Как ни чернел на горизонте частокол леса, он не мог скрыть проходящую за ним полосу заката – узкую и ярко-багровую. Лучи заката прорезывали слившиеся деревья в виде красный мигающих точек. От этого лес был похож на догорающие угли. А у кого хватило бы воображения, тот бы представил, как в лесу водят хоровод с зажжёнными факелами какие-то духи. А над лесом тяжёлые чёрные тучи, сплюснувшие закат, были кроваво подсвечены им снизу. Такой вид открывался из окна многоэтажки на крайнем западе Москвы. Перед лесом ещё текла в две стороны кольцевая автодорога.
Вид этот открывался из окна квартиры, где проживала пенсионерка восьмидесяти четырёх лет, герой социалистического труда Мария Филипповна. Проживала она одиноко и тихо. Мужа лет десять как похоронила из-за отёка лёгких. Дети стали занятые до ужаса, каждый из них приезжал на пару-тройку дней в году. Но если приезжали, то с внуками, одним пока правнуком. На фотографиях Мария Филипповна всё равно видела их дольше, чем живьём. Фотоальбомы были в числе самых дорогих пенсионерке предметов. Наиболее старые фото стояли в шкафах, некоторые даже висели на стенах. Например, снимок отца, сложившего голову на фронте Великой Отечественной.
Итог своей жизни Мария Филипповна решила сделать тихим: кроме родных, гостей не принимала, выходила из дома только по необходимости – по поводу здоровья и жилищно-коммунального хозяйства. По телевизору «Шарп», который стоял уже двадцать с лишним лет, пенсионерка не смотрела ничего, кроме новостей. Остальное вещаемое по телевидению она считала источником пороков. Самый громкий звук в квартире издавали старые часы. Они тикали даже с каким-то позвякиванием: «Тик-глянь, тик-глянь, тик-глянь», – навевали тихие воспоминания, а также сон.
Но вот, однажды в квартиру проникли посторонние звуки – музыкальный стук и пляска соседей сверху. Мария Филипповна в силу своего возраста уже обрела привычку произносить свои мысли шёпотом: «Ах да, день рождения у них там, у Вареньки. Избаловали девочку вконец. Допоздна позволяли гулять и задаривали всем. Могли бы и уважения ко мне, старухе проявить – не топать надо мной и не включать до грохота динамики. Пойти что ли, иль потерпеть? Ладно, полчаса ещё потерплю»,
С этими произносимыми рассуждениями старушка приблизилась к входной двери и услышала, как спустился оттуда, вернулся домой соседский парень. Мария Филиппов-на не выдержала и выглянула за дверь:
– Что, Владик, оттуда, да? Всё тебе бы поплясать, повыть? Сейчас все однообразно празднуют. Нет, чтобы там поговорить по душам, надо шуметь, когда уже поздно.
– Марь Филипповна, – повернулся Владик, – не поздно ещё, до одиннадцати по закону можно.
– Да ты, похоже, и выпил там, запашок-то?
– Ну да, мы, вроде, уже не маленькие.
– Ты учти, я тебя за это не осуждаю…
– Спасибо вам, Марь Филипповна, что вы меня не осуждаете, даже несмотря на то, что я такой зас…ец, – картинно поклонился Влад. – Дай вам бог здоровья.
– Ишь ты… – усмехнулась пенсионерка, закрывая дверь.
С уходом Влада тише наверху не становилось. Наоборот, добавились завывания и взвизги. Стук от музыки Мария Филипповна стала ощущать уже у себя в висках. Поме-рила наконец кровяное давление – сто шестьдесят два на восемьдесят девять, заметно поднялось всё-таки. Смотрела на портрет отца – павшего бойца Красной армии, как бы спрашивая: каково ему это безобразие. Напевала под нос мелодичные песни молодости, пыталась отвлечься от этой пульсации стен. «До одиннадцати им можно! – шептала пенсионерка себе под нос – А кто это придумал: до одиннадцати? А если кто-то раньше спать ложится7 Я никогда в жизни не ложилась позже десяти. Помереть спокойно не дадут! Пойду к ним, усовестятся, может быть».
