Мир этот и тот

МИР ЭТОТ И ТОТ

Роман


Вместо Предисловия

"Наивный реализм" – первое, что приходит на ум, когда читаешь роман. Вспоминаешь Уильяма Фолкнера – лучшего представителя этого направления в классической литературе, пока читаешь.
Но по прочтении всего, ты чувствуешь, что не так наивен этот реализм, как может вначале показаться.
А. Дибров.
 

Глава I

В начале было слово.
Библия.

Этажерка была старой. Все её пять полочек – этажей слегка покачивались и поскрипывали. На первой, верхней, полке жили цветы. На второй и третьей стояли книги. Одна, самая большая и тяжёлая, была в сером матерчатом переплёте с серебряными буквами: ТЯНЬ – ШАНЬ. Алма – Ата. 1938 год.
Люда привыкла к ней, как и другой мебели тёмно – вишнёвого цвета, стоящей в доме.
Книгу мама брала обеими руками, когда надо было что – то подложить. Так, её подкладывали на стул, чтобы Люда могла дотянуться до стола.
Книга погибла во время селя и наводнения в 1948 году, когда на нашей зелёной горе образовалась вмиг чудовищный шрам – овраг, и сползшая земля, унесённая тут же водой, залила слоем ила огород и сад, затопила подвалы и ночью подошла к нулевой отметке, уровню "чистого пола".
Люда видела, как плавали в посылочном ящике ёлочные игрушки, как промокла книга, которую забыли поставить на полку.
Это была семейная реликвия и память об Отце. За два года до смерти он отредактировал и подготовил к изданию Семёнова – Тяньшанского о его путешествиях.
На двух нижних полках этажерки жили Людины куклы. Она играла с ними "в дом". Одним из самых потрясающих в жизни "дома" событий был случай, почти божественный, когда однажды вечером, возвращалась из детского сада с мамой через Парк, у подножия великого дуба Люда увидела узел. Он выглядел так, словно кто – то, не иначе, по замыслу Божию, положил его нарочно, чтобы маленькая Люда сразу заметила его.
В узле была сложена детская мебель и игрушки, как раз столько, чтобы расставить всё на двух этажах "дома на этажерке".
Теперь такую "мебель для Барби" продают на улице, но тогда, в 1942 году, вообще нигде не продавали…
Это было настоящее сокровище.
Даже мама была растрогана до слёз.
Люда  не помнит, чтобы мама когда-нибудь плакала. Только ещё раз, когда  от немцев освободят город Киев, где они никогда не были. Все люди вокруг репродуктора на столбе ликовали, а мама плакала…
С тех пор любимым развлечением Люды, и Людмилы Фёдоровны на склоне лет, было переставлять мебель в комнатах с места на место.
Возвращаясь в детство, старые люди начинают играть в те же игры, радоваться тем же вещам.
Что же касается книги, то Люда нашла её в ЦБ им. Пушкина и в "Музее книг" на улице Кунаева. Недаром Отец гордился ею, и все на службе поздравляли его с изданием…
Около дома слонялся Миша, сокурсник и товарищ. Люда увидела его издалека.

* * *

- Здравствуй, Миша. Давай поздороваемся по-французски, - и Люда легко поцеловала его в щеку. – И прощаться будем так же!
- Нет, - покраснел Миша. – Пусть французы по-французски прощаются. А я, если хочешь, буду целовать тебе руку.
- Очень мило. Но не современно, Миша. А что, тебе не нравятся французы? Мне тоже, знаешь ли, более импонируют англичане. Вернее, мой идеал – английский джентльмен. Но кто, ты думаешь, придумал поговорку "Что хочет женщина, то хочет Бог"? Хотя нет, все французы – вольтерьянцы и безбожники. Это, скорее, итальянцы, точно! – Люда улыбалась и танцевала, на ходу приводила в порядок комнаты, раскладывала вещи по местам.
- У меня такое счастье недавно случилось, Миша. Я познакомилась с писателем. Настоящим, живым, молодым. Ты знаешь, я мечтала об этом всю жизнь!
- Что же теперь будет? – надуваясь, спрашивает Миша.
- Не знаю. Хочу, чтобы было всё самое хорошее, Мишенька.
- Принц, значит, новый объявился.
- И не какой-нибудь там простой принц, а самый-самый главный!
- Ну, поглядим, как ты будешь плакать у меня на плече: "Мишенька-Мишенька, как я ошиблась, как несчастна!"
- Что ты говоришь, Миша? Этого никак не может быть!
- Я знаю, что говорю: все мужчины одинаковы. Увидишь! Вот не ценишь мою любовь. Потому, что дура, и больше ничего. Женились бы. Я бы дом построил. Всю жизнь бы тебя на руках носил.
- Ох, Миша, не надо! Ты уже много мне подарил внимания. Мы теперь с тобой навеки – друзья. Писатель, Миша, это тебе не кто-нибудь
- Что за чушь! Такой же человек, как все, - скучно сказал Миша. – Увидишь… Он случайно не женат, твой писатель?
- Не знаю, Миша. Неудобно спрашивать. С одной стороны, вроде как неженатый, а с другой – вроде всё уже пережил, о браке говорит разочарованно, не пойму никак. Но что самое интересное Миша: как только я с ним познакомилась, на душу мою сошли тишина и покой. Обычно, если я влюблена, так волнуюсь, ночей не сплю и несчастна бываю. А тут – волшебный покой и тишина. Мне даже шевелиться не хочется. Как я устала душевно от вас, Мишенька! Вы ничего не понимаете. Вы думаете только о себе. И стоит сказать кому из вас главное слово, вы начинаете мучить: то отсрочками, то разлуками, то нравоучениями, а то ещё чем похуже! Ты, Миша, теперь оставь меня надолго, а может быть, навсегда. Не сердись!
- Дурочка ты! Говорю тебе это в последний раз, - Миша надел шляпу, сдвинув её нарочно на затылок, знал, что Люде это не нравится. Но Люда улыбалась: ей всё теперь нравилось: и серенький день с тёплым дождиком, и чёрное небо с тонким месяцем, и друг её Миша, с добротой своей и терпением.
 Люда подумала, что завтра она пойдёт в редакцию отнести свой новый рассказ, и ей стало немножко страшно.
Редактора журнала "Степь" она видела однажды в гостях у знакомых. И встретив его как – то на улице, заподозрила в гениальности: так небрежно он был одет, неряшливо побрит и шаркал, вдобавок, калошами.
Когда Люда пришла наутро в редакцию, её встретил совсем другой человек. Он взял у неё рассказ, свёрнутый трубочкой, и сказал:
- Ну, поглядим, что тут нам сочинило молодое дарование. Через недельку, или две забегай.
Люда ушла чуть не вприпрыжку. Из его слов ей хотелось вывести, что он хорошо отнесётся к её работе. Ей самой рассказ казался расчудесным.
Она слетела с лестницы и решила идти на работу пешком: пусть опоздаю на полчаса! Выбрала улицу тихую – бульвар – и пошла посредине.
В этот час по бульвару гуляли дамы с собаками и, угнувшись, бродила старушка, собирала бутылки…
- Когда–нибудь все меня будут знать, - думала Люда, шагая быстро и улыбаясь своим мыслям.
- Я сейчас встретила вашу дочь, на бульваре. Идёт и улыбается. Я подумала, мне, но меня она даже не заметила. Что это она у вас такая странная? – говорит пожилая дама – библиограф Людиной маме.
- Думает о чём-нибудь приятном. Она ведь всё пишет у меня.
- О чём же она пишет?
- О любви, наверное, она ведь у меня начитанная…
Люда идёт по улице и думает: никто не знает меня. Вот девушка, красивое лицо! Красный костюм, а как ей идёт: лицо кажется розовым. Божественно! Хорошо быть красивой. Жизнь у них, наверное, сплошной праздник. Приятно даже просто быть среди людей… Красота – редкость, божий дар.
Когда напечатают мой рассказ, я не стану завидовать никакой красавице. Люда идёт, шуршит желтыми листьями.
Осень в городе лучшее из времён. Она бывает долгой, до декабря. И даже в декабре "бывает день, бывает час, когда повеет вдруг весною, и что-то встрепенётся в нас…"
Люда не заметила, как запела. Совсем рехнулась: петь на улице! Ведь бывает такое:
"Восхищения не снесла
И к обедне умерла…"

* * *

Увяла Осень. Писатель уехал куда-то и не сказал, когда вернётся.
- Миша, ты не думай, что он меня бросил. Просто я ему ни с какой стороны не нужна.
У него всего достаточно. Литература. Жена. Не думай, Миша, что мы поссорились. Нет, расстались мы друзьями. – И Люда закрыла ладонью задрожавшие губы.
- Не плачь, Людочка! Я люблю тебя. Хочешь, стану лётчиком. Как Экзюпери? Никогда плакать не будешь!
- Зачем? Зачем он со мной познакомился?
- Известно, зачем.
- Ах, Миша, ты ничего не понимаешь. Это пустяки. Ему ничего не нужно. Просто изучает Жизнь. Писатель ведь… Однажды он дал мне яблоко. А потом отнял и разломил пополам… Говорит, слишком большое.
Вчера Люде вернули рассказ. Когда редактор вычеркнул из него все чужие, хотя бесспорно гениальные мысли, не зачеркнутого осталось так мало, что Люда покраснела от стыда и спрятала свои листочки подальше в сумочку.
Сон пришёл под самое утро. Идёт человек, будто бы она, одета как мальчик: брюки, кепка, голубая рубашка, с острыми концами воротник, точь-в-точь такой, как ей хотелось наяву. Она идёт по дороге и хочет что-то сказать тем, кто идёт навстречу и мимо, переходящим ей дорогу и уступающим ей путь. Их так много: мужчин, и женщин, детей и старух. Все спешат куда-то, сосредоточенны и печальны, и никто не видит её. Она тянет к ним руки, дотрагивается до них осторожно и говорит, умоляет послушать её. А потом чувствует, что воздух вокруг плотный, как вода, непроницаем для звука, а потом вообще сделал её невидимой для всех.
Люда проснулась от страха. Сердце бешено билось. За окном сквозь листья сирени просвечивало белое небо. Вставать не хотелось…

 Глава II

… Вы герой,
Не когда-то были героем,
один день или одну минуту в жизни,
… нет.
Это всегда при вас…
            Уильям Фолкнер. Уош.

Звуки, запахи, краски мира ушли. Нормальные люди, мужчины, женщины, скользят мимо внимания, не задевая чувств, словно напиток из вина и ладана навсегда разбавил и охладил ее кровь. Умерла Любовь.
Люда читает исторические изыскания  Евгения  Тарле, «болтливые и романтические» книги Мережковского, - всё, что приносит мама из библиотеки.
Мама не трогает, не задаёт вопросов, знает, надо пережить. Время – великий врачеватель.
…История с плащаницей Христа запутанна. Существуют сорок две, претендующие на подлинность. Сколько лжи - на  одну истину.  «Чем больше хочется верить, тем более оснований воздерживаться…».  - Ты знаешь, мама, древние евреи «у покойников разгибали ладони и пальцы, чтобы видно было, что ничего покойник не уносит из этого мира в тот».
- К тебе Нина пришла. Зачем ты столько думаешь о покойниках? Живые должны думать о живом. Нина – это то, что осталось у Люды от прошлой живой жизни. В прошлом они целый год работали вместе в институте, где директора между собой звали «Мама Зина».  Она любила молодых специалистов. Одевала хор девушек в одинаковые белые платья с цветами на поясе, представляя их невестами перед гостями и юношами на выданье. Нина была украшением девичьего хора… Сейчас она пришла по поручению Игоря Павловича с предложением о работе. Предлагаемая должность была на полступеньки выше прежней, и Люда согласилась.
Через день она сидела за столом, лицом к окну и рисовала. Весеннее Солнце заливало комнату, высвечивая углы, старые канцелярские столы, бухгалтерские счёты на них.
Люда рисует, но ещё не карту с равнинами и холмами, не реку со скалой и беркутом на вершине, где в будущем плотина накопит море, и по железной дороге, идущей зигзагом, побегут поезда, питаясь током Капчагайской ГЭС, которая никогда не сгорит, обеспеченная системой автоматического пожаротушения, рассчитанной и начерченной Людой на белом шершавом ватмане, через семь лет вперёд.
Но пока этого ещё ничего нет. Главный – в командировке. Уезжая в Москву, он поручил Игорю Павловичу принять на работу первых пять человек по своему усмотрению.
В первой комнате отдела уже сидели Юра С., Коля Хван, Южаков и Нина. Во второй стояли два стола с телефоном и книжный шкаф с диваном.
Игорь Павлович, первый главный инженер АО велел Люде, кроме трудовой книжки, принести ещё, на всякий случай, аттестат зрелости, который должен будет умилостивить Руководителя АО, принимавшего на работу только специалистов с высшим или средним специальным образованием.
Специальной работы в отделе пока не было. Все ждали главного, он должен привести из Москвы первое задание: проектирование части канала Иртыш – Караганда. У инженеров дни проходили в чтении специальной литературы по гидротехнике, разговорах об Асуане. Асуанской плотиной гордился каждый работающий в обширной империи «Гидропроекта». Разговоры кружились вокруг стометровой плотины среди песков не то Нубийской, не то Аравийской пустыни, говорили о горячем майском ветре «Хамсин», дующим 50 дней подряд, о законе, запрещающем купаться в Ниле, где течёт чистейшая вода, которую пьют египтяне, забирая её из колодцев.
Люда знает, кто открыл для науки древнейшую страну человеческой цивилизации – Египет, но она молчит и слушает. Главные темы: здешний Минводхоз, орошение земель, институт энергетики, министр, пустыни, вода… Люда помнит Южный Казахстан.
Хлопковые поля уходят за горизонт. Два года назад, жаркой осенью сидела она между рядами зелёных стеблей с колючими зелёными коробочками с белой ватой, подложив под себя мешок, собранный за полдня.
Был блаженный час отдыха. В ложбине, по которой во время полива течёт желтоватая глинистая вода, сейчас сухо и прохладно.
Зелёное поле тянется к западу, заканчиваясь непонятными жёлтыми холмами. Люда решила однажды пойти и взглянуть, что за холмы, и что там, за холмами, на горизонте?
Шла-шла и пришла, выпив весь запас воды по дороге, к подножью земляного вала. Вскарабкалась на гребень и замерла: она стояла на рубеже географических зон. С одной стороны – обжитая зелёная земля с городами, посёлками, горами белого хлопка, арбузными бахчами, водой в канале, лягушками, прыгающими на упавшее в воду мыло; змеями, пожиравшими лягушек, - жизнь кипела. По другую – желтая выжженная степь, пустыня с белесым небом. Вдали одиноко стоит многоковшовый экскаватор, насыпавший эти холмы. Он роет новый канал.
Вода – это действительно жизнь, - соглашается Люда с мелькавшим всюду лозунгом. Громадная территория республики, кроме отдельных счастливых оазисов, жила без воды, без развитой энергетики. Города, даже столица, были не канализованы, о вентиляции и кондиционировании не помышляли. Люди пили воду из горных речек и колодцев, во дворах стояли дачные туалеты. Каменный век.
В одиннадцатом часу пришла Нина. Она жила в Малой станице, где прежде располагалась крепость «Верная», защищавшая границы русской империи от набегов кочевников. Теперь там, в старинном деревянном доме за высоким забором располагалась военная часть – отдел связи Алмаатинского военного гарнизона.
Ниночку одолевали ухажёры. Молодые офицеры – связисты, стройные и черноглазые, из Армавира и Полтавы, приглашали очаровательную Нину на танцы, в кино, на каток. Когда по утрам она приходила на работу, слегка опоздав, розовая и свежая, как зимнее утро, все встречали её улыбками: и Юра С., и Коля Хван, и Южаков. Нина была хороша. Светло–жёлтые волосы кудрявились сами собой, большие голубые глаза светились чистотой, а маленькая белая ручка с розовыми ноготками, была угрозой мужскому сердцу.
Год назад она приехала с дипломом техника–мелиоратора и, хотя направление её не очень совпадало с направлением «Гидропроекта», её взяли на работу, и скоро все стали называть её пани Ниночка.
Все сидели за простыми канцелярскими столами, на первом этаже Дома архитекторов – старинного деревянного здания с полукруглым фасадом и парадной каменной лестницей. Большие окна, во всю стену, смотрели на каменистый двор, без зелени и асфальта, окружённый по периметру задними фасадами домов, замыкающих квартал. От дома архитекторов сейчас не осталось и следа. Все дома снесены, а на месте их разбит ухоженный сквер с тяньшанскими  елями, цветами и фонтанами. Памятник последнему мирному первому секретарю ЦК Компартии Казахстана Кунаеву Динмухамеду Ахмедовичу напоминает о благоволении первого человека в республике к архитекторам и строителям.
Пока не приехал Главный, дел немного, и Люда читает:
      «…угрюмы были якобинцы и удручены роялисты. Но все остальные,    опьянённые гордостью военного патриотизма, в горячке восторга, кричали:
Vive Napoleone!…
Но он не вышел на балкон».

Он не разделяет общее настроение, - отмечает Люда. Она слушает разговоры вполуха, перебивая их своими мыслями  о предмете своего увлечения: Наполеон, герой своего времени, когда мужчины были храбры, и их излюбленным занятием была война. Человек, который сам, без помощи других, делает свою судьбу.
Настоящий мужчина никогда не бежит от любви, не боится любви. Даже «отяжелевший», с подрагивающей коленкой и хмурым взглядом, каким описал его Лев Николаевич, и повторили в тысячах сочинений все девятиклассники всех школ страны, коим полагалось иметь одно, коллективное, мнение обо всём на свете, он вызывает в ней восхищение.
Вот он, двадцатилетний генерал, победитель со знаменем на мосту Арколе, и побеждённый, на св. Елене, стоит на крутом утёсе черного острова, глядит вдаль, где за голубыми туманами лежит его Франция. Вот он, худощавый, в потёртом пальто, проситель в приёмной у Барраса. Или, охваченный внезапно налетевшей страстью к Жозефине, окружённой со всех сторон его славой. Он требует свадьбы немедленно и покидает супругу через два дня ради войны… Люда хорошо помнит его лицо. Впервые она увидела его ещё в пятом классе. Соседка по парте пригласила её в гости. Ещё не было TV, магнитофонов и кинокамер, и гостей развлекали семейным альбомом. У девочки альбом был особенный. Там, кроме тётушек и бабушек, были открытки с надписями на французском языке: «Vive I;;;impereur!».  Открытки принадлежали её старенькой бабушке, родившейся в прошлом веке в Париже, и приехавшей в Россию гувернанткой в русское дворянское семейство. На открытках было одно лицо – Наполеона Бонапарта, императора французов.
Он был то молодой генерал, то средних лет император; то пеший, то всадник на белом коне; его волосы, тёмные и длинные, то развевались на ветру, то были коротко пострижены и зачёсаны вперёд. Но что было общим на всех открытках, что отличало его лицо от множества других лиц, было особенное выражение в глазах и красиво очерченных губах – они выражали гордость, стремительность, блистательный ум и знание своей грядущей судьбы.
Когда Люда прочла труды академика, сполна отдавшего ему дань восхищения, она поставила героя на пьедестал, с которого он не сошёл никогда, хотя другие писатели ставили его в шеренгу ненавистных врагов человечества, рядом с фигурами Гитлера, Цезаря, Муссолини…  К пьедесталу вели не менее, чем десять ступеней…
Но поверим академику Евгению Тарле более, чем кому-либо другому: «Наполеон, как деятель истории – явление, которое уже никогда и нигде повториться не может!» Поверим тем более, что за своё восхищение французским императором он поплатился преследованием и ссылкой. Ревнивый и завистливый к чужой славе, Иосиф Сталин сослал академика за «космополитизм» в Алма-Ату в 1936 году.
Тарле прожил в изгнании два года под наблюдением КГБ. Гуляя с большой рыжей собакой по тихим улицам города вечерами, днём он читал лекции по истории в местном педагогическом институте.
Среди студентов и слушателей в актовом зале сидели те, кому вменялось в обязанность записывать крамолу в речах академика и доносить в соответствующую организацию. Среди них был молодой аспирант, будущий профессор литературы, который слушал лекции, открыв рот, боясь пропустить слово из речи златоуста, забывая совершенно о «комсомольском поручении»! Эти необыкновенные лекции по истории Франции и России он запомнил на всю жизнь и передал своё восхищение своим студентам, среди которых была и Люда.
Деревянный, старой купеческой постройки,  дом на углу улиц К.Маркса и Советской, с большим крыльцом и деревянными кружевами на крыше, давно снесён и забыт, но книги о славном императоре читают по сей день…
- Асуан, - говорит, между тем, Южаков, - открывает «железный занавес» для сотрудников «Гидропроекта», москвичей, конечно. На строительствах ГЭС работают много советских специалистов. Будет время, и мы когда-нибудь куда-нибудь поедем.
- Хотя бы в Монголию, - продолжает Коля Хван, - по профилю.
- В Монголии нашим инженерам платят зарплату шерстяными отрезами. Денег у монголов не хватает. Все смеются. Приближается час обеда.
- Главное - не опоздать сегодня после обеда: Главный уже приехал, - говорит Коля Хван, знаток человеков, и набирает номер телефона своей жены: - Лёля, ты сегодня купишь мяса? Все опять смеются. Этот, почти ритуальный, вопрос Коля задает ежедневно. За мясом надо постоять в очереди, и обеденного часа иногда не хватает. Коле, обременённому семьёй из пяти человек, мясо необходимо, как воздух. А Главный уже отворил дверь, и все встали, чтобы с ним поздороваться. Осталась сидеть только Люда.   
- Здравствуйте, все! У нас новенькая? Пожалуйте сюда. Люда увидела серо-голубые глаза, ощутила крепкое рукопожатие небольшой ладони и, волнуясь, прошла за ним во вторую комнату. Он говорит на ходу:
-  Я сейчас отпущу вас обедать. Только познакомлюсь. Игорь Павлович говорил мне, что под номером 7 в нашем коллективе появилась девушка с отличным аттестатом, и что у вас хороший шрифт. Работы будет много – он набирал уже номер Шафика Чоконовича и кивком отпустил Люду.
После обеда Нина опоздала. Почему она говорила, что глаза у него синие и весёлые, - недоумевала Люда, - совсем наоборот. Коля тоже опоздал. Он вошёл тихо, на цыпочках. Ростислав Игоревич, а именно так звали нашего Главного, говорил по телефону и ничего не заметил. Кроме разговоров и встреч с Шафиком Чоконовичем, директором института энергетики, занятий с Захаровым, доктором математики, с которым они затеяли вместе создать программу расчёта турбин ГЭС на ЭВМ, Ростислав Игоревич, намереваясь руководить филиалом, решил самостоятельно освоить гидротехнику, как смежную специальность. В помощь себе он привлёк Южакова. 
Иногда они закрывались в кабинете, и слышно было, как Главный требует чётких ответов на свои вопросы, и как Южаков повышает голос, и как ученик, несмотря на своё скромное положение, тоже в ответ повышает голос. После чего хлопает дверь, и Южаков, румяный от гнева, покидает кабинет. Пока он закуривает, его светлые глаза сердиты. Учение на некоторое время откладывается. Шафика Чоконовича  изловить по телефону нелегко, иногда он отсутствует по несколько дней. Узнав, что Людина мама работает в библиотеке Пушкина, Главный просит достать ему книги о плотинах, о регулировании рек. Через два дня передумал, велел Люде записаться в библиотеку Академии Наук и брать ему книги по списку. Список прилагал.
Так Люда стала выполнять его поручения: ходить в библиотеку, считать таблицы для Захарова, пока тот не узнал, с кем имеет дело, и не запросил себе помощника, знакомого с высшей математикой. Однажды Главный даже попросил её вытащить ему занозу из ладони.
Как-то в библиотеке Люде попались три тома индийского философа-йога Рамачараки. Листая том, она наткнулась на утверждение автора, что «тот, кто научится дышать, сможет повелевать миром». Но не это очаровало Люду. Гимнастика дыхания, которой посвящён был целый том, и последствия её показались Люде слишком хлопотным делом. Зато философия и, особенно, та её часть, где говорилось, что она не умрёт совсем, когда придёт смерть, а только поменяет оболочку её бессмертная душа. Превратится, например, в соловья, или бабочку, в серый камень, дуб, или вепря. И эта идея настолько понравилась Люде, что она рекомендовала книгу для прочтения всем, в том числе, и Ростиславу Игоревичу.
И какие последствия имело это прочтение, все увидели позже: Юра С., завладевший томом с описанием дыхательных упражнений, не только удивил всех своим тайным желанием повелевать, но попал в больницу, потеряв сознание на каком-то трудном витке упражнений. Ростислав Игоревич через десять лет, получив большую премию за завершенную часть «Генсхемы водообеспечения Каз.ССР», истратит её на туристическую путёвку в Индию, где воочию увидит, какие чудеса творит гимнастика с йогами, сидящими часами и днями в позах, с совершенно высохшими на Солнце чёрными телами.
В бессмертие, обещанное Римачаракой, он не поверил: он был атеистом, материалистом и коммунистом.
Религиозное чувство рождается у человека в момент сомнения и отрицания им могущества человеческого разума, его возможности познать мир. Когда человек у края пропасти, начинается в его голове обратный отсчёт от 0 до -  ; (минус бесконечности). Все знания отныне приспосабливаются к вере, укрепляя её. От истины, что «человек всё может» к идее, что всё может только Бог. Смерть близких, страх собственного уничтожения – вот почва, на которой вырастает религиозное чувство, как единственная надежда на спасение и помощь.
Наполеон не верил в Бога. Он говорил, что «Бог помогает всегда более сильной армии». Люда, несмотря на авторитеты, верила и не верила.
С одной стороны, Бог всегда защищал и помогал ей, с другой – он был жесток, и это не вязалось одно с другим: «Да случится то, чего ты не в силах сделать. И если ты не можешь это отдать мне, я возьму это сам! Вот что такое Бог!» Слова Иакова всегда жили в памяти Люды, внося разлад в её умонастроение.

