У весны имя женское

У ВЕСНЫ ИМЯ ЖЕНСКОЕ.

Город встречал восход. От первых осторожных лучей заискрились сосульки. Бодрый утренний морозец уступал натиску яркого весеннего солнца,  – весело и азартно разгоняющего из дворов густые фиолетовые тени. Ожидая порции тепла, сонно поёживались воробьишки, что набились в заиндевевшие ветки придорожного кустарника. Солнце разливало утренние краски: перекрашивало сильно подтаявший снег из фиолетового в нежно-розовый и рассыпало блёстки.

В этот ранний час, и тем более в праздничный день 8–го Марта, улица выглядела необычно пустынной. Ничто не нарушало тишины и не оживляло пейзажа; лишь редкая машина, обреченно прохрустит шинами по примороженному насту, да скроется за поворотом, крутя белым хвостом выхлопа; да группка людей, неподвижными черными силуэтами на остановке напомнит о том, что город обитаем.

Вдоль домов, по припорошенному снежком тротуару, одиноко шагал мужичок, держа в руках большую картонную коробку. Он подошел к углу продуктового магазина, торчащему на улицу стеклянной витриной и огляделся по сторонам.
После недолгого раздумья, мужичок отошел к краю тротуара, к торчащему из-под плотно слежавшегося снега невысокому ограждению. Свою ношу он поставил перед собой, и долго старался усесться поудобнее. Тонкая металлическая перекладина отдавала холодом, была узка, и он озабоченно высматривал какой-нибудь предмет себе под зад, но не найдя ничего достойного, подложил свои рукавицы, присел, и приоткрыл коробку.
Под прозрачным целлофановым покрывалом, плотным слоем лежали тюльпаны.

Очень довольный собой и начинающимся веселым ярким деньком, он блаженно щурился, подставляя лицо солнцу.
 - Почём тюльпаны?  - заглядывая в коробку, спросил вышедший из соседнего дома нетрезвый господин с помятой физиономией. Накинутая на голое тело кожаная куртка и сапоги на босу ногу, явно намекали на особые обстоятельства.
 - Даром отдам!
Покупатель недоуменно замер и оценив сказанное за своеобразный отказ, повернулся и поплёлся прочь.
 - А чего это ты даром-то решил отдать? Самому не надо что-ль?  - вмешалась в разговор бабка, появившаяся ниодткуда.  - Халява, да ещё и в такой день?!  - она остановилась, склонилась над цветами и заговорщически добавила:  - Почитай,  - деньги раздаёшь!
 - Получается так!  - согласился незадачливый продавец, и подхватив три ярко-красных цветка протянул въедливой бабке.  - На, вот, держи, с праздником!
 - Ох! Хе - хе... спасибо, родной!  - растрогалась та. Перебирая плотную сочную зелень непослушными трясущимися пальцами, запричитала:  - Уж и не вспомню, когда мне такую красоту преподносили... Одна осталась век - то вековать!  - она скривила губы в желании заплакать, но удержалась, и покашливая продолжила:  - А пошто задаром раздаёшь цветы - то?  - допытывалась она, всё ещё не веря в такую удачу и удивляясь простодушию бескорыстного мужичка.  - Хоть бы задёшево, а продал! Ныне прыщ на заднице,  - и то даром не выскочит, а тут  - цветы?!
 - А я их не покупал, чего мне их продавать?
 - Домой бы снес, жене подарил...
 – Да нет у меня жены, мамаша... нет, стало быть дарить мне их некому...

Накануне, Седьмого Марта.

 - Леночка! Пусть водитель зайдёт... э-э... и Валерий Николаич  - тоже!  - попросил директор, заходя в кабинет утром.
«Секретутка» Леночка,  - худощавая девица юных лет, стуча по паркету ужасной высоты каблуками, послушно поплелась к кабинету с табличкой "Главный инженер". Лениво прокосмыляв по коридору кривенькими ножками и просунув голову в проём двери, прогнусавила:
 - Срочна-а... к директору, Валерий Николаи-ич... зайдитя-а...
Главный инженер  - Валерий Николаевич, симпатичный брюнет, умеренно раздобревший мужчина к своим сорока, в сером костюме, с шумом поднялся и торопливо двинулся к директору, на ходу придерживая болтающийся галстук и застёгивая пиджак. Леночка, пропустив вперёд "Главного", поспешно семенила вслед за ним, по коридору.
 - Вы Алексея-а не видели-и?  - пропела она вдогонку.
 - Ты брякни ему на мобильник. Он в машине должен быть... Мы ехать собирались...  - отрывисто и в полуоборота, на бегу, сообщил Главный.
Дойдя до приёмной, и усевшись на своё место, Леночка принялась набирать номер Лёхи - водителя. Она тщательно выгибала пальчики, и чтоб не портить накладные бирюзовые ноготки, нежно касалась полированной поверхности мягкими подушечками  выпячивая от старания пухлые губки.
 - Лёша-а... к директору... зайди-и...  - не вдаваясь в подробности распорядилась она, как только Лёха ответил на звонок.
Покачиваясь в кресле, она со скучающим видом продолжила терзать свой мобильник, перемещая по полированному сенсорному экрану цветные шарики...

Когда водитель Лёха зашел к директору в кабинет, тот отложил открытую папку с кипой документов, и воззрившись на Лёху, после некоторого молчания промолвил:
 - Так, му-жи-ки...  Он перевёл взгляд с Лёхи на Главного, и делая ударения на каждом слове, продолжал:
 - Завтра Женский День, надо наших баб поздравить!  - он сделал паузу, вынул из - под столешницы лист бумаги, и перевернув его исписанной стороной вниз, занес руку с остро отточенным карандашом. Прежде, чем Валерий Николаевич что - то успел ответить, продолжил:
Ничего грандиозного устраивать не будем... надо цветов поехать купить,  - теперь директор раздумывал, упёрся локтями в стол, и крутил в своих мясистых пальцах карандаш. Лёха и Валерий Николаевич тоже замерли, завороженно смотрели на карандаш, ожидая решения.  - Вы займётесь, Валерий Николаич! А я сейчас приказ набросаю, о премировании...
Гримаса отчаяния пробежала на лице главного инженера.
 - Так что, и просто так, разойдемся? Цветы и всё?  - вставая, недоумённо развёл руками Валерий Николаевич,  - и что, даже шампанского не выпьем?
 - Слушай, Валера, чего тут пиры устраивать? У нас, у каждого, дома еще мероприятие, своих тоже не надо лишать праздника...  - директор раздраженно  бросил карандаш на лист, приложил ладони к ушам, демонстрируя нежелание выслушивать возражения.
Главный и Лёха молча смотрели на директора, пауза затянулась, директор хмуро посмотрел на часы.
 - Давайте по - шустрому! К двенадцати возвращайтесь, отметим, да и разбежимся часика в два... шампанского вам ещё...  - он глянул еще раз на часы и зачем - то перелистнул перекидной календарь.  - Короткий день, видишь ли!  - добавил он и криво ухмыльнулся,  - работать некогда,  - всё празднуем! – он явно хотел сказать что–то ещё, но не решался.
 - А, деньги?  - спохватился Главный, практически выходя из кабинета, - а деньги-то на цветы?
 - Бля, Валер, прям, как моя жена: «а деньги?»  - передразнил Главного директор,  - непонятно что-ль? Премию выпишу! Могу, прям в этот приказ,  - тебя, вместе с бабами включить... поздравить, вроде как...  - он перемигнулся с Лёхой - водителем. Лёха одобрительно улыбался из - за спины Главного.
 - Не - ё-бть... Не, ну, Сергей Николаич!  - загундел Главный, возвратясь в кабинет и прикрыв за собой дверь,  - каждый цветок по сотне, – так? Не меньше! Букетик по три цветка, да завернуть?.. Вот тебе все пятьсот! Их у нас двенадцать?.. Ещё уборщица, вахтер...  - подсчитывал траты Главный, кивая утвердительно и показывая на пальцах значение своих слов.
 - Ты дурачка не строй! Что, десять тысяч не найдёшь, что ли?
 - А откуда?  - наиграно удивился Главный.
 - А я тебе подскажу, Валера! Вы вчера, мудаков этих  - энергетиков, что с хлебозавода, на сколько тыщ обули со счетчиками? Думаешь, я не знаю? Да, да... Помимо основной сметы, на карман себе сколько положили, а?  - предвидя враньё, резюмировал директор.  - Ладно, Валер, иди! Ну, тебя нА хрен!  Всё! Сказал,  - премию выпишу! Потом, всё потом!  - уже совсем зло перебил он Главного.

Лёха и  Валерий Николаевич, уселись в служебный джип и покатили в цветочный.
- Не, Лёха, сам посуди: баб поздравлять, а бабло я должен из собственного кармана выкладывать! Зато, шеф такой добрый у нас, можно подумать... - оправдывался, кипятясь на директора, Главный.
Обращаясь к Лёхе, он, - то обиженно приводил аргументы, то отворачивался к окну, затем вновь возбужденно обличал необузданность директора, краснея от натуги и глотая слова от возбуждения,  - будто он, Лёха, послал его за цветами и не выдал денег.
Все в фирме знали, что Главный инженер - «главный жучара» по совместительству, ничего не делает просто так, не положив себе в карман от каждой сделки.
Директор позволял Главному воровать и брать взятки, полагая, как сам и заявлял, что «пользы от него больше, чем вреда...»
- Так вернёт же... премию выпишет! - ржал Лёха, вытягивая шею и вглядываясь в дорогу, старательно лавировал в плотном потоке машин.
- Хрен ли мне его премия? Мне деньги сегодня нужны, а не когда он расщедрится! - всё ещё злился Главный. - Представь: мне сегодня подарки купить надо! Жене, дочкам, ну и ... - тут Главный чуть замялся, глянул на Лёху искоса, - неважно! Надо сегодня... я чо? Прийду, жене скажу: «Жди! Премию выпишут, куплю подарок?!» - съязвил Главный и сам усмехнулся своей шутке, и тому, только ему известному ответу, что преподнесёт в ответ жена.

Лёха промолчал, лишь подумал: «Пусть сами разбираются! Чем богаче - тем жаднее!» Неожиданно вспомнил про свою сожительницу Люську, - почти жену, и почуял некий холодок - у самого в кармане сто рублей с копейками болтались, - не разживёшься! Посмотрел на Главного: «Просить у этого сквалыги - западло! Да, и стыдно - не мужик что-ли? - унижаться так».
Лёха помнил, что Люська мечтала о толстой золотой цепочке. На её шейку, нежную, бархатистую, повесить цепочку... «Подойти сзади, одеть, прижаться к ней, помять её пышные булочки...» - размечтался он.
Думая о Люське, и стремясь обогнать притормозившую перед переходом грузовую «Газель», Лёха почти подмял под капот неожиданно вынырнувших из-за «Газели» низкорослую молодую цыганку с чумазой девчушкой лет пяти.
В стоптанных сапогах, несоразмерной куртке, пуховой шали, она тянула за руку девочку, а другой волокла за собой увесистую сумку...
- Тормози! Куда? Ты охренел?! - заорал Главный, в то время, как Лёха ударил "по тормозам".
И вовремя!  В краткий миг,  скорее в подсознании, Лёха засёк, как Цыганка отбросила сумку, и оттолкнув девочку, распластала руки на капоте, - словно желая остановить джип, - упёрлась в него, а затем, не в силах сдержать инерции почти остановившегося джипа, завалилась на асфальт, перелетев через сумку и увлекая за собой и девчушку. Всё прокрутилось, как в замедленной съемке, - покадрово, и сейчас, в глазах Лёхи стояло застывшее, перекошенное от ужаса лицо цыганки, и вытянутые вперёд ладошки с растопыренными, немытыми пальцами... Почему-то, эти трогательно выставленные ладошки... Почему-то, с немытыми пальцами...
- Блин! - выкрикнул Лёха, стукнув в отчаянии обеими руками по баранке. - Этого ещё не хватало!
- Фу-у-у! Ну, ты и мудак! Обозначенный переход, не видишь? - выдохнув от волнения, орал Главный.
Лёха выскочил, подбежал к цыганке. Цыганка сидела на асфальте, раскорячив ноги и оторопело таращилась, - то на Лёху, то на девчушку с обезьяньей гримасой испуга на смуглом и перепачканном лице. Ребёнок орал взахлёб.
- Тихима! - визгливо выдохнула-воскликнула цыганка девочке и та сразу замолкла, словно сработал выключатель. - Ты что, придурок, не видишь, куда едешь? - набросилась она без передышки на Лёху. - Чего улыбаешься? Дебил... Ребёнка напугал.
- Я улыбаюсь? Ничего я не улыбаюсь... Слава богу, жива... Встать можешь? - суетливо крутился перед цыганкой Лёха, помогая той встать и ставя рядом брошенную сумку.
- Могу, могу... руки убери! Напугал ты меня очень... Больной, вообще? - отряхиваясь и заправляя волосы в сбившуюся шаль, орала цыганка. - Не видишь, здесь переход?!
- Чё ты орёшь на него? - вступился за Лёху водитель «Газели», из-за которой выбежала цыганка. - Лезешь под колёса, не смотришь!
- Вот, возьми, что есть...- желая поскорее замять ситуацию, Лёха совал цыганке свой стольник и оставшиеся монеты.
Отбиваясь от зевак, окруживших место происшествия, цыганка посмотрела на Лёху тягучим взглядом:
- Ты точно, - больной... мелочь себе оставь! Не возьму! - и совсем зло добавила: - Чтоб тебя приподняло, да ё-ло! Чтоб тебя жена бросила! Неприкаянный! Об этом подумай...
Цыганка подняла сумку, ещё раз зыркнула взглядом на Лёху и потащила перепачканную и заплаканную девочку дальше, через дорогу.

- Ну, чего? Всё нормально? Заплатил? - спросил Главный Лёху, когда тот плюхнулся на водительское сиденье и отсёк шум улицы, захлопнув дверку.
- Не взяла она денег... да, у меня и денег-то всего: сотня с мелочью! - произнёс рассеянно Лёха. - Я вот не понимаю, они обычно деньги клянчат, проходу не дают! А тут - не возьму, - говорит, денег... Может, надо было больше предложить ?
Лёха достал из пазухи дверной накладки тряпку, отёр от грязи ладони. Пальцы заметно дрожали. Чтобы чуть успокоиться, помял полузамёрзшую бутылку с водой, открутил пробку и хлебнул воды с иголками льда. От холода заныли зубы. Он вытянул губы трубочкой, перекатывая во рту ледяную порцию воды, чтоб чуть согреть и не застудить горло. Публика на переходе разошлась, машины сигналили, испытывая нетерпение от образовавшейся пробки; Лёха нашарил в кармане брелок ключа, запустил двигатель и они покатили дальше. «Про слова цыганки не буду ему ничего рассказывать, засмеёт ещё...»
- Чтоб цыганка и от денег отказалась! Это - да-а! - принялся разглагольствовать Главный.
- У нас в деревне случай был: цыгане табором рядом стояли, так в каждой избе что-то брали, крали, но одну избу - обходили стороной!
Лёха делал вид, что его это не особо и волнует, слушал рассказ Главного показно равнодушно, но тот неожиданно замолчал. Лёха поглядывал на Главного, то тот не замечал Лёхиного нетерпения, отвернувшись, лишь мечтательно наблюдал за происходящем на улице.
- Ну и чо? - не выдержал Лёха.
- А говорили, что у той семьи «бахт» кончился... Не понял? - он повернулся и посмотрел на Лёху... - «везенье», «удача»! «Карго» - у туземцев, - в телеке «Клуб кинопутешественников» не смотришь? - или как его там? - Дмитрий Крылов... Пристают они к фартовым, кому удача прёт! Они ведь в каждой вещи удачу ищут. Не знал? Ха-ха... А в событиях - знак Судьбы!  Ну, чо, - нет, - думаешь? Особо в золоте у них «бахт» этот... Видел, они все в золоте ходят? То -то...
«Ишь, как развеселился! Врёт, и не поморщится...» - Лёха тут же ощутил острое чувство голода. В животе стало пусто - казалось, что он съел бы сейчас быка! Его передернуло от мысли, что вот теперь, судьба связала с цыганкой, - «еще денег не взяла...»
- А с семьёй-то что? Той, самой? - не унимался Лёха.
- Да, уж не помню...только наперекосяк всё! Урожай вырастят, а продадут за копейки... Рано вспашут, тщательно посеют, а всё непременно пропадёт. Дом продали за гроши - решили в город податься, там их какие-то объебосы кинули... Они обратно, в деревню. А пока они в город мотались, газ подвели к деревне, - дома сразу подорожали! Стоимость подскочила чуть не в десять раз! Продали тысяч за сто пятьдесят, с баней, с теплицей, с землёй, - а тут вдруг вернулись - миллион рублей! Ну, нету этого «бахта»... У таких цыгане боятся что-то брать - «бахт» не будет! Боятся, что и их, горемычных, везенье покинет! - хохотнул Главный. - Будто они удачливые... тьфу!

Миновав очередной перекрёсток, они подъехали к супермаркету. Медленно вползая по неубранным и чёрным, замёрзшим снежным торосам на стоянку, Лёха приметил знакомого водилу, что пристроился тут же, и подрулил на соседнее с ним место. Главный отстегнул ремень, выбрался из джипа.
- Ты побудь здесь, а я сейчас метнусь к девкам в цветочный - разузнаю что, да - как... если что, съездим в теплицы. Там возьмём! - сообщил Главный и зашагал через высокий утоптанный сугроб к крыльцу.
Лёха уже окончательно оправился от волнения, вызванного случившимся происшествием. Выйдя из джипа, он поздоровался с водилой из заводского автопредприятия, что возился со щитком предохранителей под рулём, в раскрытой кабине своего грузовика.
- Выгадывает, жучара! - ругнулся Лёха, забирая с собой барсетку, перчатки.
И уже когда Главный скрылся за дверьми магазина, добавил: - Вот у таких «бахт» прям прёт...
Водитель грузовика не ответил, не понимая к чему эти слова, и с озабоченным видом перебирал инструменты, разложенные тут же,  на дерматиновом коврике.
- Чего ковыряем? - подхихикнул Лёха.
- Ковыряем предохранители... - прокряхтел знакомец-водила изгибаясь под приборным щитком. Куртка на его боку задралась от неудобной позы, рубашка вылезла из штанов, оголив белое, в голубых прожилках вен, жирнеющее тело. Лёха посмотрел на голый бок приятеля и поёжился от холода.
- Морозец с утра! Щиплет! У тебя вон бок голый. Не мёрзнешь?
- А-а, тут хоть замёрзни, всем поХ..! У этой заразы обогрев будки перестал работать, а у меня под завязку цветов набито. Шабашку взял - к коммерсу подрядился, - вот привёз... Часть продали, а остатки - на завтра оставили... - не отрываясь от своего занятия объяснял водила.
- И чо? Думаешь, замёрзнут?
- Да хрен их знает... сказали: плюс семь - хранить, а если ночью мороз под двадцать подопрёт?! А у меня фура на улице стоит?
- А так ты что сделаешь?
- Буду выходить, прогревать до утра... а затем, в магаз отвезу, да и всё!
Лёха ещё какое-то время обсуждал со своим знакомцем особенности конструкции термокузова, но ему вдруг пришла в голову идея:
- Слушай, а чего ты будешь мучиться, заводить ночью, греть? Давай в наш бокс загоним! Праздник, никого у нас там нет, как раз градусов десять тепла зимой держится. А завтра, я тебе открою, ты и заберёшь свой шарабан. Бокс под охраной стоит...
- Ну, если тебе не в лом, то давай! - приободрился водила, - а как состыкуемся? - тут же заинтересовался он.
- У тебя мой «мобильник» есть? У нас сегодня короткий день, брякни после часа, а лучше - к двум. Я с Главным нашим катаюсь по магазинам, тёток будем на работе поздравлять... А в два часа уже разбегутся все, и ты подкатывай. Только брякни на всякий случай...
В этот момент у Лёхи застрекотал мобильник. Звонил Главный.
- О, звонит! Надо помогать ему тащить цветы, пузыри... Ладно, я побежал, пока! - попрощался Лёха и побежал к магазину.
У длинной магазинной стойки, несколько продавщиц бойко распихивали мужикам букеты. Главный стоял у самого края прилавка, в стороне от общей очереди. Заведующая магазином - ядрёная бабёнка в тёплой жилетке поверх коричневой водолазки, кокетничая с Главным, упаковывала букеты тюльпанов в листы серой бумаги. Главный явно был этим доволен. С хитрой мордой он бурчал ей что-то прикольное, заведующая посмеивалась и кидала на Главного масляные взгляды. Увидев Лёху, пробирающегося сквозь толпу мужиков, Главный начал сгребать свёртки с цветами в охапку, одной рукой подзывая к себе Лёху:
- Отнеси в машину, а я ещё в винный отдел забегу.
Пока Лёха протискивался к выходу с ворохом кульков и затем, рассовывал их на заднее сиденье, подошёл и Главный, нагруженный пакетами продуктов и тортами.
- Слава богу, затарился по-полной! Поехали! - скомандовал он.
- Валерий Николаевич! Мне еще в банк надо заскочить, перевод получить... заедем? - спросил Лёха, с удивлением читая на своём телефоне только что полученную СМС-ку о поступившем денежном переводе.
- Нет, сначала давай к офису, меня высадишь, выгрузишь, а после скатаешься! - недовольно нахмурился Главный, - шеф уже два раза звонил... - интересовался!

