: даже по мшанским ценам, месяц не протянуть.
После этого я позвонил друзьям и пригласил их вечером в "Сказку" — попрощаться. Когда я пришел туда, Пунченок уже сидел за нашим обычным столом. Кряхтя и покашливая, он передал мне тощую пачечку документов:
— Вот, тут копия паспорта, направление из деканата, программа практики... Московского адреса в паспорте, правда, нет, прописка обнинская, так что начать придется с университета. Все данные здесь — факультет, группа, поток. Имена знакомых преподавателей я записал на отдельном листке, смотри. Пашке я уже звонил, да пока не откликается. Если что узнаю — извещу... В общем, это всё, чем располагаю. Примерно так.
Он поднял от бумаг тоскливые глаза и посмотрел на меня:
— И сам не забывай звонить, хорошо? Понимаю, это дело твое личное, однако держи в курсе. Если понадобится помощь... да и просто — рассказывай, что приметишь важного. Надеюсь, скоро вернетесь вместе с Полиной.
Попозже заявился Димон. Мы втроем немного выпили и потрепались о Москве. Когда вышли покурить, Димон повернул ко мне лицо и неожиданно серьезно предложил:
— А хочешь, вместе поедем, а?
— Нет, Дима, спасибо. Но я сам. Понимаешь, такое предчувствие, будто там впереди — что-то... большое, а не просто поездка за сбежавшей подругой. Не хочу тебя впутывать неизвестно во что.
На языке вертелось слово "опасность", но я постыдился его произнести. Глупо как-то.
— Вот и у меня такое чувство, — признался Димон и продолжил шутливо, будто тоже хотел стряхнуть высокопарность. — А ведь когда еще доведется в столицу попасть, святым местам поклониться: Арбат, стена Цоя... С московскими хиппанами познакомиться... Правда, давай с тобой махну?
Я покачал головой.
— Не хочешь? Ну, всё равно, имей в виду: если надо будет — зови, я рвану. Запросто!
4.
Настал день отъезда. Бабуля самолично упаковала в мою сумку солидный сверток с беляшами и коржиками, дала последние наставления, как вести себя в большом городе, и взяла клятву регулярно звонить и приезжать при любой возможности. Я искренне пообещал. Только на пороге, прощаясь с ней, я с неожиданной силой понял, что покидаю дом и единственного родного человека, растившего меня с младенческих лет. Глаза предательски защипало.
— Приеду, бабуля, обязательно, обязательно! — сказал я, еще раз обнял ее, отвернулся и шагнул через порог.
На станцию я пошел пешком: хотелось напоследок получше рассмотреть Мшань — город, который всегда казался мне серым и постылым, а теперь выглядел таким родным и уютным... Я включил плейер, и в ушах зазвенел бесстрастный, но волнующий голос Виктора Цоя:
И опять на вокзал, и опять поезда,
и опять проводник выдаст белье и чай.
И опять не усну, и опять сквозь грохот колес
мне послышится слово: "Прощай!"...
Добравшись до станции, я долго стоял на перроне, курил сигарету за сигаретой и вспоминал как давным-давно, месяц тому назад, отсюда же провожал взглядом исчезающий в тумане поезд Полины... Наконец, издалека, засвистев, налетел грохочущий железнодорожный состав и, скрежеща, остановился. Первым делом на платформу вывалился табунок курильщиков, нервно щелкающих зажигалками. Я пропустил их, предъявил немолодой проводнице билет и прошел в длинную анфиладу плацкартного вагона, декорированную свисающими с полок одеялами и торчащими в проходе руками-ногами пассажиров. Мне досталось нижнее боковое место: я затолкал сумку под полку и уселся. Десять минут спустя курильщики протопали на свои места. Поезд, дернувшись, поехал.
За окном поплыли серовато-белые, припорошенные снегом поля и перелески — точно черно-белое кино на экране старого телевизора. Низкие тучи неподвижно стояли на месте, а под ними, чуть ниже... что это? Я вгляделся: да, на горизонте параллельно ходу поезда неслась стая Вестников. Я впервые видел, чтобы они двигались, а не кружились на одном месте. И объяснение только одно: поезд тоже не стоит на месте, а значит, что бы они не предвещали — это произойдет здесь. Со мной.