* * *

Стол, за которым работала Люда, стоял у окна, и Солнце до обеда било в лицо, ослепляя. Проходя через общую комнату в кабинет, Ростислав Игоревич, любопытный ко всему, спросил, почему Люда в тёмных очках, видит ли она цифры, и как у неё со зрением вообще?
Люда ответила, что зрение у неё в порядке, а тёмные очки она носит, чтобы у глаз не появились морщинки. Рассмеявшись, Главный удалился, поднявшись во мнении Люды на одну ступеньку выше.
В другой раз, торопясь в Совмин, Главный заметил, проходя через комнату: - Ах, зачем вы курите, Люда? Это так вредно.
Сам он не курил. Люда молча указала ему рукой с сигаретой на журнал, лежащий на пустом столе – «Женщины мира», 1958 г.:
- Мода, Ростислав Игоревич.
Он полистал журнал, где на титульном листе жила великолепная и современная женщина. Она курила, держа в тонких пальцах длинную сигарету. Главный вздохнул и ушёл, поднявшись одновременно ещё на одну ступеньку выше во мнении всех, особенно курящих, сотрудников.
- Да, - сказал Коля Хван, - Ростя – человек. И так, с его лёгкой руки, все стали за глаза, для краткости, называть Главного Ростей.
Тридцать лет спустя, когда в офисы США перестанут принимать на работу курящих людей, чьё сосуществование с некурящими вредит здоровью последних, у Люды борьба с курением на работе между сотрудниками и руководителями дойдёт до такой кондиции, что собрание курящих предъявит шефу претензию на посягательство его на «права человека», защищённые всемирной организацией ООН! Так будет отстаивать своё право добровольно травиться никотином свободный человек!
- Нельзя пренебрегать печатью, - говорил Ростя, и писал статьи в республиканскую газету о целях и задачах вновь организуемого отдела «Гидропроекта»: Огромные территории, жаждущие воды и света; энергетика, дающая самый дешёвый кВт электроэнергии, необходимый для развития транспорта и промышленности. Обещание рукотворного моря, которое смягчит климат, наполнив его туманами, притушит ярость землетрясений.
За спиной Рости стояла громада «Гидропроекта», великие стройки века: Асуан, Братская ГЭС и другие гидростанции на Сибирских реках. И даже «железный занавес» приоткрывался перед ним: третий мир нуждался в дешёвой электроэнергии, как и страна Советов.
Новые времена приостановят гидротехников, намеревавшихся перекроить географические карты: перебросить реки в пустыни; покрыть морями и гидростанциями безлюдные степи; озеленить планету, прочертив каналы; укротить дикие разливы рек, зарегулировав режимы стока.
Через десять лет плотина Капчагайской ГЭС накопит море, создаст город, который станет домом для многих людей, живших годами в вагончиках, строителей, кочевавших из одного вагона в другой, вслед за новой стройкой. В вагончиках проходила жизнь, рождались дети, вырастали, чтобы занять своё место в других вагончиках, для своей семьи.
Ростя отметит в последствии уродливость посёлка строителей. И если теперь кому-то кажется, что Капчагайскую ГЭС не надо было строить, что она не оправдала надежд, пусть подумает о жителях города, получивших жильё и работу в новом городе, о бывших строителях, из кочевников ставших оседлыми жителями, основателями родов. То же самое повторится в Чиганаке, где будет начато строительство города и АЭС. Будучи в командировке, Люда встретит там молодую семью из Ташкента. Они живут пока в семейном вагончике, мечтают своими руками построить город и АЭС, где их, уже родившийся малыш будет жить в своем доме. Желание основать свою династию на новом месте честолюбивое и человечное. Вокруг песок и ветер, и нет питьевой воды. Но город уже строится. Эти двое не поймут скепсиса столичных жителей, рассуждающих на тему: надо или не надо строить эту ГЭС или АЭС. И не лучше ли строить ветряные двигатели и солнечные батареи для удобства и безопасности мирных жителей наших городов.

***

«Карьерист» и «карьера» в пятидесятых годах были словами бранными. «Не высовываться», быть таким, как все, не создавать свой клуб, даже шахматный, иначе вылетишь из Университета! – так предупредили двух юношей в Бюро комсомола.
В шестидесятых, славных, годах слова «здоровое честолюбие» стали разрешительны, но мелкие объединения по интересам были попрежнему запрещены. На втором этаже Дома архитекторов, куда попадаешь по старой деревянной лестнице из вестибюля, стены еще не украшены макетами будущих зданий; зодчие еще не обласканы главой республики; в Алма-Ате еще не построены дворцы, нет ни цирка, ни Арасана, и Дворец республики еще не родился в голове его творцов, которых еще не было в городе. Стены были пусты.
В пустых комнатах его скучали ровесники Люды, и среди них – Полина, черноволосая девушка, с трогательными веснушками на носу. Она пришла как-то в составе организаторов комсомольских развлечений из трех человек: Жарова С., первичного секретаря и самой Полины. Они предложили Люде и Нине совместное гуляние по поводу сорок первой годовщины Октябрьской Революции.
 Люда и Нина, как единственные комсомольцы, откликнулись живо и скоро подружились с Полиной.
- Главное в жизни, - любила повторять Полина, - уметь сосредоточится! И тогда все получится.
В самый юбилей, пышно праздновавшийся всей страной, она представит очаровательную Нину и Люду своим мальчикам так:
- Веселой хохотушкой Люда была до вчерашнего дня. Вчера она закончила читать «Жана Кристофа»  и больше не смеется. Нина.
Полина была старше. Закончив в Киеве строительный институт, приехала по направлению и попала в Дом архитекторов, где работы по специальности не было никакой. Зато были большие возможности в плане устроительства личной жизни.
Полина живет,  деля комнату со старой девушкой, которая любит покупать сервизы, и ругает Полину грязнулей и жидовкой. И Полина терпит всё это, ибо скоро будут распределять жилье.
В назначенный день и час она разрыдается перед членами комиссии, жалуясь на невыносимые условия жизни с соседкой, заставившей все свободное пространство комнаты сервизами. По решению комиссии Полине дадут отдельную комнату.
Люда и Нина после работы, встречаясь с Полиной, выбирали вечернее развлечение. Из всех сотрудников отдела Полину заинтересовал только Ростя. Она спрашивала о нем, но девушки, Люда и Нина, ничего, кроме внешности и «что он вчера сказал», рассказать не могли. Известно о нем было мало: приехал из Волжска по назначению; воевал в саперных войсках и дошел до Берлина.
- Победителем веет от всего его облика, походки, манер, - заявила Люда, любившая выражаться литературно.
- Старый он, - довершила его портрет Ниночка, которой в ту пору было 18 лет…
Однажды Полина сообщила, что вечером их приглашают танцевать в Дом офицеров. У Люды, которая стриглась под мальчика, проблем с прической не было. Ниночка же всполошилась: ей надо было непременно вымыть волосы, а времени в обед мало. Коля Хван, отзывчивый по натуре, посоветовал ей опоздать после обеда, предупредив Игоря Павловича. Ростю сегодня не ждали. И Ниночка упорхнула. Душ на Октябрьской, сушка волос, маникюр. Про обед она даже не вспомнила, и вот, сияя, она явилась в отдел и увидела, что Ростя недоволен: в отделе сидит всего два человека.
Когда через час собрались все, он объявил собрание немедленно. Вопрос был один: дисциплина. Впервые в жизни узнала Люда, что нарушение трудовой дисциплины может так глубоко ранить директора. Словно личное оскорбление, воспринимал он поход Ниночки в баню, а Коли Хвана – в магазинную очередь. Люда, выполняя особые поручения, гуляла по осеннему городу, по аллее, соединяющей бульвар с Академией, не спеша, не думала, что обидит этим своего директора. Она не понимала, отчего у него дрожат губы, отчего от обиды и гнева его синие глаза перекрасились в стальной цвет. Закончив речь о жуликах, крадущих у государства оплачиваемое им время, не пожелав догадаться, что Ниночке ходить в баню вечером просто некогда,  а Коле, когда Лёля сидит на больничном с детьми, необходимо в обед одолеть очередь за мясом, Ростя, не желающий ничего знать и понимать, заявил, что нет причины, достаточно уважительной, чтобы нарушить трудовую дисциплину. Он не пожелал слушать оправданий прогульщиков и объявил, что собрание на эту тему будет единственным и последним!
Люда была потрясена его переживанием и речью о совести и ответственности человека на своём месте. И запомнила его речь на всю жизнь.
С тех пор впечатлённые сослуживцы не смели опоздать или прогулять. Нина поменяла адрес бани с Октябрьской на Малостаничную, Коля Хван переложил заботу о мясе на Лёлю, и только Люда продолжала гулять по городу, из-за специфики своих заданий, и заходила даже,  делая крюк,  в Дом писателей узнать судьбу своих рукописей. После собрания, Ростя в её мнении поднялся сразу на две ступени, поскольку считал государственное дело своим личным и расплачивался за то своим сердцем…
Миновала осень. У Полины - новое платье.
- Что ты такая невесёлая, Люда? Будь ты сама собой. Ну, зачем тебе писательство? – утешала её Полина. - Посмотри на Фридриха Энгельса, какая у него борода. Зачем тебе это? Энгельс с портрета укоризненно смотрел на девушек. Полина, на правах старшей подруги, первая узнавала новости из Дома писателей.
- Плюнь. Я не говорю, что плохо, наоборот, очень мило. Но не для широкого читателя. Я знала, что не примут. Но Люде от этих слов было не легче. Широкого читателя, который не хотел её знать, она ненавидела. Он рисовался ей всезнайкой, с широким, тупым лицом, и вечно ухмыляющимся. Когда Люда писала свои истории, она думала совсем о других читателях: своих друзьях и ровесниках, пишущих, как она, отодвинув сон, забыв о работе, обо всём на свете.
- Да они смеются над тобой, - заявила однажды Полина, когда Люда обрушила на неё новость: приняли, обещали!
- У них что, уж совсем нечего печатать? Ну, взяли, подержат, потом вернут. Такие твёрдые слова неглупой и дружественной Полины заставляли Люду сжиматься и впадать в тоску.
- Надо легче, легче! Сегодня вшестером идем в кино, не вешай нос, всё хорошо. Веселись.
Этот поход окажется знаменательным: Нина встретит своего нового поклонника – красивого молодого офицера, который, огорчив всех прочих её кавалеров, станет скоро её супругом.
Приближался Новый год. Незадолго до того, Ростя получил квартиру над «Салоном обуви», против Оперы. Люда и Нина останутся одни в отделе до чаепития. Все мужчины помогают ему переехать, т.е. вместе с грузчиком перенести из контейнера его имущество и мебель, прибывшие из города Волжска.
У него много книг, перевязанных пачками,  в обёрточной бумаге, ящички с горшками цветов, упакованных особенным образом… Потом все пили чай и любовались видом из окна.
Западное окно, смотревшее на задний двор кафе «Шолпан» и диетической столовой, было скучным, зато восточное, с балконом, смотрело в сквер на фонтан, стекающий уступами под аркой с вьющимся виноградом и цветами вдоль тротуаров со скамейками. Днём на скамейках будут продавать импортную обувь для тех, кому отечественная в «Салоне» будет не по нраву.
Ростя, готовясь к расширению работ, занят днём набором нужных кадров. Молодых специалистов, приезжающих по направлению после окончания ВУЗов в Москве, Ленинграде, Киеве и Одессе, он принимает сам.
Взглянув на прибывшего и пожав ему руку крепким рукопожатием, он требовал вкладыш в диплом: именно там видел он степень успехов и прилежания студента. Ростя сам когда-то был таковым и знал разницу между «отл.» и «уд.»,  что бы там ни говорили! Он закончил ВУЗ в довоенной Москве. Строил канал в Кара-Кумах, прошагал с войной путь длиною в пять лет, в том числе, три года вместе с побеждающей армией, сапёром №1, капитаном. Победа, как чувство и состояние души, поселилось в нём навсегда, и у Люды было такое впечатление, что отступать вообще не свойственно его натуре.
Достаточно было взглянуть, как взбегает он по мраморной лестнице в новом здании филиала, или как спускается по ней, прямой, улыбающийся, победительный и весёлый. И никто от него не прячется.
Через два месяца после переезда Ростя встречал свою супругу. Он представил её сослуживцам на праздничном обеде в отделе в честь 8го Марта.
Клавдия Александровна будет супругой особенной. Если о жёнах других сотрудников знали многое, о ней не будут знать ничего. Кто она, откуда, было неизвестно. Она словно сошла с поезда, заглянув на огонёк, и исчезла, уехала далее скорым почтовым…
Так, все знали, что Лёля Хван недостаточно любит своего Колю. Ужины Коля готовил сам. Она бросит его через десять лет брака, оставив его землякам.
Все знали, что у Юры С. была изначально подлая жена, чудовище в женском обличье, отравившая супругу всю его оставшуюся жизнь; что Южаков нежно обожал свою жену, занятую домом и детьми, и разрешавшую ему волочиться за другими женщинами, сколько его душе угодно. Все жёны были женщинами этого мира, понятными. Они считали копейки до зарплаты, перелицовывали старые брюки на юбки и, мало того, гордились своей выдумкой и ловкостью; штопали носки, перекрашивали платья, давали супругу рубль на обед и сигареты, и терпеливо, всю жизнь, ожидали маленьких подарков от судьбы.
Если умирал муж, или бросал её с детьми, она тратила оставшиеся силы души на детей и близких. А если кто отваживался на новый брак, так это были единицы.
Супруга Рости была другой. Она напоминала Люде девочку из 5 класса, дочь первого человека в Республике. Девочка была из того мира, где возможны были чудеса.
Мило и раскованно рассказала она девочкам-одноклассницам историю своих туфелек:
- Папа, - говорит она, - я хочу вот такие красные туфельки.
- Но, по-моему, их и поставить будет негде: так их много у тебя, милая дочь.
- Хочу такие, - упрямо твердит девочка, - и вот они, туфельки! – И она смеётся…
Как это чудесно, - думает Люда, - как прекрасно. Словно фея из сказки, взмахнула палочкой, и туфельки – на ножках. Девочка Геля была обаятельной, уверенной, что рождена для удовольствий и счастья, и мир всегда будет милостив и щедр к ней.
Супруга Рости была из того же мира. Откровенно-конторский уют, с накрытым бумагой столом, селёдкой, свеклой и прочими продуктами общепита, не мог не только понравиться ей, но и не показаться убогим и жалким. На женщинах, кроме молодости и Ниночкиной прелести, не было ничего хорошего: самосшитые платья, ширпотребовские туфли.
Сухощавая и элегантная, в строгом и дорогом сером платье, к которому подошли бы бриллиантовые капли в ушах, Клавдия Александровна, строго причёсанная, слегка улыбалась губами, как показалось Люде, натянуто и холодно. Она скоро ушла. Ростя, проводив её, вернулся: не мог же он оставить свой отдел без присмотра! Он танцевал и всё попробовал, как светский человек, похвалил салаты.
- Интересно, чем питается Ростя дома? – задаёт Люда себе вопрос, - наверное, он неприхотлив в еде. А что готовит ему жена в праздник? Может, нежную телятину, зажаренную с муссом из утиной печени, под соусом «Кальвадос»? А кто из присутствующих, да и сама Люда, когда-нибудь пробовали это? Никто. Как проста, опрощена наша жизнь, как скудна: шницели из сухарей, винегрет. А что советует журнал «Здоровье»? – Телятина вредна: в ней много вредной мочевой кислоты, которая делает суставы больными. А печень? – Тоже сомнительный продукт… Конечно, дома погоду делает она, - думает Люда, танцуя с Ростей, - он не станет пререкаться с женщиной, настаивать на своём в домашних делах. Он воспитан. Даже представить нельзя, чтобы он был склочником, например. Он не спорит. Просто уходит из дома, побродить или почитать в отделе, и иногда даже остаётся ночевать до прихода уборщицы. Именно от неё узнали все об этом странном положении вещей, которое, впрочем, разъяснилось очень просто: Ростя ждал звонка из Москвы, телефонная связь с которой была несовершенна, потом, устав, нечаянно заснул на диване и проспал до утра. Возможно, так оно и было.

* *  *

Дискуссия о стыде, как философской категории, разгорелась в отделе после возмущения Ниночки:
- Ни стыда, ни совести! Кто шарил на моём столе? Пропала бумага.
- Это ты о чём? – спросил отзывчивый Коля Хван.
- По-моему, стыд и совесть – понятия совершенно различные, даже взаимоисключающие, - встревает Люда, любившая поговорить на работе на посторонние темы. – У человека есть либо стыд, либо совесть. Вот, например, у Наполеона была совесть, а стыда он не испытывал никогда. Великий человек может служить примером.
Дискуссия разгорелась, каждый старался привести пример бессовестного человека, у которого не было ни капли стыда. Южаков вспомнил:
- Талейран, например, вот у кого не было ни стыда, ни совести. Тоже исключительно одарённый человек. Но Люда настаивала на своём:
- Наполеон не стыдился своих деяний, никогда не сожалел о случившемся и не перекладывал ответственность на других, у него, можно так сказать, была чистая совесть!
- Представьте совестливого человека, - говорит Юра С., например, Иешуа у Булгакова, у него Христос – лицо историческое, в отличие от Новозаветного Христа – мифического, потому он может служить примером: Христос не знал стыда, поскольку никогда и не мог бы сделать ничего постыдного.
- Ну, да, а «голубой воришка» у Ильфа и Петрова, - вспоминает Нина, - помните, он постоянно сгорал от стыда, воруя у старух из собеса? Совести тут не было.
- Искренность и подлинное чувство тоже не ведают стыда, - добавил Южаков.
- Я заметил, - вступает Коля Хван, - что Ростя наш тоже никогда не стыдится. По-моему он и не боится ничего. Он был в Берлине в 45м  году. Сколько же ему тогда было? Двадцать пять, или меньше?
- Нет, больше!
- Значит, Ростя  ничего не делает такого, за что может быть стыдно. Обычно у всех людей есть совесть, но в то же время, им иногда бывает стыдно.
- Выходит, так, - подвела итог Люда.
- Интересно, поймает сегодня Ростя  Шафика Чоконовича на месте или нет? – спрашивает Коля.
     Дискуссия, как это всегда бывает, уходит в сторону. В те дни ещё никто не приехал из Волжска, и Ростислав Игоревич был ещё для всех загадочным незнакомцем.
В отделе, где рядом часами и днями сидели молодые люди, часто заходил разговор о женщине и о любви. Однажды Ростя, вернувшись в отдел в конце рабочего дня, принял в разговоре участие. Говорили не столько о любви, сколько о женщине, как предмете любви. Коля Хван даже устроил конкурс красоты, серьёзно подсчитывая голоса и баллы.
Он знал секреты домашних дел, сравнительные достоинства корейских и русских женщин и вообще считал себя авторитетом.
Юра С. был разведён и платил алименты ребёнку, отцом которого считал другого мужчину, и воспринимал это трагически:
- «Баба – это ушлое животное. Иная в три узла завяжется, а своего добьётся!»  - сказал он тогда.
- Женщины не виноваты, что жена вас бросила, Юра, - резонно замечает Нина. Люда молчит. Молчит и улыбается Южаков. Он любит всех женщин, в которых деловитость и стервозность не вытравили женственность окончательно. Южаков смотрит на Ростю. Все ждут, что он скажет.
О чём говорил, или о чём молчал Ростя по поводу любви, Люда не помнит. Какие он употреблял слова, она забыла. Но выражение лица и глаз, интонация, с какой он говорил о женщине, вызвали в её памяти почти забытые стихи поэта, смотрящего на «Венеру Милосскую»:
И целомудренно и смело
До чресл сияя наготой,
Цветёт божественное тело
Неувядающей красой.
Под этой сенью прихотливой
Слегка приподнятых волос
Так много неги горделивой
В небесном лике разлилось!
Так, вся дыша  пафосской страстью,
Вся млея пеною морской
И всепобедной вея властью,
Ты смотришь в вечность пред собой.
Афанасий Фет.

Скоро она приедет. Но Люда и остальные узнают о ней, его «Венере», ещё не скоро, спустя три года, после её гибели.
Дискуссия продолжилась к концу дня, когда Люда, отметив про себя сырую мглу ненастного вечера за порогом, заявила:
- Наполеон относился к женщинам именно так, как должно.
- Но он не уважал их самостоятельности, - добавил Южаков, - и более того, он презирал их притязания на ум и политические убеждения, например…
- Опять вы со своим Наполеоном, - перебила Ниночка. Она полна была своими переживаниями и, судя по хмурому виду по утрам и вечерам, не слишком была очарована отношениями между мужчиной и женщиной в браке. Домой она не торопилась.
- Кто у вас, Нина, дома над кем командует? – спрашивает Коля. А Люда продолжает:
- Наполеон, по крайней мере, не позволял никакой женщине руководить им, давать ему совет. Ни одна из них не оказала ни малейшего влияния на его политику. Хотя и среди мужчин таковых не было…
- Да, будут ещё исторические примеры о влиянии жён на президентов, - предвидя будущее, сказал Юра С.
Все засмеялись, Люда не спрашивала у Нины ни о чём. Она и так знала, что Нина поторопилась. И не потому, что супруг её был не тот человек, просто Нина ещё не созрела для замужества.

