1930 год. Москва.
Сергей Петрович встретился с Шурой у входа в гостиницу «Метрополь». Немного опоздав, прибыв в восьмом часу вечера, пешком, со стороны Красной площади, он деликатно извинился и радушно обнял племянника. Миновав тяжёлые дубовые двери, и набриолиненных, кивающих швейцаров, они попали в самое чрево этого помпезного заведения – в ресторан, и сели за столик, у окна.
Не заставил долго себя ждать официант. Он разглядел в Сергее Петровиче давнего знакомого, и, теперь, без конца улыбаясь и кланяясь, подробнейшим образом уточнял детали меню, и записывал заказанное в тонкий блокнот.
– … И всё же, дядя Серёжа, для чего Вы меня сюда пригласили? Отроду не бывал в подобных местах! Замечательно здесь всё, и величественно, до неприличия: витиеватые кованые решётки, майоликовые панно, лифты, телефоны. А публика какова! А до чего женщины роскошны – глаз не оторвать! И все, как на подбор – в декольте, ушки – в бриллиантах!
Сергей Петрович засмеялся, расстегнул пиджак и чуть ослабил под белоснежным воротником тонкий, коричневый галстук.
– Понимаешь ты, значит, уже про декольте-то, дружок? Ты у нас кобелёк-то уже развязанный, или как?
Шуру эта фраза невероятно смутила. Он покраснел, большим носовым платком вытер образовавшуюся на лбу испарину, и взахлёб отпил из хрустального фужера несколько глотков холодной воды. Сергея Петровича это снова сильно рассмешило:
– Гляди, как кровь то молодая тебе в башку ударила! Будто к заднице скипидара приложили! Ты только обид не держи на меня, не правильным делом это будет. Да и ничего обидного я не произнёс – дело житейское. В семейных беседах пафос ни к чему, проще надо в семейных беседах. Или я не прав, Шурка?
Скоро подали изящный запотевший графин, горячий отварной картофель, и потрошенную, но с головой, селёдку, украшенную крупными, белыми кольцами репчатого лука. Оркестр заиграл фокстрот, и публика за столиками оживилась. Изрядно подвыпившие парочки, у самой сцены, в такт музыке причудливо задвигались.
– Водку пробовал, дружок? Нет? Ну-ка наливай по лафитничкам! – Сергей Петрович довольно потёр ладони, и отрезал селёдке хвост.
Шурка послушно взял графин, и будто стыдясь чего-то, осмотрелся по сторонам:
– Сколько наливать-то, дядя Серёжа?
Взгляд поверх очков стал совсем добродушным. Неровные, жёлтые зубы манерно закусили папиросу.
– Ты что же, краёв у лафитников не видишь, что ли? Вот та-ак, верно всё делаешь, верно. А теперь выпьем. А потом закусим, Шурка, и поговорим. Lerne das Leben zu genie;en! Sie wird dich lehren zu leiden.*
Не желая дальнейших колкостей и насмешек, Шура проглотил водку. Его тело сильно передёрнуло, по языку разлилась горечь, в животе запылало.
________________________________
*Учись наслаждаться жизнью! Страдать она тебя научит сама.
– «Метрополь», Шурка, сам Савва Мамонтов строил. Принимал, так сказать, непосредственное участие. Москвичи зовут эту гостиницу Вавилонской башней. Чего здесь только не было! Даже злачное гнездо контрреволюционного движения! Отряды юнкеров, занявшие это здание, шесть дней отбивали атаки красноармейцев. И отступили, ****и, только после серьёзного артобстрела! Потом мы национализировали гостиницу, и она надолго превратилась во «Второй Дом Советов», штаб-квартиру ВЦИК. А вот этот ресторан, где ты сейчас сидишь, Шурка, был залом заседаний, где, кстати, очень любили выступать мои товарищи по партии большевиков: Владимир Ленин, Лев Троцкий, Яков Свердлов, Георгий Чичерин. У Свердлова, к слову будет сказано, на втором этаже располагалась приёмная. В некоторых номерах, там же, размещались народные комиссариаты: иностранных дел, внешней торговли, народного хозяйства. Коридоры «Метрополя», Шурка, по сей день помнят и великого Шаляпина! Любил здесь гостевать, повеса! Но ещё до революции то было. Вот так, сынок! – мельхиоровая вилка, с куском селёдки на конце, была многозначительно поднята вверх.
