Павел стоял на краю скалы и смотрел вниз, едва улавливая взглядом, скорее, рисуя воображением, песчаную нитку между морем и валунами. Эта нитка могла быть видна только тому, кто знал, что она есть, кто мог, стоя на самом краю нависшей скалы, понять, что видит границу небольшого песчаного пляжа, вдвинутого в подножие скалы и неразличимого сверху. В груди пекло так, что казалось, туда засунут кусок раскалённого железа. Никогда он не испытывал душевной боли, хотя умел терпеть и побои в мальчишеских кулачных боях, и ожоги от костра и кухонных конфорок, и порезы, занозы, ссадины… Папкин ремень тоже штука серьёзная, особенно, если пряжка достанет голую кожу. Но такая боль пришла впервые за всю двадцатилетнюю жизнь: жгла, рвала, пронзала, тупо пилила… «Как это? Из-за чего? Разве правда, что от любви даже умирали? Кто травился, кто вены резал, кто с крыши бросался… Не верилось как-то. А вот…» Он с детства любил читать, но всякие любовные сцены пробегал глазами, не вчитываясь в эту муть. Однако, в каждом приключенческом романе про любовь плелось, нылось, развозилось по страницам, и пока находилось окончание этих описаний, что-то да цепляло внимание, заставляло вникнуть в суть дела. По классу блуждала книга Мопассана с подчёркнутыми «местечками», и любопытство выуживало всякий срам, наполняя странным волнением и стыдным жаром.
В седьмом классе к ним пришла новенькая, и мальчишки, как сошли с ума, стали писать ей записочки, передрались друг с другом, а девчонки разделились на две группы: одни ненавидели Алинку, другие подлизывались к ней, льстили красивой девочке. Она была чернокосой, глаза горели угольями антрацита с летающими в них искрами. Один Пашка не воспылал любовью к звезде класса, и она с ним подружилась. Отец Алины, офицер, майор в строительном подразделении, перевозил семью с места на место, и через три года, еле дождавшись окончания школы дочкой, снова по переводу увёз семью на новое место работы. И мир для Пашки опустел. Ну и что, что они переписывались по электронной почте? И что, что фотки она присылала? Не было её антрацитовых глаз, её чёрной косы, покачивающейся на спине, её голоса и редкого пожатия тёплой руки. Он не любил писать, так, отвечал ей, она не жалела ни времени, ни усердия – делилась с ним событиями своей жизни, впечатлениями от новых знакомств, фильмов, экскурсий… А потом написала, что поступила в педагогический университет, хочет учить детей математике, потом, что вышла замуж за сокурсника Геннадия. И всё. Перестала писать, и он перестал. Весной это было, в мае, а в июле они с мужем приехали в их деревню на берегу Чёрного моря в гости к её тёте, родной сестре отца. И тут, когда Павел её встретил на берегу, взглянул в глаза… тут и загорелось в груди, но не мучительно, а сладко и тревожно.
Он увидел её волнение, разливающуюся по лицу краску, взлетевшие брови… Они стояли молча, но радость переливалась из глаз в глаза, и казалось, слышался одинаково учащённый стук сердец.
— Надо поговорить, – выдохнула она. – Только… чтобы никто не видел.
— Пойдём к морю.
— Вместе нельзя, – она не говорила, шептала, хотя вокруг никого не было. Но были окна домов, щелявые заборы, была пожарная каланча, а на ней движущиеся фигурки.
— Иди за мной, – Павел заметил дрожь своего голоса, нетвёрдость шага.
Он пошёл, она подождала немного и пошла следом.
Внутренний трепет переполнял парня, непонятное чувство разливало огонь в душе. Сознание было каким-то неясным, сотканным из точек воспоминаний, обрывков мыслей, но одна мысль и одно воспоминание вливало в мозговую муть радостную ясность. Он торжествовал, зная, что случай предоставил ему возможность иметь своё укрытие, казалось мистическим знаком то, что три дня тому назад он нашёл этот свой тайный уголок на берегу. Да, свой. Только свой.