* * *

Аля М. появилась в отделе после праздника. Это была всеми ожидаемая секретарь Главного, прибывшая из г. Волжска, где она проработала в ГРП (Группа рабочего проектирования на строительстве ГЭС) все семь лет своего трудового стажа.
В кабинете ей был уже приготовлен стол, пишущая машинка, мягкий стул и книжный шкаф для папок. Её представили сотрудникам утром, когда поднявшееся солнце ослепительно сверкнёт на льдинках и замёрших лужах во дворе и осветит всё отчётливо.
Аля была в голубом тёплом платье, такого же цвета глаза, улыбка чуть дрожала в уголках её алых губ. Придраться к ней было невозможно: тонкая, скромная, улыбающаяся.
Позже Люда, потеряв Нину, целиком ушедшую в свою беременность, познакомится с ней поближе. Но лучше бы ей не делать этого! Как знать, держись Люда подальше от Али, возможно та и сейчас жила бы на земле. Даже такая хорошая черта, как желание помочь другому решить его проблему, может стать роковой для того, кому помогли. Поистине «неисповедимы пути»…
Аля завладела шкафом. Появились таблички: «входящие» и «исходящие». Телефон звонил всё чаще. Нина ушла в себя. Она перестала делиться с Людой, разрешить свои проблемы пыталась сама.
Однажды в марте, сбежав от мужа, законные притязания которого вызывали у Нины протест, она решила переночевать в отделе.
В кабинете был диван, и всем известно было, где хранится ключ от второй двери, оставляемый для уборщицы Тани, приходившей в семь часов утра. Дом архитекторов казался Нине надежным убежищем до утра. Сторож, запиравший парадную дверь, ночью спал дома. В те годы мальчишки ещё не крали в школах музыкальные инструменты, в сейфах контор не хранили казённые деньги, а уголовники тогда были заняты делом: помогали ВОХРам «воспитывать» политических и никто не лазал по учреждениям, чтобы выкрасть секретные карты масштаба 1:10000. Тишина не пугала нисколько. Напротив, после бурной ссоры дома, успокаивала. Когда Нина потушила яркий свет и надела ночную рубашку, собираясь лечь, в коридоре послышались чёткие шаги и голос: Кто тут? В комнату кто-то вошёл, и вспыхнул свет. На пороге стоял Ростя. Глаза его были круглыми от удивления: - Нина, что вы тут делаете? Он проходил, гуляя вечером, мимо и заметил свет в окне, которого быть не должно в это время.
Нина, расплакавшись горько, забыв, что сидит в рубашке, всё ему рассказала… Никто не узнает об этой беседе. Можно только гадать, как внимательно выслушал Ростя, сидя напротив, как дал ей носовой платок и, утешая, как отец, сказал: Оденься, я провожу тебя до дома. По дороге он говорил ей, что она не права, что замужество - дело не простое. Он говорил о терпении, которое является высшей добродетелью женщин во все времена, о том, что всё пройдёт, что у неё симпатичный супруг, и всё образуется. У вас будут дети, и всё, что должно быть в жизни у двух хороших людей… Так, или примерно так, текла их беседа. Он знал о браке всё и даже больше…
Он проходил, гуляя, мимо. Но это была его версия. На самом деле он шёл в отдел, чтобы остаться там до утра. Проводив Нину домой, он вернулся. Люда заметила утром, что на Росте вчерашняя рубашка… Все привыкли к тому, что Главный приходил на работу раньше всех, уходил позже всех. Никто не знал, почему иногда он ночует в отделе.
Люда заметила ещё, что Аля смотрит на Нину утром материнским взором. Едва заметная улыбка витала в уголках её красивых алых губ.
О ночном происшествии поведает Нина спустя месяц и грустно вздохнёт о том, что ничего не образуется в её жизни. А через три года разрушится окончательно. Её супруг, устав сражаться с ней в постели (тогда ещё Нина скажет о браке всех насмешившие слова: брак – это война!), утешался с другой женщиной. Чтобы обвинить Нину в разрыве и усугубить её вину, он явился однажды в отдел в её отсутствие и попросил разрешения открыть её стол. Он нашёл в глубине ящика все её тайные письма, приходившие на рабочий адрес, письма от прежних друзей-поклонников, к кому она питала романтические чувства, и кто не смог её забыть. Эти письма поддерживали упавший дух Нины, помогали ей терпеть и жить дальше. Бедная Нина, она назовёт своего сына именем лучшего из своих друзей и тем окончательно погубит свой брак.
А Ростя одним ясным весенним утром, когда Солнце заливало обе комнаты отдела, высвечивая пыль и мусор в углах, попросил Люду снять тёмные очки и выдернуть у него  из ладони две занозы. Так узнала она, что её директор любит кактусы и разводит их у себя на балконе…

* * *

Люда читает «мемуары» Наполеона и думает о внутренней свободе и думает о внутренней свободе, которая одна даёт возможность чувствовать себя спокойно и уверенно в любой ситуации. Наполеон настойчиво и прямо идёт к своей цели. Не оглядывается назад, не слушает ничьих советов: он сам всё знает лучше других, знает, что у него получится.
Натура человеческая в вариантах может повторяться. Цели бывают различны и несоизмеримы, но природа человека меняется мало. Такие мысли посещают порой Людину голову, отуманенную строками, написанными рукой необыкновенного, великого человека:
«Не потому Александр Македонский, Цезарь, Ганнибал стали велики, что им служило счастье. Счастье им служило потому, что они были великие люди и умели овладеть счастьем». Или: «не гений мне внезапно открывает по секрету, что нужно сделать в каких-либо обстоятельствах, неожиданных для других, но рассуждение и размышление…».
Шкафы у Рости уже не вмещают всех книг. Встал вопрос о собственной технической библиотеке филиала. Главный добивается расширения помещения, и все переезжают на новое место. Из Москвы поступают посылки с книгами, выбранными Ростей в библиотеке «Мос.Гидропроекта». Библиотекарем назначают Люду.
Расставив книги по полкам, она радуется, что у неё есть собственное окно, а в обед можно закрыться и спокойно съесть свою кашу, которую мама варит ей по утрам. На приносимые уйгуркой манты, пахнувшие так восхитительно (вкус, однако, был хуже, чем запах!), денег не хватает.
До зарплаты денег не хватает у многих, потому занять трёшку или пять рублей не стесняются. Стало известно, что Аля, Ростина секретарша, даёт деньги взаймы легко и даже не записывает должников. Дело было не только в том, что Аля была добра от природы, у неё не было дома, не надо было копить на мебель, холодильник, кормить детей. Она жила у стариков, занимая угол между дверью и окном. На плечиках в шкафу висели два её платья и зимнее пальто. Больше имущества у Али не было. Когда к старикам приедет дочь, Але срочно понадобится квартира, и Люда поможет устроиться ей со своими подругами-студентками, жившими вчетвером в большой тёплой комнате. Аля станет пятым квартирантом. После переселения жизнь Али не станет более прозрачной.
Как-то летом Аля зашла в библиотеку и поведала, что Ростя приказывает ей  поступить учиться на вечерний факультет Архитектурно-строительного техникума, и что она беспокоится, что всё забыла и не успеет подготовиться, особенно по математике:
- Гипсовую голову я как-нибудь нарисую, и черчение сдам, а вот геометрию – ни за что!
- Давай, я сдам за тебя экзамены. Мне – раз плюнуть, - предлагает Люда, долго не думая. – У меня был отличный аттестат.
- Правда, ты можешь? Только Росте нельзя узнать ни за что! – горячо соглашается Аля.
- А он и не узнает. Сдадим и всё…
На фотографии на экзаменационном листе нельзя было распознать никакое лицо. Потому всё сошло гладко. Люда принесла ей лист, где стояли одни «отл.».
Аля испугалась:  - Эх, надо было нарочно отвечать похуже, лишь бы сдать.
- А если бы не прошла по конкурсу? Там, знаешь, сколько народу. На меня и внимания не обратили, кроме математика. Просмотрев мой лист, он сходил куда-то и привёл какую-то тётю. Она посмотрела на меня, потом ушла. Не трусь. Просто постарайся учиться хорошо.
-  Тебе бы тоже надо поступить, - говорит Аля, улыбаясь. Ростя вчера сказал, что хочет поговорить с тобой об этом и о курении тоже.
- Скажи ему, что это его совсем не касается.
- Я уже сказала, но он не согласен: его всё касается! Он просит, чтобы твоя мама пришла к нему в понедельник для беседы. Можно во вторник.
- Ничего себе, детский сад! – возмутилась Люда, но маме передала. И беседа состоялась. Мама дома ни в чём не упрекала Люду и не говорила, о чём шла беседа.
- Люда уверена была, что Ростя будет жаловаться на её своеволие, непоседливость и курение. Потом,  всякий директор знает от своей секретарши все сплетни, которые ходят о сослуживцах, и Аля тоже, наверное, передаёт ему что-то. Не исключено…
Наконец, не выдержав, прямо спросила маму:
- Что же сказал Ростя?
- Сказал, что тебе надо учиться. И я так думаю. Уже два года отдыхаешь от своей литературы. Пора подумать о будущем. Ведь ты не хочешь остаться на свете мелким служащим…
- Мама, у него сейчас мания: всех отправляет учиться. Ну, просто, как отец родной…
В цокольном этаже Дома архитекторов появилась вывеска вечернего строительного института, с пятью факультетами. И Люда, которая прежде пробегала мимо, не глядя, стала всё чаще останавливаться перед ней:
- Надо будет подумать, - решает она, - очень удобно, совсем не отрываясь от производства, только спуститься на нижний этаж. И у меня тоже будет диплом. И это будет далеко от филологии… и слава богу.

* *  *

Одним холодным зимним вечером, задержавшись на работе допоздна, Люда услышала Алину историю, рассказанную скупыми грустными словами.
Аля была из поволжских немцев. Её настоящее имя было Амалия. Когда началась война, всех русских немцев одним указом выселили из домов и выслали.  Её мама, как всякая женщина, вместо того, чтобы понять и оценить разумом великую цель и мощность длани вождя, его мудрость и нацеленность на победу, восприняла событие сердцем. Не пережив крушения домашнего очага, умерла из-за своего слабого сердца, оставив восьмилетнюю дочь и мужа, отправленного тотчас же в трудармию… После войны отец работал на строительстве Волжской ГЭС. Аля закончила школу. Слишком хрупкой конструкции была эта тонкая девочка, ведущая домашнее хозяйство, слишком чутким было её сердце: так много пришлось пережить ей за свои шестнадцать лет.
Отец попросил Ростю, начальника ГРП, взять на работу его дочь: в конторе можно было чисто одеваться. Аля изучила машинопись и делопроизводство и постепенно стала незаменимым помощником Рости. Она ничего не забывала, его просьбы и приказы были святы.
С немецкой аккуратностью вела делопроизводство, всё умела, про всё помнила и никогда ничего не рассказывала о Росте, его жене и даже о любви его к кактусам узнали не от неё.
- Дай бог, - думает Люда, - каждому директору такую секретаршу…
Между тем, наступало лето – пора отпусков. Аля собиралась на Волгу: там у неё отец, друзья. Об отдыхе на реке и расписывать нечего: купание, рыбалка, только дорога дальняя…
Это где-нибудь в Америке уходят отдыхать все сразу, закрывая офисы на две недели летом и в Рождество, а у нас – по очереди… Люда помнит свой первый отпуск. Составили график отпусков. Люда любит апрель и уходит первая. Апрель – лучший месяц Весны. Рассвет – лучшее время суток. Каждый день не похож на другой!
Когда черная туча закрывала полнеба, фантастически менялись цвета. Сам воздух меняет цвет на оранжево-зеленый;  все люди, и предметы, и она сама.
Наблюдая за Ростей, Люда отмечает его черты: высокий лоб, энергия в каждом движении и слове. Он работает, не считаясь со временем. Серо-голубые глаза говорят о доброте. Волевой подбородок – о твердом характере, воле; ямочка на подбородке, впрочем, все знают, о чем она говорит, что означает ямочка…
Люда думает о его родителях. Они москвичи, интеллигенты, дали ему прекрасное воспитание. Иначе откуда бы взялся у него интерес к философии и литературе. Его учили в детстве игре на фортепиано. И конечно, его обожали дома мама, бабушка, сестра. Отец был обязательно рядом, иначе он вырос бы маменькиным сынком. Мужчину в мальчике может воспитать только отец. Он вырос гармоничным и свободным человеком в несвободной стране…
Возможно, Ростя стоял на пороге перемен в своей личной жизни. В свой первый отпуск летом он уехал одновременно с Алей. Там, в городе Волжском, в приюте для младенцев рос мальчик с синими глазами и ямочкой на подбородке. Это был Алин сынок, временно помещенный в приют, пока одинокая мать не устроится в жизни с работой и жильём.
Возможно, там, около него провели они свой отпуск. Они явились на работу одновременно, веселые и загорелые. Аля сияла от счастья, и ничего, как всегда, не рассказывала: - Купалась в Волге, вот и всё, ловила рыбу. Что ещё скажешь любопытным сорокам, - смеялась она…

* * *

Когда живешь по Фаренгейту, господа, легко распознать в других ту же систему отсчёта ценностей в нашем мире мер и весов.
На излете лет вы отдадите долг памяти тому, кто, сам того не ведая, стал точкой отсчета в шкале ценностей и человеческих превращений, которую носишь в себе всю жизнь.

* * *

Когда директор отсутствовал, в приемной канцелярии, где царила Аля, чувствовалось его незримое присутствие.
- Вы думаете, Ростислав Игоревич потерпит это? – говорит Аля, и все молодые сотрудники стопроцентно верят ей: ведь она работает с Ростей давно, а для новеньких он – terra incognita.
- Не думайте, что Ростя простит вам ваши фокусы, - предупреждает она Люду, которой всегда была нужна узда.
Приближаются осенние праздники, и девочки покупают отрезы на платья, шьют себе наряды. Люда, у которой на все затеи не хватает денег, удивляется, что Алю это совершенно не интересует.
Студентки, её соседки, говорят, что Аля человек закрытый, живет своей жизнью, отстраненно от них, не делится мечтами.
- И почему это ты такая умная? - спрашивает Люда, - ты что, ни в кого не влюблена? А наш чародей, он что тебе совсем не нравится?
Из Москвы и Одессы прибыли две группы молодых специалистов, заказанных Ростей. Среди них – два симпатичных молодых человека, оба женаты. Об одном сразу стало известно, что он знаком с хиромантией, белой магией и чернокнижием, и запросто читает судьбу по ладони.
К нему тотчас  образовалась очередь. Но ближайшее время покажет, что хиромант он никудышный, и только дальнее время оправдает все его предсказания. Так, Алаше он сказал, глядя на её узкую ладонь, что она никогда не выйдет замуж, а если и выйдет, то ошибочно. Он был посрамлен, когда Алаша, первая из всех девиц, вышла замуж. А когда, через три года, брак её признают ошибкой, хироманта уже не будет, он уедет на родину.
Вообще, - думает Люда, - предсказать неудачный брак, значит, в большинстве случаев, попасть в точку. Должно быть, все хироманты учитывают это. Ей он предсказал – 25, скорое замужество, и опять ошибся! И вообще он, по-светски подавая своей жене руку, когда она прыгала из автобуса, например, наступал другим женщинам на ноги. Эта выборочная светскость скоро стала очевидна и разочаровывала…
Карибский кризис волновал всех чрезвычайно, особенно мужчин до 40 лет. Иные не спали по ночам от беспокойства, слушали западные станции, Би-Би-Си, Голос Америки. Когда убили Кеннеди, Люда нацепила на грудь траурный бантик в честь убитого президента, и две юные девицы последовали ее примеру. В библиотеке прибавились читатели. Молодые специалисты рылись на полках в книжках, и некоторые давали понять, что образованны, остроумны и современны чрезвычайно! Ростя уехал в Москву с отчетом, за новыми заданиями на проектирование.
Пока работы недостаточно, прибывшие заняты делом: наперегонки разгадывают кроссворды.
Два года назад, учась на литературном факультете, Люда увлекалась «эллинизмом» и интуитивным постижением жизни. И сейчас она помнит об этом:
«Тепло очага, ощущаемое как священное очеловечение окружающего мира. Когда человек развёртывает вокруг себя веер явлений, освобождённых от временной зависимости»: «Приам, в ноги упав, обнимает колена и руки целует, - страшные руки, детей у него погубившие: - «Храбрый [Пелид], над моим злополучием сжалься, я испытую, чего на земле не испытывал смертный: мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!» («Иллиада»). Или: «Обнять захотел я отшедшую матери душу; три раза руки свои к ней, любовью стремимый, простёр я, три раза между руками моими она проскользнула тенью иль сонной мечтой, из меня вырывая стенанье». («Одиссея»)…
В библиотеку забегают девушки, бросаются к полкам, но тщетно ищут они ответы для кроссворда; на полках только книги по науке и технике.
- Как называлась первая славянская азбука?
- Кириллица, - помогает Люда, - по имени болгарского монаха Кирилла. Существовала ещё глаголица, но она была не так хороша, - добавляет Люда.
Заходят молодые люди и тоже ищут ответы:
- Что? Где? Когда?  В графе «домашний адрес» в библиотечной карточке у каждого стоит одно и то же: общежитие АФ «Гидропроекта».
Иногда Люду приглашали туда на день рождения. Составилась спортивная секция горных туристов по «нашей Швейцарии», которая, как уверяли члены МК, ведающие путёвками, лучше, чем настоящая. И приезжие легко этому верили. Люда заметила даже, что часть девиц отправлялась встречать праздники в горы, даже Новый год! Вместо того, чтобы шить себе новое платье и танцевать где-нибудь на балу. Это были хорошие умные девушки. Одна из них даже вышла замуж за горного туриста-инструктора по пешим прогулкам, с которым познакомилась в горах.
- Вот и говори после этого, - думает Люда, - что умный в горы не пойдёт! Она выкрасила свои волосы в чёрный цвет, что очень не шло к её имени.
Директор ещё не купил фортепиано и музыкальные инструменты для оркестра: время их ещё не пришло. Оно придёт, когда институт переедет в новое здание около ЦУМа: но шахматный турнир был уже назначен, и в обед шахматисты тренировались в блиц-турнирах.  Говорили, что Ростя тоже будет играть.
Для новогоднего бала снимается нарядный зал. Для молодых специалистов придумывал директор развлечения. Им обещал он широкий мир, творческую работу, обещал решить со временем жилищный вопрос. Именно их посылал он учиться в другие филиалы, по всей стране, во все столицы, участвовать в технических конференциях, расширять научный кругозор, работать над диссертациями.
Именно он узнал однажды, что Люда пишет и попросил дать ему почитать, а потом оставил у себя – один экземпляр.
Спустя пять лет, он не забыл и вызвал  Люду к себе. На столе лежал толстый том романа М. Стельмаха «Кровь людская – не водица». Глаза Рости были влажны от чувств, вызванных прочтением.
- Вот как надо писать! – сказал он, протягивая Люде книгу.
Почему Ростя отличил её? – думала она, - книга была не о войне. Поэтичность повествования? Писатель – украинский крестьянин. Природа дивная Украины, простые герои, будни революции? Нет, Люде не разобраться в его литературных пристрастиях. То, что ему нравились её сочинения, её не удивляло: ведь ей самой они нравились тоже!
- Как творчество? Как пишется? – спрашивал он иногда, - приноси новое.
Люда верила в свою звезду. Широкий читатель, симпатии которого она не могла завоевать, маячил где-то в отдалении. Люде, получавшей зарплату аккуратно в срок, было, в высшей степени, наплевать на его запросы и интересы.
- Зачем, Люда, героиня у тебя цыганка? Сделай её без национальности, будет шире! – советовал ей редактор. Но Люда не внимала…
В библиотеку зачастила Саша М.  На взгляд Люды, женщина мало привлекательная. Откуда она явилась, Люду не интересовало никогда.
- Зачем ты нацепила бантик? – спросила Саша. Обычно она приходила перед обедом: - опять собирают по рублю. С ума можно сойти, каждый божий день, - говорит Саша с украинским акцентом, который всегда казался Люде «фенейским наречием». Люда знала, что не права, но ничего не могла с собой поделать!
- Где их взять, эти рубли, - риторически вопрошала Саша. Люде тоже не хватает рублей до зарплаты, но этого сходства мало для удовольствия общения. Почему бывают такие люди, которые охотно говорят о себе, но делают это так скучно, что никто не желает их слушать. Люда зевает, выразительно глядя на Сашу. Её одежда серого цвета, словно вылинявшая, серые волосы в узелок. Скучно…
- Ох, Люда, смотри, - любит повторять Саша, уходя, и понять её Люде было трудно.
- У тебя што, шило в заду? – спрашивает в другой раз, видя, что Люда в нетерпении стоит у двери, собираясь закрыть библиотеку.
- Шило.
- Ещё рано на обед. Ну, ладно-ладно, приду после …
У Люды были проблемы со сном. Остающихся часов от работы, вечерних лекций, свиданий и впечатлений дня, мешавших уснуть – не хватало, чтобы выспаться хотя бы раз в неделю, только в субботу. Этого явно было мало, так мало, что иногда она засыпала в троллейбусе, на работе, после обеда, как раз тогда, когда приходит Саша.
- Шла бы ты, Саша, домой, а я бы поспала, - зевая, говорит Люда доверительно, - бери свою книгу и иди, а я закроюсь на полчаса. Саша ушла, но не к себе, а прямо к Росте в кабинет.
Через пять минут Аля зовёт Люду к директору. Она официальна и строга.
- Это правда, что ты запираешь библиотеку, чтобы спать? – спрашивает Ростя с поднятыми бровями и круглыми глазами.
- Это шутка, - искренно врёт Люда, - вы же видите, я не сплю! – и Люда тоже поднимает брови.
- Значит, всего этого нет и быть не может! Ступай.
- Мир этот и тот, - думает Люда, вздыхая, - в этом мире рядом сосуществуют множество миров. Саша живёт в центре своего мира, и Ростя, и я. Миры соседствуют, воздействуют, мешают…  Глаза закрываются, и Людина голова опускается на плечо.
Ростя желает, чтобы библиотека стала образцовой. Каталоги и картотеки – настоящие, как у больших, чтобы каждая книга стояла на своём месте.
Нужен специалист библиотечного дела, а не кустарь, каким ощущает себя Люда. Как это скучно!
…Наполеон, между тем, посещает Франкфурт–на–Марне в завоёванной Пруссии. Там живёт Гёте, его роман «Страдания молодого Вертера» любит Наполеон. Состоялась беседа двух величайших людей…
Наполеон посещает также могилу Ж.Ж.Руссо на острове. Ходит по аллеям, размышляя, а потом говорит спутникам, уходя:
- Но лучше бы его не было вовсе!
- Но тогда не было бы Французской революции и Вас, сир.
- Может, лучше, чтобы и меня не было тоже…
Это свидетельство очевидца, оставившего воспоминания.
Не уважая религию и папу Римского, Наполеон сам возлагает себе на голову императорскую корону, нарушая святой обряд помазания…  А наш директор? Ведь он получил домашнее воспитание и уж, конечно, знает, что руку при встрече должна подать женщина, если пожелает. И тем не менее, он подаёт руку первый, правда ладонью вверх, как бы просит вашу руку, смягчая этим впечатление. Вообще у мужчин смешная привычка всякий раз жать друг другу руки. Показывают дружеское расположение взаимное, должно быть. Я вам руки не подам! – это что-то значит. Рукопожатие Рости крепкое, но он смеётся: рука у Люды говорит об отсутствии энергии, вялости характера и о том, что она никогда не сделает карьеры, не хватит дерзости, твёрдости, или, как выражается Ростя, бойкости…
Люда просыпается от этой невесёлой мысли, кто-то стучит в дверь.
Утром на следующий день она идёт к директору на приём «по личным вопросам», после пяти. На вопросительный взгляд директора говорит, что в библиотеку нужен опытный библиотекарь, а она уже на 3м курсе и ушла от библиотечных дел в сторону. Ростя, понимающий всё с полуслова, переводит Люду в отдел, где Венера Матюхина, женщина с рыжей косой, уже готовит ей задание на командировку по Алма-Атинской области. Сбор материала для «Генсхемы».
Но дела библиотечные необходимо сдать новому библиотекарю, и последующая неделя поможет Люде разобраться в том, что надо выбрать в сложной ситуации, а чем можно пренебречь.
В один из дней Люда и оформитель стендов задержались над срочной работой. Сторож, не ведая о том, запер входную дверь и ушёл домой до утра. Оформитель, обнаружив запертую дверь, не знал, как поступить: сломать замок или ночевать в конторе.
- Вы можете оставаться, если хотите, а я уйду, - ломайте замок. Мужчина, рисовавший стенды, был сильным только на вид:
- А если хулиганы сожгут контору, ограбят, кто будет отвечать? – спрашивает.
- Отвечать будет сторож и мы. Ломайте…
Наутро Ростя вызвал Люду в кабинет:
- Хорошо, что всё обошлось, - говорит, - я слушаю внимательно.
- По теории вероятности, Ростислав Игоревич, так оно и должно было быть, - начала Люда свою оправдательную речь.
- Да, по теории вероятности, не оставаться же тебе на ночь с кем попало…
И Люда поняла, что поступила верно. Как ни любил Ростя своё детище – институт, и каким бы сам он ни был чекистом, людей он ценил выше.
- Опять тебе не попало, удивилась Саша, узнав подробности от своего однопартийца – завхоза – старого Вохровца в отставке, чинившего утром сломанный замок...- А ведь секретные планшеты всю ночь оставались без охраны…

КАК ТЕЛЯТА НЕ БОДАЮТСЯ.