Отправив водителя с главным инженером за цветами, директор кинулся поздравлять всех дам-руководителей города, что могли - и влияли, на судьбу его предприятия.
Среди них были и такие, кого можно и нужно поздравить искренне, но в основном, мероприятие это носило вид подхалимажа. Сергей Николаевич решил, что не стоило демонстрировать Леночке собственное подобострастие и выказывать униженный тон, поздравляя властных женщин по служебному телефону.
- Леночка! У меня сейчас важный разговор, полчаса ко мне - никого! - буркнул он по селектору.
- Я пОняла-а... - отрапортовала Леночка. Не отрывая взгляда от экрана мобильника, она продолжала гонять шарики.
Сергей Николаевич сидел и смотрел на список фамилий. Почему ему не хочется звонить? - думал он. Что-то унизительное, лицемерное, угадывалось в этой процедуре. Куда деваться? - необходимость! Нужды коллектива! Влияние этих дам, - он прошелся пофамильно, на работу его фирмы ощущалось очень - взять хотя бы Налоговую...  «Фонды» - опять же! Казалось, - составь отчёты и спи спокойно, - как в рекламе! Лояльность стоила много больше, чем умение сотрудников составлять отчеты, и своевременно заполнять декларации. Били деньгами, выматывали проверками... Поэтому, - надо звонить!

Набрав приемную Налоговой Службы, он долго ждал, когда начальница возьмёт трубку, отложенную секретаршей. В трубке приглушенно шуршало, эхом разносилось цоканье каблуков, слышался заунывный скрип и стуканье дверей, обрывки фраз, сдержанный кашель...
Сергей Николаевич терпеливо ждал. В какой-то момент он услышал, как кто-то раздраженно потребовал срочно отправить факс; трубка издала щелчок, вслед понеслись короткие гудки.
Сергей Николаевич смущенно посмотрел на трубку. Его, - директора, вот так запросто, за ненадобностью, отключили! Такая беспардонность его озадачивала: «Не поздравить эту суку нельзя, - придавит в любой момент! Звонить снова - выдавая нетерпение, - унизительно, да и хрен дождёшься ответа! Там уж, поди, поважнее меня персоны вьются!» - подумал он.
Тут ему пришла в голову догадка, что он упустил возможность лично прибыть в Налоговую для поздравления, но вчера заботы не дали даже подумать об этом! А сегодня он уже не успевает!
«Досадно! Надо ещё раз попытаться! Но, - чуть позже!»
Следующей значилась управляющая отделением Банка. На звонок она сразу ответила, и узнав Сергея Николаевича по голосу, долго и умильно рассыпалась в благодарностях. Улучшив момент, когда в скороговорке банкирши возникла пауза, он попрощался и быстро отключил телефон. «Ещё бы! - столько кредитов берём, всё отдаем и вовремя! На наших, кровно заработанных, себе бабло стрижет, - подумал Сергей Николаевич и пометил себе неразборчиво на календарике : "Посм. с-ко набр. кредитов"
- Но тётка приятная! Можно было бы съездить, цветочек вручить, чайку с ней попить... Загнать ей «шара в лузу» в качестве подарка, тем более - незамужняя... - спошлил он вслух, будучи полностью уверенным в своей неотразимости. Он было хотел развить эту мыслишку, но его прервал шум в коридоре.
- Сергей Николаич! - прорезалась Леночка в селекторе, - приехал Валерий Николаич и спрашивает...
- Я понял... - прервал её нетерпеливо директор, - скажи, пусть в рекреации столы ставят, я закончу минут через пять... - и отключил селектор.
- Вы слышали-и? - мстя Главному за назойливость, и возмущенно тараща глазки из-под аккуратно постриженной чёлки, сказала Леночка.
Главный по-бычьему мотнул головой, - то ли от возмущения, то ли в знак согласия, - крутанулся на каблуках и ушел руководить столами.

Сергей Николаевич, преодолевая нетерпение, поздравил всех! И важно, что дозвонился до налоговички, сказал ей скороговоркой несколько фраз, получил в ответ дежурное «Спасибо!» и на душе у него слегка отлегло.
Существовал Мир, от которого он зависел, где не значился ровней, - это задевало самолюбие.  Он составлял тот самый «планктон», который хавали все, кто "плавал" во властных кабинетах...
Он обреченно и шумно выдохнул, встал, повёл плечами, - будто сбросил надоевший груз, и с чувством лёгкой досады пошел в рекреацию возглавлять устройство праздника.

Лёха безмерно радовался, что вырвался из офиса и мог без спешки сгонять в банк. Банк - это получить перевод; а перевод - это подарить Люське золотую цепочку, и это значит... «Это значит ого-го!» - но тут, он себя осёк; осёк в намерении представить Люськины прелести, - ему вспомнилось пророчество цыганки. «Чёрт! Что она имела в виду? «Потеряешь одну...» Какую «одну»? Люську? Что с Люськой может случиться?» Он понимал, что случай с цыганкой не пройдёт безнаказанно, - это суеверие подсказывало, но жены себе не завёл, Люська - не жена... Тогда что? И вдруг, его лицо залилось краской от стыда и страха: он не подумал раньше?! - мать последнее время часто жаловалась на здоровье...

Он подкатил к сумрачному зданию красного кирпича с вывеской, где нержавеющими буквами значилось «ГАЗИНВЕСТБАНК». Лихо тормознув на стоянке, и, не обращая внимание на хруст бампера о наметённый сугроб, схватился за мобильник...
- Мам, привет! - с жаром выпалил Лёха, услышав слабый, спокойный и тёплый голос матери.
- Здравствуй, сынок! У тебя сегодня День Рождения, я тебе в подарок пять тысяч послала, ты купи себе...
- Да, мам, знаю! Спасибо! Я как раз сейчас в банке! Ты скажи лучше, - как здоровье?! - прервав мать на полуслове, затараторил Лёха.
- Теперь-уж, какое у нас здоровье, сынок? То в одном месте заколет, то в другом заболит... Слава богу, живы пока - и ладно! - как-то совсем буднично произнесла мать.
- Ты смотри, если что надо... или на лечение можешь к нам приехать, устроим!
- Спасибо, Лёшенька! Если что, - конечно скажу, - успокаивала Лёху мать, - вы то как, не болеете? Живёте дружно? Людмилочку поздравь от меня с Восьмым Марта! Да, приехали бы как-то ко мне, погостили...
- Хорошо, мама! Спасибо, обязательно! И тебя с наступающим поздравляю! - растрогано бормотал Лёха.
- Спасибо, сынок, что позвонил... - словно понимая Лёхину спешку и не желая его связывать, мать замолчала, и вскоре в трубке послышались короткие гудки.
Как-то сухо поговорили, - показалось Лёхе. «Может это связь барахлит? - подумал он. - Может перезвонить?» Поколебавшись минуту, он согласился, что сейчас действительно некогда, вот только он чуть освободится, то вновь наберёт материн телефон, и поговорит обстоятельнее!

Лёха зашел в банк. Рыжая рыхлая тётка с пластиковым шильдиком «Людмила» на фирменном сарафане, восседавшая за письменным столом, подняла на него взгляд.
- Мне деньги прислали... вот, СМСка пришла, как у вас получить... - Лёха трёс перед «Людмилой» мобильником.
- Разрешите?
Глянув на СМСку, она обратила свой взор на экран стоящего перед ней монитора, и не отвлекаясь на нависающего над ней Лёху, деловито задвигала «мышкой», время от времени тыча пальцем еще и в клавиатуру. Через минуту, подрагивая, из принтера вылез «испачканный» буквами документ. «Людмила» ловко поставила несколько синих крыжиков шариковой ручкой и хрястнула в углу печатью.
- Распишитесь вот здесь и здесь, - бесстрастно указала она на крыжики, напоминающие тяжёлых птиц, пытающихся взлететь с ровной бумажной поверхности. И как только Лёха заключил этих синих «птиц» в беспорядочную проволоку своей подписи, добавила: - И в кассу с паспортом!
«Людмила» подала Лёхе листы и кивком головы указала на окошко кассы.
- Спасибо! - поблагодарил Лёха, забирая лист, - Л ю д м и л а, - с упором на слове «Людмила» произнес он. Та вскинула на Лёху изучающе презрительный взгляд голубых глаз в томительной оболочке густо положенных теней. Лёха почувствовал вдруг неловкость, добавил: - С наступающим!..
- И вас! - съязвила «Людмила» и решительно отвернулась, уставившись в монитор.
Лёха пожал плечами, - ведь он искренне хотел её поздравить, да и действительно благодарен ей за скорость оформления: «Чего взъелась? На что намЯкивает? Что я - баба, что-ли меня поздравлять? Или? Так она в паспорт заглянула... Нет, - СМСку прочитала, - точно, - успокоил себя Лёха».  Новенькая пятитысячная купюра легла в карман, и Лёха поспешил в «ИЗУМРУД» - ювелирный, что примыкал к банку.

Обычно пустой, зал ювелирного магазина, залитый необыкновенно ярким светом, - специальным, чтоб вызывать «игру» радуги на кольцах, серьгах, и выявлять глянец драгоценных металлов, - неприятно удивил засильем покупателей-мужиков. Лёха протиснулся к стеклянному «аквариуму», нашпигованному лотками с золотом.
- Хотите что-то подобрать в подарок, или себе? - натужно улыбаясь, спросила девушка за прилавком.

«Как они угадывают, кто реально покупает, а кто просто глазеет? - подумал Лёха. - Вон сколько мужиков рядом плотно стоит, а она меня сразу выцепила...»
- Цепочку, вот такую! Для жены! - оставив жирный отпечаток пальца на полированной витрине, отрапортовал Лёха.
- А размер какой? - озаботилась продавщица, выдвигая чёрный, бархатный лоток из-под стекла. И тут же, видя Лёхино замешательство, предложила: - Давайте я на себя примерю, а вы посмотрите... если для крестика, - надо длинную, чтоб крестик спрятать. А если для украшения, можно короткую - она высоко лежит и будет видна... если надеть кофту или блузку... - приговаривала она, отцепляя от бархата цепочки.
Лёха опешил... Для чего цепочка? Люська креста не носила, значит - для красоты!
- Для красоты! - заключил он.
- Тогда сорок сантиметров... это вот так, - и она приложила к груди, - чуть ниже ключичной ямки, красивый пухлый пальчик. - А сорок пять, - вот так! - палец опустился ниже в вырез накрахмаленной кофточки, образовав мостик через темнеющую в глубине выреза гипнотическую складку меж сдобных грудей.
- Да, да, - вот так! Так лучше... - сглотнув слюну от волнения, утвердительно кивнул Лёха.

Продавщица медленно и ловко подняла цепочку, и расстегнув замок, обвила её вокруг шеи. На идеальной, ровной, без малейшего изъяна коже, цвета топлёного молока, золото играло огнём. Она, приоткрыв проём кофточки, заученным движением повернулась, слегка выгибаясь, выпятила грудь; в направленном искусственном свете ксеноновых ламп, блестящие грани играли жаркими маслянистыми сполохами.

- А вам идёт! - восторженно воскликнул Лёха, совсем не глядя на цепь, и поедая глазами грациозное воплощение мужской мечты.
- Спасибо! - пресно и как должное, ответило "воплощение", - будем оформлять?
- А сколько стоит? - спросил Лёха, тоном, как будто цена - категория совершенно незначащая.
- Двенадцать тысяч четыреста пятьдесят рублей, - очаровательная улыбка вновь озарила её лицо.

Лёха остолбенел... Неловкость ситуации мгновенно была заглажена. Безошибочно определив по Лёхиному внешнему виду кредитоспособность несостоявшегося мачо, напористая продавщица нашла решение:
- У нас вы можете оформить кредит... Смотрите: к Женскому Дню, у нас приурочена акция - двадцатипроцентная скидка! Это уже будет - девять, девятьсот шестьдесят... выгодно... Сколько у вас есть? - и она вопросительно уставилась на Лёху.

Лёха с ужасом подумал, что его тянут на крепком буксире, как машину по глубокой колее, он и не заметил, как его зацепили; что ему не отвертеться от этой, сверкающей золотом, продавщицы; тоскливо подумал: «Сам дурак! Довыеживался! Теперь отступать некуда, надо просто расслабиться, и катить по колее». С другой стороны, он так неожиданно и так приятно вляпался! И что удивительно, - он не чувствовал себя униженным! Наоборот, - он почти впервые ощутил себя хозяином положения! - ему только разложили факты - а он сам всё решил! - не за него решили... "Ну, что-ж? Сам захотел"
- Пять...
- Вот, хорошо! На четыре девятьсот, с копейками, магазин предоставит кредит.
Она бодренько пощелкала на калькуляторе и сообщила:
- На шесть месяцев - получается по одной тысяче, сто - в месяц... Выгодно, хоть и с небольшой переплатой! Согласны?
- Согласен... - досадуя, промямлил Лёха и потянулся за паспортом и деньгами.

В офису он приехал с раздвоенным настроением: без копейки денег, зато, в полной готовности праздновать Женский День, - подарок для зазнобы Люськи - золотая цепочка в продолговатой коробочке, - провокационно выпирал в кармане джинсов.
Когда Лёха вошел, все уже сидели за столом и директор заканчивал поздравительную речь.
- ... поэтому, предлагаю выпить за вас, дорогие женщины! - произнёс он, и в ответ, под дружный гомон и звон разнокалиберной тары, - посыпались радостные реплики.
Лёха бросил куртку на диван в прихожей и подсел за стол. Ему тут же пододвинули стопку с водкой.
- Алексей! Ты, пожалуйста, воздержись... пока... мы посидим минут пятнадцать, и ты отвезёшь нас с Клавдией Петровной и ... - он опрокинул в рот рюмку коньяка, некоторое время дирижировал вилкой, с наколотым кусочком аппетитной сёмги. Корча гримасы от крепости выпитого, он выпалил заикаясь:
- С сотрудницами... домой! - все услышали "ссу трудницу да мой"
- Да, да! И-и-и, О-о-о!.. - все радостным хором загомонили, каждая понимая директора по-своему, и поощряя директорскую щедрость. Все выпили, не забывая при этом работать вилками и разбирать выставленную закуску.
«Блин! - выругался про себя Лёха. - Щас нажрутся, растаскивай их! Только машину загнал, помыл...» Он подвинулся к углу, взял кусок хлеба и положил на него нарезку из сёмги.
- Лёша-а! Чего ты скромничаешь, вот ветчины возьми, салат из помидорчиков, селёдка под шубой... - наперебой, заботливо, стали предлагать Лёхе разную снедь женщины, чудом преобразившиеся из сухих и нелюдимых сотрудниц в обаятельных домохозяек.

В воздухе, уже царил аромат самопального корпоратива, - неповторимая смесь запахов: косметики, овощей, кислых салатов и винного перегара.
«Виновницы торжества» наперебой нагребли Лёхе кучу всякой еды, и он принялся есть.
В комнате стоял несмолкаемый шум.
Понятно, что коллектив уже хорошо подпил. Каждый желал высказаться, и перекрикивал соседа. Главный инженер нёс на себе основную заботу о женщинах: деловито разливал коньяк и вино по кружкам и стаканам, без устали снабжая розлив прибаутками; тётки подобострастно хихикали, кокетливо отказываясь от спиртного, но всё же, чокались, вспоминая наперебой, истории о том, какие они хорошие, и что мужики им по гроб жизни всем обязаны...
Через какое-то время, присутствующие перестали обращать внимание на произносимые тосты, - всё смешалось; от выпитого исчезла бодрость, беседы сникли; коллектив разделился на кучки, женщины беседовали о своём, о наболевшем, - и никто уже не вспоминал о сути праздника.

Сергей Николаевич многозначительно кивнул Лёхе и поднялся с места. Он звонко постучал единственным столовым ножом по единственной фарфоровой чайной чашке, заботливо пододвинутой ему секретуткой Леночкой.
- Уважаемые дамы! Жен-щи-ны... - гул голосов постепенно стих. - Еще раз хочу выразить вам слова признательности, поздравить с праздником, и пожелать вам здоровья и вечной молодости...
- А-а-а! У-у-у! - все дружно выпили, и поняв, что торжественная часть завершена, стали выбираться из-за стола: курящие пошли в приёмную подымить, остальные разбрелись по кабинетам собирать вещи, переодеваться и разбегаться по домам.

Лёха насытился, отставил тарелку и вышел на воздух. Ожидая возле машины, он попытался в очередной раз дозвониться Люське. Гудки шли, но Люська не отвечала. «Не слышит, видимо, свой мобильник... Тоже гуляют, как и у нас, - подумал Лёха»
В этот момент, парадная дверь распахнулась и с хохотом, нагруженные сумками и пакетами, на крыльцо вышли: главбухша, Ольга из планового, директор, и две девчонки из бухгалтерии. Щурясь от яркого солнца и держась под руки, они всей гурьбой, бочком, спускались по мокрым от весенней капели ступенькам и оживлённо беседовали. Директор поддерживал Клавдию и Ольгу под руки, - те были изрядно пьяны.
- Алексей! Помогай нам загрузиться, выдишь... ха-ха-ха... видишь, язык уже заплетается... у-у-у-хи-хи... и ноги... - смеясь, басила главбухша.
Ольга заливисто хохотала над ней:
- Всё заплетается, Клавдия Петровна, всё! - ха-ха, вот кто бы расплё-о-ол... - и опять дружный хохот.