И Мария Филипповна пошла подниматься по ступенькам. Вот она – дверь, из-за которой вырывается дикая мешанина звуков. Звонок зачирикал по-птичьи.
– Ой, Мария Филипповна, вы к нам?
– А к кому ещё, Надюш, при таком у вас грохоте?
– А, громко? Ну, извините, у нас важный такой момент прибытия гостей, скоро убавим.
– Наденька, мне не уснуть. Мне жить-то осталось всего-ничего, хоть в последние дни мои меня уважьте.
– Да что вы, Марь Филипповна, поживёте ещё, крепкая вы у нас. На полчаса у вас терпения ещё хватит?
– Ой, Марь Филипповна! – появилась из гостиной виновница торжества – шестна-дцатилетняя Варя. – Заходите к нам, что вы там сидите у себя в такой скукоте?
– Я б зашла, Варя, да грохот ваш мешает. Можно потише праздновать?
– А не хотите с нами сфоткаться? Мы ради этого убавим музыку.
– А потом опять прибавите?
У Вари уже проявилось недовольство – она сжала губы, упомянула про одиннадцать часов, снова предложила пенсионерке сфотографироваться.
– Ну как хотите.
И Варя со вздохом вернулась в гостиную.
– У девочки возраст сейчас трудный. Ну, до пол-одиннадцатого наберитесь терпения. Ну… Хотите, пока вязанием займитесь? У нас книга есть по вязанию – можем дать. Или сборник скандвордов – не хотите поразгадывать?
Мать явно не могла просто повелеть дочери сделать музыку потише. Мария Фи-липповна молча смотрела с упрёком и хотела уже уходить, как в дверь позвонили.
– Неужели Даша с Русликом? Что-то они застряли! – снова выбежала Варя, пробежала мимо пенсионерки и толкнула прикрытую дверь. – Ура, угадала! Даша с Русликом! Долго ж вы стояли на Можайке! Проходите!
– Я думал, дольше простоим – сказал молодой человек с чёрными волосами, нис-падающими по бокам.
– Знакомьтесь, Марь Филипповна – это моя сестра Даша и её жених Руслан А это Мария Филипповна, наша соседка снизу.
Пенсионерка задержала взгляд на вошедшей взрослой девушке, чуть пухлой, с крупным лицом и пышными светло-русыми волосами, вид которой показался умным, интеллигентным.
– Простите! Вы будете Варенькиной сестрой?
– Да! А что случилось? – весело улыбнулась Даша.
– Внушите ей, пожалуйста, соблюдать меру во всём и уважать старших! Мне кажется, что вы на это способны. Разрешите пройти.
– Да, мы много о чём поговорим с ней, – без улыбки вставил Руслан.
Пенсионерка чуть задержалась, глядя на его странное, непраздничное выражение лица, и побрела домой. Без вязания и без скандвордов она просто накрылась с головой и ждала прекращения вибрации от музыки. Долгожданный момент настал, и Мария Филипповна, ещё немного поворочавшись, забылась под позвякивание часов.
«…Тик-глянь, тик-глянь, тик-глянь…»
Утром пенсионерка открыла глаза, услышав во сне какие-то совсем истошные крики. И тут из окна сверху упало что-то массивное и глухо ударилось о землю. «Да что ж им всё неймётся, соседушкам моим? Опять какая-то выходка. Мебель что ли в окно выбрасывать вздумали?». И Мария Филипповна зашаркала к окну. Как только она выглянула вниз, то тонко закричала от ужаса. Внизу лежала Варя, которой вчера исполнилось шестнадцать лет. Рядом лежала ещё одна девушка того же возраста, из гостей. Обе были мертвы в результате падения с седьмого этажа.