Один раз в год  в Доме писателей проходил итоговый семинар. На три дня собирали молодых авторов республики на слёт. В 60е годы опубликовать книгу в издательстве мог только член Союза писателей, куда не принимали тех, кто не опубликовал своих книг. Круг для авторов был замкнутым.
Молодыми авторами называли тех, кто сочинял, представляя рукописи в журнал, работая над ними, поднимая качество своей рукописи до необходимого уровня, учился у руководителя его манере письма, ждал, надеялся и напрасно: в журнале не хватало лишней страницы, где могло бы притулиться ваше стихотворение.
Иногда вас ошарашивали сразу, объявив, что ваша поэзия – вторична, от головы. Пушкин, Ахматова, Фет – это первично, а вы…  Но не надо расстраиваться: Гумилёв был тоже вторичным. Он писал от головы.
- А надо от чего? – наивно спрашиваете вы.
- От сердца, от чувства, и чтобы  было ни на кого не похоже…
Итак, собрались на отчётное мероприятие по воспитанию будущих писателей юноши и девушки по секциям. В кабинете секции прозы в середине стоит овальный стол, окружённый стульями, и одно кресло - для Мэтра. Но он, Юрий Герт, сел у окна на стул и наблюдал, как все рассаживаются. Кресло, не колеблясь, занимает «Прима» (её уже напечатали в журнале!). Ответственный за качество прозы, Герт внимательно и чутко смотрит на собравшихся. Месяц назад он сурово сказал Люде, что то, что написано ею зелёными чернилами, именуемое ею рассказом, да ещё с эпиграфом, который он зачеркнул, не читая, фломастером, вовсе не является таковым! Тем не менее, принял его к работе, для доведения до должного печатного уровня.
Этот первый урок, однако, не отучил Люду совать эпиграфы всюду. Работа началась. Каждый автор представил по одному рассказу. Все они лежали на столе. Романы не рассматривались. Рассказ Примы «На лавочке» разбирался первым. Из-за обилия острот, которыми обменивались двое, сидящих на лавочке в парке, смысл сочинения ушёл сквозь пальцы. Но Люда точно помнит, что о Любви речи не было. Сочинение юной девицы о любви «На мосту» показалась всем слишком натуралистическим и было зарублено тоже.
Фантастический рассказ молодого инженера о своей конторе, где ночью разговаривают запросто столы, повторяя, должно быть, скучные реплики дневных бесед инженеров, был отклонён решительно… Роман живого «классика», прочитанный в редакции впервые пять лет назад, был всем хорош, напоминая не то молодого Чехова, не то Платонова;  он не подходил по объёму для журнальной публикации…
Люда слушала и понимала всё больше, что нельзя никого научить писать! Единственно, кому реально помогло собрание, это юному инженеру, которому Герт посоветовал не доверять столам своих мыслей, копить опыт жизни и не писать пока ничего. Девочке («На мосту») он мягко посоветовал не обнажаться в сочинениях до такой степени (у всех на виду!). Но тут Люда не согласилась с Мэтром: роман, рассказ, симфония, поэма – это полнейшее обнажение души перед всем миром. И если ты боишься, стесняешься писать предельно искренне и честно, не пиши вовсе, - так собиралась Люда заявить Герту в ответ. Но потом подумала и оставила своё мнение при себе. Главное: интонация и звук, верный звук и вернейшая интонация, и без фальшивой ноты. Писать, не оглядываясь на партийную идею, политическое событие, идеалы общества, интересы класса – всё это можно оставить в стороне.
«Это тайная информация, волшебный эффект присутствия», как это умел волшебник О. Мандельштам, писавший «с точностью лунного света, не нуждающегося в дневной проверке», плюс головокружительная краткость Пушкина, когда тот, говоря «маленькие пёстрые лапти», сумел сказать обо всём: об общественном устройстве, географии, нравах общества, красоте барышни…
Собрание более ничего не дало. Председательствующий на заключительном заседании, подводя итоги, был не радостен. Мероприятие закончилось. Все разъехались. Остались: живой «классик» с портфелем, где пять лет лежит его роман. Его опять хвалили и сравнивали, но не печатали, и Люда, опасавшаяся, что из её рассказа «В море книг» после редактирования исчезнет её интонация, и он станет другим…
Телята вообще не бодались.

* * *

Полина встретила, наконец, будущего супруга. Молодой человек подходил по всем параметрам. Препятствием к браку было активное нежелание матери его иметь невестку-еврейку, без родни, непонятно-чужую, не знающую обычаев её народа. Противостояние длилось два года, раздирая сердце сына. Мать грозила самоубийством и проклятием, враждой целого клана, не желающего пускать к себе чужих. Сопротивление только разжигало страсть. Война закончилась беременностью настырной невесты и свадьбой в узком кругу, таком узком, что Люда и Нина узнали о ней лишь месяцы спустя.
Свекровь осталась жива. Молодые счастливы дочкой и друг другом. Но его отец смещён с поста и отправлен на пенсию. Полину станет раздражать их бедность, она устроит дочь в детский сад и устроится на работу, которую выберет опять не по специальности: в техническую библиотеку библиографом.
Научные работники, аспиранты, студенты, получив консультацию в приятно освещённом кабинете, с мягкими креслами, у молодой женщины с симпатичными веснушками на носу, не искали встреч, уходили. Полину стал раздражать муж, и она разделила квартиру. Отчаявшись устроить свою жизнь вновь, она уехала в Киев, к маме, где и скончалась от болезни, рождённой неудовлетворённостью жизнью.
Женихов всегда мало во все времена, при всех режимах. Люда читает статистику: мальчиков рождается больше. Из-за подвижности своего пола до отрочества доживают не все. Из-за предприимчивости пола, из выживших в детстве часть тонут в реках, проваливаются в расщелины скал, падают с высоких тополей, погибают от жестокости, пропадают в армии. Если ещё из оставшихся вычесть по национальному признаку: татар, закабаляющих женщин в семье; казахов, послушных своим обычаям и вялых от природы; евреев, предпочитающих жениться на соплеменницах; и, наконец, способных юношей, коим непременно надо защитить диссертацию, или сделать карьеру прежде, чем жениться и воспроизвести потомство! За всеми вычетами, женихов остаётся катастрофически мало. Девицы увядают, старятся, ищут замену в искусстве, религии, вступают в различные секты, партии и движения.
Концентрация воинских подразделений в безлюдных районах, на подводных лодках, океанских лайнерах – всё это делало обозримые пространства заполненным лучшей половиной человечества.
Статистика (мудрая наука) выделила даже курьёз: замужних женщин в стране в полтора раза больше, чем женатых мужчин: женщины лгут, чтобы не уронить достоинства в глазах чужих, мужчины – отрекаются от ошибок.
В филиале появились две новых женщины на выданье и тоже осознающих, что женихов крайне недостаточно. Оля В. рыжеволосая, с тонкой талией, обтянутой изделиями своей портнихи, шившей актрисам Оперы, где в балетной группе танцевал её отец. Имея рационалистическую мать в качестве советчицы, Оля положила глаз на женатого и романтического молодого специалиста, прибывшего недавно из Одессы, и жившего с женой в общежитии.
- Ну, и что же, что женатый? Детей ведь нет, - говорила Оля, пытаясь защитить своё поведение с позиций нравственных. – Ну, и что же, что комсомолка, - отвечала она Саше резонно, - ведь именно в комсомольском возрасте выходят замуж! Это вам, партийным, запрещается… Оля с вызовом смотрела на некрасивую Сашу глазами, которые, кстати, были у неё большие и голубые.
Вторая «невеста» Инна В. была замужней, но крайне неудачно. Её сына опекала мама, потому Инна считала себя совершенно свободной. Обладая умом, волей и достаточной долей цинизма, она готова была пренебречь многим, чтобы создать новую семью.
Её избранником стал её любовник – женатый человек с двумя детьми. Инна носила длинную скромную юбку. Юбка была узкой и, чтобы можно было шагать свободно, она была разрезана с одного бока почти до бедра, открывая взору ногу в тонком чулке. О второй, такой же, ножке можно было догадываться. Лицо её, с мелкими чертами, портил крупный нос и тонкие извилистые губы. Но в глазах, коричневых и умных, всегда жила изобретательная мысль.
Пока Люда собиралась поступить на вечерний факультет, чтобы сравняться (в образовании) со своим будущим женихом, бегала вниз, читала объявления, выбирала факультет, смотрела на преподавателей и студентов, которые порою были старше преподавателей, её включили в список, отправляющихся на хлебоуборку. Олю В. записали тоже. Именно препятствия на пути влюблённого удваивают его желания. Именно в совхозе расцветёт её роман с женатым женихом.
Каждое воскресение приезжал он в совхоз ранним утром. Люда видела, как он взбирается по глиняным ступеням к ним в гору, видела, как он влюблён, и как Оля, испив всю радость его любви, на прощание вечером ссорится с ним намеренно.
- Зачем? – удивляется Люда.
- Затем, чтоб мучился до следующей встречи!
- Ты не любишь его?
- Причём тут это? Брак – это то, что требует от женщины взвешенности и разумного расчёта. Скажем так: я думаю, что он подходит мне по росту, - смеётся Оля. А Люда не понимает, отчего молодой человек, уже обладающий одной маленькой женщиной, своей женой, мог влюбиться, буквально, потерять голову из-за другой маленькой женщины, голос которой так ужасающе немелодичен, почти как скрипучая телега, с большим ртом жадины, крупными жёлтыми зубами и крашеными волосами? Но, оказывается, ещё как мог!
Их шалаш стоял на холме и был завален соломой. Пахло чудесно: сухими цветами и травами. Вокруг водились скорпионы, жёлтые, как сухие стебли соломы. Чтобы защитится от них, вокруг стен положили кошмы, воняющие бараньей шерстью, отпугивающей пауков. Спали на соломе, на своих простынях и подушках.
Первая неделя прошла спокойно. Потом с заходом солнца явились местные смуглые ребята, у которых с Правдихиным, старшим в бригаде, завязалась дружба. Ложе Правдихина располагалось у входной двери, не запиравшейся на ночь. Покурив сигареты со старшим, ребята ходили по шалашу, как у себя дома, садились между лежанками, в ногах у девушек, мешали спать. Люда и Оля, спавшие рядом, роптали на Правдихина, позиция которого была неясной. Его розовая физиономия, с рыжими волосами, неопрятный красный затылок говорили о полном довольстве. Вчера он пил с ребятами вино, после чего они были ещё более назойливыми.
Субботний вечер после трудового дня был душным. Завтра приедет Олин жених, с которым она сначала помирится, потом поссорится. Что делать мне, - думает Люда, - может уехать домой, но в понедельник надо быть здесь в 8 часов, иначе запишут прогул. Но тут всё решилось само собой: приехал председатель-чеченец – на лошади. Он долго разглядывал всех, потом спешился и беседовал с Правдихиным. Оказалось, он приглашает всех завтра в яблоневый сад в предгорье, будет вино и шашлык. Будет сам председатель и вечерние юноши. Правдихин сиял. Юноши уже окружали шалаш.
Люда, пока шла к своей лежанке за кошельком, спрятанным в сене под подушкой, увидела, что Оля тоже молча собирается.
Не говоря никому ни слова (Правдихин впоследствии обвинит их именно в этом грехе!), пошли не спеша вниз на автобусную остановку. Домой приехали в сумерки, а в понедельник обе явились в институт, написали, как было принято, рапорт, что приступили к исполнению своих обязанностей.
Они нарушили приказ директора, который отбыл в командировку.
Аля сказала: - Это неслыханно! Я даже не знаю, что с вами будет, - сказала, грустно покачав головой, - Ростя до вас доберётся.
Люда пишет объяснительную записку, как нельзя было уснуть после работы, когда между постелями сидят златокожие юноши, с молоком матери всосавшие непочтение и вражду к русоголовым и голубоглазым девушкам за то, что когда-то, среди ночи всю их горную деревню за 24 часа погрузили в вагоны и вывезли в сухую, холодную степь и оставили там выживать; горечь дедов, отцов, враз потерявших всё: родину, дом, скот, могилы предков, сердце, самую жизнь. Их дети сидели теперь в ногах, непочтительные и дикие; уходили только с рассветом. Утром слипались глаза от бессонницы.
Правдихин, считая их мелюзгой, не стоящей внимания, не боялся неприятностей и постарался, как мог опорочить и оклеветать девиц, которые не стесняются гулять с женатыми. Но директора просто так не провести. Он выслушал не только обе стороны, но и нейтральных свидетелей, и решил: «Правдихину за невыполнение партийного поручения объявить выговор…» Тот никак не ожидал, что директор примет сторону мелюзги. Он не подумал, что у Рости есть дочь, и что на нём лежит ответственность не только за её судьбу, но и за тех, кто у него работает. У него была другая мера вещей, другие ценности, другая система отсчёта.
В институте назревал другой скандал, комсомольский: Олин жених, оставивший свою жену, просил развода. Комсомольцы, подруги жены, советовали ей не давать согласия. На комсомольское собрание пригласили директора и члена партбюро Сашу, которая всей душой была за сохранение браков. Выступая среди других, Люда сказала: - С каких это пор любовь считается аморальной? Я свидетельствую, что чувства жениха искренни.
После споров комсомольцы выдвинули  два предложения: жениху объявить строгий выговор за амораль, а невесту Олю В. уволить с работы.
Люда заметила, что все выступавшие, и она сама, говорили, глядя на Ростю. Все ждали, что он скажет. – Всё это сложно и печально. Но я не понимаю, за что я должен уволить Олю В., и как это можно было бы формулировать в приказе, - улыбнулся он. Саша была обескуражена: - Что же теперь делать? – А делать ничего не надо: жизнь продолжается. Маленькая женщина согласилась на развод, уволилась и уехала залечить рану и жить дальше. А Оля В. вышла замуж, и пройдёт ещё несколько лет, прежде чем она поймет, что ошиблась, что брак её неудачен.

* * *

Когда к Росте приезжали его дети из Москвы, он устраивал их на частную квартиру, чтобы не раздражать Клавдию Александровну, владевшую, как вторая жена, только половиной жизни супруга.
Вторая жена делает, конечно, усилия и надеется со временем завладеть супругом, но удается это не всегда, а с порядочным человеком – никогда.
В этом году Ростя ждёт дочь. Она закончила школу и заявила матери, что намерена стать актрисой, и уезжает к отцу, чтобы начать свою карьеру там.
Ростя стоит в приёмной, смотрит в окно и говорит Але: - «Она решительно настаивает на своём,  и мама - в печали». Он не заметил Люду, пришедшую за справкой, - актрисой…
- Вы хотите, Ростислав Игоревич, чтобы она стала инженером-гидротехником? – спрашивает Люда, любившая совать нос не в свои дела, - а вот Антон Павлович считал, что женщина должна быть либо актрисой, либо работницей. Это её природное поле деятельности.
- Вот как, Антон Павлович! – улыбнулся Ростя, - Аля, свяжись со стариками, нельзя ли дочери пожить пока у них. А там что-нибудь придумаю…
По приезде в Алма-Ату, до получения квартиры, Ростя жил у стариков, привязавшихся к нему. Там же некоторое время жила и Аля. Именно там соберет он всех, хоронивших его Алю, помянуть её, и расплачется, когда скажет:
- Вы не знаете, какая она была…  Она была совершенством…
Аля погибла так нелепо, так внезапно, оставив в его душе ужас утраты и невозможность исправить, изменить что-либо. Аля умерла навсегда, даже не превратившись хотя бы в бабочку… Исповедуя марксизм и материализм, Ростя отрубил себе все пути в неизведанное, в тот мир, где Аля обрела покой и затаила надежду на встречу с ним в другой жизни, где она останется навсегда молодой…
Люда, у которой была сопереживательная натура, плачет тоже…  Дни были короткие и ночь наступила рано. Вернувшись после похорон, Люда взяла том Тарле и открыла то место, где «Жозефина скончалась в своём дворце Мальмезоне, близ Парижа… Угрюм и молчалив несколько дней подряд был Наполеон, узнав эту новость… Он плакал дважды: при Маренго в 1800г., когда в бою с австрийцами был убит Дезэ и маршал Лану, у которого ядром оторвало ноги, и он умирал у него на руках».
Когда Аля вдруг не пришла на работу, Ростя послал к ней своего шофёра. Старуха-хозяйка квартиры – нашла Алю утром в бане на полу, уже окоченевшую. Старуха вечером закрыла заслонку в печи домашней бани, не проверив. Тогда все и узнали о трагедии… Все эти дни никто не видел Ростю. Он закрылся в кабинете, ничего не ел, не отвечал на звонки, курил. Тогда никто не видел его горя. Людмила К., его правая рука в работе, ходила по коридору, нервно прислушивалась, звонила, стучала в дверь в тревоге за него.
Когда, через три дня, она вошла в кабинет, Ростю было не узнать: он почернел и похудел, оброс щетиной. Он не мог утешить себя ничем. Чувство вины за одиночество и любовь, внушённую им женщине, для которой он был светом в окне…
Около нас цвела Любовь, а мы и не догадывались, - подумала Люда, потрясённая увиденным.
Пора было забрать тело и организовать похороны…

* * *

Люда, знавшая свои недостатки, присущие полу,  окруженная в жизни женщинами: мама, воспитательницы, няни, учительницы, подруги, преподаватели, сослуживцы, соседи – видела вокруг те же недостатки пола и ещё добавленные к ним издержки времён, словом, мало достойного восхищения и примера. Все, о ком пишут и говорят с почтением, герои и вожди, ушли в небытие…
Богом положено, чтобы мужчина был всегда первым и лучшим, - думает Люда и ищет героя…
Прошёл год, как Нина, родившая сына, примирилась со своей судьбой. Она нуждалась в санаторном лечении и раз в году уезжала на побережье или в лес, в военный санаторий, писала письма, что скучает по дому и по Люде.
Вернувшись как-то раньше, чем предполагалось, Нина застала дома мужа с любовницей. Она собралась за неделю. Взяла за ручку сына, чемоданчик и уехала в Нижний Новгород, где в Горсовете работала её старшая сестра. Она оставила мужа в его квартире, вместе с мебелью, любовницей и красивыми занавесками.
Нижний принял Нину ласково. Люда всегда замечала, как благосклонна судьба и люди к красавицам и красавцам. Нина работает в Горсовете, и фотографии отражают красоту молодой женщины, и хорошенького мальчика, и набережную Волги. Нина получает со временем квартиру и ещё через пару лет выходит замуж. Её второй супруг тоже военный, только в чине майора, он круче характером, чем прежний, ему не нравится, что Нине необходим санаторий, и Нина пишет об этом в письме, вздыхая. Она получает алименты от покинутого супруга и замечает по увеличивающейся сумме, как растёт в звании её поручик-лейтенант. Потом письма её стали реже, перестали приходить фотографии, и последнее письмо сообщило, что Нина больна, а её дорогой мальчик учится в музыкальном училище и уже совсем большой…