Молодые девчонки смущенно и натянуто улыбались над их сальными шутками.
Сергей Николаевич взял на себя обязанность поухаживать за женщинами; участливо подсаживал Клавдию на высокую подножку джипа. Та никак не могла понять, как ей разместиться - какую часть тела подать вперёд? - усесться на сидение не позволяла высота автомобиля, оставалось залезть в салон полностью и угнездиться.
- Клавдия Петровна, вы сначала попу свою разместите... - хохоча, над неуклюжестью главбухши, советовала Ольга и подталкивала Клавдию в бок.
Главбухша, корячась в дверном проеме отвечала:
- Это у тебя, Оля, попа, а у меня, слава богу, - жопа... Ой! Извините, Сергей Николаич! Не зря столько лет на ней отсидела!
Две молодые бухгалтерши заговорщически переглядываясь, прыскали от смеха в кулачок над безобразием, творимом начальством.

Директор уселся вперёд, Ольга-плановичка - рядом с Клавдией, девчонки-бухгалтерши бочком втёрлись последними, рядом с Ольгой.
- Нам только до "кольца"... - пропищали они, когда Лёха с усилием давил на дверку, пытаясь всех уплотнить.
- Чего - «до кольца»? Может, ко мне? - начальственно прогудела Клавдия, - в тесноте, да не в обиде! Доедем!
Лёха погрузил в багажник цветы, и подарки. На поворотах женщины притворно голосили, наклоняясь и тесня друг друга. Директор шутил, все смеялись...

Покрутившись по размокшим дорогам, доехали до центра города.
Девчонки-бухгалтерши и Ольга всё-таки выскочили на кольцевой развязке, у средоточия магазинчиков. К этому времени, улицы наполнились народом, особенно заметно это было возле торговых точек - сказывался «короткий предпраздничный день».
Бухгалтерши весело понеслись вдоль магазинчиков, тесно сцепившись подруки, и вскоре растворились в людской толпе.

Директор вышел из машины возле своего дома. Стараясь выбрать место посуше, обошел джип, забрал тортик и букет, - что прикупили Главный с Лёхой, и поправляя сбившийся шарф, напутствовал Лёху:
- Алексей! Ты уж помоги Клавдии Петровне... - он хитро подмигнул Лёхе, и добавил, чтоб другие слышали: - доставь до дома, в целкости и сохранности! До свидания, Клавдия Петровна! Будьте здоровы!
- И вам не хворать! Привет семье! - ответила Клавдия Петровна. Её голос звучал совсем трезво. - Большой начальник теперь, Серёжа наш! Считает, - не царское дело, пьяных баб лично по домам развозить!

Лёхе показалось, что в последней фразе Клавдии сквозила некая обида, упрёк... «Может и вправду сплетничали про них?» - подумал Лёха.  Он рулил в потоке и посматривал в зеркало заднего вида на Клавдию. Оставшись одна, она поскучнела, сникла, сидела вполоборота к окну, с усталым взглядом, безразлично, смотрела на дорогу.
О чем она в этот момент думала, оставалось для Лёхи загадкой...

Клавдия Петровна, по должности - главный бухгалтер, женщина средних лет, - моложавая, полноватая, с выдающимися формами, - в будничной жизни казалась властной, грубой и малоразговорчивой.
Коллеги её боялись и шептались о том, что директор только ей и обязан тем, что имеет. Ранее, она работала в налоговой, но спешно оттуда ушла. Поговаривали, что не по своей воле, и что в то время, многие фирмачи платили ей дань.
На самом деле, её выжала с должности более молодая и беспринципная соперница.
Клавдия Петровна не захотела царапаться за место: она понимала, что защитить её некому - вдова; муж-службист, погиб давным-давно при странных обстоятельствах, - разбился на мотоцикле, оставив её с дочерью, которая, к её уходу из налоговой, успела повзрослеть, вышла замуж и теперь жила в Москве.

Она трезво оценила свои знания экономики и правил местного делового оборота, и решила - не пропадёт! Клавдия Петровна ушла без шума, - спокойно и быстро, - благо ей подвернулся начинающий предприниматель, что искал опытного человека на должность главбуха.  Обширные связи, информация обо всём происходящем в городе, делали её весьма ценным работником для любой фирмы. Но ей приглянулся тогда инженер - Серёжа Посохин, бесшабашный  и наивный парень, - только основавший небольшой строительный бизнес. Сейчас же, Серёжа превратился  в солидного и вполне состоятельного Сергея Николаевича, - директора; поговаривали даже, что она его соблазнила, - но это неправда.

Она поставила ему тогда условие - проработает с ним до тех пор, пока он её слушает. И он её слушал. С её помощью, первым добился лицензий на разную деятельность, чем вынудил сдаться на милость сильнейшего несколько мелких предпринимателей. Далее, захватив клиентуру разорившихся фирмачей, по совету Клавдии и доверяя её чутью, он ловко подгреб под себя несколько брошенных, пришедших в упадок производственных площадок, скупив их по-дешевке.
Он бы запросто довольствовался простой спекуляцией, - перепродал бы их, но Клавдия настояла на оживлении производства. И опять, никому не известному Посохину, - повезло!
В области объявили о создании «техноградов», должен был приехать Премьер, и кинулись искать «возрожденцев» - тех, кто «поднимал производство». Знала ли Клавдия о таком повороте, или впрямь у неё было обострённое чутьё на ситуацию, - оставалось только догадываться...

Так, Посохин стал известен не только в области, но и в профильном министерстве. Вскоре, купленные за копейки участки, с работающим оборудованием и имеющимися зданиями, вошли в программу «Возрождение области», и стоили уже бешеных денег. Говорили, что Клавдия устроила всё через родственные связи с женой Премьера.
Её такие сплетни смешили: «Низко берете! Мне президентшей - в самый раз! Сватался...» Её шутке смеялись и недоумевали - слишком много совпадений...

Посохин ликовал! Ни дня без интервью! Клавдия и этот процесс неусыпно контролировала: «Серёжа, дорогой! Меньше хвались успехами, больше рассказывай о перспективах! И ничего не обещай! Не ведись на обещания проходимцев из области! Они мягко стелют! Откаты получат, а расхлёбывать тебе!»
Он соглашался, и всегда представал перед камерами с озабоченным лицом, потел и что-то растерянно бубил.
Радовался открыто только дома - хвастал жене, прыгая от восторга: «Я стал долларовым миллионером! Понимаешь? Я - миллионер!»

Клавдия и на этом не успокоилась. Она заставила его вкладывать средства в учреждение других предприятий, входить в разные фонды, владея акциями - «ох, сколько это стоило ей трудов?! - думала она». В кризис, когда другие испытывали трудности, он становился богаче: на выделенные гранты скупал акции, избегал жесткой конкуренции и получал хорошую прибыль. Крышевал бизнес Посохина фонд помощи ветеранам спецслужб, поэтому бандиты обходили его стороной... "И это приходилось решать, - смешно вспоминать! Сейчас смешно..." - она улыбнулась.

Клавдия не ошиблась в нём: Посохин, - обладал незаурядной выносливостью и чувствуя, как разбухают активы, работал с усилием тягловой лошади; но он знал своё место и во всём потакал Клавдии Петровне, включая и кадровые вопросы. Клавдия Петровна ощущала себя вполне довольной жизнью, - она заправляла огромным предприятием, имела авторитет и зарплату в десятки раз выше, чем когда-то, в налоговой, кое-что припасла и на "чёрный день". Не ладилось у неё лишь на личном фронте... Работа для неё была главным занятием, там она жила. Дома её ждали лишь долгие скучные вечера, большей частью - у телевизора...

Всё это Клавдия Петровна вспоминала в унисон мерного гудения служебного автомобиля и шума весенних луж под колёсами. Ехать пришлось недолго, городок компактный - миновали ряд улиц, въехали в микрорайон, подкатили к подъезду. Леха вышел и открыл дверку джипа. Клавдия Петровна уже не казалась «квашней», - подобралась, и язык не заплетался, - она старалась шутить:
- Что, Алексей, довёз старую тётеньку в «целкости» и сохранности? - спросила она Лёху, всё ещё восседая на сидении, - помогай ей выйти теперь...

Лёха вдруг смутился, не нашел что ответить, и чем помочь. Клавдия Петровна, пытаясь выбраться, первым движением выставила ногу в замшевом чёрном сапоге на подножку. Лёха увидел оголённую полную ляжку, наполовину затянутую в чёрный капроновый чулок с обольстительной кружевной резинкой. Его смущения Клавдия не приняла всерьёз, продолжая выбираться из джипа, она опиралась на подножку и Лёхину руку. Юбка Главбухши при этом уверенно задиралась от трения о кожу высокого сиденья, но это, - похоже, её мало беспокоило - она никакая уже не «главбухша», а обычная женщина!

Лёхе очень нравились женщины «с формами»! А у Клавдии ноги оказались на уровне: развитые, ровные, с красивой внешней линией; лёгкая полнота их не портила, а наоборот, - усиливала эротическую привлекательность; «такие, как у белозубых и загорелых бразильских красоток с карнавала! Недавно показывали по телеку» - подумал Лёха, неотрывно пялясь на ляжки Клавдии Петровны.
Главбухша, демонстрируя совершенство своих «карнавальных» ног, переместилась наконец, на подножку, и затем бодро спрыгнула на снег. Ошарашенный увиденным и не ожидая такой прыти от Клавдии, Лёха не успел отскочить, и она слегка ударилась подбородком о Лёхино плечо. Полушутливо шлёпнув Лёху по плечу, она ладонью прикрыла рот.
- Губу прикусила! Из-за тебя... - смеясь глазами, совсем не зло, сказала она, - помоги уж, до квартиры сумки дотащить.

Лёха, сбитый с толку возникшим поворотом событий, понятливо засуетился, демонстративно проявляя заботу из чувства вины за неловкость, - всем видом напоминая супруга, суетившегося перед своей обожаемой женой. Клавдия Петровна медленно и уверенно пошла к подъезду, на ходу извлекая из сумочки ключи. Лёха захлопнул дверцы и с гроздью пакетов двинулся вслед за ней.

В лифт втиснулись в компании с мужичком, живущим на пятом этаже.
- Давайте вперёд вы, - галантно предложил Клавдии Петровне сухощавый хозяин мохнатой рыжей собачки на поводке, - нам выходить позже... - собачка при этом приветливо наворачивала хвостиком, с любовью заглядывая в глаза влажными глазками-бусинками.
- Алексей, с сумками - вперёд! - скомандовала в свою очередь Клавдия, шутливо изображая полководца.
Лёха бочком протиснулся в лифт, удерживая пакеты и подарочные коробки. Клавдия Петровна вошла следом и встала, развернувшись к Лёхе спиной. Замкнул процессию мужичок с собачкой на руках. Кабина с шумом сомкнула стальную раздвижную пасть.
На третьем, лифт тормознул. Будто сипло зевая, приоткрыл прямоугольный проём выхода, - на пороге стояли два подростка. Юные создания попытались вмяться во внутрь, боязливо косясь на маленькую, но - собаку.
Клавдии Петровне пришлось отступить на шаг назад, вглубь кабины, причём так, что она спиной прижалась к Лёхе. Что-то твёрдое и продолговатое упёрлось ей в ягодицу. Она импульсивно выпрямилась, словно её укололи в самое сердце; подтянулась, желая стать тоньше и зарделась румянцем от посетившей её блудливой мыслишки.
Двигатель подъёмника гудел, кабина подрагивала, поднимаясь по этажам; собачка часто моргала влажными выпуклыми агатами испуганных глазёнок, а хозяин, понуро опустив голову, шептал ей успокаивающие слова; юнцы крутили коротко остриженными головами на тонких шейках, в сотый раз разглядывая на пластике стен «наскальные» рисунки братьев по разуму; Клавдия Петровна ощущала сквозь ткань демисезонного пальто, как Лёхин «предмет» настойчиво тычет ей в ягодицу и млела от догадок; Лёха изнывал от тонких ручек поклажи, что врезались в ладони, мечтая поскорее куда-нибудь их поставить и размять затёкшие, полу отрезанные кончики пальцев. Он компенсировал неудобства тем, что целомудренно вдыхал нежнейший аромат духов и запах роскошных каштановых волос Клавдии Петровны.
Юнцы вышли на четвертом этаже, мужичок с собачкой, - на пятом. Как только лифт освободился, Клавдия Петровна шагнула вперёд, ближе к выходу, и нажав кнопку своего этажа, мимолетно, изучающе, глянула на Лёху.
Лёха стоял как ни в чём ни бывало. Он никак не выказывал смущения, - которое она надеялась разглядеть, - хотя лицо парня показалось ей слегка озабоченным, но всё же спокойным, - это удивило её, и она решила, что ошиблась в своих подозрениях. Затем, ей пришло в голову, что он намерено не выдаёт своей страсти. Расстёгнутый ворот Лёхиной куртки демонстрировал бежевого цвета водолазку, что шла к его большим карим глазам и чёрным, как смоль, кудрявым волосам. Голубые потёртые джинсы сидели ладно, а в районе ширинки заметно выпирала «палатка». «Вроде - ничего особенного...- как и у всех мужиков. Чем же он мне в зад упирался? - соображала Клавдия Петровна»

- Проходи! - пригласила она Лёху, когда побрякав связкой ключей, отперла дверь квартиры, - всё ставь сюда! - указала она на обширный прилавок возле встроенного шкафа.
Довольно уютная прихожая не вмещала сразу двоих, и Клавдия Петровна прошла чуть вглубь квартиры снимая пальто. Лёха осторожно расставлял принесённое и Клавдия Петровна старалась ему помочь. Упрямый чёртик любопытства болезненно и неотступно терзал её сознание, вздернутое алкоголем; с другой стороны, - она живой человек и ей нравился этот складный, немногословный парень, - «Какого чёрта?» - подумала она, и ни с того, ни с сего ляпнула:
- Скажи, Лёша, я совсем старая?
Лёха замер. «Чего это она? Вроде не пьяная? - и тут он вспомнил хитрое подмигивание директора, его слова «в целкости и сохранности» - и смутился.
- Нет, нет, - что вы! - ответил он, улыбаясь и пряча глаза, - вы такая... Восемнадцать лет - это не возраст!
Большего он сказать не мог, потому что не знал, что говорить. Клавдия Петровна оказалась смущена не меньше Лёхи.
Она приблизилась к нему, неожиданно для неё самой, положила руку ему на выпирающий предмет и почти выдохнула:
- Можно?
- Так это... - промямлил Лёха, прижатый к стене, жаркая волна нахлынув, разлилась по телу. В ответ, он аккуратно приблизил её, обняв за её полные плечи, как бы успокаивая. Он уже вдохнул тёплый пьянящий запах, исходивший от её лица, шеи и почти прикоснулся губами к её лбу...
- Что это? - спросила Клавдия Петровна нащупав левее Лёхиной ширинки совсем твёрдый предмет, явно не телесного происхождения.
- А-а... Это? - обрадованно воскликнул Лёха, полез в карман и достал футляр, - купил вот тут... матери... - соврал он и протянул оторопевшей Клавдии Петровне фиолетовый бархатный футляр. - Цепочку матери в подарок купил! - добавил уже более уверенно.

Они стояли в прихожей и от обоюдной догадки истерически хохотали - как хохочут подчас дети, над глупой и нелепой ситуацией; как школьники на уроке, что рассматривают карикатуры тайком от учителя, когда «смеяться нельзя, но - хочется», - хохотали закатисто, до остановки дыхания, до спазма в груди, до судорог на лице, - хохотали, глядя друг на друга.
- Знаешь что? Так нельзя шутить над пожилой тётенькой! - с трудом, сквозь смех, выговорила Клавдия Петровна.
- А я, вроде - не шутил!.. - ответил Лёха, останавливая весёлость. Его ответ вдруг удивил обоих своей двусмысленностью, и состояние неловкости вновь вернулось.
Страсть подобна нитке на веретене: перестаешь крутить, - рвётся...
И их смех резко оборвался. Клавдия Петровна отвернулась, поправляя причёску и смахивая со щеки выкатившуюся смешную слезинку. Лёха потянулся к ней, но она отстранила его...
- Не надо, Лёша! Посмеялись и будет! - осадила она Лёхин порыв, - спасибо тебе за то, что помог донести, что доставил... - она сделала паузу, не желая произносить провокационное - «в целкости и сохранности». Лёха мялся в коридоре. - Я могла бы предложить тебе выпить, но ты же - «за рулём», да и дела у тебя, видимо... - добавила она уже просто так.

Бывает же так! - в этот самый миг, движимый силой провидения, включился рингтон Лёхиного мобильника. Заботливо подтверждая слова Клавдии Петровны и разряжая напряженность, тот затрещал сдавленной трелью в кармане куртки, предоставляя Лёхе шанс ретироваться, а Клавдии спасти то, что у приличных людей называется - репутация...

Звонил водила с тюльпанами. Не отвечая на вызов, Лёха будто взвешивал мобильник, и в оправдание подумал: «Вот же, - бля... Как не вовремя!». Он попятился к выходу:
- Так, я - пойду?
- Да, всего тебе доброго! - она выпроводила Лёху, закрыла дверь, и враз погрустнев, присела на изящной банкетке в прихожей.

Решив, наконец, снять сапоги, она некоторое время задумчиво играла с замком-молнией: распускала и вновь затягивала свою полную икру, оценивающе вытягивала ногу и рассматривала себя в зеркальной дверке шкафа. Довольная собой, она аккуратно стянула сапоги и поставила их на коврик у входа. Погода еще позволяла пофорсить в замше.
Чтоб не чувствовать себя одиноко, она включила телевизор. Тот отозвался рекламой зубной пасты для устранения кровоточивости десен. «А нет ли пасты, чтоб устранить кровоточивость сердца?» - усмехнулась Клавдия Петровна, и бросив пульт на стоящее против телевизора кресло, проследовала в ванную.

Ванна соблазнительно наполнялась. Раздеваясь перед зеркалом, в просторной ванной, Клавдия Петровна так же, как и с сапогами, медленно и оценивающе изучала себя. «Что-то этого балбеса ведь потянуло ко мне - я это чувствовала...» - дразнила она себя.
Снимая блузку, рассматривая оголённые плечи и увесистую грудь в дорогом бюстгальтере, рассуждала: «Чуть тяжеловата, - прикидывала она, поднимая чашечки бюстгальтера, думала - может, подтянуть чуть?»
Груди не хотели ужиматься и вылезали из чашечек. Она оставила это занятие и сняла бюстгальтер. Груди предательски отвисли и подрагивали в отражении спелыми дыньками. Пунцовые налившиеся соски выдавали возбуждение.
«Никому вы не нужны!» - сказала она соскам. Скатав капроновые чулочки со своих идеальных ног, она попыталась шагнуть в ванну, но лишь коснулась поверхности, замочив ровные, ухоженные пальчики.
Вода налилась горячее, чем хотелось бы, и Клавдия Петровна пустила тугой струёй холодную. Через некоторое время она решилась, медленно вошла в наполняющуюся ванну, грациозно помешивая резвящиеся струи, продолжила осматривать себя.

Как же так получилось, что она осталась без мужчины? Почему её никто не оценил и не захотел к ней приблизиться?..  Неужто она выглядит такой неприступной? «Заработалась в доску! Пора, мать, жизнь менять! Красота увянет, работа осточертеет, - что останется? Вот только этот балбес Лёха и оценил... хотя, сама к нему полезла, старая дура! Надо-ж так опуститься, он будет хвалиться своим друзьям-водилам и те будут ржать надо мной... бросать наглые взгляды...» - с грустью думала она, загораясь вожделенным огнём неудовлетворённой страсти.
«А ведь если бы он был напористее, обнял бы, да посильнее, да... – созналась она себе, и почувствовала как заскакало сердце». Она чувствовала, что этот комичный эпизод с Лёхой высветил ярким фонариком то, что она прятала в душе, от чего убегала на работу, загружая себя на все сто. Она старалась забыть, что она - женщина! Стоя в по колено в бирюзовой пенящейся воде, с распущенными по плечам волосами, она поразительно напоминала рожденную из морской пены Венеру с картины Боттичелли...