И недели не прошло с тех пор, когда шторм гулял четверо суток. Море, словно вскипая со дна, вздымалось волнами чуть не до верхушек прибрежных скал. Было тоскливо и скучно – не выйти из дому. Это случилось сразу, за каких-то полчаса. Жаркие дни слились в раскалённый слиток, тот упал на дно, и море закипело, а солнце укрылось в тяжёлых брезентовых тучах и рвало это укрытие трескучими зигзагами молний. Принимались лить дождевые слёзы, обильные, непрестанные, но они не остужали кипучую воду. Всем приморским жителям портила жизнь разлука с летним морем, в котором утопала каждодневная обыденность и трудовой, и бездельной жизни. Скука томила, злила, заставляла гнать время вперёд, к окончанию бури.
И этот конец наступил сразу, в одну минуту. Под утро стало тихо. Так тихо, что показалось наступила глухота. Паша несколько раз сглотнул, но тишина не проходила, он вынул гвоздик из пазухи, толкнул ставни, и солнечный свет, ещё красный и терпимый, влился в глаза, через взгляд – в душу нестерпимой радостью освобождения из застенка! Бежать! Бежать к морю, нырнуть в его успокоенную стихию, омыть тоску разлуки!
Ну, и наворотил шторм! Не в первый раз, но всегда в удивлении и ощущении открытия, Павел шёл вдоль ещё пустынного пляжа, поддавал босой ногой комья выкинутой тины, подбирал и пускал по глади воды камешек, нашёл две чудесных рапаны, бело-розовых, искусно завитых, с переливами перламутра внутри, приложив к уху, выслушал секреты, нашёптанные морем… Эти раковины он дарил приезжавшим в гости родственникам. Дошёл до стены из валунов, так уложенных природой, что перелезть через эту стенку ребята не решались: верхние каменюки были гораздо крупнее нижних, на которых они, казалось чудом, держались. Здесь валуны опоясывали всю кромку берега дугой, как запруда, не впуская за стену, над которой нависала скала, прозывавшаяся Коброй, так как была похожа на змею, готовую к нападению. Бабка Семёниха, деревенская знахарка, рассказывала ребятам сказку про то, что Кобра охраняет закопанный под ней сундук с богатством, окроплённым кровью, что она – хранительница земного зла. Было страшно и любопытно. Сколько раз мальчишки плавали вокруг, но никто не мог проникнуть туда, под грудь поднявшейся над валунами Кобры. Ныряли тоже до последнего терпения – нет ни щёлки, фундамент у валунов – подводные рифы. Редко кто-то приходил сюда. А зачем? На камнях не поваляешься…
Пашка снял шорты, завернул в них раковины, заткнул за камень и нырнул в гладкую, чуть переливающуюся бликами воду. Свежий холод наполнил радостью! Он нырял, фыркал, смеялся в голос – один на всём просторе. Потом проплыл по дуге на другую сторону каменной крепости, вылез на прибрежный камень, сел на него, обняв колени. Он подумал тогда, что вот так побыть один на один с природой: с морем, небом, скалами за спиной – это нечастая благодать, и надо ловить такие моменты. Он не думал, а скорее ощущал свою крохотность в огромном мире, но поразился, что внутри, в душе и мыслях помещается столько! Столько чувств, догадок, недоученных знаний, недодуманных дум. Согревшись, он захотел спуститься с камня, взялся за острую верхушку соседнего и вдруг почувствовал, что она качается. Нажал сильнее, и, казавшийся огромным, камень сдвинулся, сполз в сторону. Павел обнаружил, что это не валун, а каменная плита, не толстая пластина, сдвинувшись, она открыла отверстие в каменной стене, и Пашка, засунув в него голову, увидел почти круглый, не более трёх метров в диаметре, чистый песчаный пляж. Скала нависала над ним каменным тентом, скрывая от взгляда сверху. Парень легко проскользнул внутрь природной крепости и лёг на песок, вверх лицом. Это ощущение было настолько необычным и счастливым, что он, тронув нательный крестик, даже взмолился: «Боже! Спасибо тебе!» Это был кусок его собственной и больше ничьей земли! Отлежавшись, пережив находку, он вылез обратно, попробовал закрыть отверстие, и это получилось! Но не просто сдвинулась каменная пластина вначале, наверное, морем подмыло основание, она теперь шаталась от прикосновения. Павел набрал камней покрупнее и, сваливая у основания камня, укрепил его. Теперь он знал, что у него появился волшебный ключ – он всегда может открыть дверцу в свою маленькую страну.