* * *

Люда только что вернулась из командировки живой и невредимой. Ей в «Генсхеме водообеспечения  Каз.ССР» досталась Алма-Атинская область и город Алма-Ата.
Её маленькая доля в задании – объехать все посёлки и станции, собрав данные о существующем водообеспечении пром. предприятий и населения, о возможных источниках воды.
Подчиняясь расписанию поездов, Люда объезжает все станции, посещает насосные, стоящие особняком от посёлков, в поле, подальше от жилья. Она встречается с главными инженерами предприятий и старшими механиками насосных, болеющими душой за свои насосы и жаждущих получить от столичного командировочного не вопросы, а запасные части к оборудованию. Они просят её похлопотать в столице и рассказать об их нужде. Скоро Люда перестала объяснять цель своей командировки: им не было дела до её забот, хватало своих. Главный инженер завода в п.Фабричный горько посетовал, что всё на заводе еле дышит, всё на соплях…
Записав мощность насоса, его марку и спросив об источниках, Люда следовала далее. В Сары-Озеке, где на высотах, вдали, располагалась военная часть, Люду арестовала старушка и повела в милицию. Паспорт её был в гостинице, на руках только командировочный лист с отметками о прибытии и убытии и целью командировки. Но старушка без очков не могла читать, и прошагав квартал, отпустила Люду. Сбитая с толку шпиономанией по СМИ, старушка на вопрос: что там, на высотах? вместо ожидаемой помощи, обвинила Люду в шпионаже, напугала её…
На станции Актогай главный инженер строящихся очистных сооружений дал Люде пример изысканной вежливости и светского обращения. Она никак не ожидала встретить такое в захолустье. Он объяснил Люде, почему в маленьких посёлках принято поздороваться с незнакомым человеком на улице, спросить, не надо ли помочь.
Актогай был конечной станцией дороги Дружбы между Китаем и СССР, строительство которой с нашей стороны будет заброшено после ссоры Хрущёва с китайцами. Люда с удовольствием описала в своём отчёте строительство сооружений с полной биологической очисткой стоков, этот островок цивилизации, каких и в столице было не сыскать…  И главный инженер был чудом учтивости и компетентности.
Были станции, где ночью светила только луна, иначе Люда поломала бы ноги на ухабистой дороге, добираясь до ночлега, натыкаясь на плетни и заборы. Сельсовет ночью не работает. Узнать его можно только по уныло висевшему флажку, полинявшему свидетельству наличия в данном пункте Советской власти.
Председатель Совета, выслушав и помяв в пальцах командировочную бумагу, помогает: приказывал женщине напоить Люду чаем и уложить на десяток одеял в красной комнате.
Были случаи, когда ночью приходилось ждать поезда на станции, сидя на обшарпанной скамье на вокзале, продуваемом всеми ветрами, страшась бродяг, кляня Венеру, пославшую Люду в такую сложную командировку одну.
Вместо бродяг, пришли солдат с мешком и бабушка с корзиной. Она едет к детям и внукам в гости с пирожками и вареньем, им по пути. Бабушка, по-матерински расспросив Люду обо всём обстоятельно, угостила её и солдата, молоденького, как сын её, пирожками и, прикрыв от ветра чем-то тёплым, велела подремать, а она покараулит, пока поезд придёт. Люда помнит лицо солдата, молодое и милое, который тоже был добр к ней, когда укрыл ей ноги, своей шинелью, и даже не сказал своё имя.
Утром на станцию прибежал озябший гуляка в белой тонкой рубашке.
- Гулял вчера, небось жарко было, ночевал у полюбовнице, а нынче на работу надо, вот и прискочил чуть свет, - говорит бабушка… Всё остаётся в памяти. Вернувшись из командировки, Люда пишет отчёт, собирая записи воедино, опуская подробности. Венера недовольна почерком, и, особенно, независимым видом, с каким Люда подаёт ей отчёт, и даёт его переписать, появившейся в отсутствие Люды, девице. Венера хвалит ясный её  почерк и не устаёт ставить её Люде в пример. Слишком высокая, слишком рыжая, в слишком короткой юбке, Венера не нравится Люде, которую возмущает неблагодарность. Даже её белый воротничок кажется теперь Люде недостаточно чистым. Чтобы не заходить дальше, Люда просит о переводе её в другую группу внутри отдела и переходит. Венера  в раздражении встаёт на странный и скользкий путь, приведший её, в конце концов, к возвращению домой.
Разграфив тетрадь, сидя безвылазно в углу у входной двери, она ведёт записи ухода, прихода, отсутствия и присутствия всех! А на общем собрании партхозактива  оглашает свои записи, чем шокирует всех сразу. По её речам выходило, что в отделе засели сплошные мошенники и разгильдяи, которых покрывает начальник, не смотря на сигналы Венеры, богини, хотя и не красоты, зато честности и справедливости.
Была назначена комиссия для проверки фактов. Оказалось, что скандал замешан на эмоциях неудовлетворённой женщины с рыжими роскошными косами, что работа в отделе идёт своим чередом.
Этот скандал отразился на психике руководителя отдела, что имело последствия: Когда пришла наниматься на работу женщина, ей задали первый вопрос о семейном положении. Её легкомысленный ответ, что её муж скрылся в неизвестном направлении, приглашающий всех с юмором взглянуть на этот факт, стоил ей работы: ей было отказано безоговорочно. Здесь помнили Венеру и боялись брать на работу неустроенных женщин.
Венера, между тем, объявила, что выходит замуж и уезжает домой подумать и посоветоваться, в отпуск. Кто же жених? Однажды на имя директора пришёл конверт. Секретарь, разбирая почту, отложила его в сторону. Ростя повертел конверт без почтового штемпеля, вынул фотографию: там была раздетая женщина, состоящая из двух частей: развратного тела и приближённого к нему лица, похожего на одну из сотрудниц. Подделка была сделана грубо, и Ростя, не долго думая, порвал фотографию вместе с конвертом  и выбросил в урну.
- Регистрировать не надо, - сказал секретарю. Вся история длилась одну минуту и осталась только в памяти секретаря. И была извлечена на свет, что самое смешное, по просьбе самой Венеры! Она проживала на квартире у старушки, которая сама, своими руками и ногами месила глину с навозом, делая кирпичи для своего первобытного дома, того, где одну из двух комнат сдала жиличке. Расхваливая жиличку за чистоплотность и длинные косы, которые нынче никто не носит,  все девки сплошь стриженые, она с первых дней стала сватать Венеру за своего внука, ничего, что моложе на семь лет, зато скромный и смирный парнишка, Венера кокетничала, вела себя, как невеста, а потом отказала ему и уехала в отпуск.
Молодой человек обиделся. Старушка, занятая выживанием, не умела воспитать в нём чувства чести, достоинства, коими должен обладать мужчина в жизни. Он не знал, как вести себя в такой Ситуации и решил отомстить. Он сляпал фотографию и послал её в конверте директору, чтобы наказать, опозорить свою «невесту». Он был ещё очень молод и глуп, и не знал Ростю.
«Человеческая память – загадка до сего дня», - считает Вл. Берденников, писатель и философ. Человеческая память – это особенность мозга забывать то, о чём не хочется вспоминать, - считает Люда. Так, никто бы не вспомнил об этом письме, но Венера Матюхина сама вызвала в памяти секретарши курьёзный случай с фотографией, которую порвал и выбросил Ростя.
Смеясь над ревнивым мужчиной, Венера сама сообщила, что там было на разорванной фотографии, узнав из первых рук.!
- Какие только женихи и невесты не бывают на свете, - думает Люда и вспоминает другого жениха из нищей польской деревни прошлого века: он женился из-за обещанных новых сапог! Получил их и носил с удовольствием, но спать с женой отказывался наотрез, объявив, что он – хозяин своего тела. То было в кино. В жизни всегда ещё смешнее.
Ростя сам принимал на работу специалистов, выбирая лучших. Из Новосибирска приехал Лёня В. – молодой инженер. Кроме тренера (Лёня занимался бегом на короткой дистанции), у него не было никого из близких. Однажды он поделился с одной из девиц, окружавших его, что хотел бы поехать работать на Братскую ГЭС, но, - предупредил он, – если скажешь об этом хоть единой душе, я уеду через две недели…
 Он так и сделал. Таких вот молодых людей собирал Ростя в свой филиал! Он и сам имел репутацию человека, верного своему слову.
После Али секретарша  у него была военизированная, из кадров МВД, сержант ВОХРа.
Можно было подумать, что Ростя ожегся и теперь дует на воду. Она ходила по коридорам милитаристским шагом и была груба так, что порою приходилось выговаривать ей:
- Нельзя же так. Вы работаете в институте. Вы должны иначе себя вести. Кричать ни на кого не надо…  Если при Але в приёмной директора толпились люди, и зайти к Росте со своей бедой было просто, то при Гавриловне-сержанте это стало невозможно. Утверждая в приёмной военный порядок, она разогнала всех. А когда между шефом и ею обозначилось совершенное непонимание, она ушла на старое место работы…
 Начало проектирования Капчагайской ГЭС вызвало волну учёного протеста в прессе: рисовые поля – хорошо, но погибнет ондатровое хозяйство в пойме р.Или; электрическая тяга для тепловозов, вместо паровозов, дешёвый квт энергии для промышленности – замечательно, но плотина перегородит путь для нереста ценной рыбы; климат увлажнится, станет мягче, но сколько новых проблем!  Зона отдыха на море для горожан, но комары, переносящие малярию…
Против этого, то затихающего, то усиливающегося шквала, стоял один, упрямый и энергичный человек – директор филиала.
Он ходил по институту весело и бодро. Никто не боялся его, не прятался от его взгляда. Его улыбка при приветствии была искренна, а смех терапевтичен, как у  Хаббарда 7 , от души.
В декабре был назначен шахматный турнир по всем правилам гроссмейстеров: болельщиков не подпускали к столику с шахматами ближе пяти метров. Результаты соревнований вывешивались на щите ежедневно. Лидировали  старший инженер Миша К. и Ростя. Мише говорили: - лучше будет, если проиграешь. Он самолюбив, не простит!
Но Миша выиграл. Он был не очень здоровым человеком, и радостей в его жизни было мало: маленькая зарплата, маленькая квартира, язва. Шахматы были его отрадой.
Ростя, проиграв последнюю партию, пожал ему руку. Оба были слегка смущены. Вернувшись в кабинет, Ростя взял у кадровика Мишину папку с личным делом. Его решение последовало скоро: Мише прибавили оклад, повысив в должности. М.К. изыскал возможность достать ему путёвку в санаторий, где лечили его болезнь. Миша уехал в отпуск…
- Вот, говорили друг другу сослуживцы, - Это дело! А то советовали Мише проиграть. Никогда нельзя в жизни проигрывать, это ясно…

* * *

В славных шестидесятых годах в обществе «подавляющее большинство – физики и подавленное меньшинство – лирики, особенно те из них, кто не воспевает дела физиков».
В Союзе испытали атомную бомбу. Воздушная волна от взрыва сдула в одно мгновение со света молодого сержанта, прибывшего накануне домой и случайно оказавшегося в радиусе поражения.
- Зато, какая физика! – воскликнул академик Курчатов, наблюдая мощь взрыва из безопасного места.
Писатель Анатолий Ким … «желает вам нескончаемого самодовольства и самого несокрушимого апломба». Он «не советует вам, хоть на миг, усомниться в себе! Не представлять человеков поштучно, а десятками миллионов, охватываемых поражающим действием оружия».
В семидесятых годах скончался последний из двенадцати мальчиков, участников похода в горы, в нашу «Швейцарию». Они несчастливо переночевали в горах в ночь, когда выпали радиоактивные осадки. Вернулись домой, неся смерть в себе. Лучевая болезнь поразила всех в разной степени. Они умерли тихо, и СМИ не обратила внимания на этот факт. О чём писали в это время в многочисленных «Правдах» журналисты? О чём молчали? Выделяются мелкие новости, политические пустяки, замалчиваются большие катастрофы. Например, читаем о демонстрации во Франции с участием пятидесяти человек в защиту мира. В. Антонов и Б. Лысенко рассказывают, как в провинции Лимбург (Нидерланды) бастуют горняки, а в Берлине прошла пресс-конференция священника католической церкви перед журналистами тоже против войны. О. Смирнов пишет об изуверских планах и экспериментах с варварским бактериологическим оружием, разрабатываемым в США. Видно, что о Советских успехах в этой области он, по причинам секретности, не осведомлён. Художница В. Свиридова иллюстрирует всю эту болтовню политической карикатурой: США (все в паутине!) потрясают дубиной над солнечным «Гулагом» - лагерем мира социализма, представленным на рисунке не бараками, но палатками, уныло однообразными…
Если не интересны газеты, можно увлекаться футболом. Это разрешается. Любители поиграть в спортивные игры в молодые годы превращаются далее в болельщиков.
В отделе все только и говорят о грядущих Олимпийских играх в Гренобле. Люда помнит это место: Гренобль, главный город департамента, 7 марта 1815 год.
… «Солдаты замерли с ружьями на изготове, не спуская глаз с приближающейся к ним твёрдым шагом одинокой фигуры в сером сюртуке и треугольной шляпе…
Именно тогда почувствовал он себя снова настоящим повелителем Франции…»
А что же у нас? Приравняли мужчину и женщину в правах, определив ему маленькую зарплату, унизив его до крайней степени. Не давая  возможности заработать больше, чтобы содержать семью и быть хозяином в доме. Вот Озеров – спортивный комментатор, любимый всеми болельщиками. Он кричит, как неразумный ребёнок, который не может сдержать эмоций. И за это ему платят деньги, и все его уважают.
Настоящие мужчины не играют в хоккей, они служат в море, в глухих лесах, уходят в поднебесье или глубокие пещеры, где необходимы сила, смелость и ум, характер и изобретательность. Проигравшие в карьере, играют в азартные игры, переступают законы. Они не притязательны. Походная койка в палатке… Двадцать два года в походах, сражениях и на бивуаках провёл Наполеон… Лодка, в которой мы все плывём, и которая перевернётся в 1991 году, начала качаться ощутимо уже в шестидесятые годы.
Кое-где ещё можно услышать на партийном бюро, как старый ВОХРовец, кричит, покраснев шеей: Партия не может ошибаться! – И при этом стучит кулаком по столу, затягивая собрание не по существу. Утомлённые члены бюро не хотят заниматься посторонними, не относящимися к  делу, вопросами. И было уже очевидно многим, что партия ошибается очень часто. Кончилось тем, что ортодоксального коммуниста вывели из состава и проводили на пенсию… История, переписанная при Сталине, переписывается по-новому при Брежневе, не успев переписаться при Хрущёве. Центр войны из-под Москвы перемещается на «Малую Землю»… Все смеются. Большинство смеётся на кухне. Но ночами вслушиваются в эфир к голосам из внешнего мира. А что же директор? – Человек на своём месте, делает своё дело, стараясь вписаться в существующие условия, обойти подводные камни и противные течения, взять верх над обстоятельствами, победить их. Такой человек заставляет идею служить на пользу делу, - думает Люда, - главное, чтобы руки и помыслы твои были чисты…
Первыми над святынями революции стали смеяться в среде, окружающей власть. Анекдоты о Чапаеве и Петьке, Горьком и Дзержинском, Ленине и Сталине вытеснили анекдоты про евреев. Народ стал потешаться над правительством, а искренне верующие в постулаты Маркса – Ленина чувствовали себя не так уверенно, как прежде; парторг Алик ходил хмурый и озабоченный, словно он тоже что-то упустил, где-то ошибся и теперь это нельзя вернуть, исправить. Слушал ли он ночью западные станции? Скорее, не слушал, но на семинарах для парторгов не могла не идти речь «об ошибках и недостатках» в идеологической работе с массами. Это словосочетание уже навязло в зубах, а результат был нулевой. Вера в «призрак» была утрачена. На Алика было жалко смотреть…

* * *

Люда и Лена, работая в одном отделе, считают себя малыми винтами в махине «Гидропроекта». Новое здание вмещает пятьсот человек. Кабинет директора этажом ниже, и его самого теперь видят редко. Потому когда звонил телефон, они обычно спрашивали:
- Кого вам позвать, сэр?
Однажды неузнанный голос спросил у Лены, взявшей трубку:
  - Кто у телефона? – и Лена смешалась: не называть же постороннему свою незаметную фамилию, чтобы услышать в ответ недоуменное молчание!
- Лена, скажи: я мышка-норушка, а ты кто? Тогда все ценили чувство юмора и гордились у себя наличием этого чувства, поскольку гордиться тогда было особенно нечем.
На том конце молчали… Лена, смеясь, положила трубку. Через пять минут приходит секретарша Рости и спрашивает:
- Кто сейчас брал трубку?
Надобно отметить, - думает Люда, - секретарши у Рости после Али были какие-то безликие, обыкновенные и незапоминающиеся, и говорит:
- Мы обе. Больше в отделе никого нет.
- Тогда обе - к директору!
Ростя, недавно вернувшийся из Европы, где он знакомился с селезащитными сооружениями в горах Австрии и Швейцарии, к своему московскому шику прибавил заграничный шарм, сидел за столом и писал.
Пронесшийся сель на р. Иссык, имевший трагические последствия, поставил вопрос о защите столицы, и проект селезащитной плотины поручили «Каз.Гидропроекту».
Люда и Лена послушно остановились у двери. У Рости были совершенно круглые глаза. Он был серьёзен.
- Кто из вас мышка-норушка? – спрашивает.
- Мы обе, - Люда решила разделить ответственность с Леной пополам.
Ростя не улыбнулся: болтовня по телефону была тоже кражей времени, оплачиваемой государством.
Не глядя больше на них, он записал в своей памятной книжке-календаре: провести беседу на тему: «Как отвечать по служебному телефону», об этике поведения на работе. И такая беседа скоро состоялась.
- Вы можете идти, - сказал и опять не улыбнулся…
На собрании Ростя говорил о деловитости служащих в Европе, ставил их в пример своим «азиатам», об экономии времени, своего и чужого. Лена показывала в отделе пример служебного разговора так: звонит телефон. Беру: - фирма  Mobitex. Секретарь-референт Барнс у телефона. Чем могу быть вам полезен, сэр? Все улыбаются.
А Люда говорит:
- Всё это прекрасно, но жаль, что Ростя не ответил тогда на наш вопрос, получился бы забавный анекдот! Многое ещё рассказал Ростя о том, как беречь время, что бы успеть сделать всё, что наметил, ничего не оставляя на завтра: Утро вечера совсем не мудрее! Это выдумка ленивых, - внесёт Ростя свою лепту в «Книгу человеческих заблуждений»…
Для новогоднего бала МК профсоюза снял нарядный зал консерватории с высокой ёлкой, паркетом и широкой парадной лестницей.
Поднимаясь по ней в зал, Люда на виду у всех в новом бальном платье и острых туфлях.
- Наши девушки самые красивые, - скажет кто-нибудь из идущих навстречу просто-так и зажжёт огонь на лице, прибавит блеска в глазах.
Наташа З. сегодня воздушно-голубая, лучшая из невест. И напрасно ходит за ней этот верзила – кавалер из сельскохозяйственного института. Подавая руку, шутит: - Держи, отдашь в получку! – и очень при этом доволен собой. Кавалеров архи-мало. Танцевать не все умеют. Ростя и все «старики», открыв бал, ушли домой к новогоднему столу.
Недавно, на предыдущем вечере, он представил Элке вновь прибывшего молодого человека, но тщетно, Элка бегает за ним, не стесняясь. Сегодня она в глубоком декольте, с ямочками на щеках, живая и весёлая. Она сидит на коленях у своего кавалера и ест шоколад. Она нисколько не стыдится. Кажется, что ей наплевать на пересуды. Вот шатается «вечный жених». Он сопьётся к сорока годам, а пока выпрашивает у знакомых девочек рубль. Держится развязно. Нет кавалеров, нет женихов, нет любви. «Сочинил же какой-то бездельник, что бывает любовь на земле», - думает Люда с грустью… Она уходит после бала с Наташей З. и её невозможным кавалером – провожатым. Зимняя ночь светла. Чёрные тени стволов на снегу. 
Одинок полёт
Светлячка в ночи.
Но в небе – звёзды.

Предчувствие бала, подготовка к нему, начиная с покупки материи на платье – в  одну зарплату, и кончая покупкой туфель – в другую, счастливее и радостнее, чем сам бал. Так бывает всегда.
Люда открыла, что танцевать приятно не вообще, а только с тем, кто нравится, в кого влюблена. Чистая любовь к движению под музыку проявляется, когда человек танцует один или для кого-то, кто, опять же, нравится, кто смотрит только на тебя. Танцевать в толпе и с кем попало – скучно и неинтересно.
Впоследствии Люда вычеркнет из списка праздников все официальные и, вместо бального платья, станет шить костюм на каждый день. На работе, где проходит вся сознательная жизнь, когда столы становятся неопрятными, а сослуживцы начинают петь «Паадмосковные  вечера – а – а», она уходит.
- Зря вы ушли вчера так рано, - скажет кто–нибудь назавтра, - не видели самого интересного: что Петя отмочил! Вы его нарисовали в стенгазете с белым чубчиком и красным галстуком, как примерного мальчика, а он выпил лишнее и давай ревновать к замужней даме, озверел совсем. Пришлось его связать ремнями. Еле справились… Теперь вот не пришёл на работу. Стыдно. Ещё уволится…
Как разнообразен человек: с виду вежлив и добропорядочен, а внутри дремлет зверь. Даже глубоко спрятанный, может выйти при случае на свободу…
Однажды зимой Люде показалось, что Ростя её тоже «сватает». Но, может быть, ей просто хотелось этого. Более того, ей хотелось, чтобы Ростя догадался сам и посодействовал ей не вообще, а вполне определённо: этот молодой человек был особенный. Завтра он будет участвовать в лыжных катаниях. Люда не была красивой, и диплом у неё ещё будет не скоро…
На лыжные соревнования она пришла в надежде увидеть его, понравиться ему. Но вышло иначе: она упала в снег, сошла с дистанции, а когда вернулась, увидела: он стряхивал снег с незнакомой девушки. И это была не только вежливость, а то самое, что разрушило все её надежды и притупило вокруг краски зимнего дня.
В минуты душевной смуты китайцы садятся лицом к непроницаемой стене, японцы созерцают свой «сад камней», а мы затворяемся в четырёх стенах, чтобы залечить раны…

* * *

          Студент КазГУ  открыто выступил против вторжения советских войск в Чехословакию. Его не успели схватить: когда чекисты пришли домой, он успел повеситься…
В театре спектакли: «Заблудившийся автобус» и «Беги, заяц, беги». Но Люда не любит театр. У спектаклей всегда заманчивая афиша, о чём бы это?
Однажды Люда села в незнакомый автобус, без маршрутного номера, неосвещённый внутри. Возможно, левый рейс. Пользуясь неблагополучием в транспорте, водитель решил заработать. Люда села, ей было в ту же сторону. Но потом, испугавшись, сошла, а ночью ей приснилось продолжение пути…  Автобус старый, такие уже не ходят в городе. Все пассажиры одеты по-разному, но цвет один – серый. Медленно ползёт автобус по ухабам. Город постоянно перестраивается, будто после войны или пожара. Дорога в колдобинах, открытых траншеях, котлованах-воронках. Во сне Люда была не собой, а почему-то молодым человеком, очень худеньким, в сером мятом костюме и кепке.
Пока автобус идёт в нужную сторону, Люда спокойна. Ей хочется посмотреть на западную окраину города: что-то там было, когда на закатном небе обозначались очертания неясной архитектуры. Когда автобус свернул на Север, будто из-за поломки моста, она собралась выйти, но все сидели спокойно, словно автобус идёт в верном направлении, и она осталась.
После скучной дороги автобус остановился сам на берегу, неизвестно, чего. Это была большая и глубокая пойма, уходящая концами за горизонт. На дне виднелась речка. Небо было серым, и речка тёмной. Пойма была кое-где чёрного цвета: не то пожар, не то наводнение смыло и разрушило первоначальный порядок. Кроме брёвен, камней и чёрных стволов, ничего не осталось.
Но самое странное, что пока Люда разглядывала, все попрятались. Тревога сжала её сердце, и она решила спрятаться тоже, за выступ скалы, торчащей у ног. Она не чувствовала за собой никакой вины, но чем она могла бы доказать, что это она, ведь личного удостоверения с собой у неё не было. И этот мужской костюм… Она и во сне ощущала себя гражданином своей страны, только что победившей в войне, или побеждённой? Это было всегда неясно. Всё зависело от газеты, которую прочтёшь сегодня: сведения и выводы были всегда противоположны. Так, Победа или поражение? Пейзажи берегов различны: наш берег слоистый из голубой и белой глины. Её разбирают на снадобья и продают по кусочкам, меняют на продукты… Люда спряталась. Видит, по крутому спуску к речке бежит, сломя голову, высокий брюнет, что сидел в автобусе сбоку, а его догоняет другой, невиданный ранее. Откуда он взялся? Люде хочется, чтобы тот убежал: «Беги, заяц, беги!» - так вот это о чём, - думает Люда и тоже решает перебежать и спрятаться понадёжнее. Недалеко хилый лесок с валунами, высотой с одноэтажный дом.
    Впереди показалась группа людей, среди них – женщины. Почему женщины служат в полиции? Люда спряталась за стволом, замерла. Но женский глаз зорче мужского, и Люда замечена, и арестована, и всё молча. Ничего не спросили, просто повели перед собой в обратную сторону. Люда почему-то сразу поняла, что ей – крышка, что спрашивать ничего нельзя, всё равно ничего никто не ответит: не положено.
Она не знает, будут ли её пытать,  как она умрёт. Люда не видела спектакля «Беги, кролик, беги!», но знает, что человек, если он не хочет быть пойманным, должен бежать, прятаться и не высовываться…

* * *

Начиная строительство филиала с нуля, директор вначале был единственным членом КПСС, и только позже, в 60х годах создалась партийная организация.
Наиболее часто избираемым парторгом был, не смотря на молодость, всеми уважаемый, Алик Н. Подписная компания велась под его личным контролем. Он был всегда необычайно серьёзен: видимо нелёгкие времена, когда холодная война в разгаре, и трудности, возникающие в социалистическом лагере на пути его движения вперёд и к победе, происки врагов делали его лицо необычайно суровым. Он никогда не улыбался. Подводя итоги подписной компании и проведя анализ, Алик заметил, что не все 100% комсомольцев подписались на «Комсомольскую правду». Например, Люда. Он немедленно вызвал её к себе в партком и спросил, почему?
- Денег нет.
- А на «Иностранную литературу» есть ?
- Ну,  да. Журнал как раз стоит почти всю мою месячную зарплату…
- Это какое-то недоразумение, - закончил Алик.
На бюро, где Алик докладывал об итогах подписной компании, которой райком придавал  первостепенное значение в деле воспитания молодого поколения, среди прочих отрицательных примеров, Алик привёл недоразумение, касающееся Люды:
- Одна наша комсомолка подписалась на иностранный журнал, ещё не известно, какой страны! А на «Комсомолку» у неё не хватило денег. Это печальный факт.
Ростя взял в руки подписной листок, прочёл и рассмеялся. Он объяснил Алику, что журнал этот издаётся в Москве, он сам его читает иногда. Там печатают более выдающиеся произведения мировой литературы, прогрессивной, конечно. И переводчики наши советские, все обязательно члены КПСС.
Люда ещё не успела испугаться, как Саша рассказала ей, как Ростя опять её защищал:
- «Комсомолку» надо было выписать, Алик прав. - Тебе хотя бы раз попало? Когда-нибудь Ростя тебя ругал? – спрашивает Саша, член партийного бюро.
- Нет. Потому что я всегда права, - отвечает Люда серьёзно.
- Уж, конечно, права, - смеётся Саша, - а где ты куришь свои сигареты? Дыма не чувствую, - говорит Саша мягче. Вчера Ростя  назвал её Сашенькой.
- Я курю только, когда на меня смотрят, - указала Люда на дощечку   Не курить!    Их развесили недавно, по требованию пожарников, всюду, где хранились книги, чертежи, бумага…
- Я скоро поеду в Москву, Саша.
- В Москву разгонять тоску, - говорит Саша, как всегда, шаблонами.