На поступивший звонок Лёха не ответил. Его глодало ощущение потери, - сорвалась удача. Он мстительно решил, что друг-водила - подождёт.
Он не спеша вышел из подъезда, дошел до машины, зачем-то, обернулся и посмотрел вверх. Дом нависал громадой бетонных панелей и блестящих в закатном солнце оконных стекол. За каждым окном существовала жизнь, и где-то там, за этим холодным фасадом осталась эта загадочная Клавдия Петровна - обольстительная и неприступная...
«А если она расскажет шефу? - блеснула лезвием догадка, - как оправдаться?.. Может, у неё кто есть? Нет... не похоже...»
Перебирая нехитрые мысли, он вновь подумал о Люське.  Подумал буднично, без прежнего азарта, как это случалось раньше, - как вспоминают о забытой зажигалке, если захотят курить, или разряженной батарейке в пульте от телевизора. Нехотя набрал её номер: «...вне зоны действия сети...» - противно проскрипел сотовый оператор. Он терпеливо слушал эту скороговорку, - произносимую с душком равнодушия и садизма, - пытаясь понять возникшие новые ощущения. Предположив, что у Люськи разрядилась трубка, на полуслове прервал стальной голос оператора.

Минуты бежали, а Лёха пребывал в нерешительности. Чего он ждал? Что как в фильмах, - Клавдия Петровна выбежит и кинется на шею? Смешно... «А вдруг? Вот это было бы здорово! - Я бы растворился в ней, как дробинка растворяется в расплавленном свинце! Я бы стал её рабом...» Ему чудились кадры из киноленты о египетской царице, и коленопреклоненных рабах... и...  «Да, - и вот это, - он совершенно забыл о Люськином существовании, там, - в квартире, с Клавдией...  - Люська, Люська!» - её соблазнительные формы, уже не казались такими уж соблазнительными...

Знакомство с Люськой, - она, пергидролевая блондинка, не особо задумываясь, заскочила к нему в авто; без умолку хохотала над его шутками, когда он катал её по дорожкам осеннего леса.Они любовались закатом и кормили уток в пруду, сновавших за белыми хлебными кусочками среди плавающих желто-красных кленовых листьев.
Она как-то быстро обмякла в его объятьях, - там, на берегу...
Он удивился и тому, как податливо она раздвинула ноги и застонала, хоть он еще и не овладел ею.

Он ощутил, что мысли о Люське его не возбуждали, как раньше.  Былая страсть оказалась погашена недосягаемой и обольстительной Клавдией Петровной, её неожиданно приятным вниманием к нему, - к Лёхе! На фоне властной непонятной силы, что от неё исходила, отношения с Люськой казались детскими, лишенными тайны. «Пройденный этап, - короче!» - обреченно выдохнул Лёха.

Они жили вместе уже полгода, ютясь на съемной квартире. Все знакомые считали их семейной парой, хоть они и не были расписаны; совместное бытие не отличалось чем-то особенным: Люська готовила еду, стирала и убирала, а Лёха платил за квартиру. Они не говорили о сути их отношений, обоих такое житие устраивало.
«И всё-таки прикольно, что я о Люське начисто забыл! - разулыбался Лёха, - стоп! А что делать с цепочкой?» - совсем расхотелось дарить Люське дорогую и красивую цепочку. «Тем более, что она побывала в руках у Клавдии! - с внутренним жаром подумал он».
Лёхин телефон вновь забился в припадке и зло заверещал. Лёха вздрогнул:
- Да!.. Кто? А, ты... еду! - в трубке вновь прорезался водила с цветами, - да, всё, как договорились! Встречаемся на фирме, через пятнадцать минут...

Фургон стоял у ворот фирмы, поджидая Лёху. Водила сидел в кабине и пускал сигаретный дым поверх кромки стекла. Сторож приподнял шлагбаум, любопытствующе проводил взглядом въезжающий за Лёхиным джипом фургон, и принялся что-то записывать в растрёпанную тетрадь, лежащую на столе.

- Во, загоняй! - предложил Лёха, открывая массивные створки дверей гаражного бокса, - тепло и уютно!
- Нормально! - оценил ситуацию водила-знакомец. Они пошли к сторожке. - Ты сторожу скажи, что завтра надо пораньше забрать, - часов в семь, - чтоб на рынок успеть...
Сторожу долго объяснять не пришлось - наука несложная.
- То, что обещал, у сторожа оставишь... - уточнил Лёха, - здесь кинешь, лады?
- Не волнуйся, всё, как договорились!
- Алексей! Леночка, секретарша, просила зайти, как приедешь! - сообщил сторож, когда Лёха расписывался в журнале путевок.
- Как?! А они что: всё еще здесь? Я машину поставил, никого больше не повезу!
- Мне велено было передать... - безучастно пробубнил сторож, убирая журнал в стол.
- Зайдём? Там наверняка еще пьянка в разгаре... - предложил Лёха водиле-знакомцу. Тот по кошачьему осклабился, предчувствуя лакомый кусок:
- А чо? Дела сделаны, чего не пропустить рюмаху на халяву?.. - согласился он и направился следом за Лёхой к крылечку.

В конторе царил порядок: столы, что выставили для корпоратива - убрали, у порога кучковались собранные пакеты с мусором и несколько пустых бутылок из-под вина. Среди общей тишины, лишь приглушенные голоса раздавались из бухгалтерии.

Комнатка бухгалтерии отличалась уютом: пространство возле окон заполняли горшки с цветами и разными заморскими «лопухами». Четыре стола соединили в ряд, один за другим; в углу, за дверью сосредоточилась оргтехника - копир и несколько принтеров теснились на краю стола для подготовки документов. Именно на него составили оставшееся спиртное и закуски. Во главе стола восседала секретутка-Леночка, а по бокам - бухгалтер Таня и юрист Юля.
- Лёша-а!.. Как хорошо, что ты пришел! - произнесла на распев Леночка, - надо-ж всё это закрыть!.. А мы не сможем... и ты обещал нас развести по домам!
- Не-е, девчонки! Мне директор сказал, его с главбухшей отвезти... я уже машину в бокс загнал, путёвку сдал! - отрезал Лёха. - А вы, я вижу, всё еще празднуете? Вот познакомьтесь, - указал он на водилу, - мой приятель!
- Сергей! - представился приятель, расплываясь в щербатой улыбке.
Девчонки сдвинулись, Серега сгрёб свободный стул и по-кавалеристски уселся рядом с Татьяной. Вытащив из груды плотно стоящих бутылок коньячную, он «закрасил» тёмно-красной жидкостью пол-стакана.
С праздником, девчонки! За вас! - деловито пробормотал Серега и вылил налитое в широко открытый рот.

Девчонки скромно отхлебнули шампанского. Смущенные присутствием борзого незнакомца, сидели молча, уставившись на Серёгу.

- А где можно покурить? - уловив неприятную паузу, спросил Серега.
- Нигде! - капризно бросила Леночка, закатывая глазки и жеманно откусывая от конфетки, - курить вредна-а... - добавила она, смакуя и демонстративно игнорируя Серегу.
- Леночка, ты что? Обиделась что-ли? - забеспокоился Лёха.
- Да, обиделась!.. Сам сказал - отвезёшь домой, как мы добираться будем? С цветами, с подарками...
- Не беспокойтесь девчонки! - взял на себя роль распорядителя Серёга, - давайте посидим, поговорим, выпьем... А домой - закажем такси и уедем все! - я плачу!
Девчонки заёрзали от неожиданного предложения...
- Шустрый какой, а-а?.. - пропела Леночка, но тон её сменился, - курить на крыльцо идите, чтоб здесь табаком не воняла-а...
- Кто со мной?.. - Серёга встал, вытаскивая из кармана джинсов пачку сигарет.
- Пойдём? - спросила Юля, сидевшую напротив, Таню.

Та согласно кивнула и они в сопровождении повеселевшего «блудливого кошака» Сереги скрылись в коридоре.
Леночка, "как женщина", Лёху, не интересовала; это хрупкое создание, с величайшим самомнением, его раздражало - в ней не просматривалось ничего женского: она красилась и одевалась, как попугай; её манера говорить раздражала; её худощавое подростковое тело с малоприметной грудью и длинными тонкими ножками вызывало всеобщее сочувствие.

И, тем не менее, с Леночкой приходилось считаться: «рука директора и уши Клавдии» обрекли её на исключительность. Она никого не боялась, славилась исполнительностью и обладала феноменальной памятью: помнила всё: события, людей, и могла излагать информацию в хронологической последовательности, связывая разрозненные факты в общую картину события, что означало еще и аналитический ум.
Она знала всё и про всех, пребывала всегда в хорошем расположении духа, и это сделало её незаменимой в коллективе.
Женщины шутили, что Клавдия Петровна порекомендовала Леночку, преследуя свои цели: директор не позарится - раз; к тому же Леночка не упустит никакой новости, ничего - даже пустяка.
Леночку все звали «Леночкой» и никак иначе; её никто не смел обидеть, полагая, что бог, итак, слишком обидел её, и не стоило что-то добавлять...

Леночка сочиняла стихи и покуривала «травку» - в чём наивно и прямодушно созналась, когда её спросили.
- Леночка! Это правда? - грозно, с наигранным удивлением вопрошал директор.
- Да... - Леночка, часто моргала приклеенными ресницами. - А вы пробовали «травку» Сергей Николаич? Прикольна-а...» - обезоружив директора, и всех, кто при этом присутствовал, встречным вопросом...
Никто не понимал, как реагировать. Такая наивная простота не могла пострадать от наказания, поэтому Леночку попросили больше этого не делать, и она перестала курить «травку». Во всяком случае, на работе...

В её стихах никогда не звучали слова любви, страсти; в стихах доминировали мысли о мироздании и космической материи: строчки, сминая друг друга сумбурным смыслом, рассказывали о погоде и природе, цветах, солнце и воде.
Все в офисе смеялись над увлечением Леночки, но многие её простенькие и короткие рифмованные строчки запоминались, как запоминаются детские неумелые акварели, «ушли в народ» и часто упоминались в разговорах. Лёха помнил Леночкин стишок:

«Тучка - бочка водяная
Пролети-ка надо мной
И водичка дождевая
Утром всю меня умой»

Стишок напомнил Лёхе железную бочку под дождевую воду в огороде, у матери, взгроможденную на двухметровый постамент возле бани и замазанную синей краской поверх ржавчины. Стоя под холодным душем, он приятно повизгивал в детстве от отрезвляющей свежести и удовольствия... И действительно, Леночке удалось передать в дурацком стишке ощущения летнего утра, вид этой синей бочки, летящей в голубом небе, наподобие большой тёмной тучи...

Глядя, как Леночка умильно и сосредоточено мусолит сладкое и наливается шампанским, Лёха подумал: «Наверное, очередной стишок сочиняет»
- Скажи, Леночка, а Клавдия Петровна...  Она - одна?.. Живёт?.. - спросил Лёха, не дожидаясь, пока Леночка проглотит очередную конфетку.
- Ты чего, к ней клеишься-а?.. - неожиданно прозорливо выпалила Леночка, - забудь! Главбухша тебе не по-зубам! У неё серьёзный мужчина есть... Клавдия Петровна - это Вселенная-а! Ей нужен мужчина, который будет её покорять... А у вас одно на уме - потрахался и в кусты! - и она кивнула в сторону ушедших девчонок и Серёги.

Лёху удивила и покоробила её циничная догадка. Он думал об этом, но уж очень обидно Леночка принизила вдруг вспыхнувшую Лёхину страсть, поставила «знак равенства» примитивных любовных похождений и его интерес к Клавдии Петровне. «Да, знала бы ты, как она меня чуть сама... - с блаженной улыбкой вспомнил он»
Да, ну! Ты чо! Я-ж, не так чтобы, - я понимаю... - неуверенно промямлил Лёха, и понял, что попался!
Надо было смолчать! Смутившись, он лишь подтвердил догадку вездесущей Леночки.
- Дурак!.. Где ты, и где она? - вспыхнула Леночка, глянув на оторопевшего Лёху взглядом упрямого козлёнка, соскочила со стула, и поцокала по коридору в приёмную...

Лёха разочарованно посмотрел вслед уходящей Леночке, налил коньяка. Большой глоток обжёг нёбо, колом встал в горле. Лёха поморщился, с кашлем выдохнул, сглотнул горькую слюну, закусил конфеткой. Коньяк Лёха не жаловал. Ему нравился запах коньяка - от терпкого запаха жжёной древесины сводило скулы, гнало слюну, сама жидкость сильно жгла во рту и застревала в глотке.
От возникшей теплоты в желудке, проснулся аппетит. Лёха пододвинул узкую тарелку с селёдкой "под шубой", достал кусочек хлеба и принялся закусывать. Он ел и озирался, как-будто боясь осуждения - что-то кощунственное ощущалось в том, что они расположились с едой и бутылками именно здесь, где всегда царит строгость и монастырский порядок.
Лёха слышал звук шагов в коридоре, но никто не заходил продолжить пир; слышал, как басил Серёга, как в ответ хихикали девчонки. Через некоторое время пришла бухгалтер Таня. Она неуверенной походкой прошла к столу и уселась рядом с Лёхой.
- А Юля с Серёгой где? - удивлённо спросил Лёха, с трудом выговаривая слова ртом, полным еды. «Развезло девчушку после перекура» - глядя на Таню, подумал он.
- Юлька пошла в отдел вещи собирать... и он с ней... - ответила она с блуждающей на лице улыбкой и пьяно отмахнулась.
- Так мы чего, завязываем?
- Ну, не знаю... кто как... - рассеяно ответила Таня. - Хочешь, выпьем с тобой? Гроза цыганок... - предложила она.
- Уже известно? - удивился Лёха.
- А то?! Главный прилюдно рассказал! И сказал, что ты везучий... не-а... невезучий!.. Ха-ха-ха! Не помню! Не важно! Давай! - и она потянулась со стаканчиком. Её вдруг повело в сторону, вино вылилось на Лёху. Он вскочил, громыхая стулом, отряхивая пролитую влагу. Рубаха, джинсы потемнели от впитавшегося вина.
- Ой!.. Извини Лёша! - Таня вскинулась и схватив со стола стопку салфеток, начала суетливо промокать и тереть пятно. - Теперь будет вонять! Клавдия меня убьёт! - причитала она, бросая использованные салфетки на пол.
- Провоняет сивухой! - бурчал Лёха, - а это - еще хуже!
Леночка прицокала на шум, и разглядела в сумраке, как Таня, склонившись, трёт Лёхе в районе ширинки.
- Ничего себе! - заявочки! Лучшего места на нашли?
- Во!.. - покрутила пальцем у виска Таня, адресуя жест Леночке. Леночка возмущенно взбрыкнула. хлопнула дверью и ушла.
- Если хочешь, я могу застирать...
- Да ты что? В чём я домой пойду? Я не собираюсь здесь ночевать...
- Зря! У нас есть утюг... можно было бы сразу и подсушить. Минут двадцать займёт...
- Ладно, стирай! Салфетками не высушить, - не ползти-ж домой в таком виде! - и вынув из карманов ключи, бумажник и футляр, начал стягивать джинсы,.
Таня ушла, смущенная Лёхиным стриптизом, и он остался один.

За окном уже набирал силу вечер, сгущая фиолетовую краску на небосводе; Лёха сидел в рубахе и трусах, и жевал бутерброд с колбасной нарезкой. Тончайшая нарезка просвечивала, поэтому Лёха уложил ломтики в три слоя. Ужасно хотелось пить. «Чайку бы сейчас с лимоном!» - подумал Лёха и отпил из бутылки с шампанским. Шампанское не освежило, лишь долбануло едким пузырем газов в нос.
«Эх, жизнь! - пронзила тоскливая мысль, - все, как люди, - на диванах, телек смотрят, а - я? Сижу без штанов в офисе, на-халяву жру колбасу и запиваю шампанским!»
Он открыл футляр и вытащил цепочку. Чешуйчатые звенья цепи изящными зигзагами обвивали пальцы и излучали гранями тусклый желтый цвет.
«Что-же делать с этим украшением? - размышлял Лёха. - Дарить Люське - не буду, - не жена ведь! Клавдии Петровне - ни с того, ни с сего! Пошлёт, запросто! Да и не польстится она на такое... Матери отвезти? - перебирал варианты Лёха. Играя золотой цепочкой, он протягивал её сверкающим ручейком между пальцами».

Золото очаровывало, - человек всегда находил в благородном металле особую притягательную силу! Недаром столько сказок и легенд сложили люди о магии золота!  И сейчас, перебирая цепочку, в этом мимолетном жесте, Лёха походил на римского патриция, на царя иудейского, разливающего могущество злата своим подчиненным; он соединился с его особым волшебством. Ему казалось, что золотой ручеёк, перетекая, как в электростатическом аппарате, заряжает успехом, внушая обладателю уверенность, внушая: "Действуй! У тебя всё получится! Тебе всё позволено!"

Лёха молча облачился в принесенные Таней джинсы, которые ещё хранили тепло утюга, и это создало некую домашность ситуации.
- Спасибо, Тань! - вяло произнес Лёха.
- Так за что - спасибо? Это-ж из-за меня... Может, свет включить? - Таня потянулась к выключателю.
- Не надо... - возразил Лёха и отвёл её руку.

Она было отпрянула, желая высвободиться, но Лёха уже обхватил её за талию и приблизил к себе. Они стояли вплотную, в сумраке комнаты лицо Тани казалось размытым бледным пятном, чёрным рельефно смотрелись лишь накрашенные помадой губы; Лёха наклонился поцеловать, но она от поцелуя уклонилась. Он сделал вторую попытку, - она вновь уклонилась. Со стороны создавалось впечатление танца - силуэты танцоров ритмично крутят головами, и вот-вот, они синхронно шагнут в зажигательном танго...

- Это всё? - глядя на Лёху снизу вверх чёрными, неожиданно огромными, блюдцеобразными глазами, спросила вдруг Таня.
- Всё... - безвольно отступая и отпуская её, согласился Лёха.

Таня щелкнула выключателем. Люминесцентные лампы затрепыхались сполохами мертвенного света, загудели, включились, выхватив из темноты убранство бухгалтерии: столы с грудами документов, растительность на подоконниках и на полках, остатки пиршества и темное, застланное вечерним пейзажем, окно.
- Надо убирать всё и расходиться! Принеси из приёмной коробку, сложим всё ненужное и выбросим в мусорку, - обратилась она к Лёхе, взявшись наводить порядок.

Лёха отправился в приёмную. Проходя по коридору, он заглянул туда, где скрылись Серёга с Юлей. Юля, голая до пояса, сидела на коленях у Сереги, тот деловито шарил у неё под юбкой. Юля постанывала от удовольствия, сладострастно подставляя для поцелуев свою грудь. Лёха отступил, прикрыл дверь и сдержано постучал костяшками пальцев по филенке:
- Пора разбегаться, любов-нич-ки!
За дверью замерли, затем там зашуршало, задвигалось, «Угу!» - откликнулся Серёга, и Лёха, понятливо усмехнувшись, пошел дальше.

Леночка синела в излучении монитора, лихорадочно отписывая сообщения в Одноклассниках. Наблюдая, Лёха постоял, опершись о косяк дверного проёма, и не удостоившись внимания, поднял с пола картонную коробку.

