(из цикла Мы и 90-е)
Жители Песков произносят название своего города с ударением на первом слоге. Они уверяют, что произношение это старинное, традиционное, и берет начало от здешних первопроходцев, яицких казаков, лет триста тому назад, по высочайшему повелению и заложивших в голой, выжженной степи, на берегах поросшей камышом речушки первое русское поселение. Бытует легенда, будто бы фельдъегерь, нагнавший казаков в их азиатском походе и возвращающийся в столицу, в Санкт-Петербург, полюбопытствовал у атамана, как именуется местность, где они находятся, дабы известить его величество, как далеко продвинулось его воинство. Атаман задал тот же вопрос толмачу, тот – проводнику из местных. Проводник, старый киргиз-кайсак, как называли тогда казахов, раздумывая над странным, по его мнению, вопросом, ответ на который был очевиден, повел глазами вокруг, скинул с головы обтрепанный малахай, почесал затылок и ответил, что речка именуется Карасу, то есть черная вода, а под ногами у них – кум. Много кум. Налево пойдешь – кум, направо – кум. Тут, куда не пойдешь, везде кум. Толмач перевел, что местность – сплошные пески. Оно и правда, куда не повернись, кругом до самого горизонта лежали одни только унылые, выгоревшие, красновато-серого оттенка пески, время от времени зыблемые горячим, будто бы из топки, ветром. Чахлая и редкая растительность и несколько невысоких каменных холмов не прибавляли ни красоты, ни приветливости этому безлюдному краю. «Ты мне скажи, как называется местность», - настаивал атаман. На что проводник нагнулся, поднял из-под ног горсть песку, развеял его и сказал: «Кум. Это называется кум». Лошади под казаками беспокойно перебирали копытами, а сами казаки лишь удрученно поникли своими длинными много чего повидавшими чубами. «Так кто ж его знает, как оно называется, - сказал атаман, - по- ихнему Кум, по-нашему, надо полагать, Пески». А так как слово это было произнесено на яицко-казацком наречии, то есть с ударением на первом слоге, так с тех пор и повелось. И поселение было так названо, и в реестре новых государевых земель было обозначено именно под таким наименованием.
Очевидно, не многие русские, кочевавшие в те времена по рубежам империи подобно цыганам или степнякам и считавшие себя особенными, казацкого роду, были знакомы с правилами русской словесности. Они-то, народ военный, закаленный, не отступающий перед трудностями, и заложили здесь первую государеву крепость, возведя ее из самана, то есть из глины, замешанной на рубленом камыше, на которые оказались богаты речные берега. Стены окружили рвами, снарядили пушками. Внутри, под защитой стен поставили жилые хаты, традиционно выбелив их известью и пышно, будто бы взбитыми перинами, укрыв охапками легкого и отливающего золотом камыша, как если бы это происходило где-нибудь под Полтавой; разбили сады, огороды, и говорят – какие! Чего только ни выращивали в те далекие годы казаки в этом скудном, жарком и засушливом краю: и арбузы, и тыквы, которые в одиночку и поднять-то было невозможно; и виноград, и персики, а уж яблокам и счету не было! И все это правда. Чистая правда, уверяют жители Пе;сков, еще их отцы и деды были тому свидетелями. Не иначе, как знались они с самим чертом, заметит кто-нибудь из собеседников, еще и прибавит, будто бы за их особенным, красножупанным, сословием, и тому в истории немало примеров, воспетых еще в древности слепыми и вислоусыми кобзарями, водилось, мол, и не такое! Или, может, слово какое знали? Ведь нынче в Песках ничего не растет – картошка да лук. То ли земля зачахла, то ли вода в речке стала другой. Да и пересыхает теперь Карасу почти каждое лето, так что над голыми булыжниками на обнажившемся дне месяц, а то и два подрагивает душное, знойное марево, как в бане над каменкой.