***
В двадцать восемь лет его всё ещё возил отец. Сам он не мог иметь прав – вторая группа инвалидности, эпилепсия. В пятницу они ехали с отцом на закате по МКАД. И вот, снова настал понедельник, снова на эту работу на побегушках, прислугой. Официально – грузчиком. Ни другой работы, ни личной жизни пока не намечалось у Дмитрия Гречихина. Сейчас вот опять приедет на этот треклятый склад фура, и ему опять её разгружать. В документооборот он не был посвящён – какие там накладные, счета-фактуры, лимитно-заборные и прочие карты. Задача Димы – таскать, расставлять и всё. Слабым успокоением служило только представление о переноске товаров народного потребления, в первую очередь, продуктов питания. Так складывалось ощущение своей хоть и небольшой, но причастности к кормлению народа.
А так, в общем и целом, Дмитрий считал себя только лишь зрителем своей жизни, не могущим принять в ней участия. Ну, не считая этого мизера – переноски и расстановки ящиков с продовольствием. От такой ситуации Дима периодически погружался в глубокую меланхолию.
Среди прочих водителей подъезжавших фур заговаривал с ним его однокурсник Руслан Червенёв. Но легче от его разговоров не становилось, наоборот. И теперь он подъехал и выкрал минутку для своих разговоров возле раскрытой фуры.
– Ну чё, Димон, как себя чувствуешь?
– Как обычно. Это ты сам знаешь.
– Знаю-знаю. Слышал, как две девчонки из окна выбросились? Я там был на дне рождения у одной.
Дима сморщился и коснулся рукой виска, будто резко голова заболела.
– Не слышал, не смотрю в последнее время ящик.
– Вот как ты думаешь, чего им не хватало, что они добровольно с жизнью расстались?
– Предположить даже не могу.
– Вот и я не могу, – внушительным полушёпотом заговорил Руслан. – У них всё, казалось бы, впереди было – и учёба толковая, и замуж выйти им ничего не мешало. И работа, и учёба, и карьера, и личная жизнь – ничего не запаздывало у них в отличие от некоторых.
– Опять какие-то намёки пошли? – со стоном ответил Дима.
– А как ты думал? Всё никак не разгадаю твою загадку, твой феномен.
– Больше нечего разгадывать? Скандворд возьми. И о себе расскажи лучше. Как тебе твой диплом психолога помогает в работе?
– Да, разбираюсь в людях. Вот в день защитника Отечества мне на моей фирме сказали, что в случае войны я буду политруком. А ты в случае войны что будешь делать?
– Меня вряд ли возьмут воевать с моей болезнью. Инвалид я второй группы. – Руслан на это выпятил нижнюю губу – впервые слышал. – Но если возьмут вдруг – значит пойду умирать. Доволен?
– Вполне.
– Руслан Викторович, наш экземпляр накладной у вас?
Так от Димы отвели тяжёлого собеседника. Руслан будто знал все его мрачные мысли и тормошил их. Дима, например, и сам удивлялся себе, почему он никак не покончит с собой. Подростки, у которых всё было впереди – покончили, перед этим праздновав день рождения. А у него в двадцать восемь лет если только в прошлом что-то было. Настоящее – пусто, будущее – размыто. И при всём при этом он не может свою никчёмную жизнь оборвать, в отличие от многих подростков и молодых людей. Может, по генам Дима такой живучий, может, это что-то сверхъестественное. Но этой своей живучести он ничуть не радовался. Как же тогда, если бы была война, готов был бы он умереть или стал бы трусом? Ведь в Великую Отечественную, кажется, почти все готовы были умереть за родину. А его бы что – расстреляли бы как труса? Таков выбор – или погибнуть как герой, или подохнуть как собака. А Руслан словно читал все эти мысли Димы.
Дима смотрел свою жизнь как фильм, этот фильм наскучил, но выключить его он не мог – это значило прервать свою жизнь.
***
В квартире Митряшиных раздавались рыдания несчастной матери. Надежда Сергеевна не замечала, как перед ней стоит другая мать, пока та не заговорила.
– Что они пили здесь?
– Ой, Ило-она! Как нам дальше жить-то, как?
Мать Вари бросилась к ней в траурные объятия. После продолжительного плача в голос женщины заговорили.
– Что они пили? Зачем столько спиртного? – спросила Илона Марковна всё ещё сквозь поток слёз.