Уборку быстро закончили, Лёха оделся, прихватил коробку, наполненную мусором и вышел на крыльцо. Морозный воздух ударил в нос, защекотал ноздри замёрзшей свежестью. Образовавшаяся наледь хрустела под ногами, гулко раздавая по округе звук шагов. Уличные фонари косматыми шарами висели над тротуаром, тёплая мозаика окон раскрашивала чернеющие фасады домов. Юркие огоньки автомобильных фар сновали по шоссе, оживляя пейзаж.

Он забросил мусор в металлический бак; в ответ, тот дыхнул на Лёху затхлой вонью, осквернив восторженное ощущение чистоты и свежести.
В помещение ему возвращаться не хотелось, и он остался дожидаться Серёгу и девчонок. Он достал телефонную трубку и с чувством вины ещё раз набрал Люськин номер. Он долго ждал, пока мобильник терпеливо отсылал адресату нудные гудки, но Люська не откликалась. Лёха уже намеревался отключить вызов, как в последний момент экран засветился зелёным, но вместо Люськиного ответа, в трубке послышалось шуршание, затем приглушенный хохот, топот, раздался протяжный звук, неразборчиво что-то сказал мужской голос, и всё смолкло. Лёха безответно «алёкал», - никто не отвечал. Сбросив вызов, Лёха проверил список звонков, - последний в списке значился «Котёнок», - что означало Люська... «Значит - не ошибся! Но, как же так?.. Кто мог отвечать по люськиному телефону?.. И что такое он слышал?»

- А, вот ты где! Ну, что, едем? - появившись на крыльце, в обнимку с Юлей, спросил Серёга.
- Едем, едем! - запищала в нетерпении Леночка, закрывая офис на ключ. - Лёша! Помоги опустить жалюзи!
Лёха протянул жалюзи по полозьям к полу и защелкнул нижний замок.
- Готово! Ставь на охрану! - вся компания уже садились в подъехавшее такси.
- Быстрее!.. - поторапливал Серёга семенящую на высоких каблуках Леночку.
- Вы ребята поезжайте, а я пешочком пройдусь! - сказал Лёха, подсаживая Леночку на заднее сидение.
- Поехали! Все войдем, Лёха! Ну... - уговаривал Серёга, ему вторили девушки.
- Нет, поезжайте... мне тут недалеко... - упорствовал Лёха и захлопнув заднюю дверку такси, помахал всем на прощанье.
Такси метнулось в ночной поток машин, с недовольством выпустив белый язык выхлопа на замерзший мартовский асфальт.

Лёха пошёл в сторону дома. После захода солнца морозец окреп и обзавёлся устойчивым ветерком. Лёха поёжился от озноба, - ветер ищейкой проникал под одежду, обнимал тело холодными щупальцами - пришлось задвинуть молнию куртки, натянуть капюшон и спрятать руки в карманы.
Озноб усиливался нехорошим предчувствием: «Куда делась Люська? И почему её телефон не отвечает? Кто шипел в трубке? Понятно, что она тоже отмечала на работе праздник, а где она сейчас? - беспокоился Лёха».

Он корил себя за то, что почти не вспоминал о Люське весь день: утром, в приёмной, он разглядывал худенькие ножки Леночки; и даже увидел их начало - она беспечно перегнулась за приставной столик, чтоб достать оттуда упавший листок факса, - разглядел складку в промежности, затянутую шелковой белизной трусиков.
После увиденного, фантазии на тему Леночки начисто вытеснили из головы думы о Люське.
«Ну что, она такая дура, или сделала это специально?» - не отпускали Лёху мысли о Леночке, пока он возил Главного. Его «кобелиное воображение» было встревожено увиденным, он не мог от этого избавиться, пытаясь «вернуть» Люську на привычный пьедестал, пребывал в рассеянном состоянии и чуть не задавил цыганку...
А после, уже Клавдия Петровна «взорвала» Лёхин мозг приставаниями, от которых его трясло, и Таня почувствовала это! «Женщины это чувствуют!» - обнимая и привлекая Таню к себе, он думал о другой - в нём гудел огонь, зажженный другой женщиной...
Среди теснившихся в возбужденном воображении Лёхи женщин, не было только Люськи...
Она «возникала» на мгновения, но её тут же вытесняли другие: банкирша Людмила, грациозная, ухоженная, накрахмаленная и надушенная головокружительными ароматами продавщица ювелирного...  Даже цыганка показалась ему привлекательной, и он поймал тогда себя на том, что «...если её помыть и приодеть, то была бы - ничего!»

В нем вдруг проснулась злость: «Какого чёрта? Почему я должен ей звонить по нескольку раз в день? Почему она не позвонила ни разу?» - усмехнулся он, ещё плотнее сжался под настойчивым ветерком и ускорил шаг. «Видно, - так надо! - примиренчески подсказал внутренний голос».
Ему хотелось представить что-то приятное, и он уж в который раз, вспомнил полные ноги Клавдии Петровны, картинную кружевную резинку её чёрных чулков, сухой шелест капрона...

Вечерний пейзаж завораживал огнями рекламы. Автомобили, ревностно гудя, неслись по дороге, освещая замерзшую грязь обочин и перечеркивая темноту красными угольками стоп-сигналов. Витрины магазинов подсвечивали тротуары ярким световыми языками, заманивая прохожих напускным благополучием, блеском выставленных товаров и показным уютом. Лёха шел и оглядывал закрывающиеся магазинчики, воркующих подростков у киосков с кофе и блинчиками, прозябающих таксистов.

Город нравился. Он часами бродил по брусчатым дорожкам, вдоль магазинчиков и кафе, глазел на всё, что город выпячивал и выставлял к обозрению. Его развлекала бестолковая суета; городская особенность дарить уединение среди множества людей, когда все безоглядно несутся и никому нет до тебя никакого дела приводила его в восторг; он млел от удовольствия наблюдать за людьми: они для него лишь рыбки в аквариуме - такие же разноцветные и безучастные к наблюдателю; он с удовольствием ходил на сезонные ярмарки-распродажи и восторгался щедростью фейерверков, что пускали в праздничные дни; его удивляло, как стремительно меняется облик микрорайонов! - старые постройки убирают, вырастают, как грибы, новые чудаковатые здания, - с вычурными набалдашниками на крышах, с фасадами, облепленными цветной блестящей плиткой.

Иногда, он так заражался городским ритмом, что в душе рождалось самодовольство, оно распирало его до невозможности. Он готов был лопнуть, разлететься искрами, наподобие салюта, возвестив всем вокруг о себе шумом и грохотом, а иногда город утомлял монотонностью; тогда Лёха чувствовал усталость и впадал в уныние, стремился спрятаться от глаз людских, забиться в тёмный тихий угол и наслаждаться собственным уединением и тишиной.
В моменты душевного упадка, он вспоминал родной дом, его размеренный, никогда не надоедавший и понятный уклад, нехитрое внутреннее убранство - классическое деревенское, - где всё и всегда подчинено здравому смыслу, где некогда даже думать о каких-то излишествах.

Подспудно, он понимал: нехорошо жить не трудясь в поте лица каждый день, и не заботясь о завтрашнем дне; не хорошо, не созидая ничего, тратить время, изо дня в день крутясь по установленному кем-то распорядку, безропотно реализуя чью-то волю.
Город сгубил врожденного хозяина, начисто избавляя от деловой сметки, а следовательно, и от желания меняться, мечтать - в нём можно быть незаметным долго, никого не обременяя собой, жить, оставаясь неизменным, защищённым от перемен. Город казался лубочной картинкой из детской книжки, читая которую, можно забыться на минуту, а затем непременно вернуться к простым и естественным вещам. Городская жизнь виделась ему слишком искусственной, напускной, а от этого – временной, преходящей: ведь неправильно, когда люди так равнодушны ко всему к тому, что их окружает; и он понимал: эта жизнь - не для него!

Лёха расценивал пребывание в городе, как прогулку, путешествие, отпуск - и длится он, – пять лет! Его глодала мысль, что прожигает попусту богом дарованное, жизненное время.
Уже в этом крылось решение - "Город - временно, но город - наркотик!"
Он цеплялся за городскую жизнь, потребляя её, надеясь приспособиться, принять городской уклад, впитать его.
Прогуливаясь, размышлял о себе, о своём месте на белом свете: «Мог после Армии остаться в родном городке! Предлагали же устроиться водителем большегруза. Катался бы по стране, колесил в дальние рейсы; и жил сейчас рядом с матерью, - при хозяйстве. Ждала девчонка из Армии - первая любовь, - какая она сейчас? Метнулся в город искать развлечений, - и зачем?..»
Холод, гнетущее настроение и грустные мысли навалились подобием тяжкого сугроба.
Захотелось тепла, света, веселья! И он, желая встряхнуться, заскочил в ближайшую кафешку.

Нутро заведения, с хрустящим названием «Сафари», встретило Лёху душным полумраком, монотонным приглушенным шумом, запахами еды, духов, и сигаретного дыма. Ему нравилось заходить сюда - по-домашнему скроенный уютный интерьер, - расслаблял, недорогая еда "по карману" привязывала. Столы в небольшом зале, расставлены вдоль стен; в углу, при входе возвышался бар, рядом - скромный подиум для оркестра.
Особенным ассортиментом кафе не отличалось: несколько овощных салатов, украинский борщ и свиные котлеты с пюре - те блюда, что Лёха выбирал для себя и всегда заказывал, не проявляя интереса к остальному.
В этот вечер, в кафе набились желающие продлить предпраздничное настроение. Веселье, хохот, прорывался сквозь гром акустики.
«Обычно, столько народу захаживало ближе к полуночи, чтоб отрываться до утра... - подумал Лёха».
Сдав куртку в гардероб, он не захотел проходить к столику и на вопросительную позу официантки, кивнул в сторону барной стойки. Денег в кармане не прибавилось, - хватало лишь на пиво и лёгкую закусь. Голода он не ощущал, - в офисе хорошо перекусили, поэтому мог спокойно сидеть в тепле, слушать ресторанные хиты, потягивать пиво и наблюдать за подвыпившими посетителями.
- Кружку светлого и бутерброд с колбасой, с сыром... - заказал Лёха и уселся на высокий стул.

Из чёрных, зарешеченных пыльной сеткой акустических колонок, громыхала музыка; бармен, в ослепительно-белой рубашке под пурпурном жилетом, молча цедил пиво в высоченный бокал. Янтарный ручеёк "Брауншвейгского" местной закваски, стекая, тут же превращался в бугристую шапку белой пены.

Лёха сидел и с вожделением наблюдал за восходящим облачком пивной пены. Кто-то тронул его за плечо.
- Привет! - рядом стояла Таня.
Она успела переодеться. Кофта и джинсы исчезли, и теперь, на ней красовался темно-синий брючный костюм поверх розового батника. Русые длинные волосы громоздились затейливой причёской, кокетливо скрепленной подковообразной заколкой со стразиками.
- Ты прям, как эта... ну, «птичка на проволоке», как в фильме... - силясь понять, кого она напомнила, восхищенно отметил Лёха.
- Горди Хоун?.. - намекнула она, засмущавшись.
- О! Точно! - Голди Хоу - согласился Лёха.
- Да, - ладно! Замнём для ясности. Но, всё равно приятно!
- Ты же домой хотела? Торопилась... А сама уже тут, - как тут! Я что-то упустил? - Лёха счёл себя обиженным.
- Девчонки заманили, - подруги детства. Давно не общались, «пошли, да - пошли!» Вот, пришлось... не могла лучшим подругам отказать! А ты?.. - участливо спросила Таня и посмотрела по сторонам, желая, видимо, обнаружить Лёхину спутницу, - ты один?
- Да, один. Погулял по городу, - задрог! Зашел согреться. И когда ты успела?
- Я в этом доме живу. Твой друг подвёз нас на такси, я поменяла наряд и спустилась к девчонкам - они меня уже ждали. - А ты "согреться" решил холодным пивом? - уже смеясь, поинтересовалась она, - «для сугреву» надо что-нибудь покрепче!
- Нет, мне хватит! Вот, побуду с полчасика и пойду домой, - перекрикивая очередную зазвучавшую мелодию, объяснил Лёха. Все потянулись танцевать.
- Ну, как знаешь... - сказала Таня и направилась к подругам, с интересом глазеющим на Лёху.

Он спохватился, хотел было выяснить про водилу Серёгу и Юлю, про Леночку, но возвращать Таню не стал.
Грохот музыки проникал в тело, останавливал сердце. Подчиняясь ритму, концертные фонари ярко вспыхивали. Их мощное излучение, разбиваясь о зеркальные шары на многочисленные лучики, разлетались по залу цветными сполохами, окрашивали танцующих в цвета радуги. Девчонки с азартом прыгали, беснуясь в ритуальном танце, извивались, сумасшедше вращая головами.
Лёха смотрел на спонтанно возникшее буйство человеческой плоти. Вспышки света дробили происходящее в кафе на отдельные стоп-кадры, показывая взмывшие и застывшие в прыжке тела, - с каждой следующей вспышкой картинка менялась, все застывали в неестественном виде: калейдоскопом мелькали взметнувшиеся веером волосы, переплетение рук, растопыренные пальцы, всбившиеся груди, задранные юбки...
Глядя на это безобразие, Лёха вновь вспомнил бразильский карнавал, зажигательную самбу, отплясывающих, необыкновенно фигуристых голых мулаток...
Таня дёргалась, в толпе девиц и зазывно махала Лёхе рукой. Лёха помахал ей в ответ, но в круг не пошел. Он не признавал таких танцев.

Просидев минут двадцать, он допил пиво, сжевал бутерброды, выложил бумажку в сто рублей с горкой монет. Бармен наградил Лёху понимающим взглядом, убрал сотню в кассовый ящик, и не пересчитывая, небрежно сгрёб мелочь в объёмную пластиковую чашку, наполненную тусклыми кругляшами. Он проворно убрал за Лёхой бокал и тарелку, и принялся азартно тереть столешницу, желая удалить не только запотевшее кольцо влаги из-под посуды, но, как казалось, и саму память о Лёхином пребывании.

Лёха уже топтался в гардеробе, как очередной танец закончился, к нему вновь подошла Таня.

- Уже уходишь? А то бы остался, присоединился бы к нашей девичьей компании?.. - предложила она.
- Можно было бы, только я «не в форме», - двусмысленно отговорился он.
- А ты сходи, переоденься, и возвращайся! Мы тут надолго засели, да и женское общество... сам понимаешь... - объясняла Таня суть своего приглашения, указывая украдкой на своих подруг и подыскивая весомые аргументы.
- Ладно, подумаю! Если что, - прийду! Пока! - он улыбнулся Тане на прощание и вышел на улицу.

Ветер окреп, завывал, крутил вихри. Порывы больно ударяли в лицо колючими снежинками, вылетающими из темноты ночи. Тёмные проталины замело, повсюду наметились белейшие полоски сугробов. Зима вернулась, будто и не было нагрянувшего днём тепла, солнца, лужиц и робких ручейков, в которых днём бодро купались голуби. Отступившая было зима вновь показала свой губительный норов.
Пейзаж посветлел, стал контрастным. Сквозь косые промети снежной канвы, на белых простынях улиц чёрными коробками рельефно вырисовывались дома. Лёха ещё плотнее прижал локти к бокам и согнувшись, потопал навстречу ветру и снегу. Уже в подъезде, поднимаясь в лифте, Лёха почувствовал, позывы к малой нужде. «Пиво оказалось качественным, ударило, куда надо...» - думал Лёха, переступая от нетерпения.

Туалет принял Лёху в тесные и душные объятия, терпеливо поддерживал кафельными боковинами, пока он кряхтя от облегчения, журчал тугой струей в чашу унитаза.
В процессе, Лёху пару раз приятно передёрнуло, также, как в состоянии сексуального возбуждения, приятная дрожь прошла по телу... «Пей пиво - будешь ссать криво... - досадливо пошутил он старой-престарой прибауткой.  - Пока прямо получается... - пьяно ухмылялся Лёха, завершая процесс, - вот и всё удовольствие!»
Выйдя из туалета он включил свет и осмотрелся. Всё осталось нетронутым с утра: смятыми жгутами валялись одеяла; подушки расползлись по сторонам кровати, на полу кучками чернели носки, спортивные штаны и домашняя футболка. Створки шкафа-купе, сдвинутые к краю, обнажили пустоту объемного нутра.

- Ничего себе, - расклад!..- Лёхе не удалось скрыть досаду.
Он прошел по коридору и заглянул в кухню. Ворох немытой посуды напомнил об утренних сборах на работу. На углу столешницы, лежали шариковая ручка и исписанный клочок бумаги, придавленный тарелкой, с остатками недоеденной каши
- А-а, так всё-ж, она была дома!.. Посмотрим... - поднимая листок, Лёха потянулся к выключателю чтоб разглядеть и прочесть содержимое.

Лёха видел в американских фильмах сцены, как героини, уходя от мужиков, пишут прощание губной помадой на зеркалах, или оставляют послание на полированном стекле одиноко стоящего, банкетного столика...
- Не голливуд, явно! - пьяно усмехнулся он, крутя клочок обёрточной бумаги. - Не зря же телефон не отвечал весь день...
Сообщение умещалось в несколько строк, - начиналось бодро широко и уверенно. Сужаясь к низу листа, обрывалось в углу сползающей строкой. Кратко не получилось, нутро толкало дополнить, выразить важное...

«Лёша!
Прости, так получилось, что нам надо расстаться.
Приехал Андроник, мой бывший парень.
Я тебе рассказывала, помнишь?
Я поняла, как я его люблю
и выхожу за него замуж.
Ты мне очень помог и
мне было с тобой
хорошо. Спаси
бо тебе!»

- «Спаси»! Чо?.. Спаси? Её спасать что-ль? А, - нет! «Спасибо»! - О!.."Тебе"... Это мне, - значит! Ловко! - он замолчал, ещё туго соображая над смыслом послания. - Цыганка! Вот ведь зараза! - накаркала, прошмандовка поганая! - ожесточился Лёха.
В оцепенении, он сидел на кухне, в куртке, сапогах, держа за уголок Люськину записку с неожиданной новостью. От прилипшего к сапогам снега натекала прозрачная лужица талой воды, как будто сама весна плакала над случившемся. Его терзало самолюбие: «Почему ушла? Мало ли, что было раньше? Мало ли, кто кого любил? Мы же жили вместе?! Не, точно нечистая сила! Вот так, нежданно–негаданно! Утром «чмоки–чмоки», а уже вечером – «Прости–прощай! Замуж»?

Ни злости. ни ревности он не испытывал. Пустота в душе удивила. По-сути, давно её отпустил, порой она была в тягость, - жить с ней вошло в привычку, вот только он не удосужился в этом признаться... «Ни себе, ни ей...»
Он вспомнил, что порой, он раздражался той ответственностью, что возникала, и всячески отодвигал признания или разговоры об отношениях, - он не хотел на ней жениться, - если уж быть честным. Но она была рядом, а сейчас рядом нет  никого - и это его задевало... «мне с тобой было хорошо...» - так она сказала. «Разве ж уходят от хорошего? Соврала...»
- И мне с тобой было хорошо... - произнес он в пространство, отвечая на строки Люськиного письма.

Он встал и прошелся по квартире. Раньше, приходя с работы, он попадал в атмосферу уюта: пахло едой, стиральным порошком, тихо работал телевизор, Люська готовила ужин и пекла блинчики на завтрак. Она приветливо улыбалась, встречая его в прихожей, и принимала от него одежду, сумку с продуктами, - если он забегал в магазин... Так, что же он потерял? Люську или её заботу? Скорее всего - привычку! - думал он, расхаживая по коридору.