* * *

Когда Алиному мальчику исполнится четыре года, и надо будет решать его судьбу, Ростя не колеблется, ни с кем не обсуждает, не советуется, сам решает свою проблему. А как же Клавдия Александровна? Как встретит его, когда увидит мальчика с синими глазами и ямочкой на подбородке? Он увозит мальчика в Москву, где живут его родные, сестра…
Человеческое лицо. На нём отпечатаны все страсти, болезни, пороки и добродетели человека. Потому так содержательны лица пожилых людей. Люда любит разглядывать портреты в галереях. Она сама рисует свой портрет, какой она будет через двадцать лет вперёд. Сравнивая молодой и старый портреты одного человека, Люда видит: в старости человек может быть интереснее, чем в молодости, словно с годами он сбрасывает всё лишнее, второстепенное, вроде глупых красных щёк и доверчивости в круглом взоре. На последней фотографии у Рости спокойное, одухотворённое и мужественное лицо, ровный загар и серая бородка. Люда рисует его уже в третий раз и никак не может передать выражение, затаившееся в глазах, то выражение лёгкой усталости и разочарования, что посещает человека думающего и чувствующего к концу жизни. Кажется, что он спрашивает вас:
- И это всё? Или будет что-то ещё?
Воспоминания о Росте, который никогда не делился своими тайнами, не говорил о себе, и вёл себя как руководитель и светский человек, основаны на личных впечатлениях разных людей, что, как известно, не может быть точным и достоверным, и всегда пристрастно. Архив не сохранил черты его личности. И если кому-то покажется, что он лучше знал и понимал её героя, то Люда охотно уступает ему это право. «В любой биографии можно найти много умолчаний, упрощений и даже просто ошибок».  К тому же, по натуре своей, Люда – соглашатель. Как только спорящий останавливается, чтобы перевести дыхание, Люда спешит с ним согласиться. Ибо в споре никогда не рождается истина, она только ещё более прячется. Это вклад Люды в «Книгу человеческих заблуждений», которая, говорят, уже кем-то давно написана, а если нет, то непременно скоро будет написана…
 Жизнь порою суживается до квадрата, окружённого стенами комнаты.
- Что нужно человеку для счастья? – спрашивает себя Люда. - Чашка кофе, ясный осенний день в окне, и чтобы завтра было воскресение… И ещё она думает, что творцом задумано, чтобы мужчина был всегда первым и лучшим. И всё ему должно быть по плечу.
Возможно, ошибочно давать портрет героя с точки зрения юной особы, какой была в те времена Люда. И сподвижник Рости, его заместитель мог бы дать его более исчерпывающий портрет, зная о трудах его больше других и прожив с ним рядом десяток лет? Но его уж нет на свете. А чего нет, того нет.

* * *

Москва встречает Люду серым небом. Солнца не видно. Как ориентироваться, где восток, где запад? Люда стоит на перекрёстке магистралей, где с безумной скоростью мчатся машины в десять рядов. Словно иллюстрация к французскому рассказу «Лошадь в Париже». В Париже 9 млн.!
В вестибюле института лежит ворох объявлений о сдаче комнат приезжим студентам. Люда выбирает из множества телефон бабушки Тани, звонит ей и слышит в ответ:
- Ты спроси кого хочешь во дворе, где живёт баба Таня, тебе каждый укажет, - и называет свой адрес.
Так и случилось на следующий день, когда Люда с чемоданом в руках остановилась во дворе нового дома в Дмитровском переулке, что влево от Нижегородского шоссе.
Бабушка Таня, московская цыганка, жила с внучкой Надей, второклассницей, в двухкомнатной квартире, неизменно сиявшей чистотой и тремя золотыми иконами в углу.
Почтальон приносил ей пенсию раз в месяц и еженедельно телеграммы от дочки, кочевавшей, по словам бабы Тани, по весям России с разъездным московским цирком.
Дочь бабушки Тани, исполнявшая цыганский номер в программе, была неграмотна и потому вместо писем посылала домой телеграммы, которые ей писали на почте.
- Кочует, уж пятый год кочует по чужим квартирам, - грустя говорит баба Таня, - вот дай боже, кто бы её пожалел на кочевьях! – и баба Таня, глядя на иконы повлажневшими глазами, угощала пирожками и компотом двух студенток, которым сдала она вторую комнату.
Баба Таня любила расспрашивать Люду про родителей, про жизнь её дома. Уважала за образованность и забирала квартплату за месяц вперёд. В двенадцатом часу прибегала из школы Надя, кудрявая и вертлявая цыганочка:
- Баба Таня, там конфеты в магазин привезли, барбарисовые. Надо купить в запас! И баба Таня бежит в магазин за конфетами, обвязав голову тёплым платком:
- Кто же ей купит?  Ни отца - ни матери!
- Балуете её, - говорит Люда, - а она плохо учится. Вчера опять двойку притащила. Всё пляшет, во дворе бегает, а уроки учить не заставишь. - Не любит учиться, это верно, - соглашается баба Таня, - в мать пошла. Учительша, хорошая, Анна Павловна всё грозится её перевести в школу недоразвитых. Ты бы помогла ей когда. Я не могу, не умею.
Вторая девушка, делившая с Людой комнату, не любила бывать дома, потому заниматься с Надькой, которой трудно было усидеть на стуле дольше пяти минут, доставалось Люде. Учиться девочке совсем не хотелось:
- Я буду, как мама, в цирке работать, - говорила она, вертясь перед зеркалом, - не люблю я эту арифметику.
Хорошо ещё, что Таня разрешала дёргать её за косу, чтобы помочь Наде сосредоточиться .
Иногда в сердцах баба Таня шлёпала Надьку, а потом, жалея, обнимала её, совала конфеты в карман и обещала купить ей шапочку, седьмую по счёту.
В течение пяти последних лет, кроме двух зимних месяцев, когда дочь брала отпуск и жила дома, баба Таня пускала квартирантов, двух девушек, желательно подружек. Она угощала их солёной капустой и пирожками и часто спрашивала, написали они письма матерям, али забыли? Просила передавать в письмах приветы от неё и сказать, что она не только не обидит, но и позаботится о них, словно родная.
- Дай боже, чтобы о моей дочке так же кто позаботился, - крестилась Таня, серьёзно глядя на иконы.
- Квартиру дочка, наверное, получила? – спросила однажды Люда.
- Сама получила, - гордо говорит баба Таня, - к самому Хрущёву писала.
- Да что вы! Вот здорово, расскажите.
- Никто из цыган не верил, что толк будет. Смеялись. Потом, когда получилось, тоже начали писать, но понапрасну. Шурка, вот, до последнего дня всё смеялась, не верила.
- Шурка, или как её называли девушки, тётя Александра, была родной сестрой бабы Тани и приходила к ней часто, по вечерам. Тётя Александра была старше бабы Тани, но выглядела куда моложе.
Красивая, со смуглым гладким лицом, большими чёрными глазами и пышными седыми кудрями, с дородной фигурой, она плыла по комнате и мягко усаживалась на диван, кутаясь в дорогой пуховый платок.
Тётя Александра, овдовев, жила одна в коммунальной квартире. Она в молодости нигде не работала и, получая теперь пенсию за мужа, торговала дефицитными мелочами, находя в Таниных квартирантах покупателей.
О тёте Александре рассказывалась семейная легенда. Сорок лет назад, режиссёр Александров снял её в эпизоде фильма «Последний табор».
Люда не помнит, но вполне доверяет легенде, поскольку в массовках участвовали все московские цыгане, а тётя Александра, можно представить, какой была в молодости красавицей.
На второй вечер знакомства тётя Александра принесла польский крем, перчатки и бельё. Людина молодая подруга всё это купила и попросила принести в следующий раз индийские тапочки.
На взгляд Люды, теперешнее занятие тёти Александры было самым, что ни на есть, цыганским, потому что племя это в веках не привыкло служить. Но баба Таня не только стеснялась и не уважала свою сестру, но даже терпеть её не могла. Поскольку при квартирантах они говорили друг с другом по-цыгански, Люда догадывалась об этом по сердитым Таниным глазам, резкому тону и швырянием предметов, попадавших ей на дороге. Баба Таня была со своей сестрой неизменно неприветливой и даже грубой. И когда та, попив чаю с пирожками, уходила, баба Таня, хмурясь, рассматривала покупки и ругала девушек:
- Зачем купили? То ли обойтись нельзя? Матери, небось, из последнего на вас тянутся, а вы транжирите деньги почём зря. На кой тебе энти тапочки? – увещевала она подружку, - мои вон носи, какие хочешь. Гладкая! – говорила Таня со злостью, закрыв за тётей Александрой дверь, - вот, дай боже, чтоб дьявол почесал тебе спину! Это была любимая поговорка бабушки Тани. Она всегда смешила Люду сочетанием таких греховно-несочетающихся слов, как «дьявол» и «боже».
- Грех так говорить, баба Таня. - Прости меня, господи, - соглашается она, торопливо крестясь и серьёзно глядя на иконы. И только иногда, когда у Тани бывает праздник, тётя Александра может рассчитывать на любезный приём.
В такой день Таня с утра убегала в «ланбард» перезаложить свои старые золотые колечки. Она страшно боялась просрочить платежи. Пенсия, беготня по ломбардам и квартирантские деньги помогали бабе Тане сводить концы с концами. Вечером она заходила к девушкам в комнату с пирожками и извинениями, что сегодня придут гости, и они немного попоют. Кроме тёти Александры, приходили обычно соседка-цыганка, жена сапожника и дочкина подружка, молодая ещё, не замужняя.
Выпив и отведав Таниных закусок, гости пели цыганские песни. У бабушки Тани голос хрипловатый, немелодичный и грубый. Но была в нём какая-то сила, страсть и тоска, отчего у Люды по спине пробегали мурашки. Тётя Александра пела спокойно, кокетливо и вполголоса. При пении глаза у бабушки Тани были серьёзными, а у тёти Александры – насмешливые. В пространстве между окном, столом и телевизором вертляво плясала Надя. Когда включили телевизор, баба Таня звала Люду. Разговор переходил на знаменитых соотечественников:
- Разве-ж Сличенко по-цыгански поёт! – говорит баба Таня грустно, - он забыл давно настоящее цыганское пение.
- Верно, - кивает головой соседка.
- А Волшанинова? – спрашивает Люда, - хорошо поёт.
- Тоже образованная, - машет рукой баба Таня, разве-ж это цыганское пение!
- Как же вы, баба Таня, квартиру получили? – спрашивает Люда, - расскажите.
- Так и получила. Знала, что получу, верила! Написала бумагу. Сосед помог, грамотный. Всё сочувствовал мне. Самому Хрущёву…
За столом все заметно повеселели.
- Все смеялись, - кивнула баба Таня, - а я верила, потому что справедливо просила. Вызвали меня через полтора месяца. Я не кто-нибудь, я рабочий человек. Там разобрались. Вот и дали.
- Вы, баба Таня, самого Хрущёва видели, когда ходили туда?
- Нет, его не видела, он вроде аккурат тогда за границу поехал…
Баба Таня отдыхала. Рядом, обняв её за шею, бочком приклеилась Надя. Хитрая девчонка, всё норовила обвести бабушку вокруг пальца: отлынить от учёбы, либо выпросить себе подарочек. Истинная цыганка!
Однажды вернулась после гастролей Дочь. Пожила дома три дня, которые пролежала на диване. Ласкала Надьку, не ходившую по такому случаю в школу. Квартирантов она старалась не замечать.
Три года назад разошлась она с мужем, гитаристом. Баба Таня, слушая порой сплетни о дочери, о её новом романе, приносимые тётей Александрой, говорила:
- И хорошо. И слава богу. Дошли, значит, мои молитвы до бога. Пора и ей свою жизнь устроить.
Через три дня Дочь уехала, а баба Таня опять побежала в ломбард перезаложить свои колечки.
- Я вчера сон видела, - улыбаясь, говорит баба Таня, усевшись вечером на диван, - будто я умерла и лежу, красивая, как невеста, в белом платье и цветах.
- Чего же хорошего? – удивляется Люда и живо представляет себе Таню, сухую, как палка, с длинными сильными руками, с большими чёрствыми ладонями, сутулую, почти горбатую, с морщинистым смуглым лицом и тощими седыми косицами. И всё это в белом великолепии, в гробу, и весело засмеялась.
- Чего смеёшься? Хорошо. Красиво. Я накопила себе на смерть. Вот тут лежит, - показывает баба Таня на сберегательную книжку, - в самый аккурат хватит и на похороны, и на поминки. Я и платье себе сготовила. Вон в том узле лежит.
- Всё ясно, баба Таня, всё запомнила, - отвечает Люда.
- Молодым смешно над старухой. А я жду. Хотя бы умереть тихо и спокойно. И чтобы дочка приехала. Зять, небось, тоже придет. Уважал меня шибко. Хороший был человек.
- Дочку вызовут обязательно. И зять приедет: он же в Москве…

* * *

Люда уже давно любила бабушку Таню за всю её праведную жизнь и справедливость, которая неизменно жила в её сердце. Люда была домоседкой, и провела с бабой Таней много хороших часов.
Лето сменилось Осенью, пришла Зима. Люда впервые увидела снег, не падающий, как у нас, а летящий вверх – метель. По телевизору выступает пасечник. Ему девяносто лет. Он здоров, красив и необычаен своей вневременностью. Говорит хорошо и просто, не торопясь. Только что за круглым столом сидели сверхэрудированные люди – члены-корреспонденты и журналисты, и много им было не ясно, и задавали они друг другу вопросы, спорили.
А потом этот дед в простой светлой рубашке, с ясным взглядом и доброй улыбкой.
- Баба Таня, взгляните, какой славный дед! Всё ему ясно и понятно. Послушайте, что он говорит.
- Слушай, слушай дочка: старики плохого не посоветуют…
В дверь позвонили. Пришла почтальонша, пенсию принесла. Баба Таня пересчитала деньги, положила их за икону, посадила почтальоншу пить чай. Дед на экране попрощался, поклонившись в пояс. Люда выключила телевизор…
- Пенсию эту я сама заработала, - говорит баба Таня, достав вязание, - в штампо-механическом заводе, в цехе двадцать лет проработала. Это уж я после вахтёром стала, по слабости здоровья меня начальство в вахтёры перевело. Насмотрелась я тогда всего. К примеру, был у нас истопник Сашка. Пятеро детишек у него было. Красивый такой из себя, плотный, хотя чумазый очень. Не любил мыться. Бабы к нему сами ходили, ровно кошки. Несмотря, что жена у него была, своя же, заводская, Дуся. Так, начальство однажды на дверь к нему с улицы пломбу наложило. Из-за баб всё! Так они что? – Через меня вздумали ходить. А я почём знаю, куда идут, и зачем. Наши же все, заводские. А у меня своя работа: следить, чтобы ничего не топырилось на одежде. Потом слышу: у Сашки что-то шумно. Ну, думаю, - это он опять собрал у себя. Иду. На столе водка стоит, огурцы, и две бабы тут же, весёлые.
- Ах, ты, - говорю, - бесстыжие твои глаза! У тебя жена есть. Обожди, я Дусе твоей расскажу.
- Тётя Таня! А я что? Они принесли, я выпил, закусил, и мне хорошо, спасибо, - хохочет Сашка.
- А вам не стыдно, девки? Избалуете, а потом жена с ним мучайся.
- Да мы так, тётя Таня, посидим и пойдём. А через неделю Дуся идёт: - Правда, - говорит, - к моему Сашке бабы ходют? Скажите, тётя Таня, люди говорят…
- Языки-то мягкие, вот и говорят. Ты не слушай никого. Кто и со зла наболтает. Я тут стою – никого не видела. Не любила я энти скляузы разводить.
Вот Серёжкина жена иной раз прибежит, когда он домой пьяный придёт. А к кому ей идти? Конечно, ко мне. Ведь мне что скажут, то тут и умрёт у меня. Хорошо, сосед в восемнадцатой квартире, как пьяный напьётся, заводит пластинку про кота, так и отходит постепенно. Не скандалит. А Серёжка пьяный всё в драку лезет. Раз даже стул сломал. Чистый дурак: вещь такую сломать.
- Бабушка, а почему ушли из вахтёров? – старается Люда вернуть её к прежней теме.
- Ушла, десять лет проработала. Нервная очень работа была. Ночью ходишь-ходишь, не спишь, всё беспокоишься, как бы с завода не унесли чего. Завод наш кастрюли делал, тазы, чашки те же из алюминия. А тогда, знаешь, как это в войну ценилось. Сейчас вот косметика в дефиците, а тогда всё хозяйственное было. А днём рази поспишь, то обед, то стирка. Дочки у меня тогда были малые…  Баба Таня замолчала.
- Ну, а какие истории у вас случались в вахтёрах?
- А никаких таких историй у меня не было. Идут со смены, а я уже вижу, у кого оттопыривается, похлопаю по спине. Иди, - говорю, -  сынок, освободись. Не срами себя. Никто не обижался. До сих пор, как мать родную, приветствуют, когда в завод прихожу: - жива ещё, - говорят, - баба Таня! Смеются. Видно, как бабушка Таня краснеет от удовольствия.
- А премии получали?
- Что ты! Я до начальства никогда не доводила. За это годы тогда могли дать, а вахтёру – премию, само–собой. Меня и так слушали. Скажу: освободись – и шли. А вот была у нас Нюра – вахтёрша, она на других воротах стояла. Она получила раз премию. Дак парню этому пять лет за банку краски дали. А у него двое детей было… Конечно, война. Но я бы всё равно не стала доводить. Лучше корку сухую есть, чем такую премию получить, детей сиротить…
- Баба Таня, вам героя надо было дать за безупречную работу.
- А мне и дали – орден с Лениным, - и баба Таня показала Люде медаль с изображением Ленина, которую она, по простоте душевной, считала орденом.
- Тогда вы были настоящим солдатом, баба Таня. А что же теперь? У вас под носом идёт спекуляция.
- А я не говорила  сколько раз, не покупайте, берегите материны деньги?
- Говорила, конечно. Да, ладно, бог с ними, - говорит Люда, увидев, как баба Таня насупилась и замолчала.
Прошла неделя. У Люды начались экзамены. Баба Таня тоже была всё чем-то занята. Тётя Александра, обещавшая индийские тапочки и меховые шапки, пришла утром, когда бабы Тани не было дома.
- А тебе ничего не надо? – спросила тётя Александра.
- У меня денег нет, - призналась Люда.
- Бедная, - обняла Люду за плечи, жалеючи тётя Александра. Подружка восхищалась тапочками, в самом деле, очень красивыми, когда вошла баба Таня. Она сердито двинула ногой сапоги, мешавшие ей на пороге.
- Сейчас я ей всё скажу, - говорит баба Таня, глядя мимо.
- Не надо. Сестра всё-таки, - волнуется Люда.
- А пусть не срамит меня перед людями! Весь дом знает, что она тута носит. А у нас в дому хорошие люди живут.
- Ты чего это шумишь, Таня? Не с той ноги утром встала?
- С той самой. Я обеими ногами ступаю сразу. За меня не бойся! Не хочу боле, чтобы ты таскала сюда своё барахло заграничное. Уходи. И чтоб ноги твоей боле тута не было!
Тётя Александра и прежде никогда не обижалась на бабу Таню. Привыкла за долгую жизнь к её вспышкам. Она не спеша собралась. Сложила в сумку оставшийся товар. Оделась и, покрутив пальцем около виска в пышных снежных кудрях, лениво улыбаясь, ушла прочь.
- Вот  дай, боже, чтоб дьявол почесал тебе спину, - успела крикнуть бабушка Таня вдогонку свою любимую поговорку.


 Глава III

«…Не бывает таких уж скверных времен,
чтобы хороший человек не мог жить».
Томас Мор

Все самолёты из Москвы возвращались на рассвете. Снежные горы, окружающие зелёный город, розовеют в лучах зари. Музыка над аэровокзалом, с глухими неблагозвучными звуками коренного языка, кажется милой и родной.
Но «дым отечества»! Дышать на магистралях нечем. Сотни, тысячи машин отравляют воздух. С высоты прилавков видна чёрная пелена тумана, ползущая к горным ущельям. Солнце не дает чёткой тени, только размытые очертания. Реки, некогда несущие питьевую воду горожанам, превратились в сточные канавы…
Вот и улица. Был час собак. В это время, перед работой, служащие выводят собак на прогулку. На Людиной улице собаки спят. Прохожих нет.
За полгода ничего не изменилось. Просто Люда уехала Зимой, а вернулась Летом. Свои зимние вещи она отправила домой посылкой и ехала налегке, но с многозначительным и красноречивым ромбиком на летнем платье, и счастье было за поворотом.

* * *

Лену и Люду, ещё молодых и неопытных специалистов, отправили в командировку вокруг Иссык-Куля в составе комплексной группы. Перед «МосГидропроектом» стоит задача освоения побережья, превращения его в курортную «Жемчужину Востока» для отдыха трудящихся – в туристических пансионатах и сановных граждан – в санаториях.
Когда журналист столичной газеты взял интервью у гуляющих летом на Черноморском побережье женщин, то на вопрос: «Откуда вы приехали и где вы работаете?» - все ответили примерно одно: в горсовете, в обкоме профсоюза, Министерстве чего-нибудь и т.п… Для простых граждан Иссык-Куль – доступный отдых, Сюда едут, идут пешком, летят на самолетах, с детьми и собаками, группами и поодиночке. Группа едет в своем микроавтобусе.
Нет слов описать эту чудесную командировку. Сопровождающий из местного руководства обещал даже показать затонувший древний город и угостить местным вином. То, что он не выполнил свои обещания, виноваты девушки, не выказавшие ему симпатии.
Сокровище киргизов, их единственное богатство – озеро, похожее на море, лежало диким в своём первобытном ложе. Кроме единичных вилл, окружённых высокими заборами, места для отдыха были нецивилизованы, не канализованы даже. Например, лагерь КазГУ известен был отсутствием туалетов!
Туризм может принести бедной Киргизии изрядный доход в казну, но такие мысли не витали в головах инженеров, искавших в пути возможные площадки для аэродромов, гостиниц, водопроводных сооружений. Задачей Лены и Люды было познакомиться с местами возможного расположения будущих очистных сооружений для стоков, с последующим сбросом их в глубину синего моря.
Инженерные мысли рассеивались среди зарослей аскорбиновой облепихи, чистейшего белого песка пляжей, голубых волн и абрикосов, величиной с персик.
Вернувшись из поездки, Лена и Люда представили отчёт и тот час же  были вызваны к главному инженеру. Он отчитал их за эмоциональность в ущерб инженерной мысли:
- Какими глазами смотрели вы на берега, только не инженера, - тихо бушевал он. Но эта неприятность скоро забылась, а путешествие осталось в памяти Лены и Люды на всю жизнь.
Ортодоксальный человек, Юра С. назвал вчера Элку за глубокое декольте самой «голосистой» из девиц. А сегодня с раздражением объявил, что Люда – настоящая клизма, ибо вызывает у человека всё дурное наружу.
Люда обдумала его слова. Конечно, Юра С. известный женоненавистник (как Блаженный Августин или Шопенгауэр), но доля истины в его словах всё же была. Люда сама ощущала в себе присутствие некоего индикатора, такой лакмусовой бумажки, что заставляет человека проявлять свою суть.
Так, Юра С., не сдержавшись во время дискуссии, развязанной Людой, заявил однажды, что если девица побывает замужем, то потом она непременно станет шлюхой, что другого пути у неё быть не может!
Или: о мелочной склочности и недалёкости Венеры Матюхиной узнали все, когда она озвучила свою «тетрадь преступлений» своих сослуживцев: кто и сколько раз опоздал, ушёл раньше, болтал, спал на работе, свесив голову на плечо, или уронив её на стол. А кто спровоцировал Венеру? – Люда. Когда, укладываясь с заданием в полдня, Люда вторую половину дней экономила для себя, подала отчёт за месяц работы, написанный торопливым почерком. Именно эта торопливость и вызвала подозрение Венеры и все её последующие действия…
Клизма, или лакмусовая бумажка – какая, в сущности, разница!
Люда читает Уолта Уитмена: «Первый встречный, если ты, проходя захочешь заговорить со мной, … почему бы и мне не поговорить с тобой?» Удивительный, ни на кого не похожий поэт! Она видит его, пышно обросшего седыми волосами, одиноко стоящем на берегу седого океана. Поэт, достойный своей великой страны. Он воспел красоту жизненного факта и человека, как «прекраснейшую в мире поэму», и своё восхищение миром…

* * *

Тогда же появился в жизни Люды Посторонний. В первый раз он стоял у обочины:
- Почему вы смеетесь? – спрашивал он неприязненно, и смех застывал у нее на губах. Или высокомерно:
- Какая теперь у тебя зарплата? И Люда отвечает, хотя не понимает почему. Зачем это ему? Может для сравнения? Ровесник сравнивает свой успех.
В другой раз, когда однажды утром Люда проснулась слегка знаменитой (после 2-х передач на ТВ) и пошла прогуляться по улицам, чтобы убедиться, он стоял у края тротуара, в белом плаще и кепи, ростом чуть выше прежнего, но Люда готова поклясться, что это был опять он, тот же самый, и сейчас же он спросил:
- Теперь ты можешь устроиться на ТВ, зацепиться?
- Можно, но она не станет: нет времени, и составлять программы передач скучно, - скажет Люда и пройдет мимо, и уверена, что он, глядя вслед, насмешливо осуждает ее за то, что упустила, глупая, свой шанс…
Каждый должен уповать только на себя, - думает Люда, шагая утром на работу после бессонной ночи – расплаты за день, полный впечатлениями и волнением.
 «…Когда весь мир был против. И союзная армия угрожала границам Франции, Наполеон, уповая только на свое совершенное искусство, превзошел самого себя…».
Летом Люде пришлось объяснять Постороннему, чем она занята днем и вечером. Он был пожилой, словно суровый отчим, слушал, не перебивал, потом надолго пропал. Люда знает, что это тот же человек, только постаревший.
…Вдруг всех вокруг стала интересовать Япония. Будто только что открыли новый материк. Режиссер Сёхэй Имамура! «Легенда о Нараяме», «Украденная любовь», «Глубокая жажда богов», «Невыполнимое желание» - целый материк!
Для японца превыше всего – гармония – первая из семнадцати заповедей, а у нас – только десять, - почему? – думает Люда. А у мусульман вообще только семь.
«Крестьянин в поле
Указал мне дорогу
Вырванной редькой».