– Я не знаю! – истерично выпалила мать Вари. – Им подсыпали что-то! Из гостей кто-то! Я не думала, что они много… ой-ой-ой… пьют. Затем протяжным стоном: – они же такие весёлые были вечером.
В страшной квартире снова зачирикал звонок, но никакой реакции на него не было. Тогда незакрытую дверь раскрыли сами. Это был следователь из полиции, которому поручили расследовать смерть школьниц Виктории Трофимчук и Варвары Митряшиной. Он поперхнулся перед женщинами – снова никакой реакции.
– Простите, – на него чуть обернулись распухшие от слёз лица. – Я – следователь, лейтенант полиции Куманьков Кирилл Олегович. Прошу принять мои соболезнования – он искренне и глубоко вздохнул, склонив голову, – но мне поручено вести дело о смерти школьниц.
Тут его отвёл в сторону под локоть отец Вари.
– Они вам всё равно ничего не скажут.
Следователь прошёл в комнату Вари вместе с её отцом. Там до сих пор валялось конфетти и дрожали приклеенные на стены сердечки на пружинах. – Поймите пожалуйста, – начал следователь Куманьков, – так просто, после весёлого, радостного дня рождения с собой не кончают. Я должен разобраться в этой страшной вещи. Надеюсь… Как ваше имя-отчество? – несчастный отец представился. – Надеюсь, Михаил Анатольевич, вы сможете помочь следствию?
– Постараюсь…
– Кто был в гостях у вашей дочери?
– Одноклассники, соседи, знакомые по даче. А! Ещё сестра её старшая с женихом.
– И вот, мне их всех предстоит узнать и опросить. А что пили на празднике? Спиртное, я думаю?
– Ну да, было вино.
– Пока что я имею версию, что в вино что-то подмешали. Наркотические, психотропные вещества. Бокалы, я так думаю, ещё не вымыли?
– Да какое там!
– Что ж, это хорошо для следствия! – высказался куманьков как-то излишне радостно и осёкся. – Ой, извините. Я соберу их все на экспертизу, но попозже. А пока что, Михаил Анатольевич, я хотел бы… вернее, мне надо узнать, каков был характер у вашей дочери Варвары и какие отношения со всеми, кто к ней пришёл. Как вы можете в целом вашу дочь охарактеризовать? Для следствия о покойных нужно говорить и минусы.
– В целом Варя была весёлая, общительная… Но… Какая-то, пожалуй, немножко избалованная. Надеждой избалованная, матерью…
Следователь не подгонял, спокойно ждал в паузах.
– Надя стремилась какой-то подружкой ей быть, ещё одной. Одеждой, косметикой её задаривала. Музыку с ней слушала, танцевала. Ну, просто подружка ещё одна вместо матери. Я предупреждал Надежду. И вот, Варя привыкла, стала какой-то требовательной, вольной в обращении.
– Понятно, а в друзьях у Варвары были какие-нибудь особенные? Которые могли бы не так на неё влиять?
– Не знаю. Вроде все обычные друзья. А! Вот Вика Трофимчук была какая-то слишком покорная ей, угождающая. Сама по себе тихая. Эта та девочка, которая первая… ну... вы знаете.
– Так, вот этот момент уже интересен.
– А остальные друзья на вид обычные.
– А ещё, вы сказали, приезжала старшая сестра Варвары. Какое она на неё влияние имела?
– Даша не такая, как Варя. Она интеллигентная, сдержанная. И Варю побуждала иметь в себе внутренние тормоза. Но всё равно влияние матери было намного сильнее.
– Понятно.
– А вообще Даша Наде не совсем дочь, падчерица. Она только моя родная дочь, от предыдущего брака.
Следователь замолчал, изображая напряжённый мыслительный процесс.
– Так! Знаете что? Сейчас в соцсетях компьютерных развелось множество так называемых групп смерти, где подростков склоняют к суициду. Если Варвара была такая общительная, она не могла не состоять в соцсетях. Я должен посмотреть её компьютер, её аккаунт в разных соцсетях, на предмет её вхождения в какие-нибудь сомнительные сообщества. Позволите включить?