От раздумий ему сделалось жарко, сердце учащенно забилось - и он этому очень удивился!  Он разволновался! Такое же вот волнение обуяло его, когда он вынужден был подраться с одним сержантом, еще в Армии... Теперь же - драться придётся только со своими чувствами...
Бросив куртку на тумбочку в прихожей, он прошел с ванную комнату и пустил струю холодной воды. Несколько пригоршен освежили лицо, он посмотрел на себя в зеркало: брился утром, - щетина на подбородке торчала заметным ёжиком, глаза покраснели, на переносице пульсировала синяя жилка.

«А мать наивно думала, что я женюсь на этой суке Люське! Даже приветы ей посылала, каждый раз спрашивала: «Как там Людмилочка?» А она даже поговорить не захотела, бросила меня - и все дела! Цепочка... Я, - дятел, ещё ей подарок купил!" - досадуя, достал из кармана куртки бархатистый продолговатый футляр.

- Буду носить сам! - сказал Лёха пьяному отражению в зеркале, примеряя золотую цепочку.
Цепочка излучала тепло, утонув в зарослях растительности на груди. Он не любил, когда мужики носили цацки, - обручальные кольца и перстни, - но тут он вдруг почувствовал странное самодовольство, сродни получению награды.
Он помнил, как в Армии прикручивал к "парадке" эмалированный синий щиток с золотой единичкой - значок спеца Первого Класса, и то блаженное удовольствие, что грело его.
«Ушла и ушла! - равнодушно заключил Лёха, удивляясь резко сменившемуся настроению. - Жизнь на этом не заканчивается!»

Он вспомнил о Тане. "А чо? И пойду!" - Лёха сбросил с себя рубаху и футболку, сбрил дневную щетину и переодевшись, заглянул в кофейную банку, где хранились деньги на хозяйство. Вытянул оттуда две бумажки по тысяче, отметив, что Люська денег не взяла. «Обалдела, поди, от счастья! И деньги не нужны!» - съехидничал, выходя из квартиры.


В кафешку он вернулся ожесточенный, злой. Это ощущалось даже в походке - шаги стали кошачьими, пружинистыми, улавливалось ощущение лёгкости.
Его гнало чувство мщения: нет не Люське - он отнёсся к её уходу с иронией, - он мстил себе; мстил самоуверенности, беспечности, тому, что безвозвратно потерял столько надежд, времени...
Он ощущал готовность в любую секунду вступить в драку, дать в морду первому, кто возразит в чем-либо.

Народ по-прежнему бесновался под забойный ритм. Все прыгали, скакали, дробно брякая каблуками по паркетному полу, задрав руки вверх, тыкали в подкрашенный софитами воздух растопыренными пальцами.
Ничего не заказав в баре, Лёха терпеливо ждал окончания танца. Вскоре танцующие разошлись, он нашел Таню взглядом и направился к её столику. Девушки встретили Лёху возгласом «У-у-у-у!», кто-то захлопал с ладоши. Лёха выпросил у официанта стул и подсел к компании.

- Хорошо, что пришел! - шепнула Таня, а то уже скучно становится. Обо всём уже переговорили, что еще делать?
- Что пить будем, красавицы? - согласившись, спросил Лёха.
- Шампанского-о! - с хохотом, дружно возопили девчонки.
- Пару бутылок, принеси... и? - Лёха вопросительно посмотрел на Таню.
- Не знаю...
- ...и пирожные суфле с ананасом, на всех!

Официант понятливо кивнул. Подруги рассматривали Лёху. Ощущалось некое напряжение, пока не принесли шампанское. Разлив искристую влагу по бокалам, Лёха заговорил:
- Мне рассказали одну притчу, а я хочу рассказать её вам, - начал Лёха, с вдруг нахлынувшим на него философским настроением.
- Когда вы смотрите на книги, как можно понять, какую из них берут чаще? И с интересом читают?.. Вот, стоят на полке, рядком, как можно угадать, какая самая интересная?
Девушки настороженно молчали.
- Правильно! - не дав ответить, продолжил Лёха. - Интересная книга та, которая больше потрёпана, затаскана! И чем сильнее затаскана, тем интереснее... Так выпьем же за интересных женщин!
- Лёш, ты чего?.. - в неожиданно повисшей тишине, обиженно спросила Таня.
- А чо, прикольный тост! - огрызнулся Лёха, отхлебнув шампанского.
- Да пошёл ты! - бросив салфетку и с шумом отодвигая стул, обидчиво выпалила полноватая девица с крупным носом, - посидели, называется... - она поднялась и скомандовала:
- Пойдемте отсюда!
- Ой, ой, ой!.. Какие мы нежные! Это я не про вас, - если на то пошло... Вас "с полки не берут"! - ёрничал Лёха, глядя, как возмущенная девушка собирала свои вещи и протискивалась меж стульев. Зашевелились и остальные девчонки.
- Девчонки! Ну, куда вы? Он шутит так... - Таня хотела их остановить.
- Вот и шути с этим козлом сама! Шутник хренов, нашелся... - отпарировала "носатая", что возмутилась анекдотом и бросила салфетку.
- Да пошла ты!.. - вспылил Лёха.
- Сам пошёл! Дебил...

Девчонки заторопились к выходу. Таня успокаивала их, произнося что-то на ходу, время от времени, оборачиваясь на Лёху.
Официант принес пирожные. Лёха рассеяно тыкал вилкой в пирожное, накалывая на зубья дольки ананаса. Загрохотала музыка, танцпол вновь заполнился  публикой. Таня вернулась и молча отпивая вино, выжидательно смотрела на Лёху.
- От меня Люська ушла... - наклонясь к ней, сказал Лёха.
- Я так и подумала, что ты не в себе!
- Да не то, что я переживаю. А как-то необычно всё: утром ещё были вместе, подарок ей купил, а она ушла... Ты извини, за девчонок, - хотел рассмешить, а зло как-то получилось.
- Бывает...
- Да, по-дурацки как-то...  Записку оставила, замуж собралась...
- А почему ты на ней не женился?
- Жили вместе, вроде бы всё устраивало... О женитьбе и разговору не было... Ты считаешь, штамп в паспорте кого-то удерживал?  - рассеяно рассуждал Лёха, - да мы и жили-то так...
- Так чего переживать тогда?
- Я не переживаю... привык просто... - повторился Лёха
- Может, потанцуем? - предложила Таня.
- Не хочется... Выпьем? - он поднял бокал. - А ещё - заберём бутылку, - Лёха кивнул на запотевшую и не распечатанную, - и пойдём ко мне, посидим, а? Шумно тут... не поговорить!
- Поговорить хочешь? Хорошо, пошли... поздно уже, домой пора ... - вяло согласилась Таня.

До Лёхиной квартиры дошли почти не разговаривая, каждый думал о своём. Лёха гадал о превратностях судьбы, и о том, что всё в жизни происходит вот так, - неожиданно для человека, но если подумать - ничего не ожиданного в мире нет, - всё предопределено.
Таня размышляла о том, что неплохой этот парень Лёха: внешне привлекательный, похож чем-то на цыгана своей вихрастой головой или на ковбоя... «Но непутёвый какой-то, и добрый, и колючий...»

- Вот и моё жильё... - Лёха включил свет в прихожей, впуская Таню в квартиру.
Он помог снять пальто, и когда она наклонилась расстегнуть сапоги, присел и опережая её, взялся за молнию.
- Поухаживать?...
Таня с удивлением и улыбкой наблюдала за процессом, не возражая. Он предлагал ей поиграть, - медленно потянул молнию, освобождая Танину изящную ногу в чёрном капроне от кожаного голенища. Лёха снял и второй сапог, на секунду удержав голень тёплой ладонью.
- Лёш... - с укором произнесла Таня, и Лёха отступил.
Закончив с обувью, они прошли на кухню. Ровный свет от пластмассового абажура залил кухню розовым.
- Утром, не успели... не успел помыть, - оправдался он, кивая на немытую посуду.
- А чистых... нет?
- Сейчас найдем...
Лёха достал из шкафа над мойкой две неглубокие тарелки. Из соседнего извлёк два небольших фужера, - с Люськой иногда пили пиво. Таня вынула из сумки конфеты и пирожные, - заботливый официант собрал им в пластиковый контейнер. Лёха налил шампанское.

- Тосты тебе сегодня противопоказаны, - сказала Таня, взяв бокал, - а я не умею складывать речи. Просто, без слов выпьем, - и всё!
- Почему же без слов? Никто не умер! Выпьем за дружбу, за любовь, - глядишь и случится эта любовь-то... - возразил Лёха.
- «Случится!» - повторила Таня, - это не про любовь! Случается у собак по весне, у людей любовь, - возникает! Раз и навсегда: либо есть, либо - нет! Поэтому и называется по-другому... Слышала по телеку кто-то рассказывал, слово ЛЮБОВЬ произошло от ЛЮди БОга Ведают... представляешь?..
- Тогда за собак?
- Ты точно - не в себе! - хмыкнула Таня.

Она отпила приподняв бокал, стала разглядывать играющие на свету нити мелких пузырьков, резвящихся в погоне друг за другом.
Они сидели рядом, Таня уместилась в уютном уголке между столом и окном, спиной к стене, где всегда сидела Люська. В стенной нише, под окном, висела массивная чугунная батарея отопления, возле которой Люська всегда грела свою задницу, сидя на кухне. Таня села именно туда же, и Лёха усмехнулся совпадению:  женщины инстинктивно выбирают место у «очага». Он помнил: от посиделок, от батареи, мраморная гладкая Люськина ягодица украшалась большим розовым пятном.

- Что-то не хочется мне уже пить... - Таня поставила бокал.
- Не хочешь - не пей... ты такая классная сегодня, - Лёха сделал комплимент, намереваясь обнять Таню.
- Ты сегодня тоже, более чем, «классный»... - с иронией, отпарировала Таня и отстранилась.
- Да, ладно, чего ты? - осмелев от выпитого, заявил Лёха. Подсев поближе, он решительно запустил руку под Танин расстегнутый жилет, ощупывая её груди.
Таня забилась в угол, уперлась, отталкивая Лёху:
- Лёша, прекрати!..
- Опа! У тебя классные сиськи! - наседая и отколупывая пуговицы с батничка, взволновано басил Лёха, - ну ладно, давай, чо ты? Оставайся у меня сегодня...
Лёха упорно пыхтел, задирая батник, старался расстегнуть лифчик. Таня сопротивлялась серьёзно, уворачиваясь от Лёхиных поцелуев и не давая расстегнуть лифчик, уговаривала его остановиться. Отчаявшись, она встала, отстранилась насколько могла, замерла, прижатая к стене. Лёха впился губами ей в шею, отчего она взвизгнула, упёрлась обеими ладонями в его подбородок, оторвала от себя.
- Всё, хватит! Ты мне лифчик порвал... - отбивалась Таня.
- Я расстегнул его, я хочу тебя... - как заводной, с жаром повторял Лёха, срывая с неё одежду.
- Руку отпусти, больно!

Шутливо возникшая возня начала превращаться в серьёзную попытку Лёхи овладеть Таней. Лёха мял её груди, ощущение женской плоти порвало сдерживающие препоны его сознания, он возбужденно дышал, сжал её в своих объятиях так, что она лишь сдавлено мычала. Он хотел продолжения, - сгрёб её, как сгребают вязанку хвороста или сноп соломы и понёс в спальню, бросил на скрученные одеяла, смятые простыни, навалился сверху. Таня извивалась, пробовала ползти, поджимала колени, но Лёха сдергивал её за ноги к себе, пытаясь сорвать одежду.

- Лёша, хватит! Не приставай, я не хочу так...  Больно руки! Идиот! Что ты делаешь? Знаешь, что тебе за это будет? - их возня то затихала, то возобновлялась вновь.
Стук в квартиру оказался спасением для Тани и холодным душем для Лёхи.
- Вы что там творите?! Среди ночи устроили тут... Если не прекратите, сейчас же милицию вызову! - перекрикивая громкий стук в дверь, ломился сосед.

Лёха прекратил борьбу, сел, оторопело вращал глазами, тяжело дышал:
- Всё, прекратили! Не стучи... - крикнул он, не выходя в коридор.
Послышались шаги, гулко хлопнула металлическая соседская дверь, наступила тишина.
Воспользовавшись спасительной ситуацией, Таня спешно переползла на другой край кровати; натягивая одежду, придерживая распахнутую жилетку на оголённой груди, по стенке, боком, проскользнула к выходу.
- Дурак, идиот! - всхлипывая, бурчала она из прихожей, - я тоже дура - связалась! Думала, ты человек, а ты скотина!..
Таня крутанула замок, и стоя на пороге выпалила:
- А Люська, - молодчина, что ушла! Пока не поймёшь, что думать надо головой, а не членом, ничего у тебя с женщинами не получится!.. - и хлопнула дверью.


Лёха сидел на кровати в полутёмной спальне и обалдело озирался по сторонам. На полу валялись подушки, одеяло сползло смятым краем и напоминало плывущего ската, распластавшего углами остроконечные плавники-крылья. Освещенная полоса из прихожей высветила немытый пол, прикроватный коврик, вывернутый резиновой изнанкой. Голова чувствительно побаливала, хотелось лечь и забыть всё произошедшее.
Он с шумом выдохнул, стиснул ладонями голову и откинулся на спину. От проникающего через окно света проезжающих машин, по потолку ползали яркие блики. Несмотря на поздний час, у соседей лилась вода, стояк противно пел саксофоном, залипшим на одной ноте.
Под эту музыку Лёха смотрел в потолок и вспоминал прошедший день, - день, суливший столько хорошего, а обернувшийся зияющей пропастью.
Сразу вспомнилась цыганка и её пророчество. «Будь оно неладно! - подумал Лёха о пророчестве. - Глупость - верить предсказаниям! И кого потерял? Эту Таню, - дуру белобрысую? Твердившую про любовь и отношения? Виноват, что полез и не дождался, когда она полезет мне в трусы? - как пыталась Клавдия Петровна?..»

Мысли путались. Он с тоской вдруг вспомнил о тихой и мягкой Люське, терпеливо сносившей спонтанно возникающие приставания и находившей что-то своё, в каждом акте их близости. «Не могла же она притворяться? Да такое невозможно, я бы почувствовал!"
Он вспомнил её детское улыбчивое лицо, и теперь ему показалось, что в беспречинной улыбчивой покорности просматривалось что-то ущербное, трогательно-просящее, - такое, как у провинившихся детей, не верящих в серьёзность наказания от тех, кого они любят...
Стало нестерпимо жалко и себя, и Люську, больно от осознания собственной черствости. Она, судя по-всему, пыталась его полюбить, понять... и терпела...
"Правильно она сделала..." - вспомнились слова, брошенные Таней, - чего тут "правильного"? Нашла кого побогаче, или с бОльшим достоинством... - Лёха мстительно и гадливо скривил губы, чувствуя несправедливость суждений и обиду, от которой запершило в носу». Он хоть и повёл себя гадко, но он не такой, на самом деле.

Он считал себя добрым и отзывчивым человеком, - всё несправедливо складывается против. Работал, оплачивал квартиру, покупал продукты, угождал, а она ушла, даже не поговорив! Жизнь, как поездка на такси, - доехала до нужной остановки и вышла...
«Разве мало я для неё сделал? А Таня? - странная... Зачем пошла со мной? На что рассчитывала?»

Вопросы повисали неповоротливыми, серыми глыбами под потолком. Он лежал, думал, ожидая очередной автомашины, натужно гудящей в снежном безраличии ночи, чтоб проводить взглядом ползущие по потолку световые блики. Яркий свет фар заливал левый угол потолка, расправлялся в ажурный веер; веер удлинялся, закручивался, бледнел и угасал в правом углу, сползая на стену...
Лёха послушно провожал глазами дарованный автомобилями незатейливый пробег световых пятен, и его мысли так же, надоедливо возникая, угасали. Погруженный в темноту, он ждал очередного озарения. И ещё, и ещё...
В детстве, лежа утром в кровати, он наблюдал за солнечным зайчиком, наползающим с угла настенного ковра, к его заспанному лицу, и вспоминал то блаженство, возникающее в момент, когда солнце ласково дотянется и припечёт щёку, расцветит закрытые веки алым цветом... Спасая Лёху от темноты безысходности, сознание уводило его далеко...
Вспомнил и девочку Наташу, с которой дружил, гулял, держа её за пухлую ручку... и потом, в школьные годы... её слезы, после выпускного вечера, там, на высоком берегу, когда всё его нутро ликовало избавлению от детства и зубрёжки.

После выпускного, отплясав всю ночь, и пройдя с выпускниками по промытому дождем городу, они убежали на берег пруда. Ни школа, ни зубрежка, ни контроль взрослых им уже нипочём! Восторженные и свободные, они сидели на пологом склоне и любовались солнечной дорожкой на оловянной поверхности воды.
Наташа беззвучно плакала и смотрела на Лёху испытующе... А он не понял её испытующего взгляда... Убеждал её прекратить волноваться, - школа уже пройденный этап, и не стоит о ней переживать!
Он уехал, она писала ему вдогонку трогательные письма, рассказывала об успехах ребят их класса, передавала деревенские новости...
Он помнил два или три письма, - вежливые, как будто написанные не ему, а уважаемому взрослому дяденьке, выведенные тем же курчавым аккуратным почерком, что и её ученические сочинения, - которые он регулярно списывал. Он не ответил ни на одно, и письма прекратились.
Полученные письма он потерял, сохранилась лишь Наташина фотография, со студийной надписью, «На Добрую Память». На фото она скромно сидела в зимнем пальто с пушистым воротником и испуганно смотрела с фото красивыми восточными глазами. Полное лицо её, с курносым носиком, белело непропечённым блином в чёрном бублике лисьего воротника.
Была ли это любовь? - эти слёзы на нежных щеках, и эти письма? И эта, - ни о чём не говорящая фотография, - была ли она подтверждением любви?

От раздумий, переживаний, мутило. Он встал, подошел к окну, упёрся лбом в холодное стекло. Зимняя темень давлела над городом. Здания чернели немыми коробками, уличные фонари безразлично взирали на опустевшие, заснеженные улицы.
«Пусто. Всё вроде бы есть, и всё пусто. Что я делаю тут один, почему сложилось так, что я никому не нужен?»
Не найдя ответа на вопрос о принадлежности к жизни, он решил пойти туда, где он находил предназначение - в гараж.  Иногда, возвратясь из далеких поездок, водители и экспедиторы собирались в гараже, и сидя в жарко натопленной каптёрке, под водочку, делились радостями и горестями жизни. Сейчас он особенно в этом нуждался, - надо было выговориться, ощутить сочувствие, поддержку...
Он сгрёб со стола несколько мандаринов, взял недопитую бутылку и накинув куртку, шагнул за порог.

Так, думая о произошедшем за день, он незаметно для себя дошел до ворот фирмы. Маленькое квадратное окошко сторожки светилось оранжевым; на невысоком крылечке ровным нетронутым слоем лежал пушистый снежок.
Он постучал в запотевшее стекло. Занавеску отдёрнули и сторож Петрович, пожилой мужчина в больших очках, узнав Лёху, отпер дверь.
Свет жёлтым сыром выкатился из проёма двери на фиолетовый снег, проторив ломаную светлую дорожку по ступеням крыльца на тротуар.
- Лёш, ты? Случилось что? - Петрович стоял на пороге и глядел на Лёху поверх дужки очков, сползших на кончик его большого носа.
- Вот, решил прийти... дома совсем делать нечего! С тобой посижу, не против? - и Лёха показал принесённое «Шампанское», держа бутылку за горлышко.
- Заходи, коль так. Мне  веселее время коротать... - согласился Петрович, отступив внутрь.