Шура вяло пережёвывал остывший картофель, и не отрывал глаз от Сергея Петровича, стараясь не упустить ни одного сказанного им слова. В зале стало совсем шумно. Звенели бокалы с шампанским, густо напомаженные, пышные дамы играли по плечам соболями, поправляли под столом ажурные чулки, и устало обвисали на толстых, потных шеях своих спутников. Около очень уж весело ужинавших, напротив, неожиданно появился милиционер. Вокруг тарелок замелькали паспорта. Милиционер погрозил возмущающемуся бородатому мужчине указательным пальцем, скоро пощупал кобуру на своём бедре, и удалился…
Жареную утку принесли на большом, серебряном, блюде. Она была плотно усажена в густые листья петрушки и кинзы, манила золотистой корочкой, и важно, задрав клюв, косила чёрным глазом-маслиной на полупустой графин.
– После смерти товарища Ленина всё пошло через жопу, Шурка, всё по-иному пути покатилось. Знаешь, будто бы шёл себе паровоз по рельсам, шёл, а потом бац – и перевели стрелку. И в каком направлении он теперь следует, сквозь какие дебри непролазные и болота рельсы себе прокладывает – ни одна собака тебе не подскажет! Стучат железные колёса, угля в топку всё больше, больше, больше! Быстрее давай! Прочь с дороги чужаки и зеваки! Вот только после, за паровозом, по шпалам косточки белые, человечьи, прыг-прыг…
– А что же машинист?
– А машинист, Шурка, он и есть хозяин всем этим рельсам и стрелкам, – Сергей Петрович жадно опрокинул наполненный водкой до краёв лафитник, и уверенным движением воткнул в спину утке блестящий столовый нож.
Шура тут же вспомнил, что хозяином в народе, шёпотом, называют товарища Сталина. По спине побежали мурашки.
Дядя Серёжа закурил, вальяжно откинулся на спинку стула, и протянул Шурке карманные золотые часы с цепочкой, положенные им на стол в самом начале беседы.
– Приложи к уху. Слышишь? Так бежит время. Твоё время, сынок. Или ты когда-нибудь навсегда перестанешь его слышать, или остановятся часы – одно из двух, по-другому не бывает. Но это не будет означать конца времени. Оно никогда не закончится. Закончимся только мы в нём… Если бы ты знал, сынок, как хочется наслаждаться вот этой, плывущей по кругу циферблата, секундной стрелкой, а не возиться в вонючем, липком дерьме! Если бы ты знал… Налей-ка мне. А сам воздержись, меру знай. Отчего кушаешь будто бы без удовольствия? Не хороша разве царица-утка?
– Утка замечательна, за мой аппетит не беспокойтесь! Подобную утку только у Вас в гостях вкушал, когда Ниночка её готовила. Нина вообще прекрасно готовит, и как человек – уникальна! Столько в ней различных интересов сидит – и при этом блаженная, доверчивая, детская душа!
Сергей Петрович перестал жевать, промокнул губы салфеткой и поморщился:
– Нина… Да, она хорошая хозяйка, заботливая мать моим дочерям. Но что-то кажется ломается между нами в последнее время, что-то убегает мимо меня. Перестаю я иногда чувствовать её. Ну да ладно, не хочу об этом сегодня. Ты вот что, расскажи, что с учебой у тебя? Каковы успехи?
– Отучился успешно, получил лейтенанта. Пока учился, вечерами осилил ещё экономические курсы. Имею теперь в дополнение профессию бухгалтера.