Но что? И когда? От Мшани до Москвы — чуть больше суток езды: день до вечера, ночь да еще половина завтрашнего дня. Всё это время придется провести в напряжении, с постоянной оглядкой: откуда ждать угрозы? Да и угрозы ли — ведь Вестники не всегда предупреждают об опасности; но вот о чем-то необычном — несомненно. В памяти всплыли слова Пунченка: "Другое дело — что именно стряслось... и с кем из вас двоих". В животе защекотали противные пальчики страха. Казалось, будто со стороны за мной уже наблюдают чужие недобрые глаза, следят... ловят момент, когда я меньше всего буду ждать удара...
Я огляделся. Вагон жил обычной дорожной жизнью: болтовня, детский галдеж, дребезжание ложечек в стаканах под мерный перестук колес. В моем отсеке глушили дешевый коньяк трое тертых жизнью мужиков, по виду, командировочных. На второй полке, спустив пятки в проход, похрапывала необъятная тетка. Дальше — прижавшаяся друг к другу молодая парочка смотрела на планшете, судя по взрывам хохота, что-то комедийное. Но... вся эта мирная суета чудилась мне зловещей маскировкой, под которой до поры до времени укрывается враждебная воля.
Сконцентрировав силы, я р а с к р ы л с я — как тогда в лесу, когда искал заплутавшую Полину, — отделился от тела, взлетел над собой и медленно поплыл вглубь вагона — вагона, причудливого изменившегося, размякшего, как на картине Сальвадора Дали, изгибающегося словно извилистый коридор... Справа и слева от меня в размытом тумане мерцали пятнышки света — пассажиры — где ярче, где бледней; но ничего особенного я не замечал: Силы в этом вагоне не было.
Просканировав вагон так далеко как мог, я вернулся в себя. Что ж, по крайней мере, в непосредственной близости мне ничего не угрожало. А что будет дальше — поглядим. Не прыгать же из окна, в самом деле. Да и чего скрывать: я ведь заранее предполагал, что мое путешествие будет не увеселительной турпоездкой. Придется быть начеку, но не паниковать раньше времени.
Я извлек из сумки пакет с бабушкиными гостинцами и принялся за еду.
5.
Спустилась ночь. Пассажиры улеглись спать и вагон постепенно затих. Свет погас, осталось лишь тусклое ночное освещение. Я все сидел за столиком, раздумывая о завтрашнем дне. Спать не хотелось, да и тревога не отпускала — лишь ушла вглубь, спряталась... Вестники исчезли — то ли отстали, то ли слились с темнотой. В окне можно было различить лишь призрачную копию вагона, поверх которой чернело мое собственное отражение: огромное, полупрозрачное, неузнаваемое... Я прислонился к стеклу, и темный заоконный чужак, разросшись, поглотил внешний мир: за силуэтом едва виднелись седые перелески и выбеленные снегом поля.
Потусторонний заоконный мир заворожил меня. Я, не отрываясь, вглядывался в тусклый свет над черным плечом и каждое мгновение ожидал, что там, в зеркальной глубине, словно в фильмах ужасов, ниоткуда вырастет зловещая фигура убийцы...
Казалось, в этом оцепенении я провел долгие часы. Где-то снаружи, в другом мире, сквозь очертания вагонных полок и громадный черный силуэт бесконечно скользили едва заметные придорожные тени — деревьев? нечеловеческих существ? — не разобрать... Стекло запотело от моего дыхания, и я механически стер с гладкой поверхности осевшее на ней влажно-туманное пятнышко.
Обтер сырую ладонь — и вдруг замер. Ужас пробрал меня до костей, и лишь через миг я понял его причину: двойник за стеклом, приговоренный повторять каждое мое движение, не убрал руки. Он по-прежнему прижимал ее к стеклу — оттуда, с другой стороны.
Я отшатнулся, но черный призрак не уменьшился в размерах. Наоборот: будто в кошмарном сне, я наблюдал как он, приникнув к стеклу всем лицом, медленно обшаривает вагон глазами. Черты его изменились, заострились, вытянулись. Это был уже не мой зазеркальный близнец, а совсем д р у г о й человек. Я был готов сорваться с места и броситься бежать — но за миг до того как мой мозг отдал команду напряженным мышцам, наши взгляды встретились.