Трудное то было время, жестокое. Казаки да жены их, в течение еще года или даже двух прибывавшие следом с обозом да с детишками, да со скотиной, тогда и сами не ведали, на какую тяжкую долю обрекают они себя да семьи свои в этом диком, песчаном краю. Ох, сколько было пролито слез в редких, но по-казацки безудержных застольях за бутылями с мутной, но крепкой, как сама преисподня, горилкой! Сколько берущих за душу песен было спето в крутой и невыразимой тоске по оставленному ими Яику, по милым берегам его, по зеленым склонам, где среди хлебных пашен да богатых лугов, утопая в тенистых яблоневых садах, оставались родные их станицы, родные им люди. Не единожды ввязывались бравые царевы воины в смертельные схватки с недружественными инородцами, когда те, подобно дикому, безудержному вихрю с воплями и причитаниями совершали свои разбойничьи набеги верхом на двугорбых верблюдах и приземистых, злых и необычайно мохнатых лошадках. Летом их заносило пыльными бурями, которые именовались «Самумом», выжигало окрест последние травы и без того скудные и больше напоминающие колючку, по осени с заморозками нападал джут, гибла скотина. Зимой стояли неслыханные морозы, кружили метели. Но станица росла, обустраивалась, прибавляясь не только успешно и быстро размножающимися казацкими ребятишками, но и кандальниками, и ссыльными, оказавшимися в немилости сначала у самодержавия, а спустя пару веков – опять же ссыльными, но уже не угодившими Октябрьской революции. Советская власть, в первые же годы объявившая беспощадный красный террор, отправляла в эту безлюдную и безрадостную окраину бывшей царской империи всех, кто уцелел от повальных расстрелов. Позже нашли себе здесь пристанище и раскулаченные: русские, татары, мордва, - которых изгоняли из родных, насиженных мест целыми деревнями, и телеги их, груженные нищенским скарбом, годами скрипели по дорогам Урала и Алтая, прежде чем по указанию властей, не осели они в этом засушливом и неприветливом краю. А еще спустя несколько лет бежало сюда и коренное население - казахи, оборванные, истощавшие, голодные, в ужасе покидающие свои степные аулы до последней веревки разоренные коллективизацией, объятые чумой и холерой. В годы Отечественной войны здесь формировались воинские подразделения, которые готовили на передовую и под гром военных оркестров периодически отправляли по назначению с местной железнодорожной станции. В сорок третьем геологи обнаружили за холмами значительные залежи меди, в которой, как в воздухе, нуждался фронт, и небольшое поселение, расширяясь новыми предприятиями и новыми улицами, кишело уже людьми и техникой подобно какому-нибудь огромному растревоженному муравейнику. В горнорудном карьере, за какой-нибудь месяц по-стахановски быстро, с пролетарским размахом углубившемся в самое чрево горячей пустыни, безостановочно кипела работа, день и ночь оттуда слышались гром камнедробилок, лязг экскаваторов, взрывы, от которых в Песках потряхивало стекла. По улицам, подпрыгивая на колдобинах и волоча за собой пыльные тучи, гоняли тяжелые самосвалы. Требовалась дополнительная рабочая сила, и за поселком, у самых копей, выросла череда бараков, огороженная колючей проволокой и с автоматчиками на вышках, куда, казалось, со всех тюрем страны согнали зэков. Что ни день прибывали эвакуированные, беженцы из прифронтовых городов и селений, репатриированные из Северного Кавказа и Крыма, которых не один месяц, хуже, чем преступников, везли через всю Россию, занесенную снегами, в обледенелых вагонах, предназначенных для перевозки скота, не позволив ни одеться, ни запастись в дорогу. Обросшие, оборванные, умирающие от голода и холода, потерявшие в пути половину своих соплеменников, самых родных, самых близких, - мужчины, женщины, старики, дети, - они сохраняли единственное, что у них оставалось – достоинство, застывшее намертво в их мрачных, орлиных профилях, в выражении глаз, помутившихся от боли.
Очень скоро бывшая казачья станица превратилась в город, и уж никак не благодаря счастливому стечению обстоятельств, а за холмами, в степи, выросли стены и трубы огромных промышленных сооружений Меднообаготительного комбината. Ко времени Перестройки центральные улицы Песков приобрели во многом современный облик. Повсюду асфальт, пешеходные дорожки, светофоры, зеленые насаждения, магазины, кафе из стекла и бетона, цепочки высоких, красиво изогнувшихся над проезжею частью фонарей, которые, в ночные часы, казалось, тянулись куда-то в бесконечность, в темень, и бросали на пролетающие машины голубовато-серебристые круги света.
***