Петрович - высокий, сгорбленный, седой старик, пришел работать к Сергею Николаевичу примерно так же, как и главбух, с основания фирмы.
Директор уважал Петровича, и всегда здоровался с ним за руку. В этом была некая странность, удивлявшая многих; Лёха много раз подвозил начальство на фирму и если дежурил Петрович, то независимо от ранга приехавших, директор останавливался и пожимая руку Петровичу, обменивался с ним двумя-тремя фразами. Гости тоже раскланивались с Петровичем, не понимая ситуации, в нерешительности, кто из вежливости, тянули руки, принимая его за родственника директора или, на худой конец, важного спеца...  Над этим шоферюги любили посудачить.
Поговаривали, что Петрович «держал» городской рынок. Причём, во времена, когда всюду хозяйничали бандиты. Бандиты рынок обходили стороной. Петрович воевал в Афгане, и с друзьями-афганцами раз и навсегда заказал им к себе дорогу.
Работать Петровича заставила выработанная привычка чувствовать себя востребованным, приобщенным к делу.
- Проходи, проходи... - Петрович убирал со стола разложенную газету, испытующе глядя на Лёху. - Присаживайся...
В сторожке господствовала армейская чистота и порядок. Ничего лишнего, только то, что нужно для работы: телефон, журнал, ручка.
Лёха выставил на стол бутылку, выложил мандарины.

- Это что? Праздник женский, а мужики гуляют? - хохотнул Петрович, кивая на бутылку.
- Да... гуляем вот. И разве это праздник? Мура! Какие женщины, такой и праздник!
- Ту-ту-ту! - изумился Петрович. - Ты это сам придумал, или с чьих-то слов загибаешь? Тебя не мать что-ль родила, а сам, в пробирке вырос?
- Да, нет... - криво ухмыляясь, силился отбрехаться Лёха.
- Так "Да" или "Нет"? А-а... Догадываюсь! Ты, типа - дарвинист, в газете, вон прочитал. Дарвинисты произошли от обезьяны. Ха-ха-ха...
- Никакой я не «дарвинист» - Лёха насупился. Хотел рассказать про День Рождения, да передумал. - Ты один Петрович? Наших никого нет?
- Да кому ж быть? Все по домам, и «дарвинисты» и не очень, - всё рядом с жёнами сидят... то бишь, - спят! - глянув на блюдце ходиков, возразил Петрович. - А тебе, смотрю, и женщины не угодили? Ты не женат?
- Нет, не женат... Была подруга, но и та сбежала!  - наиграно, с горестью в голосе, заметил Лёха. - Может выпьем?
- Э-э-э, нет! - улыбнулся Петрович, присаживаясь за стол против Лёхи и ласково разглаживая свёрнутую газету, - ты - пей, если хочешь. А я на работе, да здоровья уже нет, - пить-то. Свою норму я выпил, парень... А ты - гусар! Шампанское пьёшь? - Петрович повертел бутылку, всмотрелся в этикетку, прочитал: - «Игристое, полусладкое...», иди-ж ты! Полусладкое...
- Какой «гусар»? Взял вот, хотел с девушкой вечер провести, да глупо всё как-то получилось... не поняли, - короче, друг друга...
- Это бывает! С этой не повезло, с другой повезёт! Что, мало ли у нас девчонок хороших?
- Девчонки, конечно, есть... - и Лёха задумался, подбирая нужные слова, чтоб точно высказать свои переживания.
- Ты бы Лёха, бутылку не открывал. Ты, видно, уже хорошо «поддал», да и бутылка эта «не того», не выношу я «игристого» твоего ещё с Афгана...
- А что так? - осёкся Лёха.
- История старая, и не совсем «игристая». Ребят с кем служил, напоминает...
- Люблю армейские байки! Расскажи, Петрович! - попросил Лёха.
- Да, чего рассказывать? Так, однажды, хотели «Шампанского» попить, бутылку из ящика хвать, а там «лимонка».
Лёха в исступлении замер, отставил бутылку в сторону.
- Война... А на войне люди гибнут иногда, слышал? Так-то... - Видя, что Лёха всё ещё ждет рассказа, начал нехотя...
- Отбили у духов нашу же машину, в кузове ящик с Шампанским. Притащили к себе. Там несколько бутылок уже пустых, были и целые... Сержант наш, бутылку из ящика поднял, а оттуда лимонка на пол! «Заряженная» оказалась, донышко откололи, и «лимонку» засунули... Вот, попили, ядрёна вошь, Шампанского!
- Так это «дУхи» что-ль подложили?
- А кто-ж его разберёт? Может наши «дУхам» сварганили, да к нам и вернулась...
- Ну, и чо дальше? - чуть отрезвев, и глядя на Петровича округлёнными глазами вопрошал Лёха.
- Чо, чо... Ничо! Он её отпнул за ящики, сами кто-куда, на пол... Остались в живых я, сержант, да Федька-цыган. Осколками посекло, но не сильно. Недолго и прослужили после. В госпитале местном недели две, а потом домой, на дембель... Сержант в Новосибирске сейчас живёт... не звонил давненько уже; а Федька-цыган у нас, здесь, в райцентре заправляет! Барон цыганский!
Петрович на минуту замолчал, налил в белую высокую кружку воды из чайника, достал таблетку, проглотил, запив водой, продолжил:
- Вот, с тех пор, контузия сказывается - рука саднит, ноги плохо ходят. Что-то с нервами, - нет чувствительности... Подлечусь чуть, поезжу по клиникам - нормально! А, потом, - снова! С каждым разом только хуже становится. Врачи говорят, болезнь будет прогрессировать... Не могут понять причину! Нервничать нельзя, да и пить тоже... А я всё-ж иногда водочки рюмаху пропущу! Только не этой дряни! - и он указал на бутылку, что  всё ещё держал Лёха.
- Да, дела-а... - выдохнул Лёха, - извини! Водки у меня нет...
- Смешной ты, паря! Что мне твоя водка? Я редко пью сейчас. Так, под настроение... да и то, пока моя бабка не видит! - и он хитро улыбнулся.
- А я вчера чуть цыганку не задавил! - вдруг признался Лёха, - с Главным ездили за цветами, она с ребенком на дорогу и выскочила!.. С неё все беды и начались! - желая тоже поделиться чем-то "этаким", начал Лёха...
- Знаешь поговорку: "Чуть-чуть не считается"? Не задавил, - хорошо! А с больной головы на здоровую неча валить...  У тебя, у молодого, - и беды? Мне б твои «беды»! Иди ты Лёха домой, - выспись, помойся, и не бери ничего в голову! Здоровый парень! На тебе пахать можно, а ты тут слюни распустил, «не любят его», да и потом, чего ты здесь забыл, в городке этом? - Холуем, - прости господи, - у директора служишь? На побегушках? А в деревне чего не живётся? Земля есть? Хозяйство бы развел, женился, детишек настрогал... Ну? - с видимым раздражением, перебил Петрович. - У вас, у молодых - проблемы! Ээ-х...

Высказанное Петровичем было понятным – в точности то, что Лёха и сам понимал, хотя и обидным.
- Да, всё это есть, но, - думал в городе денег заработаю! Тут, как бы, интереснее жизнь...
- Думал он! Индюк тоже «думал», да в суп попал, - слыхал? Жизнь, Лёха, интереснее там, где от тебя польза! А польза - забота о ком-то, радость дарить... А деньги, кто с умом, - и в деревне заколачивают, - дай Бог каждому! Знаю, - вон у нас мужики на рынок торговать приезжают... Молодые, а такие хозяйства тянут!.. А время пролетит быстро, не успеешь оглянуться - только и останется, что небо коптить, и больше ничего! В народе, говорят: «Где родился, там и пригодился!» - знаешь? - Лёха кивнул. - То-то! - резюмировал Петрович.

История, рассказанная Петровичем, взволновала. Будто его самого носило по Афгану, а все перипетии прошедшего дня показались мелкими, незначительными... Ему захотелось совершить нечто внушительное, стоящее.
- Ладно, пойду, Петрович! Извини, что помешал...
- Ступай с богом! И "пузырь" забери! А мандарины оставь, это я люблю! Раньше, только на Новый Год удавалось попробовать! А нынче, и арбуз в марте купить можно! - хохотнул напоследок Петрович.

Лёха вышел из сторожки. Прийдя домой, он долго сидел на кухне, вспоминал рассказ Петровича, и думал о родной деревне, надвигающейся весне, и деревенских заботах, понятных и близких его душе... Вспоминал березовую рощу на взгорке, крики петухов, шум трактора в поле, тепло русской печки, вкус домашних щей и запах свежеиспечённого, румяного хлеба... Мысли путались в его пьяной голове.

Ему нестерпимо захотелось в душ. Он стоял в ледяной ванне, низко держа распылитель, и пропуская воду, холодной струей обдавал ноги. Долго лилась холодная, несмотря на приличный расход и он терпеливо ждал. Серебристые струйки кололи кожу болезненными пичками, мышцы рефлекторно содрогались, как под иглой врача. Эта неосознанная реакция забавляла, - ею невозможно управлять; от нетерпения, он пришлёпывал по дну покрасневшими ступнями, отводил поток в сторону, вновь окатывал себя, устраивая шутливую пытку.
Дождавшись горячей порции, он настроил душ, воткнул его в держатель и обхватив себя руками и дрожа уже всем телом, подставил затылок горячему потоку.
Напор воды укутал тёплым парящим покрывалом, расслабил. Хотелось стоять так вечно. Крупные капли звучно били по голове, растекалась по плечам и груди, срывались тугими жгутами и громко шлепали о металл ванны, - душ с упругим шумом смывал наслоения прошедшего дня, - как сбивают пласты формовочной глины с отлитой бронзовой скульптуры.
С потоком воды уходили обиды, значение поступков, многое становилось второстепенным, неважным. Как будто, произошедшее за день, уже случилось когда-то давным-давно, с похожим на него человеком. Он бы с радостью предпочёл, чтоб ему рассказали нечто подобное, а ему оставалось бы сочувственно покачать головой и посочувствовать: «Ну и ну!»

Он на секунду "вынырнул", отёр ладонью струящуюся по лицу воду, и глянул на себя в запотевшее зеркало. Хотелось увидеть себя другим, изменившимся.
Покрасневшие белки глаз, шапочка мокрых волос, сплюснутая в темную массу, оттопыренные уши...  Ощерил зубы, будто желая их пересчитать, и удовлетворившись увиденным, буркнул «узнаю тебя - Лёха!» и вновь нырнул под шипящий напор уже нестерпимо горячих струй...

Закончив с душем, он пробежал голышом в спальню, накинул на плечи тяжелый махровый халат, - Люськин подарок; вдел ноги в толстые тапки, и, причесавшись на ровный пробор, прошел в кухню с намерением навести порядок.
Горка немытой посуды упрёком торчала из мойки. Он собрал бокалы и вылил недопитое шампанское на эту рыхлую груду, в чашку, что венчала всю конструкцию. Шампанское желтеющим ручейком влилось в мутную, мыльную воду, и унося с собой чаинки, крошки, остатки овощей, многоярусным водопадом заструилось по кружкам и тарелкам. Мутные потоки стекли по дну раковины к сливу, урча и булькая, закрутились воронкой и исчезли в никуда через отверстия решетки...
Наблюдая за стремлением воды к свободе, Лёха глубоко и сожалением вздохнул и сделал философский вывод, что вся жизнь вот так сливается в какую-то бездонную канализацию, и если оставаться таким же податливым, как вода, то утечёшь в никуда и поэтому, надо искать жизни другое продолжение.


Перед тем, как пробудиться, он видел сон: водила Сергей намеревался задавить его фургоном с тюльпанами. Он крутил баранку, зло выпучивал глаза и с остервенением давил на клаксон. Лёха силился убежать, но ноги его вязли в густой ярко-желтой, желеобразной жиже, не поддаваясь усилиям.
Серёга ликовал, клаксон отзывался свинячьим визгом почему-то Лёхиного же, мобильника и ещё больше злился, осознавая тщетность своих усилий.
А Лёхе неудержимо хотелось смеяться в ответ на Серёгино фиаско... Он беззвучно открывал рот, но смеха не слышал, во рту пересохло, а язык прилип к нёбу...
Лишь клаксон всё верещал и верещал, фургон газовал, а Лёха старался убежать.
Несопоставимость увиденного, пробудила его.  Он вздрогнул и открыл глаза. В спальне всё так же витала темень, по потолку гуляли световые вееры, а в брошенной куртке, сдавленно верещал телефон. Лёха обвёл сухим языком высохшие губы, кашлянул и мелкими шажками двинулся в коридор.

Действительно, звонил Серёга.
- Алё-о... - шершаво выдавил в трубку Лёха.
- Здорово, Лёха! Разбудил? Тут такая байда - сторож отказывается меня впускать, мол, всё на сигнализации, нужен кто-то с вашей фирмы... - по-шустрому, как-то выдвигайся сюда...
- Погодь... да... щас... - он старался прервать Серёгу, изрыгал слова, будто крякал, нашаривал на кухонном столе чайник, чтоб глотнуть воды и освежить рот. - Да, стой ты, бля... Слова вставить не даёшь! - рявкнул вконец раздосадованный Лёха, как только пара глотков горькой на вкус воды промочили горло.
Тот согласно умолк, удивленно произнеся: «Ну?»
- Дай трубку сторожу...
- Да, да?
- Петрович?
- Не, Лёш, это я, - Виктор Палыч! Петрович у директора отпросился на неделю... вот я подменяю...
- Чё-ж он не сказал вчера-то?
- Так сам не знал! Поплохело ему, или жена позвонила, дела там какие-то нарисовались, понимаешь-ли... А мне-то чего? Всё одно - у телека сидеть...
- Ладно, ладно, Виктор Палыч, я подойду через пол-часика...
- Да, а то с сигнализации снимать, в журнале расписаться, как же?.. Опять же - человек не наш, понимаешь...
Лёха не дослушал, выключил телефон, и матерясь на Серёгу, Петровича, на Женский День и Серёгин фургон, судорожно соображал: "Сходить, - отлить, или сначала почистить зубы?.." На заставке мобильника часы показывали 06:10. «Ужас! - подумал Лёха. Сколько же я спал?..»

Ночь еще огрызалась студеным ветром, снежным промельком. Выпавший снег, расползся безупречно белыми прожилками по грязно-серому оледеневшему насту и смотрелся салом в куске заветренной ветчины. Белые снежные косы с трудом поддавались шагам, разлетаясь ломкими печенюшками по ледяной корке, а попавший под подошвы снежок аппетитно хрумкал от морозца.
Прогулка быстрым шагом и утренняя свежесть окончательно отрезвили Лёху, и он совсем бодрым влетел в сторожку за воротами фирмы.


Серёга и Виктор Палыч сидели в душно натопленной сторожке, сонными глазами уставившись в телевизор. На экране, в столь ранний час, две задорные полуголые дамы разыгрывали лотерею. Меняя позы, картинно доставали шары из прозрачного барабана и восторгались этим занятием так, будто в этих шарах заключён не номер лотереи, а весь смысл их жизни.
- Привет, мужики! Вся жизнь «игра»? - намекая на зрелище, поздоровался Лёха.
- Привет, «игрун»! - подал руку Серёга.
- Вот, Лёша, тут подпись поставь, - сторож пододвинул уже готовый к отметке журнал, и сунул Лёхе шариковую ручку перемотанную скотчем. «Куда ни приди, - везде ручки поломаны - с удивлением отметил Лёха, ставя закорючку подписи в нужном квадратике»
- Чего у вас ручки всегда лентой или пластырем перемотаны? - куда ни придёшь... Вчера в банк заходил, деньги снять, и то, - у кассы такая же лежала; на почту зайдёшь - тоже!
- Так ведь - эта-а... Не выдают же нам ручек-то... Внучка на выброс приготовила, а я прихватил, лентой замотал, - вот и пишем! - с другой стороны, канцелярия не хитрая, нам такой одной надолго хватит... - он подал ключи.

Лёха взял ключи, и хлопнув Серёгу по плечу, повёл его к гаражам.
- Чего такой хмурый? - спросил он, плетущегося следом приятеля, - не выспался?
- Разве с «ними» уснёшь? - процитировал Серега старый анекдот, намекая на бурно проведенную в чужой постели ночь и звучно зевнул, судорожно растягивая рот. - Вчера, закатились к Юльке, - и понеслось!.. Почти с порога... Где мы только не пристраивались, последний раз - в ванной... я уж со счета сбился, - хмыкнул он, предвидя Лёхин вопрос, - только заснули, будильник затарахтел! Ну, - думаю, - пора сматываться! Стал через неё перелазить, а она меня хвать! - «Иди сюда!» Ха-ха... Я ей: «Жене оставь, на разок! Сегодня Женский День!»... - устало балагурил он довольным тоном победителя, в то время, что Лёха возился с засовом в калитке.
- Зря Лёха с нами не поехал! У Юльки двухкомнатная квартира, разместились бы... Можно было на пару замутить, подругу её позвать, эту...
- Да мы встречалсь вчера, в кафешке. Пытался «снять» вечером... - перебил его Лёха.
- Ну, и чо?
- Через плечо! - отшутился Лёха. Потом добавил, не желая выглядеть хамоватым, и не вдаваясь в подробности: - Посидели, шипучки попили, да разошлись... -
- Подруга идейная, видно... Может, у неё "эти" дни, как раз в Женский День? По этой причине облом? - заржал Серёга, садясь за руль грузовика, - Юлька "слила", что Таня эта давно на тебя виды имела! Влюблена в тебя тайно, типа...
Тут он сделал серьёзное лицо:
- Слышь, Лёха, если чего, - не проговорись! - я жене наплёл, что в машине, при цветах ночую...
- Ладно... Влюблена, - свистеть-то? - не особо думая о Серёгином алиби, закусил губу Лёха, - хорош, врать-то!
- Какая разница? - "влюблена, не влюблена..." А тебе, Лёха, жениться надо! Женатый мужик у нынешних тёлок - это как прибор со знаком качества! Отбоя нету...
- Если жениться - на хрена тогда тёлки? - удивился Лёха.
- Кх-м, - чудак ты Лёха, на букву "М"...
Он запустил двигатель, погазовал для прогрева и таща клубы сизого дыма, выкатился из бокса. Выскочив из кабины, Серега открыл дверку будки, проверил коробки, достал одну. Суя Лёхе, сказал:
- Всё нормально! Хорошо отлежали! На, держи! - это тебе за хранение...
- Да тут много! Куда мне их?
- Чё, баб мало что-ли? Чудак человек! Подаришь! - оскалился Серёга, недоумевая, - остаёшься? Нет? Так давай, я тебя подвезу, и коробку не придётся тащить!

Лёха согласился. Отдав ключи и ещё раз расписавшись в потрепанном журнале, он заскочил в грузовик, и они выехали за ворота.
Рассветная чернильная пелена неба конкурировала за власть над улицей с фонарями освещения. По тротуарам сновали маленькие красные тракторишки, расталкивая на обочины наметённый за ночь снег. На площадках, перед магазинами уже стояли торговцы цветами и суетились озабоченные Женским праздником мужички.