Сергей Петрович оживился, довольно улыбнулся, привстал из-за стола и крепко потрепал Шурку за плечо.
– Я всегда знал, что выйдет из тебя толк! Хвалю! Отец твой тоже тебя хвалил всегда. Положительный ты человек, целеустремлённый – это очень важно! Немецким языком продолжаешь заниматься? Есть ли трудности? Требуется ли помощь?
– Нет, благодарю, не требуется. Поволжский диалект из меня уже давно вылетел. Репетитор доволен моим нынешним произношением. Читаю классиков германской литературы, Гейне, Гёте, Шиллера, штудирую газеты – всё соответствует полученным от Вашего товарища рекомендациям, выполняю всё с полной ответственностью. Но вот хотелось бы узнать, для чего мне это, на будущее?
Дядя Серёжа деловито указал пальцем на графин, и Шура покорно наполнил лафитник.
– Хотелось бы узнать – узнаешь. Не гони коней. Всему свое время. А сейчас – вопрос к тебе: задумывался ли ты, дружок, о важности того, что я твоей семье метрики все повыправлял в семнадцатом году? Вероисповедание прописал вам православное, приемлемое для Советов, чтобы новой, большевистской власти ухо не резало. Истинную национальность по бумагам вы утратили тоже с моей помощью. Имя деда твоего теперь, на русский манер, в справках как перековеркано? Читал же? Верно: Иоганн Петер – Петром Петровичем стал, Петей, значит. Задумывался об этом повороте? Воооот… Молчать учись дружок. Много-много думать и молчать, без лишних вопросов, – выпив водки, и отправив в рот большой, жирный кусок мяса, Сергей Петрович удовлетворённо закурил и принял расслабленную позу:
– Ты – немец, Шурка! Запомни мои слова. Ты – немец. В России эта данность, Шурка, может в любую минуту оказать тебе дурную услугу, и даже лишить жизни! Царская семья завсегда, во все времена, в немцах нуждалась, но при удобном случае не брезговала повернуться к ним широким важным задом. А с Первой мировой – так вовсе сложно стало жить нашему брату среди русских! Иметь немецкие корни – равнозначно позорное клеймо на лбу таскать. Чуть что – сразу в воспалённых русских мозгах просыпается идиотская подозрительность, ненависть, желание плюнуть в тебя. Поэтому, хочу тебе сказать: мало иметь чистый, правильный паспорт. Ма-ло! Надо ещё к этому паспорту приложить свою по-лез-ность, свою на-доб-ность. Понимаешь, о чём я? Стая должна внимательно, затаив своё поганое дыхание, обнюхать тебя, и принять. Стая должна нуждаться в тебе. Верить тебе. Ждать тебя. Иначе, Шурка – порвут и сожрут на хер! Не бывает по-другому. Понимаешь меня?
Шура кивнул. Часы в его ладони стали горячими.
– … или ты кумекаешь, что великий вождь и отец народа, проявит справедливость к таким, как мы с тобой? Защитит от грязных доносов и анонимных писем следователям ОГПУ? Надеешься на могущество и великодушие его безграничной власти? Власть, сынок– это не одно лицо с Россией. Власть живёт по своим, говённым, законам, ежедневно и ежечасно изменяясь, приспосабливаясь, подстраиваясь под общество. Отрицать и опровергать это – возможно! Но глупо! Влиять на власть, возражать, иметь своё личное мнение – всё равно, что ссать против ветра. Дурацкий русский вопрос «кто виноват?». Да мы виноваты! Мы! Мы – её создатели. Те, кто жаждал кровавых изменений в России, кто стремился через это к превосходству, кто готов был ради этого к подчинению. Причём оказалось, что несопоставимо опаснее стали вторые в этом перечне, чем первые. Но есть ещё индивидуумы, Шурка, которым сейчас очень и очень стыдно. Вот мне, к примеру, стыдно за то, что сегодня происходит в нашей стране. А стыд, сынок – это последнее указание на то, что я ещё человек…