Туда он и направился с Алиной. Павел подошёл к каменной стенке, снял одежду, связал в узел. Его догнала Алина. В этом месте купались редко: узкая полоса берега была засыпана камнями, подчас острыми. Можно было не бояться чужих глаз, и Павел объяснил, что надо плыть на другую сторону каменного завала. Алина удивлённо посмотрела на него. Там, вообще, стоять было почти невозможно, но не возразила, сняла платье, тоже завязала вещи в узел и передала Павлу. Он связал узлы между собой, надел на голову, и Алина улыбнулась: у парня по сторонам лица топорщились огромные уши. Все, кто живёт у моря, хорошо плавают, и Павел поплыл впереди, уверенный, что она не отстанет. Да и плыть-то недалеко – метров десять по дуге.
Алина была потрясена. Она, как все, не подозревала, что под скалой скрыто райское местечко, похожее на большое гнездо. Они лежали на песке и долго молчали. Солнце вошло в зенит, и половина их пляжа накрылась тенью от нависающей скалы. Павел тихо спросил:
— Ну?
— Павлик, я не люблю мужа. – Она сказала это так обречённо, так жалко, словно всё в её жизни пошло прахом и навсегда.
Павел молчал. Он не раздумывал, просто, удерживал неуместную, откровенную радость, самому же казавшуюся глумлением над ситуацией.
— Павлик, что мне делать?
— Да в чём дело? Разведись, и всё. Детей же нет…
— Я. … я не могу развестись.
— Как это? Почему?
— Понимаешь… его отец наш ректор. Геннадий мне пригрозил, если начну развод, вылечу из университета, что отец не простит мне эту позорную ситуацию, я потом никуда не поступлю. Я говорю, что стоит мне окончить учёбу, жить с ним ни дня не буду. Смеётся, терпи, говорит. А ведь это ещё два года!
— Вы три года вместе? И что случилось?
— Не три, два. Год встречались. Мне он нравился вначале: красивый, умный, отличник… Глаза, как у тебя, голубые, чистые. Ну, так казалось. Родителям его я понравилась, особенно, отцу. Но после свадьбы (чуть не полгорода у нас гуляло), в своём муже я открыла такое!.. Знаешь, когда мы только встречались, были поцелуи, я с подружкой замужней поделилась тем, что он слишком… резкий, что ли. Как стиснет меня, я говорю, что больно, а он посмеивается. От его поцелуев губы болели. Но что я тогда понимала?.. А в браке – всё грубо, зло, жестоко. Мне стыдно говорить тебе об этом, но даже близкой подруге, даже маме не могу рассказать. Подруге – унизительно, а маму жалко. Павлик, я его не просто не люблю, я его ненавижу!
— Он что, больной?
— Я даже как-то спросила его… Он так взбесился! Но я думаю, он такой, потому что один в семье, всё ему можно! Родители его до сих пор балуют, как маленького, особенно, отец. Он намного старше мамы, сын для него всё. Папочка его обожает: капризного, вредного ребёнка. А я должна терпеть все его выходки, тогда ещё можно ладить.
— Так… Всё, что скажешь, я сделаю, но сам не знаю что. Я так рад встрече с тобой, так хочу быть рядом! Может быть, показать ему, что у нас отношения? Заревнует и сам тебя бросит?
— Скорее убьёт.
— А если просто перевестись в другой город?
— А документы?.. Надо же к его отцу обращаться… И город узнает.
— Ты не отчаивайся, я буду думать. В конце концов, прервёшь учёбу, переждёшь, потом восстановишься. Но не жить же под пытками! Я вот сейчас в отпуске, а так на рыбном заводе работаю, учусь заочно, только поступил после армии. Но на жизнь заработаю. У меня такой армейский опыт, такое пройти пришлось! Когда-нибудь расскажу. Но знай, я в мирной жизни никого не боюсь, только Бога. Мама мне веру открыла, а потом… Оттого, думаю, выжил. Так что, как решишь, так и будет. Я… ты для меня – всё.