И следователь Куманьков просмотрел все соцсети, которые знал, открывая Варины страницы с её компьютера. Среди сообществ или пабликов там были посвящённые красоте, любви, дружбе, музыке, кино и кулинарии. Групп смерти не обнаружилось.
– Ничего не нашёл, – отчитался следователь. – В общем, спасибо, Михаил Анато-льевич, вы мне дали некоторые зацепки. Теперь я перейду к опросу ближайших гостей. Какие, вы говорите, соседи присутствовали?
– Влад Большаков, этажом ниже живёт, в семьдесят второй. Ах, ещё я забыл, заходила вчера живущая прямо под нами соседка, очень пожилая, Мария Филипповна, просила музыку убавить. Я не знаю, её допрашивать может и не стоит, ей только плохо станет и всё.
У Влада Большакова следователь узнал, что тот побыл немного, в самом начале праздника, но успел заметить, как подобострастно к Варе относится Вика, что-то восторженно шепчет ей, будто влюблённо. У следователя Куманькова от этих сведений закралось подозрение, что Варя и Вика были нетрадиционной ориентации.
А Марии Филипповне действительно было плохо – гипертонический криз. Возле неё дежурил сын, а сама она только лежала. Но рассказать обо всём смогла – от грохо-чущей музыки до того ужаса, что увидела из окна.
***
Своё собственное подобие расследования вёл Дмитрий Гречихин. Он нисколько не был знаком с самоубийцами, но дело в том, что сведения о чьём-либо самоубийстве он воспринимал как упрёк себе в том, что он всё ещё жив, такой никчёмный. А ведь те девушки не были, в отличие от него, ни больными, ни одинокими, лишёнными социали-зации.
Был знаком Дима с Википедией. В неё была статья «Самоубийство» – просто чудовищная. Во-первых, статистика – ежегодно в мире кончает с собой по миллиону человек, а попыток совершается вообще десять-двенадцать миллионов. «Ну как так моих попыток среди них ещё не было?». Во-вторых, согласно Википедии, Дима должен был покончить с собой по всем признакам – подходили практически все причины, и не подходил ни один препятствующий фактор. «Даже покончить с собой, слизняк, не можешь! Мерзейшее ты существо!» – разъярялся Дима, и это приводило к биению головой об стену. А после бывали кратковременные отключения сознания – малые эпилептические припадки. Временами Дима считал главным своим изъяном не мужское одиночество, не неспособность найти достойную работу, соответствующую культурологическому образованию, а просто неспособность свести счёты с жизнью. Ведь как много людей способны на это всего лишь от десятой доли его мытарств! А он-то за что цепляется? За какие-то книжки интересные?
Родственники и друзья у него были, но он не считал себя достойным показываться им на глаза. Сделал себя Дима затворником, находился только дома и на продовольственном складе под Москвой. Друзья у него находились все, в основном, во «ВКонтакте», но он ни с кем не заговаривал, на их сообщения отвечал мрачно, и они сами решили не писать ему до лучших времён… Если таковые наступят.
По диплому Диме подходило преподавание в вузе, но для этого надо было писать диссертацию, ещё больше отдаляясь от практической жизни. Вакансии библиотекаря или экскурсовода сами по себе не востребованы, да плюс ещё его болезнь. О ней всё равно узнают по компьютеру, пробив базы данных. Он жил не в советское время, когда врачебная тайна хранилась свято. А преподавать просто в школе вообще противопоказано – слишком нервная работа, даже если будешь знать свой предмет, то кто за тебя будет держать дисциплину? Что же до грузчика, то там работать всего лишь с коробками, а не с людьми и не с документами. И то, может, взгляд Димы помог – слишком уж пронзительный, искренний и доверчивый он был. Можно сказать, под таким взглядом сердце девушки – менеджера по кадрам – дрогнуло. Как Дима праздновал своё устройство грузчиком! И как после этого ничего не праздновал – ни день рождения, ни новый год – поняв, что больше ни на что особо и не способен!
Но вот с известием о самоубийстве двух школьниц все эти проблемы отступили на второй план перед проблемой неспособности сделать то же при своей никчёмности. Жить стало стыдно и страшно, а умереть он не мог.