Он беззвучно заговорил; я видел, как шевелятся губы, и чувствовал мощный поток воли, властной, давящей, парализующей... Чужак очень хотел добраться до меня: раз за разом повторяя одну и ту же неслышную фразу, он тянулся, тянулся вперед... и мне казалось, будто я почти улавливаю его слова — еще чуть-чуть, и смогу разобрать, но что — угрозу? заклинание? приказ?
... и вдруг я понял, что он у ж е п р е о д о л е л двухмерную преграду: оконное стекло, словно расплавленное, начало выгибаться внутрь, повторяя очертания лица и прижатых ладоней — не трескаться, как должно бы, а именно гнуться, будто тонкая пленка, в любой момент готовая лопнуть.
Гипнотическое оцепенение разом слетело: я был готов дать отпор. Сконцентрировавшись, я собрал в ядро все запасы внутренней силы, и мощным ударом выстрелил ею в чужака.
Время будто замерло: стекло перестало выгибаться, а губы пришельца, округлившись, застыли в непроизнесенном звуке "о". Бесконечный миг — и заоконный ужас будто лопнул, исчезнув в мгновение ока...
Из окна снова таращилось мое собственное, несомненное отражение — надо признать, крайне напуганное. Я, робея, протянул руку, и оно покорно повторило мой жест. Прикоснувшись кончиками дрожащих пальцев к стеклу, я отчетливо нащупал выпуклый изгиб... провел ладонью... три изгиба. В тех самых местах, где его касались лицо и ладони зазеркального гостя.
Нет, это была не галлюцинация. Но тогда что? Кто? Мне уже приходилось сталкиваться с нежитью, способной принимать чужой облик — точней говоря, с обликами без души, пустыми обманками, иллюзиями: во Мшани мы называли их фантазмами, а проще и верней — "фантиками". Но здесь было явно другое: жесткая и уверенная воля, целеустремленность, сознание! Пришелец явно искал меня, рвался ко мне, отчетливо выговаривая слова, чтоб я мог распознать... и ведь я почти понял... не могу отделаться от мысли, что почти понял! Там был какой-то призыв, приказ: "а..о.."
— Это он. Закрой водоворот собой, — ясно и громко прозвучало за спиной. Я резко обернулся: на нижней полке, с которой донесся голос, громоздился пузатый мужик с закрытыми глазами, вроде бы, спокойно спящий.
— Что?! Что вы сказали?
Он приподнял лысоватую голову, разлепил глаза и хрипло, сонно выдавил: "А? Чево?"
— Что вы сейчас сказали: "Закрой..."?
— Рот закрой. Ничего я не сказал, дай поспать... — сердито прокряхтел он, отворачиваясь к стене.
6.
Задремал я лишь под утро, да и то некрепко: слишком взбудоражены были нервы. В о д о в о р о т, стучало в голове, водоворот. З а к р о й с о б о й. Что это было — приказ, предостережение, или... просьба? И о чем? Может быть, о тех черных, длинных до неба, переплетающихся над мшанским лесом? Не больно похоже... Да и стоит ли гадать попусту: "слишком мало исходных данных", — вспомнил я фразу Виталика и понемногу погрузился в тревожную дрему... А проснувшись, первым делом потянулся к оконному стеклу: отчетливые выпуклости остались на вчерашнем месте, безоговорочно убеждая, что случившееся — реальность, а не дурной сон. Чуть позже я вновь попробовал разговорить соседа, но тот заявил, что ничего не помнит:
— Бывает такое изредка: болтаю во сне, жена жалуется. А что болтаю да почему — бог весть. Сплю же, сам подумай.
— Может, кошмары мучают? Вот хоть этой ночью ничего особенного не снилось?
— Не снилось, — досадливо отмахнулся мужик. — Да и никогда не снится.
Вскоре он сошел на промежуточной станции. Я на прощанье пожал ему руку и прощупал: обычный дядька, трудяга, честняга, безо всяких потайных глубин.
Поезд приближался к Москве. За окном все чаще пролетали одинаковые до неразличимости пригородные остановки, все гуще ветвились рельсы. Из вагонного воздуха исчезли дорожная скука и расслабленность: пассажиры внимательно собирали вещи, переодевались в уличную одежду, сидели, выпрямившись, на голых полках, сосредоточенные и серьезные.
Наконец вдоль пути густо замелькали высотные дома, дорожные развязки, потом — железнодорожные депо и пустые вагоны. Поезд подошел к вокзалу и плавно затормозил. Я вышел на перрон — навстречу судьбе, какой бы она ни была.