— Что ты сказал?
— То, что сама знаешь.
— Что я знаю? Боишься сказать?
— Не боюсь. Без тебя так было скучно, пусто! Люблю тебя.
— И я скучала. Счастье, что встретились. Павлик…пора домой.
Всю неделю они встречались каждый день по утрам. Геннадий не любил утренние купания, подолгу проводил, проснувшись, в постели. Но в этот вечер он, как зверь, напал на жену.
— Какие такие дни? Какое недомогание? Не ври! Купаешься по утрам, значит, всё в норме! Я видел с кем ты бродишь! Что? Нашла мне замену или просто не хочешь?
— Не хочу, не могу! Мне противно!
Он ударил её кулаком в живот, и, упавшую, бил ногой по рёбрам. Алина не сдержала вскрик. Вбежала тётя, он оттолкнул её и выскочил за дверь.
— Алечка! Я позвоню брату! Путь он заберёт тебя, – тётю сотрясала дрожь, она схватилась за сердце.
Алина осмотрела побои: можно было пойти в полицию, снять их следы, но стыд сковал её. Она ушла ночевать в комнату тётушки, а утром встретилась с Павлом. Он увидел кровоподтёки, закипел, рванувшись, чтобы найти обидчика, но она обняла его, удержала, и маленький пляж стал приютом их нежной близости.
Павел стоял теперь на самом краю Кобры. Алина дала слово, что будет постоянно рядом с тётей, что уедет скоро, когда папа сможет её забрать, а Павел не мог даже подумать о расставании, боль разрывала душу.
Вдруг яростный толчок в спину заставил его не упасть, а взлететь над краем скалы! Он зажмурил глаза и, вытянувшись телом, летел вниз на камни. Одна мысль пронзила мозг: «Алина!»
… Геннадий вышел из дома и пошёл туда, куда его тянуло, словно тонкая, невидимая, но очень прочная леска была привязана к телу. Ему неодолимо хотелось взглянуть вниз со скалы по имени Кобра. Прошло не более получаса после случившегося. Он примчался домой, успокаивая дыхание, отлежался на кровати и тут же пошёл обратно. Свернул с дороги на тропинку и остолбенел. Навстречу медленно шли Павел и Алина. Павел приблизил лицо к побелевшему лицу врага.
— Ну, что? За решётку пойдёшь?
Геннадий судорожно вздохнул.
— Это… этого не может быть!
— Думал я разбился? Я тоже думал – разобьюсь, и Алина подумала – конец. А там! – он указал рукой в небо, – там не так решили. Чудо, конечно, но я солдатиком вошёл в воду, в метровый круг воды между камнями. Так что, собирай пожитки, тюрьма ждёт.
— Ну, прямо! Твоё слово против моего, свидетелей нет!
— Алина видела, мы вместе пришли на скалу, она оказалась за кустом кизила, смотрела, как зреют ягоды. И, представь себе, мальчишка местный недозрелыми ягодами питался. Так что… убийца ты.
— Чего тебе? Эту? – он указал на жену. – Забирай, отпущу. Только… слушай, не заявляй на меня…
Сначала обречённые, потом жалобные нотки прозвучали в его голосе.
— Срок давности большой, посмотрим. Не мешай Алине уйти, перевестись в другой ВУЗ, дай развод без промедления. Это мои условия. Чуть нарушишь, пропадёшь.
Павел тронул Алину за руку, они обошли злодея, как грязную лужу, и медленно пошли по тропе.
— Паша! Разве можно такое простить?
— Можно. Есть другой суд для таких. Ведь и я перед ним виноват. Я сам, когда тебя ревновал, когда узнал про его издевательства, готов был убить его. Чем я лучше?
— Тем, что не пытался даже.
— Да, не смог бы… А я, когда взлетел над нашим пляжем, не тогда, потом, понял, что надо взлететь и над своей злобой и местью, чтобы не разбиться о камни, а очиститься воздухом и водой. Мне так легко теперь! А ты… ты со мной?
Она подняла на него полные огня глаза.
— Навсегда.