– Я в животное превратился, у меня никаких человеческих дел нет. Ну, грузчик – это мизер, – говорил Дима маме.
– Каждое живое существо нужно, потому что оно родилось! – попыталась успокоить мать.
– Ну да, Господу Богу нужны все, и что-то в таком роде. Но всё-таки я только по виду человек, а по сути – животное. Животное в природу встроено, и не задаётся вопросом о смысле жизни – у него всё в инстинктах заложено. А я вот смысл жизни вынужден искать, иначе я – такое же животное с одними инстинктами.
– О чём ты, Димочка, окстись! У тебя и речь есть, и мышление.
– Мышление? На что я его использую? Оно мне показывает только мою никчёмность, одно и то же толчёт и толчёт, никуда дальше не двигается.
– Скорее всего, это испытания, через которые ты к Богу движешься.
– Да, мам, ты веруешь, тебе легко думать, что где-то там, на небесах вся муть кончится. Но мне нужна какая-то значимость на земле. Думая, что всё – только там, я спокоен не буду.
– Значит веры в тебе мало. Буду за тебя молиться, да и сам ты постарайся, сынок.
***
На одном курсе с Дмитрием Гречихиным учился Руслан Червенёв. Был он только не культурологом, а психологом. Но работал Руслан опять же не по специальности – водителем торговой кампании. А психологию он считал чем-то прикладным, говорил, чтобы в людях лучше разбираться. Близился у него отпуск, который он планировал провести вместе с невестой где-то на Северном Кавказе. Однокурсник же его Дима оказался невыездным.
При выходе из поезда в Геленджике, взгляд сразу приковывался к горам, и ни о чём не думалось, кроме приятного. Перед ними на первом плане виделись поляны с невиданным разнообразием цветов. На следующем плане открывалось ущелье с россыпью домов, посёлком в низине. И наконец, на самом дальнем плане простирались они – горы, главные на планете великаны, пронзившие своими вершинами облака и короно-ванные за это высотным холодом.
– Ах, Русланчик, неужели это всё на той же земле? Это какая-то ступенька рая, – вдруг за мгновение Даша вся переменилась. – Ой-ой-ой! – застонала она.
– Что случилось, милая, заболело что-то?
– Да я вспомнила, после чего я всё это вижу. Что я там, в Москве оставила. У меня там сестрёнка умерла, и что самое страшное – добровольно! Смогу ли я забыться, скажи мне, Руслан? Как психолог по образованию скажи: есть у меня шансы забыться здесь?
– Ну, Дашуль, это не только от тебя зависит, но и от людей, которые тебя окружают, – уклончиво ответил Руслан.
– Ах, избавь меня, пожалуйста, от таких людей, которые кошмар мне мой напомнят. Убережёшь от них?
– Постараюсь.
Когда наступил южный вечер, нежный и обволакивающий, Руслан повёл Дашу сесть на берег моря, навстречу набегающим волнам. Даша смотрела вдаль, пытаясь растворить там страшное воспоминание.
Недалеко от пары выбежали к морю подростки из спортлагеря. Они сразу приковали внимание Руслана.
– Ну что Дашенька, спокойно тебе сидится?
– Вроде да, – не сразу ответила девушка.
– Ну, ты посиди ещё, я вон, к ребятишкам пойду.
– Зачем?
– Интересуют меня их занятия, как психолога. Здесь несколько шагов. Не нарушится твоё спокойствие?
– Ну иди, иди.
И Руслан пошёл. Своими чёрными волосами и смуглым лицом он выглядел как представитель северокавказской народности.
А между ребятишками отношения были непростые. Четырнадцатилетний мальчик, сделав круг на водных лыжах, подбежал к девочке, к которой неровно дышал.
– Не желаешь ли присоединиться, Юль?
– Матвеюшка, а вода не холодная?
– Всё зависит от температуры воды? – с придыханием говорил Матвей. – Простудиться боишься?
– Нет, не простудиться. Просто компанию другую предпочитаю.
– Васькину что ли?
