Давно уже нет на Ставрополье этой газеты. Нет в живых и большинства людей, составлявших ее редакцию. Газета, даже по тем временам, носила весьма искусственное и даже двусмысленное название: «Молодой ленинец» (редакционные острословы переиначивали последнее слово в «ленивец»). Но люди, работавшие в ней, были очень настоящие. В меру языкатые и фрондирующие, азартно служившие «прогрессу» в нашем тогдашнем понимании – многое из которого сейчас, при нашенском капитализме, осмеяно и даже оплевано, - ринувшиеся в журналистику, которая казалась тогда «Action directe», прямой инъекцией добра, нередко из совсем других профессий: из учителей, инженеров, медиков и даже агрономов.
Они были настоящие уже хотя бы потому, что они были молоды и искренни. «Старый ленивец» - такое название, как и явление, даже представить невозможно. Только молодой – бесшабашный и безбашенный.
Но был в наших беспокойных, обезжиренных недрах и совсем уже вулканический ингредиент. Живительный нарыв – литературное объединение. Здесь уж точно концентрировались самые молодые, даже юные, безусые и дерзновенные – не только из краевого центра, но и со всего Ставрополья. Как бы ни гудела, в том числе и в переносном смысле слова, наша крохотная редакция, к вечеру все же потихоньку расходилась, растекалась, нередко парами, и в самую большую ее комнату набивалась вторая смена: совсем уже юный, д р у г о й народ. Андеграунд – его не интересовали ни надои, ни – даже – ударники коммунистического труда.
Поэты – не дай Бог было кого-то из них назвать начинающим.
И поэтессы. Они летели сюда, как бабочки на свет, по-моему, исключительно для того, чтобы познакомиться с поэтами.
Чудесный, шебутной народец конца шестидесятых - начала семидесятых, в самое поэтическое советское время: Высоцкий хрипел из каждого открытого южного окна, Бродского досрочно, даже без его особых просьб, вернули из ссылки, а Рубцов только что выпустил «Звезду полей», которая ходила у нас в редакции по рукам, как полуночная красавица – потому что счастливый обладатель ее, ответсек Коля Марьевский, давал почитать только на ночь.
Я, хоть и был уже «ленивцем» в серьезных чинах, но при этом еще довольно молодым и любознательным, тоже неоднократно задерживался в собственном же – отдела пропаганды – кабинете допоздна: уж больно привлекательны были поэтески.
В последнее время руководил, если можно вообще руководить необъезженным табунком стригунков, действительно н а с т о я щ и й - не только потому, что учился в свое время и дружил в Литинституте с Николаем Рубцовым – поэт Александр Мосинцев. Крупный, медлительный и невероятно добрый; молодняк бурлил вокруг него даже не как вокруг монумента, а как возле русской печки.
Саши, как и многих других настоящих, тоже уже давно нет на белом свете: ушел он действительно и большим, и, увы, практически неизвестным. «Я рожден в понизовом к раю хуторов» - прекрасная по простоте и полноводной величавости строка, врезавшаяся мне с тех пор на всю жизнь.
Особое внимание в литобъединении, и не только девушек, привлекал студент-медик Олег Игнатьев. Сейчас Олег уже больше похож на Саваофа – с седой окладистой бородкой и хорошо полированной мудрой лысиной, тогда же он походил на Аполлона: юный, темноволосый, с замечательной открытой улыбкой – она, к слову, осталась у него, в отличие от шевелюры, неизменной. Улыбка Гагарина – открытая, но при этом трогательно застенчивая. Русская.
У Саши Мосинцева он был любимым учеником. Стихи еще всходили юношеские – мы с удовольствием, и под даты, и без дат, печатали их в «Молодом ленинце», - но Саша уже угадывал в ученике будущего большого поэта.
И он не ошибся. Осталась природная интонация, мягкая, как его улыбка, речитативная, но куда реальнее, почвеннее стали образы, резче, печальнее мысли и наблюдения. Он и сейчас чтит Мосинцева и Рубцова. Ученичество у первого со временем переросло в крепкую мужскую дружбу, продолжавшуюся и тогда, когда Олег из подмастерьев стал самостоятельным, самодостаточным мастером.
Светла продушина июня
От звезд полночных и луны,
И губы у соседок юных
Еще безгрешно солоны...
Самую красивую, самую ясноглазую даже не из табунка-литобъединения, а прямо из мединститута Олег-таки со временем и увел, ото всех, – под венец. Сейчас он действительно крупный русский поэт, член Союза писателей России, неизбалованный, правда, ни славою, ни тиражами. Но – узнаваемый уже по первым строчкам, от которых так же силлабически вздрагивает, надеюсь, не только мое собственное сердце.
Русскость у него в крови. Олег пишет не только стихи, но и картины. Одна из них даже несколько лет назад была подарена мне: пронизанная мягким, застенчивым, очень р у с с к и м светом речушка в ресничках трав и кустарников… Плёс, правда, без стрижей.
…Настоящие люди окружали меня полвека назад в Ставрополье, в достопамятном «Молодом ленинце». И хорошо, что хотя бы один из них шагнул и в настоящую литературу. Бережно неся в горсти, как теплый ещё пепел, и память о тех, до срока оставшихся за скорбной чертой.