Всего три строчки. Придумать хокку так соблазнительно, так просто. Кажется, что и ребёнок сможет…
Институт опять на воскресение посылают в совхоз на уборку яблок. Синоптики обещают дождь в середине дня. Надо не забыть с собой зонтик, - решает Люда.
На уборке яблок
Пролился тёплый дождь.
Зелёная поляна расцвела зонтиками.

Когда гуляли в Ботаническом саду, кто-то предложил:
- Играем: кто придумает лучшую хокку? И через три минуты:
Потянул ветерок.
Листья падают вниз и вбок.
Золотые осыпаются листья.

- А вот моя, - предлагает другой:
Листья летят
Вниз, вперёд и назад.
Золотые кружатся всюду.

Люда молчит. Ей не удаётся придумать собственную.
«Творить
В изящном стиле «хокку»
Не каждому дано».

В Ботаническом Саду в оранжерее цвели кактусы. У них устрашающие колючки и есть совсем маленькие, какие Люда вытаскивала из ладони у Рости давным-давно.
Люда не знает, когда Ростя впервые услышал о кактусах. Может быть, ещё в детстве ему читали сказку о Розе и Уродце-Кактусе, расцветающем ночью? Когда впервые увидел он «нежный, прозрачно-зеленоватый, таинственный свет цветка неописуемой красоты, величиной с тарелку»? Когда впервые прочёл о них у Карела Чапека о разнообразии этих растений, имевших формы «…ежа, огурца, тыквы, подсвечника, кувшина, митры священника, змеиного гнезда. Они бывают приземистыми, вытянутыми вверх, ощетиненными, как полк копейщиков, колючие, как эскадрон с саблями наголо»?
Когда смеялся он, вместе с Ильфом и Петровым, над «выразительностью кактусов»? «Одни молятся, воздев руки к небу, другие обнимаются, третьи нянчат детей. А прочие просто стоят в горделивом спокойствии, свысока посматривая на окружающий мир». Мысль о коллекционировании кактусов могла возникнуть у Рости в Ботаническом Саду, где Судьба подарит ему друга и любимого товарища на всю жизнь – Турдиева Савура Юсуповича, директора Ботанического Сада.
К 1960 году у Рости уже была коллекция. Собиратель кактусов – кто это? Цветовод, коллекционер, естествоиспытатель, эстет? Скорее - всё вместе.
Ростю увлекла «трудность и неисчерпаемость конечной цели»: Воспитание нового редкого вида! «Ведь кактусы, как дети, требуют заботы, знаний, постоянства, любви и терпения». И умирают они, как дети, растущие без внимания и опеки.
Эстетическое наслаждение от созерцания цветов, гордость создателя нового экземпляра, обладание коллекцией редких видов – всё это может взять в плен человеческое сердце. И поскольку Ростя никогда не говорил с посторонними о своих привязанностях, Люда могла только предполагать, но в чём она была уверена, Ростя никогда не увлекался идеей превратить пустыни и безводные степи Казахстана в пастбища, поросшие кактусами без колючек. Это был бы прекрасный корм для скота. Часть казахстанских учёных, следующих в биологии следом за преобразователями природы – Мичуриным и Лысенко, старались получить гибрид  «Opuntia Kazakhstanica», повторив опыт Бербанка (Калифорния. США. Конец XIX века), получившего гибрид кактуса без колючек.
Но Ростя был человеком просвещённым и знал, что превратить казахские степи в пастбища и сады можно одним путём: оросить их водой из каналов, забрав воду в могучих реках, и создавая искусственные моря. А кактус, в согласии с учением Вейсмана и Моргана, через поколения вновь показывает свои колючки!
В институте далеко не всем нравились кактусы. Однажды Ростя поставил на солнечном подоконнике в отделе горшочек с кактусом: его кабинет был на северной стороне, Юра С., уколовшись, в раздражении постриг колючки и даже вырвал кусок из тела кактуса, чтобы посмотреть, что у него внутри. Все смеялись, называя его действие словом «побрил», не понимая, что он убил живое существо Природы. Люда подумала тогда, что рассмешив людей, можно склонить их к безобразию. Это ранило Ростю, но он, как всегда, был сдержан во гневе.
«Говорить о себе долго без тщеславия нельзя». Ростя о себе вообще не любил говорить. Человек дела, принимающий решения и претворяющий их в жизнь. Человек поступка вообще не имеет времени говорить о себе. Если Юлий Цезарь пишет в своих дневниках о себе в третьем лице, как о великом полководце, а П. Худяков, магистр географии, заявляет в своей книге: « я умный, я учёныё, я талантливый», книга  «Кактусы» 5  написана авторами скромно. Нигде не встретишь слова «я» и рассуждений о своей роли в истории кактусоводства.

* * *

Директор, сложившийся в привычках и потребностях, как человек начала века, во времена скудости и лишений, военных и послевоенных лет, был скромным. Он жил с семьёй на половину зарплаты, отсылая вторую половину семье в Москву. Он не замечал, как молодые стали уставать от маленькой зарплаты, общежитий. Ростя жил, чтобы работать, другие работали, чтобы жить. Так работала, например Люда, и её настоящая жизнь начиналась как раз с окончанием работы.
Квартирный вопрос существовал в подколотых заявлениях о жилье в папках местного комитета профсоюза. Число заявлений перевалило за двести.
Приглашённые специалисты из других городов жили в гостиницах, на частных квартирах, и стояли в очереди на получение. Когда появился первый дом, четвёртая часть которого предназначалась для «Гидропроекта», Росте не давали прохода: Дом был так хорош! Директор жалуется, что приём желающих приблизить свою очередь съедает всё его рабочее время. Нужен был человек, который взял бы на себя эту задачу. И такой человек нашёлся. Это был Миша П. – инженер-гидротехник, круглолицый, белокожий, полноватый молодой человек, обходительный и энергичный. Он жертвовал своей профессиональной работой ради других, близких и друзей.
А к Росте всё шли и шли, неся новые подробности о себе, неопровержимые доказательства, что именно в этом кирпичном, новом, укрытом от дороги тополями, доме, в центре города, они должны жить.
Страсти кипели, потому что дом был неожиданным и совсем готовым для вселения. Осталось малое: распределить жильё.
Миша П. предлагает остроумную идею: поменять новые квартиры на старые, но с большей площадью, чтобы удовлетворить большее число сотрудников…
Комиссия заседала ежедневно. У директора было 50% голосов. Потому было очень важно, чтобы он голосовал за вас. И был случай, когда голоса разделились пополам. Оставалось два дня, чтобы хотя бы один человек из комиссии переменил своё мнение. Эти дни миновали. Ростя, взглянув на твёрдые лица членов комиссии, понял и уступил: он умел ценить в других принципиальность и твёрдость, уважал правила.
После вселения обнаружилось, что дом наполовину населён людьми, с характерными фамилиями и внешностью. Последний, кому не удалось поменять свою старую квартиру на новую, не утратил надежды и, на седьмой день после вселения, позвонил в Людин звонок:
- Вы не хотели бы переехать в Микрорайон? – спросил.
- Зачем же?
- Но, может, у Вас там родственники живут. Будете к ним ближе.
- Нет. Все мои со мной. А что вы хотите?
- Поменяться с Вами. Быть ближе к своим.
Его тёмные медлительные глаза на белом полном лице смотрели спокойно, полуприкрытые веками. Его спокойствие и речь показались Люде наглыми. Она растерялась и не только потому, что успела полюбить тополя, уложившие свои заснеженные ветви на балконе. Этот человек напомнил ей другого господина, другую далёкую зиму. Он был хорошо и тепло одет в холодный зимний вечер на крыльце филармонии. Люда только ступила на первую ступень к кассе, а он уже остановил её словами:
- Сегодня «Вечер еврейской песни». Симфонии будут завтра, перенесли. Люда будто споткнулась. Она одета не по сезону: ботинки промёрзли, до то тонких чулок, осеннее пальто, башлык из клетчатой материи и варежки вместо перчаток. Он сразу понял, что она из другого мира. Это всем бросается в глаза, и нет сил противостоять желанию спрятаться дома, никуда не ходить вечером. И сколько ещё будет таких вечеров…
В последующие годы квартиры получат все желающие, и слух о том, что в институте дают квартиры, распространился по округе и дошёл до ушей одной продавщицы из магазина «Фрукты-овощи». Этот магазин, с постоянным запахом гниющих овощей, посещали хозяйки из института, и многие знали в лицо тридцатилетнюю женщину, с чёрными глазами, за прилавком.
Люда не помнит, сама она придумала, или какой-то дурак посоветовал ей бросить свою прибыльную работу, закончить курсы машинописи и делопроизводства и устроиться секретарём к директору. Два года жила она на скудную зарплату секретарши, прежде чем заявление её о жилье положили в папку. Чтобы ускорить дело, она пришла к Росте на приём по личным вопросам, после пяти.
Он объяснил ей, что квартиры дают приглашенным специалистам из других городов. Он смотрел на неё ясными глазами, в которых читалась безнадёжность…
Секретарша уволилась, и скоро все опять её увидели за прилавком другого магазинчика – «Соки-воды».
За свою жизнь Ростя не разбил ни одного женского сердца, если не считать эту секретаршу.

* * *

Увольнения сотрудников огорчали директора, как измена, почти как предательство. Он так искренно был убеждён, что уходить не надо, что многие забирали свои заявления, убеждённые им.
Но Люда ушла. Её стремление догнать утраченное время, сравняться со сверстниками, добиться чего-то было не менее убедительным, и Ростя отпустил её. Нацелившись на карьеру, Люда сидит на новом месте. Её стол – у окна. Она рисует зимний пейзаж: нечёткий круг солнца, иней на деревьях, серый забор. Скучно… Новый филиал ещё не развернул своей работы, делать почти нечего, и чтобы не уснуть, Люда рисует. А «Казгидропроект» в это время живёт полнокровной и кипучей жизнью, Ростя выделил музыкальную комнату для репетиций оркестра и купил фортепьяно… Люда звонит Лене каждый день… Так проходит первая неделя. Накопились вопросы, у руководителей, и Люду посылают в командировку, ей поручают попутно уладить кадровый вопрос: Федю-архитектора, уже месяц работающего в филиале, московский директор отказывается принять на работу: у Феди нет диплома.
В Москве у Директора твёрдый взгляд на проблему: он не признаёт архитектора, ели он нигде не учился своей профессии! Этот взгляд разделит (и пойдёт ещё далее!) руководство Союза Архитекторов, когда перестанет принимать в члены Союза архитекторов с дипломами местных ВУЗов.
Так Люде будет известен только один такой архитектор – Шильник. Он стал членом Союза вопреки правилам, не сделав ни одного уникального проекта. Шильник – человек со связями.
В Москве Люде пришлось настаивать, чтобы Федю-архитектора приняли инженером хотя бы за его способности к рисованию, чтобы не ставить в трудное положение руководителей филиала, не имеющего пока своего отдела кадров.
Вскоре в филиале появился настоящий архитектор – Когай – сын корейского генерала, выросший на берегу Жёлтого моря (лучшего из морей!). Он закончил Архитектурную Академию и всю жизнь будет принимать живое участие в каждом конкурсе проектов, проводимом Союзом Архитекторов Казахстана. Он не мог не творить.
Что же касается Шильника, то однажды Люде приснился сон настолько смешной, что сослуживцы не верили, считали его выдумкой, анекдотом, смеялись.
Утром Люда рассказывала так:
- Стою я с Шильником во сне на крыше вегетационного домика (его как раз проектировали для Биофака КазГУ). Он говорит: прыгайте, Людмила Федоровна, тут не высоко.
- Нет, говорю, - высоко, я помню отметку +2.20, от земли будет 1.80м., я боюсь.
- Да не бойтесь, я вчера понизил отметку на полметра, вы ещё не знаете… Прыгайте! Смеялись все. Шильник часто менял задания, говоря при этом тихо и убедительно. Так же тихо и убедительно пролез он в члены Союза, что давало льготные права на лишние метры жилья (для творчества), поездки за границу, в центры зодчества, царства архитектуры… Глядя на Когая, Люда вспоминала Колю Хвана, какой он был бедный, простой и тихий человек, старающийся прожить счастливо на 100$ в месяц. Прошло всего 25 лет после войны, и государство подобрело к нерусским народностям. Политика!
Люда заметила давно, что историки и философы – все сплошь мужчины: Флавий, Тацит, Плутарх, и русские: Розанов, Ключевский, Карамзин, Тарле… У женщин своя история и своя философия. Женщины не меняются. Они познают историю по тому, как меняется человек. Вот, кореец Пак. При демократии он будет ходить в белом костюме и цедить слова сквозь зубы. А вечером может надеть даже красный пиджак. Он вправе догнать своё утраченное время, - думает Люда, разрешая всем всё.
Вернувшись из Москвы, Люда вновь попала в сонную атмосферу филиала. Новый директор – человек утончённый. Седина красиво сочетается с серым костюмом-тройкой и мягкой неторопливой манерой вести беседу:
- Не надо торопиться. Всё уладится своим чередом.
Первым не выдержит Главный инженер. Он вернётся на старое место работы, где его будут опять звать просто Сашей. А в «Гидропроекте» оркестр уже репетирует, и Зося поёт без микрофона.
Можно, конечно, уподобившись «блудному сыну», вернуться назад, но как некрасива блудная дочь, если поставить её вместо сына. Возвращение – это всегда отступление,  шаг назад…
Вместе с Весной, в филиале появился Новый Главный инженер, назначенный Москвой. Это был молодой красавец-мужчина, ещё более энергичный, чем прежний. В коридорах подул свежий ветер. Этот ветер принесёт новых сотрудников, молодых специалистов. Люда получит повышение, вместе с неизбежными проблемами.
Скоро стало ясно, что между директором и главным нет согласия, и война неизбежна. Сотрудники разделятся на два лагеря. И как-то так случилось, что одна из молодых специалистов в Людиной группе быстро оказалась в противоположном лагере.
Это была блондинка с голубыми прозрачными глазами и крупной фигурой. Про таких говорят: всё при ней! Голос грудной, бабий, переходящий на шепот; всезнающая улыбочка.  По таким девушкам сохнут парни по окраинам городов, шофёры, которых не пугает ни ежовая рукавица, ни под каблук, говорящие всем «шеф» при обращении.
Лариса пришла с дипломом отличницы с ускоренных курсов вечернего факультета архитектурно-строительного техникума. Она удивила Люду знанием простых законов жизни, твёрдостью своих позиций и самостоятельностью. Новое поколение в её лице внушало спокойную уверенность в будущем, несмотря на междоусобную борьбу в коридорах и кабинетах института.
Лариса, как всякий неординарный человек, стоит того, чтобы рассказать о ней. К своим 20ти  годам она обладала рядом неколебимых принципов и умением добиваться своего. Закончив школу, она не стала, как все, пытаться поступить в ВУЗ, а поехала с геологической партией в степь на всё лето в качестве поварихи.
Она знала, что личные проблемы решить важнее для девицы, чем даже получить специальность: была бы шея, а хомут найдется – её любимая поговорка. Другое дело – замужество. Это – судьба женщины, и решать проблему надо теперь. Скоро все заметили, что шофёр огромной зелёной экспедиционной машины не сводит с неё глаз, и все уже поддразнивают его, кивая на повариху.
Но тут приехал юноша, высокий и черноволосый. После 9го класса отец отправил его работать на лето к геологам. Лариса, у которой, как у всякой женщины, кокетство было в крови, предпочла шофёру молодого человека.
Ничего ещё не было сказано, но в экспедиции принято было пить водку вечером и ускорять события, хотя Лариса и не участвовала в общих посиделках…
Районное начальство строго спрашивало её после случившейся трагедии: что да как? Будто из-за неё подрались два человека, и один пристрелил другого из охотничьего ружья. Юноша погиб нелепо, шофёра увезли, две недели прошли в нехороших разговорах и косых осуждающих взглядах, словно она не девица и не дочь, единственная у своих родителей, а неизвестно что! Между тем, прислали нового шофёра, и все постепенно успокоились, а поздней осенью Лариса привезла домой не только заработанные деньги, но и жениха, будущего своего супруга.
Устроив таким образом свою женскую судьбу, Лариса поступила на ускоренные вечерние курсы в техникум и через два года получила диплом и родила дочь! Обогнала всех своих подружек. Теперь она замужняя дама и чувствует себя не молодым специалистом, которому ещё учиться работать, а уверенной в себе молодой женщиной.
О, это не одно и тоже!
Именно Лариса открыла в своём руководителе странную особенность, которая раздражала её всё больше: её Людмила не принимала факт как таковой, а выворачивала его на изнанку.
Так, диплом с отличием Ларисы она приняла прохладно: Лариса, хвастаясь знанием жизни и людей сама сказала, что перед защитой диплома поставила коньяк своему руководителю и члену комиссии. Или спрашивает, почему Лариса не попыталась после школы поступить в ВУЗ, как все, ведь материально она была вполне обеспечена? И почему так рано вышла замуж? Лариса грустно поделилась однажды, что с мужем невозможно ходить в гости: вечер кончается скандалом. А Людмила Фёдоровна, глядя в потолок, обращаясь вовсе, как бы, не к ней, говорит: «Муж говорил на тёмном фенейском наречии, а жена  - по-гречески, потому они никогда не ходили в гости вместе»… А Лариса не понимает, что она имеет в виду? Именно это непонимание ставила она в вину своей руководительнице, когда подала заявление об уходе:
- Она не смотрит фактам в лицо, а заглядывает с обратной стороны… Я не понимаю,
что она говорит!
Директор, человек спокойный и тихий, очень удивился её горячности и отпустил на все четыре стороны.
Такой урок преподала Люде её первая ученица, не пожелавшая ни о чём переменить своё мнение. Взять хотя бы фильм «Солнечный ветер». Какая буря поднялась в отделе из-за суждений о героине, которую Лариса объявила дурой, а Людмила – гениальной женщиной. Или о мужчинах: Лариса: все они, по сути, одинаковы, что особенно возмутило Людмилу.
Лариса отводила душу в противном лагере, где её понимали и сочувствовали.
Людмилу ничему не научил этот случай. Она по-прежнему считала, что следуя практическому разуму, не ошибёшься только в мелочах.
Она встретится с Ларисой через тридцать лет. Та будет стоять на обочине, торгуя семечками в стаканчиках. Людмила пройдёт, не узнавая, мимо: пожалеет её, постаревшую. Время нисколько не меняет женщин: в перевёрнутой жизни каждая старается выжить по-своему…
Борьба в институте разгоралась. Люда – на стороне главного инженера, за которым стояли современное отношение к делу, энергия и мужское обаяние.
Собирая компромат на противоположный лагерь, часть сотрудников стала забывать о своих прямых обязанностях. Ждали комиссию из Москвы во главе с директором, получившим сигнал о неблагополучии в дочернем филиале. Мир этот готовился к встрече с высоким начальством, мир тот был занят самим собой.
В сметном отделе руководителем сидела тонкая блондинка, не принимавшая участие в общей суматохе.
Она была новенькой, сидела в своей группе и ни с кем не вступала в непроизводственные отношения.
Иногда она звонила куда-то, и что-то просила, не забывая прибавить:
- Только папе об этом говорить не обязательно. Пусть, Абрам Борисович, это останется между нами.
Как–то у Люды пропал чертёж, его искали в других отделах и Люда пришла спросить у сметчиков.
- Кому нужны ваши бумажки, - усмехнулась блондинка, – главное – смета! Деньги, понимаете?
- Но без нашей бумажки не может родиться ваша смета, - ответила Люда вежливо, ей не нравились споры на производственные темы! Другое дело – поговорить о том, что человеку надо для счастья. Достаточно ли ему «тишины на душе и преданной женщины с лёгкими руками»? (В.Токарева. Первая попытка. 1998 г.)  Или этого мало?
Как все сослуживцы вокруг, Люда была из этого мира, где после работы стоят в очередях уставшие женщины, что носят ширпотребовские юбки и обувь отечественного производства.
Блондинка была из иного мира. Её отец – Управляющий ХОЗУ Сов. Мина. Порой она делилась такой новостью:
- Что я сегодня ела на завтрак? – Бутерброд с икрой и кофе. Надо было бы ещё что-нибудь съесть… А что же сегодня на обед? Позвоню домой. Кажется, уха из севрюги. А что у вас?
А у них предполагается столовая общепита, где на скользких подносах тарелка со шницелем и капустой.
- Так, это – всё твой папа, - скажет сидящая против неё, - а что вы без папы?
- И муж от тебя сбежал, - скажет другая, задетая её словами, завидующая.
Телефонное право! Великое изобретение Коммунистической партии. Меняя интонации, можно по телефону вершить политику на местах. Читатель, если ты умеешь фантазировать, представьте себе почти неограниченные возможности желать и получать желаемое быстро, без хлопот. Надо только нажать кнопку и секретарь соединит вас с нужным человеком. И сегодня же вам домой привезут, например, пушистую ёлку из государственного лесного питомника. Вы захотите любимой послать цветы или конфеты, ради бога! Городская оранжерея и кондитерская фабрика, где, в небольшом количестве в особом цехе делают особые конфеты для вас. Только пожелайте. И всё очень дёшево, почти бесплатно, от новинок Запада до экзотических фруктов Востока.
Мир этот и тот сосуществуют рядом. Однажды муж принёс домой бумажный квадратик, где был указан адрес. Там по этому квадратику дадут ёлку. Когда она, спустя два дня, разыскала склад ХОЗУ среди лабиринта хозяйственных построек, оказалось, что ёлки уже розданы, о чём говорили следы на снегу – хвойные веточки. Заведующий складом изучающе разглядывал Люду: чужая.
Чтобы с толком пользоваться могущественной бумажкой, надо не только иметь её у себя, но и знать сопутствующие ей секреты, в которые посвящены бывают только свои – представители того мира. Для них в холодильниках хранится знаменитый апорт, а в куче около него роются бедные люди, выбирая яблоки, не совсем пропавшие.