– Именно. Он на горный серпантин зовёт. Наша группа ремнями на верёвке обвяжется.
– Серпантин, значит, больше нравится? Ну давай, я тоже с вами верёвками обвяжусь, с ремнями там.
– Ну давай, – равнодушно позволила девочка.
– Так говоришь, как будто ничего не изменится.
– А что должно измениться? Что-то мне хочешь показать?
Матвей вспыхнул.
– Всё тебе хочу показать! Всё что имею на данный момент!
– А вот не всё ты имеешь. Умения обходиться с девушкой ты не имеешь.
– А кто, Васька имеет?
– Да, он и имеет, – и девочка резко отошла.
– Давай, я разберусь с ним, кто из нас что имеет!
Подал голос сидящий рядом на гальке Руслан.
– Что, парень, с девочкой отношения не складываются?
– А тебе чего надо, хач?
– О-о! Да ты, я смотрю, отменный бузотёр! Во-первых, чтоб ты знал, «хач» – это «крест» по-армянски. Во-вторых, я – русский, просто внешность специфическая. В-третьих, не надо судить о людях по одной национальности.
– Ну ладно! А чего ты… чего вы хотели-то?
– Вот это обращение к старшим уже получше. Совет хотел один дать.
– В чём совет?
– Да не прикидывайся ты, «в чём»! Сам знаешь. В том, как девочку впечатлить.
– Вы психолог?
– В точку попал. Вот смотри: никакими особыми способностями ты не обладаешь? Стихи, там, сочиняешь?
– Сейчас вот на водных лыжах круг сделал.
– Хм! А ей-то, – указал Руслан большим пальцем назад, – что от этого? Не хватает у тебя способностей, но ты всё-таки можешь её впечатлить. Так впечатлить, что она всю жизнь будет помнить твою героическую к ней любовь. Героическую!
– Ну-ка?
– Вот, соображай. Любовь не достают по билетику, за неё борются. А в крайнем случае борьбы наступает смертельный исход…
Матвей попятился.
– Умереть я что ли должен?
– Ты сам решай, что ты должен. Я рассуждаю, а конечный вывод делай ты.
– Да она у меня не последняя. Я хотел от неё расположения добиться, вечера проводить. Пока это, а чтобы с ней вместе жить – об этом пока не думал.
– Эх, недальновидный ты. Если первый раз за любовь не поборешься, она к тебе никогда уже и не придёт! Потому что ты будешь слизнем! Выбирай – или борись за любовь до смерти, или всю жизнь будешь одинокий и беспомощный. Может, только какая-то дура убогая с тобой захочет сойтись.
– Но я вообще-то жизнь люблю… На водных лыжах люблю кататься…
– Жизнь он любит! А чтобы сохранить достоинство, нужно что-то любить больше, чем жизнь. На войне вот родину любили больше, чем жизнь, и все как один готовы были умереть. Кое-кто не дожидался, когда убьют, сам себя убивал – Александр Матросов на пулемёт бросился, панфиловцы – под танки, обвязавшись гранатами. А «страдания юного Вертера» читал? – Матвей напряженно мотнул головой. – Недорос ещё. И «Гранатовый браслет» не читал. Но ладно, я суть передам. Те, кто не мог добиться любви женщины, потому как она была за другим, прервали свою жизнь и так являли свою героическую любовь. Для их любимых их память стала дороже живых спутников – мужей, женихов. А что до твоих лыж, которыми ты всё хвалишься, то у тебя вообще от волны плавки твои соскочили, я видел, пятая точка оголилась. Такой позор вообще девочками не забывается, если его не смыть.
И Матвей бросился бежать. Он прибежал к группе, которая прицеплялась ремнями к верёвкам, чтобы идти по горному серпантину.
– А! Вот и Трубников наш запоздал!
Юля на него даже не взглянула. Ему было уже чётко указано, что делать. Когда ребята вместе с ведущим достаточно поднялись, Матвей отцепил свой ремень и бросился в ущелье…
– Ребят! – обернулся ведущий. – Что-то как-то легко стало… – он обернулся, и у него вытаращились глаза. – Матве-эй!
Он нагнулся над ущельем и увидел забрызганную кровью скалу, а под ней – тело!
– Матве-э-э-ай! – и все подхватили этот рёв ужаса.
О произошедшем в горах самоубийстве подростка сообщили в новостях. Так Дмитрий Гречихин получил ещё один упрёк в том, что жив.
Невеста Руслана Даша также впала в ступор. Когда Руслан зашёл в её комнату в снятом доме, она кое-как заговорила.
– Как это так?
– Что-что? – с непонятливым видом переспросил Руслан.
– Я ведь хотела забыться здесь, на юге, на море, в Геленджике в этом. А тут вдруг то же самое – суицид подростка! Что за проклятие такое меня преследует, Руслан? Где я – там суицид.
– При чём тут ты? Эта такая распространённость подростковых суицидов. Можно сказать, мода на них.
– Мода?! На смерть?!
– Ну да. Группы смерти в соцсетях дополнительно её распространяют.
– Ладно там мода на пирсинг, тату, побрякушки всякие. Но мода на смерть как может возникнуть – в голове у меня не укладывается!
– А чего тут, собственно, не понять-то? Общественных ориентиров никаких нет. Многими и родители-то не занимаются. Каждый сам за себя. И вот, малейшей опоры лишаясь, подростки жить отказываются.
– Но я-то тоже нелегко жила. Без мамы. Вскоре после родов тромб у неё оторвался. Пыталась внушить себе, отец пытался внушить, что у меня есть мама Надя. Но она похожа на подружку-ровесницу, не способна к руководству. Но ничего, я же как-то всё-таки выжила! Я в ужас приходила от мысли о том, чтобы жизни себя лишить. А они все – такие юные, весёлые – и так запросто…
– Ну да, ты довольно отличаешься от своей сестры. Ты скромнее, сдержаннее, меру во всём знаешь. Более интеллигентная, мыслящая, можно сказать. Вот пожалуй, и объяснение.
– Русланчик! Как ты всё объясняешь!.. Милый!.. Какой у тебя ясный и светлый ум!..
Начались объятия, но были прерваны телефонным звонком.
– Прости, Дашенька. – Руслан высвободился. – Кто там? А-а, Димон! Извини, отойду,
И в другой комнате Руслан ответил на звонок.
– Да-да!
– Это я, Руслан. Не мешаю отдыхать?
– Да нет, Димон, что ты! Рад за тебя, что ты набрался сил позвонить.
– Да, набрался. Меня всего распирают подозрения.
– Кого, в чём?
– У тебя там, в Геленджике парень с собой покончил. Где ты – там дети самоубийства совершают. Не твоя ли это работа?
– Какая работа? Я его со скалы что ли столкнул?
– Ты что-то ему наговорил. Подтолкнул словесно.
– Тебе что-то мерещится там от припадков?
– Я чувствую, как ты меня до того же доводишь!
– Но ты что-то всё не доводишься.
– Ты… ты… психолог от дьявола…
– У меня тут роуминг заканчивается, извини, дружбан, потом в Москве поговорим, если для тебя это так важно. Желаю здравствовать!
Руслан прервал связь и вернулся к невесте.
– Кто это был?
– Да дружок один чудаковатый из Москвы.
– Дима что ли какой-то?
– Да-да, он самый. Представляешь, взволнован тем же, что и ты!
– Значит, сердце восприимчивое.
– Ну да. А я – всем всё объясняй как психолог. Назвался груздем – полезай в корзину.
Даша умиротворённо вздохнула и положила голову ему на плечо.
– Присядем? – нежно спросила она. Они сели на широкий и глубокий диван. – У меня ещё один к тебе вопрос возник. А о чём ты с этими ребятишками говорил?
– Да так… Спросил, можно ли покататься на водных лыжах. А парень мне сказал, что это только для них…
Оба замолчали. Даша, не отрываясь от Руслана, протянула руку и выключила торшер. И через пару минут они сладко задремали под отдалённый шелест моря…
В дальнейшем произошло ещё несколько таких объятий, и Руслан с Дашей поженились.
Продолжение следует...