* * *

Москвичи приехали утром. Московский директор – Солнцев – в первый же день дал задание главному архитектору филиала сделать эскиз корпуса Университета в Караганде. И дал сроку два дня.
Комиссия заседала, проверяла работу, выслушала каждого, всё записала. Когда вызвали Люду, она сказала, что обстановка не рабочая, скорее военная, но что «до войны» было ещё хуже: дела не шли, и было скучно, как на болоте, когда утки улетели, и охотники разъехались. У Люды была слабость – украшать свою речь образами…
Главный инженер филиала, предводитель оппозиционного штаба, чтобы явить комиссии развал в наличии, переводом устроил целую группу инженеров в другой институт. И Люда решала вопрос: уйти или остаться?  Солнцев заверил, что уходить не надо, что всё образуется, для чего они и приехали.
Через три дня он спросил об эскизе. Выяснилось, что эскиз не только не готов, но и не начат! Главный архитектор, все эти дни собиравший компромат на предводителя оппозиции на месте его прежней работы, совсем забыл о задании, считая его несущественным в сравнении с добытыми бумажками, из коих следовало, что главный инженер (красавец-мужчина) абсолютно отрицательная личность. Довольный собой, потирая руки и размахивая бумажками, он весело прошёл в кабинет, где заседала комиссия. Ему не дали говорить. Спросили только об эскизе – личном задании Солнцева…
Решение комиссии было Соломоновым. Вечером на общем собрании Солнцев зачитал приказы по филиалу: Уволить за профессиональную непригодность гл. архитектора… За развал работы и междуусобную борьбу уволить обоих руководителей, предводителей штабов: директора, тихого человека, и энергичного и молодого главного инженера.
Никто не ожидал такого финала. И тут случилось ЧП. В полутёмном длинном коридоре филиала уволенный архитектор напал, вооружённый ножом, на Солнцева, шедшего в окружении свиты после собрания…
Нет, его не ранили, даже не поцарапали, но факт покушения на жизнь засвидетельствовала вся свита из семи человек! Вызванный наряд милиции составил протокол на месте, и хулигана увезли в участок.
Противная партия была посрамлена.
- А чего было ждать? – говорила Люда, если у них большинство – консерваторы, один – дурак, хотя и бывший десантник, а женщины все – исключительно красавицы! Жаль было только директора, пострадавшего ни за что: никого не обидел, ничего никому не сделал плохого, милый, интеллигентный, а вот – уволен!
У Рости такого просто быть не могло! – думает Люда, - то был настоящий руководитель. Почему был? Он есть и ещё многое, наверное, сделает за отпущенное ему время…, - пугается Люда.
Комиссия уехала. Опять покой и тишина. Новых руководителей пока нет. После обеда Люда опять рисует пейзаж за окном, всякий раз другой, чтобы не уснуть. Блондинка в сметном отделе опять звонит и что-то просит у таинственного Абрама Борисовича, который кажется всем всемогущим.
В обеденный перерыв в торговом центре города все магазины старой, купеческой застройки с деревянными кружевами по фасаду и зелёными фигурными крышами. Люда гуляет мимо ювелирного, обувного магазинов, мимо ателье «Джетысу», что шьёт платья и костюмы на заказ. Люда встречает Надю, девочку из детского дома, когда-то учились вместе в одном классе. Все детдомовские дети учились до 7 класса, затем получали среднее образование или ремесло. Надя закончила торговый техникум, заведует обувным отделом. Эх, спросить бы про босоножки! Но Люда не решается. Босоножки купить проблема. Только десять лет спустя, Люде повезёт купить в магазине сразу пять пар босоножек разного цвета.
Она будет совершенно счастлива покупкой, и забот станет меньше. Только в 80е годы на работу будут приносить всё, от импортной обуви до платьев из Парижа. Это будет прибыльный бизнес, и заниматься им станут инженеры, по совместительству. Раз в месяц будут приходить коробейники с большими современными сумками, полными чудес: сапожки, свитера, блузки; потом: икра, сервелат, кофе, что прежде было недоступно. Очень удобно будет на месте примерить платье.
Отношения с продавцами будут столь доверительны, что деньги можно отдать не сразу, а после зарплаты. В магазины ходить станет незачем. Но чтобы носить импортную одежду, нужно было делать левую работу. Первой работой Люды было репетиторство по математике и русскому языку; потом – швейное дело, затем – левые проекты. Сначала их выполняли дома в воскресение, по секрету. Кончилось же тем, что левую работу стали давать собственные начальники, разрешая порой делать её в рабочее время, параллельно с плановой работой. В «Гидропроекте» такого быть не могло.
Всех превзошёл директор Шестаковский. Это был третий директор в трудовой биографии Люды.
70е годы. Советский Союз впереди всей планеты! Спутники летают. Олимпийские чемпионы, в награду за свой нечеловеческий труд, сияют славой. Космонавты – герои нашего времени.
Мы первые по выплавке чугуна и стали, и не бывает перепроизводства: станки и машины для добычи руды, из которой получают чугун и сталь, идущий на металлоёмкое производство новых станков и машин! И нет безработицы! Страна всеобщей грамотности. Самая читающая в мире страна! Писатели издаются государственными издательствами, награждаются премиями за согласие с линией партии. Лёгкая промышленность перевыполняет все планы! Магазины завалены до верха отечественной продукцией, что не находит сбыта.
Одним словом, социализм с нечеловеческим лицом построен. Впереди, страшно подумать, коммунизм, вернее, «Призрак коммунизма»…
В государственном  проектном институте назрела  необходимость поставить левую работу на поток. Директор организовывает новую комплексную мастерскую, куда приняты новые специалисты, сработавшиеся между собой прежде, не связанные с существующими кадрами дружескими отношениями.
Мастерская, по замыслу директора, должна будет быстро, без проволочек делать левые проекты.
Это будут всегда срочные, под названием «Заказ Госстроя». Плановая работа при этом отодвигается. Рядовым исполнителям обещают для вдохновения премию и «дефицит» без очереди: яблоки – зимой, или: мясо – летом. Счастливые работяги не подозревают, что основная плата, деньги заказчика за проект, осядут в кармане высших руководителей. Ни Шестаковскому, ни другим директорам никогда не хватает директорской зарплаты на все их затеи и прихоти. Вот и приходится изобретать левые доходы. Люда знает только одного директора, которому хватало и половины его зарплаты, чтобы жить счастливо и полнокровно, - Ростислава Игоревича – человека с чистыми руками и репутацией без пятен.
Когда Брежнев поделился всенародно фактом своей биографии, как он студентом на колхозном картофельном поле одну картофелину откладывал для себя, другую – для колхоза, все поняли, что красть – можно. Понимая, что распределение продукта и благ происходит в государстве несправедливо, человек советский старается поправить это в меру своих сил и возможностей. Рядовой инженер, бесплатно работающий на поле, лучший овощ возьмёт себе, зная, что сданная на овощехранилище и склады, она наполовину сгниёт перед тем, как попасть на прилавки магазинов. Ведь тот же инженер зимой  работает бесплатно на тех же складах и овощехранилищах, где перебирает гнилые овощи! Все привыкли к рабству нравственно тогда, когда безропотно и бесплатно работали за других.
Люда помнит только один бунт в конце 80х годов, когда лодка, в которой мы все, начала качаться. В одну из суббот весь институт отправили на луковые поля на прополку. Горожан радовало, что вот уже вторую зиму нет проблем с луком, его достаточно в магазинах, и благодарить надо корейцев, которые арендуют у совхоза поле под лук, живут на нём всё лето, всей семьёй, много работают и хорошо зарабатывают, покупают автомобили. За это корейцы пользуются всеобщим уважением. Но даже их испортила общая атмосфера безнравственности в обществе. Корейцы стали договариваться с совхозом о дармовой рабочей силе – горожанах, привыкших работать даром на полях отечества. Часть горожан завидовала богатству корейцев и, разобравшись в ситуации, выступила против. Парторгу и профсоюзному деятелю нечего было противопоставить бастующим.
Люда была в числе тех, кто первыми уехал с поля: корейцы должны сами, своим трудом зарабатывать свои деньги!
Институт, где Люда работает, расположен уединённо, далеко от магазинов, потому был обречён иметь свою столовую. Обедать можно только там, либо пить чай с бутербродом у себя за столом. Руководители и начальники в столовую не ходят: стесняются.
Королева общепита, Таня давно и явно презирает своих клиентов. Если тебя тошнит от тряпки, которой Таня иногда вытирает сразу все столы, не ешь, сиди голодный. У Тани прелестный цвет лица и новая шуба. Такую купить инженер не сможет. У Тани твёрдый характер и быстрый ум: она легко считает копейки, бросая сдачу презрительно:
- Инженера;, мать вашу, с сердцем говорит она. Понятно, почему презирает Таня, - думает Люда, - мы ходим и едим то, что она готовит; берём в руки сальные подносы, вилки и ложки – условно-чистые, столы омерзительно-мокрые. Но почему она принародно ругает своего мужа – пролетария, гегемона, из тех, кого ласкает правительство, представителя передового класса общества? Должно быть потому, что она кормит его дома уворованным на работе мясом.
Когда Люда поменяет работу, перейдет в другой институт, расположенный в центре, в окружении кафе и столовых общепита, станет еще хуже: меж столов будут ходить голодные люди, собирая остатки брошенной еды… После работы посылают в Дом политпросвещения, такой огромный, что можно просветить враз все население Алматы.
Историю партии изучают всюду: от «кружков по изучению» до консерватории, и все без толку! Лишняя трата времени. Так, слово «экспроприация», любимое большевиками, было совершенно искажено. Истинное значение его – оплачиваемое государством отчуждение имущества граждан в пользу государства. Большевики попрали все законы, когда лишили целые классы людей их имущества и жизни, никому ничего не заплатив. Или: Ленин упрекал французских якобинцев, что они запрещали рабочие союзы и стачки, выступления, требующие повышения заработной платы. Однако, сам приказал утопить в крови мятеж в Кронштадте в 1921г. Героем был С.М. Киров…
Очередной лектор пугает атомной войной, чтобы граждане не ждали улучшения жизни от правительства, тратящего деньги на гонку вооружений, подкуп руководства стран соц.лагеря, холодную войну. Не надо мяса, только бы не было войны! – стало затертой фразой. Советский дипломат Павел Лазаревич Войков, когда-то сам покушавшийся на жизнь градоначальника в России, был убит за границей белогвардейцем. Почему так возмущаются сограждане? Око за око… Люде не жаль Павла Лазаревича, сделавшего такую блестящую карьеру дипломата!
Что надо человеку для счастья, - думает Люда, отвлекаясь от новостей международной политики, - немного. Или: Сократ, беседуя с жителями Афин, вышедшими прогуляться, учил их искусству жить. В I веке до н.э. он, не предвидя рождения Альберта Эйнштейна и целой армии психотерапевтов, считал мир непознаваемым, учил: «познай самого себя», человек! В этом ключ к искусству жить счастливо. Психотерапевту не расскажешь всего. Мысль, ошибка, помыслы, драконы – ничего не скроешь от себя! Вот и сражайся сам со своим драконом, побеждай и добудешь счастье в борьбе с собой. Если любишь деньги, работай, добывай. Любишь уединение – купи дачу. Любишь покой – продай дачу. А что же надо мне? – думает Люда, - чашка кофе, яблоко, роман Акунина про Фандорина, песню Малинина, поющего о себе. Подругу. Мне нужна подруга, - решила Люда, когда все стали греметь стульями, вставая, и душный воздух вокруг заколыхался…

***

Созидающий труд радостен. Он полезен для здоровья, продлевает жизнь человеку, если тот на своем месте. Никто не замечал, что приближается шестидесятилетие Рости.
В Москве – новое руководство, новые течения, новые люди. Десять лет назад попытка занять его место человеком, посчитавшим себя более подходящим на место директора, кончилась провалом. Коллектив обожал Ростю, и ему даже ничего не пришлось предпринимать, он даже слова не сказал в свою защиту. Теперь все иначе. Есть «святое место, которое пустым быть не может». И всегда есть кто-то, кто желает его занять.
Ростя получает назначение на работу в Сирию – руководить ГРП на строительстве ГЭС на р. Ефрате. Это почетная ссылка. Между Тигром и Ефратом в доисторические времена располагались райские сады, по которым гуляли совершенно раздетые Адам и Ева. В отсутствие директора, его обязанности выполняет Костромин, его заместитель.
Что же застал Ростя, вернувшись домой через два года? То, что и ожидал: его институт работал четко, катясь по накатанным рельсам, без помех, без него… Убедившись в своей отстраненности, бывший директор, человек самолюбивый и гордый, уходит, покидает здешние края, уплывает к другим берегам.
Люда, давно ушедшая из жизни «Гидропроекта», встречает его незадолго, идущего к стоянке автомобилей, в состоянии удрученном. Она увидела грусть в его глазах, возможно, он думал о переменчивости счастья. Но о чем бы он ни думал, своими мыслями он не поделился. Эта встреча на вечереющей улице была последней с живым Ростей.
– «Я не могу умереть на этом острове и кончить свое поприще в покое, - сказал Наполеон своей матери. А маршалам – мы не были поколением, созданным для покоя. Мир скосит на ваших постелях скорее и больше людей, чем скосила бы война на бивуаках…»
Наполеон давно стал императором, и Люда все реже вспоминает его историю. И только встретив в исторических романах В.Пикуля  такие откровения, как: «У Наполеона столько разных дел, как у паршивой сучки блох», - будто бы сказал Румянцев (словно у него самого не было вообще никаких дел!), или: назвать подарок Наполеона кн. Волконскому – перстень с бриллиантом – знак внимания и уважения – «дешевеньким колечком с паршивеньким бриллиантиком» (словно кн. Волконский был меркантильным) – в такие моменты все восставало в ее душе в защиту чести и достоинства великого человека и героя, возмущал не только фальшивый тон, но и неверный смысл слов!

***

Когда ты молод, и душа твоя открыта настежь, ты встречаешь летящие навстречу события, слушаешь ветер, бьющий в лицо, стремишься все увидеть, схватить впечатление и сберечь в памяти все, что достойно, удивительно и прекрасно.
Теперь, отправляясь в путь, стараешься сесть спиной к движению. Мимо летят пейзажи, люди, события. Спокойно провожаешь взглядом, убегающее назад лицо, предмет или дерево, выбранное из массы других, подобных. И многое уже не кажется таким уж важным, достойным памяти…
Однажды, десять лет спустя, в середине лета, Люда едет в командировку в Чиганак в жарком и душном междугороднем автобусе. Мысли плавятся, автобус укачивает, и Люда засыпает. Ей снится Южный Казахстан, старик с аскетическим восточным лицом, иссушенный солнцем и возрастом; снится его деревенская хижина, огромный приемник, мерцающий синими и красными лампами, - это премия сыну за ударный хлопковый труд.
Он сидит, по-восточному скрестив ноги, и слушает эфирные голоса, иногда заглушаемые треском межпланетных и государственных отношений.
Люде тревожно: слушать голоса запрещено. Ей жарко и душно… картина меняется. Мерцает и струится в жарком мареве невиданный пейзаж: река, плотина у первого Нильского порога. Синяя змея Нила огибает желтые поля, однообразные дюны. Древний Суну  видится справа. Когда-то, давным-давно, Люда видела эти поля, пустыню, но где и когда, не помнит.
Перед пустыней высятся ряды невиданных взгорий, и лежит лев с покрывалом на голове, «первенец творения, тайна времен, царство мертвых, Кеме, страна изысканных обычаев». Люда сидит на горячем песке и видит: в этом фантастическом месте кого-то хоронят древним обрядом. Она узнает бога Инпу (Анибуса) – покровителя умерших, у него голова шакала. Он ведет за руку чью-то душу к Осирису – верховному богу – на суд. Вот положил Осирис на одну чашу весов сердце умершего, на другую - перо, что носит на голове богиня истины и справедливости. Люда знает: если сердце умершего, отягощенное виной,  грехом и нечистой совестью, окажется слишком тяжелым и перевесит перо, его тут же, у весов, пожрет чудовище – женщина с кошачьей головой – богиня Бастед. И Люде отчего-то страшно и тревожно. Она слышит ответы умершего:
- Я не сотворил зла, не нарушил клятвы, не сделал несчастным никого из моих ближних. Не позволял себе сквернословия и лжи… не принуждал подвластных мне людей работать сверх сил… Никто по моей вине не стал калекой, больным или несчастным… я не расхищал имущества, не делал ничего, что отвратило бы от меня богов.. я чист…
- Не отводил ли ты течения каналов?
Тут Люда заметила, что весы покачнулись, задев ее сердце:
- Кого хоронят, - беззвучно спросила она и слышит:
- Не вредил ли ты разливу рек? Душа в руках Анибуса затихла. Он произносил рутинные слова, заступник умерших, и голос его запнулся. Но слух Осириса, уставший от монотонного перечисления, оставил без внимания последние слова…
И Люда догадалась, поняла: ведь это же Ростя. Это его жены и дети в черном трауре стоят вокруг. И сослуживцы, и цветы, и гроб – на возвышении… Она сидит в том странном месте и ничего нельзя с этим поделать. Люда видит: обряд завершен, суд закончен: сердце Рости оказалось легче пера! Теперь Осирис награждает его бессмертием: поселит на своих полях, где праведные сеют и пашут, собирая урожаи круглый год. В этой жирной земле одно дает триста других! В мире том это значит: вечная жизнь… Слезы мешают Люде смотреть.
Пески и Суну исчезли, растворились в солнечном мареве… и день серый, небо пасмурно. Стал накрапывать дождь, и провожающие заторопились: вот его сестра и брат, старенькие; обе жены, стоящие по обеим сторонам гроба, в черном; обе дочери, актриса и молодая леди – в модном; оба сына в траурных галстуках; старший и младший – с ямочкой на подбородке; сотрудники, друзья. Сыновья стоят рядом. Разница в пятнадцать лет. Оба носят его фамилию. Один инженер, второй – журналист. Обе жены, почти ровесницы, любили его, и он любил обоих. Старшая дочь – красавица. Но как гордился он младшей! Он повторился четырежды в разных лицах.
Особенно Люде интересен младший сын Алин. Помнит ли он свою мать? Едва ли. У него есть, наверное, ее фотографии: он, маленький, на песочке, река, лето, мама и папа смеются… Должно быть, когда ему исполнилось четыре года, Ростя забрал его из приюта, усыновил. Мальчик жил и учился в Москве. Недаром, приехав, он тотчас же подошел к московской семье, обнял старую женщину и остался со старшим братом. Он был светлее, почти блондин, высокий и худой, - похож на мать. Полунемец. Прощание. На кладбище не едут. Значит, кремирование? Люда знает, что сердце его, легкое, как перо, сгорит мгновенно, и пепла будет совсем немного… Это версия Люды. На самом деле, гроб с телом Рости не сожгут и не опустят в могилу, его увезут и похоронят в городе Сызрани, куда переедет вскоре на жительство Клавдия Александровна его вторая жена. Когда Люда узнает об этом, она поедет в этот город, где в прошлом веке, по случайному совпадению, родились, выросли и встретились ее родители. Поедет на родину своих предков и будет долго бродить по кладбищу, встречая однофамильцев и родных.
Она разыщет могилу Рости и положит цветы у камня с выбитой надписью.
Он умер 13 февраля. Через месяц после 25-и летнего юбилея его детища – «Казгидропроекта». Он умер на работе.
Его заслуги перед государством отмечены наградами, но главное – память народная. В институте, на 2-м этаже, на площадке перед бывшим его кабинетом висит его портрет и стоит зеленый биллиардный стол. Он за стеклянным ограждением. Теперь никто ни во что не играет. Играть некому. Десять человек работает на трех этажах. На полках желтеют проекты, пустые столы и стены, просящие ремонта. Четвертый директор не сдает пустые этажи в аренду, кроме четвертого. Ростя с портрета строго смотрит на бильярдный стол, пустой коридор, на Люду, пришедшую сюда через двадцать лет, на верующих, снующих по мраморной лестнице на четвертый (ближе к богу!) этаж.
Верят ли оставшиеся десять в будущее, в демократию, в рассвет филиала в XXI веке, какие им снятся сны?
Сны это часть нашей жизни, тот мир, который врывается в этот, влияет, предостерегает, утешает, предвещая, и наполняет нас новой силой. В том причудливом мире, куда душа устремляется во сне, когда ничто не сдерживает ее. Во сне сбываются все наши самые смелые мечтания, случаются встречи самые невероятные. Все запреты сняты, и невозможное является воочию. Финансовые проблемы твои в том мире мучают почему-то других, а подруга, забывшая тебя, вот она, рядом, и не собирается никуда исчезать.
Люде привелось еще раз увидеть Ростю во сне. Ей приснилась молодость. Люда и Нина поздно вернулись после кино. Ниночкин провожатый довел их до дома. Но дом чужой. У Нины – ключи от квартиры на 3-м этаже. Хозяйка уехала в длинную командировку и поручила ей поливать цветы и проветривать комнаты. За окнами – ночь. Девушки готовятся ко сну. Люда уже лежит на простынях, Нина расчесывает перед зеркалом свои густые белые кудри. Жарко. На полу зудит маленький вентилятор. Постель одна, но широкая. У Нины прохладная кожа, что немаловажно, если случайно дотронешься во сне рукой. Люда всегда горит, как в аду, будто кипит, а у Нины летом рука словно прохладная волна. Отчего это бывает? – думает Люда засыпая… Вдруг бесшумно и быстро входит в комнату Ростя. Одет обычно. Не обращая внимания на Люду, поднявшуюся в постели, словно ее вообще нет, он подходит к Нине, не отражаясь в зеркале, и гладит ей волосы, как заблудившемуся ребенку и говорит что-то утешительно-ласковое, а Нина плачет.
Люда помнит во сне, что Ростя умер, что его нет и не может быть в этом мире. Но с другой стороны: как же нет? Ведь завтра они с Ниной увидят его на работе. Почему Нина плачет? Мысли Люды путаются, сон улетает… Ночь ушла. Небо на востоке в полоску, голубую и розовую, как слоистый пирог.
Утром Люде, которой вчера исполнилось пятьдесят, ночной сон не давал покоя. Что все это значит? Она давно потеряла Нину. Письма перестали приходить уже лет десять… Нина всегда была больна. Нуждалась в путевках, в сосновых лесах. В 20 лет у нее было лица цвета слоновой кости. Она писала Люде письма из военных санаториев в сосновых лесах, писала, что скучает по ней и по дому. Из-за ее болезни, мужа оставили в столице, не переводили служить «на точку» связи, в глушь. В коллективе не принято было говорить о болезнях, это считалось дурным тоном, и Антон Павлович, врач и писатель, сам больной чахоткой, не советовал. Так в европейском обществе не принято говорить о доходах. Потому никто не знал, что Ниночка больна. Второй муж был суров. Муж любит жену здоровую…
Этот сон, - решила Люда, - мог означать одно: Нина умерла. И это могло случиться в прошлую ночь. Ростя послал ей эту весть, как присылают в этом мире телеграммы. Он знал об их дружбе, знал, что Люда иногда думает о Нине, помнит ее. «Наверху читают наши помыслы». Сон не забывался, и Люда отыскала адрес и послала письмо. Ответа не последовало. В этом мире слишком много границ и препятствий, всевозможных случайностей и недоразумений, разобщающих людей, много сопротивлений материалов, твердости обстоятельств и беспощадности фактов. А в мире том послать весть так просто…
Люда вспомнила, как Нина после замужества, по доброте своей, пыталась утешить своих поклонников, познакомив их с другими блондинками. Все было тоже: фигура, волосы, глаза, но все кончалось плачевно: у мужчин тоже бывает сердце. Блондинки были хороши, но ни одна не была Ниночкой. Это наблюдение помогло ей впоследствии вступить в новый брак.
 Годы пролетели так стремительно. Нина вырастила сына, отсрочила свою кончину до того дня, когда мальчик устроился в жизни, и умерла. А Ростя прислал весть об этом на Землю, приснившись Люде.