- Вон, гляди! Еще ни свет, ни заря - а "наш брат" уже в поиске! За букетами рыскают с ранья! - кивая на чернеющие фигурки мужиков суетящихся возле ларёчников, подкалывал Серёга.
- Тебе, поди, тоже пора уже торговать?
- Успеем! У моих торгашей есть запасец... они всё старьё рассуют вначале, а после уж эти вынут. Сейчас кто покупает? Алкашня разная, да кто домой без букета прийти не может... Нормальные-то, - либо раньше купили, либо часам к двенадцати подтянутся... - делился Серёга хитростями «цветочного бизнеса», крутя баранку, - в этом доме живёшь? Где тебя высадить-то? - наклонясь к рулю и всматриваясь в высоту темнеющей многоэтажки, спросил он.
- Да вот, на кольце развернись, тормознёшь у кафешки, а там я дойду! - попросил Лёха.
Проехали по кольцу, остановились у кафе, где накануне Лёха встретился с Таней, и протянул пятерню:
- Будь здоров, дружище! Спасибо за подмогу! Так, ты это: не забудь про меня-то...
- Ладно, не забуду! Пока! - попрощался Лёха и выпрыгнул на тротуар.
- И запомни! Бабы женатых любят! А холостых побаиваются - вдруг, гомик какой?.. Или заразный? Аха-ха! - заржал напоследок Серёга, - ха-ха! Чудак!
- Да пошёл, ты!.. Сам ты гомик! - Лёха захлопнул дверцу, приглушая ехидный хохот ловеласа-наглеца Серёги.

Зайдя в квартиру, бросил коробку у входа и присел в прихожей. Царящий беспорядок наводил уныние. Запах кислятины, исходившей из кухни, остро чувствовался после уличной свежести. Нестерпимо хотелось пить, и он вспомнил о горячем сладком чае с лимоном, и о том, что по утрам Люська жарила блинчики...
«Надо бы всё прибрать, - но что-то сдерживало его решимость, как-будто самой уборкой он смоет всю прежнюю жизнь, и память о Люське тоже... - Она бы села рядышком, - тёплая, мягкая, ароматная". Как только он подумал о Люське, его тут же неприятно кольнула мысль о Тане, но он отмахнулся от неё.

Поколебавшись, решился, - убрал бутылки, соскрёб в ведро шкурки мандаринов, конфетные бумажки, протёр клеёнку и включил чайник. Не обнаружив чистых кружек, он налил кипятка в хрустальный стакан, стоящий для красоты на полке и бросил в него пакетик заварки. «Уж хулиганить, так по-полной! Люська запрещала ему брать хозяйское. - Не удобно, Лёш, как-то... Будто воруем...» - смущалась она в такие моменты.
Тёмный шлейф отвара протуберанцем устремился ко дну и растекался там тёмно-бордовым слоем. Лёха смотрел на игру струй, на сгущающуюся окраску настоя, на разгорающиеся огнём грани хрусталя, отражавшие желтые, оранжевые оттенки, дополнявшие внутренний жар ещё и цветом.
Первый стакан не утолил жажды и он заварил ещё... чай обжигал губы, горло, он не чувствовал вкуса и продолжал пить, ожидая, когда заключенный в напитке огонь отзовётся разлившимся по организму теплом.

Звонок прозвучал неожиданно громко. Первой проскочила мысль: «Люська вернулась!» От неготовности к такой мысли, тревожно заколотилось сердце: «Что делать? Впустить или послать куда-подальше?»
«А может это Таня? Ну, - бред!.. - той-то, совсем незачем приходить!.. Или она нажаловалась, и менты пришли? - струхнул он. Так, а что собственно я сделал? Ничего-ж не было!»
Позвонили и в соседнюю квартиру. У соседей, суетливым лаем отозвалась болонка. «Опять агитаторы по подъезду шляются?..» – Лёха глянул в глазок. Какая-то неясная тень маячила у косяка в тамбуре подъездного коридора, Лёха приоткрыл дверь.На пороге стояла смуглолицая девочка, с виду - лет шести - восьми, в лёгкой, замызганной синей курточке и стоптанных темно-бордовых сапогах не по размеру...

- Дай бог вам здоровья, дяденька! - застрекотала она тоненьким голоском, - помогите, чем сможете: вещами, продуктами, деньгами... Век за вас молиться будем, мы беженцы, просим - кто что подаст... Может у вас покушать что-нибудь есть... - жалостливо лепетала она.
- Покушать?.. - оторопело повторил Лёха.
- Да, может у вас покушать есть, дяденька: варенье какое-нибудь, или печенье? Дай бог вам здоровья!..
- Печенье - есть! - спохватился Лёха, - одна ходишь? Ты с кем здесь? - он вышел на лестничную клетку, услышав шум этажом выше.

Девочка несколько отступила и он узнал в ней дочь цыганки, которую чуть не придавил машиной, накануне. Из-за угла лифтовой шахты показалась и она:
- Уважаемый! Подайте бедным бе... - она запнулась на полуслове, - опять ты?.. Зарема, пошли отсюда! - спускаясь по ступенькам и протягивая дочери руку, приказала цыганка.
- Подожди! Подожди, не бойся... я не хотел... сейчас что-нибудь вынесу... Только скажи, ты нагадала, - ты про кого говорила?.. - спросил Лёха, перегораживая ей путь.
- Ай, так я, не гадала...  просто... не бери в голову - напугалась очень! - сделав взмахом пасс руками, словно ввинчивая что-то вверх.
- Постой! Я вынесу вам печенья, банки у меня есть с консервами... тюльпаны - что хочешь? - засуетился Лёха в своем желании выведать суть предсказания... - Денег дам, подожди тут... или может...  заходи? - испытывая страх, и неожиданно для себя пригласив цыганку войти, предложил он.
Он чувствовал, что она недоговаривает! Он настойчиво предлагал ей награду. Она пробормотала девочке несколько слов, та осталась на площадке. Цыганка вошла, озираясь,...
- Один живёшь?
- Сейчас, - один... была подруга, вчера ушла от меня, - безвольно выбалтывал Лёха.
- Я не при чём! - ответила она тут же, монотонно, размерено ставя ударения, - порча на тебе! Ты житель не городской - у тюбе глаз с тоской! И женьщина нужна тюбе пригожая, на актрису похожая... - не переставала говорить цыганка, шаря взглядом и трогая на вешалке Люськины вещи.
- Вот, хочешь - возьми платок! Только скажи: что меня ждёт?
- Э, касатик! Что называется, - позолоти ручку! Всю правду открою! Ловэ давай своей рукой, - сколько можешь, чтоб я могла узнать силу наговора.

Лёха протянул сотню. Цыганка положила купюру на раскрытую Лёхину ладонь и полуприкрыв глаза, затараторила непонятные слова, произнося их твк же, в определенном ритме. Лёха не верил в гипнотизёров. "- Гипноз ведь сон?" - а он не спал, с её первых слов он ощутил себя воздушным шариком. Слышал её голос; он вливался сбоку, металлическим тенорком. Цаганка превратилась в пучеглазую рыбку, безмолвно открывающую рот, раскрытой ладонью она  удерживала невидимую связь. Лёху мотало от малейшего дуновения, и он очень боялся, что она случайно выпустит нить, - ведь он взмоет к потолку, останется там висеть навсегда...
- Амба! - резко скомандовала цыганка, и Лёха «спрыгнул» с потолка. Он с удивлением посмотрел на ноги - он прочно стоял на полу. Тяжесть вновь вернулась и повисла рюкзаком на спине, гирями на икрах. Он повёл плечами, не веря новым ощущениям. Всё, как обычно... Цыганка, глядя Лёхе прямо в глаза, прихлопнула деньги ладошкой и сгребла сотенную бумажку.

- Скажу тебе - погорячилась я; от страху лишнего наговорила. Но приворот на тебе серьёзный: что моё, а что чужое - не знаю!.. По жизни носит тебя, как воздушный шарик, пустой ты внутри, но нет в тебе греха, нет злости... Была б у тебя жена - от моего наговора ушла бы. А так мать за то страдает - больна очень... Всё проклятье уйдёт, нормальным станешь через любовь! Если полюбишь по-настоящему!  А счастье своё найдёшь далеко отсюда... - подвела итог цыганка, - в этом я тебе помогу!
Она раскрыла сумку, достала клубок толстых красных ниток, принялась обматывать Лёхе пальцы колючей шерстью:
- Давай деньгу, иль золотую серьгу; услышь бог мольбу - привяжи судьбу, определи мужчине стороны четыре, числом нечетным - любому почетным, - она сделала паузу и не мигая, продолжила: - Не клади один, коли любим; от тюрьмы - помогут три; положишь пять - болезнь вспять; подашь семь - угодишь всем...

Лёха вынул пятисотку и положил на ладонь. Цыганка забрала деньги, отпустила Лёхину руку и приговорила:
- Сколько ловэ дал, такую судьбу себе угадал! Нить храни! Захочешь женщину приворожить, пуговицу с её одежды к матрацу этой ниткой пришей, - твоя будет! Мать вылечить сможешь, если на руку в полнолуние повяжешь, - выздоровеет! Но помни: магия год действовать будет - остальное от тебя зависит! Прощай, кучерявый!..
Она подхватила сумку, Люськин шарф и шустро выскользнула за порог.

Лёха обмяк, осел и оторопело рассматривал обмотанные красной шерстяной ниткой пальцы и размышлял о сделанном предсказании. «Какого чёрта я повёлся на эту ересь? Отдал целых шестьсот рублей?! «...через любовь... больна мать...» - бурчал он.
От нехорошей догадки стало кисло во рту, бросило в жар. Он отёр лоб, шею, запустил пальцы за ворот свитера... «Чёрт! Этого ещё не хватало!.. Ну, конечно, как я мог так лохануться?!..» - обомлел Лёха, не обнаружив на себе золотой цепочки. Золотая цепочка исчезла! Как по заказу, он почувствовал боль - кожу на шее жгло огнём. Он рванул дверь, побежал по лестнице, выскочил из подъезда, но цыганки растворились... На площадке возле дома, во дворе - никого! Он подумал, что должно быть, они завернули за угол; добежал до угла, на дороге вдоль ряда таких же строений, как и его дом, - никого!
Озираясь и тяжело дыша, Лёха загрёб пригоршню свежего снега, сжал, приложил к затылку, потёр виски - кровь стучала звонкими молоточками. Цыганская «магическая» нить резала пальцы, он рывком сорвал её с ладони, отбросил. Мокрая нить моментально примёрзла к насту отобразив знак бесконечности, - живо напоминающего раскосые глаза цыганки. Одно колечко трепетало на ветру, выпрямлялось в тонкую щёлку, подмигивая Лёхе.
«Сам дурак! - процедил он сквозь зубы, повторяя, - дурак, дурак! - Цыганка что? - зашла, увидела, собрала, ушла - поминай, как завали! Развела, лоха! Блин, блин!.. - негодовал Лёха. - Только и осталось, что пуговицы к матрацам пришивать!» - вспомнил он дурацкий совет цыганки...

Постояв в раздумьи, он развернулся и вялой походкой пошёл в подъезд. Нужна спасительная мысль! Вот! - он знал, что делать - надо избавиться от иллюзий! Хватит ждать чуда, - решил он, - всё сам, своими руками! Вот, во что надо верить: надо верить в себя!
«Чёрт возьми! Как я жил? Болтался по жизни, на что-то надеясь... Что, кто-то придёт и скажет: - На, Лёха! Всё принадлежит тебе? Хрена с два! Все только: - Дай! Помоги! Сделай!.. Ничего!.. Так мне и надо!»

С другой стороны, осознавая дикий обман, признавая себя ничтожеством, он вдруг легко осознал, какие замечательные люди его окружали, и сколь чудовищной может оказаться пропасть, потеряй он доброе отношение Люськи, Тани, Клавдии Петровны, сторожа Петровича и той же Леночки... А директор с Главным?.. «Они вообще как родные! - расчувствовался Лёха, - Ах, да цыганка! Как не веритьь после такого в приметы?!» - вывел он философский смысл произошедшего события. Он думал, не ощущая злобы, - на кого злиться?

Прозрев, он вспомнил о нитке, примёрзшей к насту; в сознании, красным, пылающим символом отпечаталась манящая бесконечность...
«Надо поднять, - это-ж вещдок!» - заключил он, и вернулся к месту, где выбросил нитку. Ветер уже растрепал витки, и они выглядели лепестками, сложившимися в огненную ромашку, растущую из-под снега.
«Ну, надо же! Будто живая, - то «бесконечность», то «цветок», - мистика точно! - удивился Лёха."
Позёмка упругими змейками извивалась по насту, переплетаясь косичками, закручивалась на горках сугробов в спирали, слипалась в острые, нависающие козырьки. Утро занималось светлой полосой на востоке. Другая половина неба всё ещё оставалась чёрной. Несмотря на утренний мороз и резкие порывы ветра, не чувствовалось холода. Он нагнулся, взялся за нить, потянул. Промёрзшая нить-стебелёк с трудом отрывалась, последовательно вытягивала все «лепестки», - зрелище напоминало рисование на белом листе, только в обратной последовательности - кровавая вязь рисунка исчезала с белой снеговой подложки.

Возвратившись, он зашел в ванну, бросил смёрзшийся комок ниток в раковину, от брезгливости вымыл с мылом руки, ополоснул покрасневшее от возбуждения лицо, протёр горящую от сорванной цепочки шею. Холодная вода успокоила, смыла остатки ожесточённости; приятный запах мыла вернул надежду на всё хорошее.
«Замечательный аромат от мыла... и пахнет детством, - подумал он, обнюхивая ладони». Раньше он таких мелочей не замечал. Мир возвращался. Лёха долго тёр полотенцем лицо, шею, уши, пытаясь втереть новые ощущения или наоборот - стереть всё плохое, что прилепилось за последнее время.


Освежившись и стоя возле кухонного окна, с мокрыми волосами, растёртый жестким полотенцем, он вдруг вспомнил о матери.
Представил родной дом, стол у окна, в кухне, кровать в горнице, груду подушек, домотканые полосатые дорожки, жарко натопленную голландку, мерный стук ходиков в тишине...
«Что бы она сейчас ответила мне? Что посоветовала, глядя на меня?» - он любил беседы матери. Она усаживалась, приводила разные утешительные доводы, занимая себя тем, что разглаживала салфетку, или сложенное полотенце. Убеждала, проводя ладонью в такт сказанным словам, и старательно приминая ткань, - символически смахивая невидимые, возникшие неприятности...
"Да, когда трудно, все вспоминают о матери!"  Он посмотрел на часы - слишком рано.
Неожиданно, пришло чувство стыда. Позвони он сейчас, - напугал бы ранним звонком. А совет матери пришелся бы кстати.  Он уставился на коробку с цветами: - «Зачем я их только взял?»
Будь он рядом, дома... подарил бы все цветы матери, - сгрёб их разом в охапку и высыпал у её ног!
Он раскрыл коробку, и набрав самых крупных, водрузил тюльпаны в пустующую вазу на подоконнике. Сочная зелень смотрелась необычно, бутоны играли оттенками красного, заполнив ярким пятном пространство посередине окна, между ажурными занавесками, - получился вполне художественный вид. Камера мобильника усилила чудо, заключив изображение в рамку; Лёха послал сообщение с фотографией Люське, снабдив надписью: «Поздравляю с Женским Днём! :))». Хотел добавить: «скучаю» или «мне тебя не хватает», - но не стал лукавить. «Хоть так, - но поздравил, цветочки подарил! - самодовольно заключил он.

Набрав цветов, направился к Тане. На звонок вышла женщина средних лет, удивительно похожая на Таню. Она молча встала в дверном проёме и оглядев Лёху, усталым голосом упредила его вопрос:
- Таня отдыхает, и выйти не сможет...
- Тогда, это вам! - он протянул букет. Интуитивно поняв, что Танина мать в курсе ночных событий, добавил: - Извините, что так рано! Передайте Тане, что я был не прав, и извиняюсь... - он хотел прибавить «за своё поведение», но подумал, что это как-то по-детски, - не серьёзно.
- Я передам!.. - после некоторой паузы, - то ли про цветы, то ли про извинения, - сказала Танина мать, провожая Лёху взглядом.

«Так даже лучше, - не надо никаких объяснений...» Он облегчённо вздохнул. "Теперь, - к Клавдии!"
Поднявшись на этаж, к её квартире, застыл в нерешительности. В подъезде царила тишина. Не шумел лифт, не грохотал мусоропровод, никаких звуков...
Из узких оконных проёмов лестничной клетки проникал утренний свет, вырисовывая на перилах и ступенях белёсые квадраты. Бесчисленные пылинки в бесконечной толчее устремились вверх по узкой яркой дорожке лучика, заглянувшего в подъезд. Лёха очарованно смотрел на окно, пылинки, и неподвижно стоял возле двери, держа палец на кнопке звонка, не решаясь звонить, и в надежде услышать шум за дверью: шаги, работу телевизора, - что-то, что дало бы понять, дома ли Клавдия Петровна. Он почему-то был уверен, что она должна спать, и боялся ранним визитом помешать.
Дремотную нерешительность Лёхи прервал звук открывшейся двери этажом выше. Звук стрельнул в пустом пространстве резким эхом. Он вздрогнул... От неожиданности и напряжения, торкнул пальцем на звонок. За дверью возник приглушенный, ленивый металлический дребезг, - никакой реакции. Тогда он нажал ещё раз, и ещё. Дверь не открывали...
Пожилая женщина, спускавшаяся по лестнице, с собачкой на поводке, заинтересовано глядя на Лёху, сказала, старательно выговаривая:
- А Клавочки дома нет, молодой человек! Уехала с утра, - чуть свет! У меня две собачки, понимаете ли... Так вот, еще час назад, я выводила Линдочку - это моя старшая собачка... Вот тогда  Клавочка и уехала! На шика-а-рной машине, - скажу я вам, - и она довольно разулыбалась, искренне радуясь, видимо, такому необычному обстоятельству. - А вы кто ей будете?
- Я с работы... Хотел вот, поздравить... - он подумал, что это ложь, его никто не посылал; но с другой стороны - он с работы, и действительно здесь затем, чтоб поздравить Клавдию Петровну. И всё же, - он лукавил...
- Я ей передам, что с работы приходили! - безотчётно подчёркивая Лёхино лукавство, пообещала пожилая дама. - Не тяни, Басечка! Передам...- натягивая поводок, и кивая в такт сказанному, пообещала соседка Клавдии Петровны.
Лёха шагнул к лифту.
- ...езжайте... я вниз пешком стараюсь ходить... поезжайте, - сказала женщина, подбирая поводок вислоухой Басечки, и удерживая её от того, чтоб не заскочила в лифт, следуя за Лёхой.
«А на что, собственно, рассчитывать?» - подумал Лёха. Подобный поворот событий не задел его самолюбия.
Он вышел, и стоя на крыльце, улыбнулся солнцу, показавшему свой раскаленный край из-за верхушек заиндевелых деревьев.
Несмотря на холодный еще ветерок, день обещал быть тёплым, - хоть в этом ему повезло! - он соскучился по ярким денькам и весенним ручейкам.
Очарованный ранним восходом, он стоял, наслаждаясь робким весенним теплом. Солнце действительно не только светило, но и грело.
В тех местах, куда вонзались его острые лучи, тут же возникали сверкающие капли, снег таял, вытягиваясь ледяными сосульками, собирался в звонкие ручейки. Лёха вспомнил, как Леночка радостно декламировала:
«У весны такой прикол,
И весна куражится -
Зиму водрузить на кол
Лишь весна отважится!»

Из сонма ослепительных лучей, из арки ворот, возникла хрупкая темная фигурка. Он разглядывал это чудо - окруженную светящимся ореолом худенькую девушку-подростка, в простенькой курточке и старушечьих, - как ему показалось, - сапогах. Девушка аккуратно сошла с плоского солнечного луча и с осторожностью шла по дороге, ступая по свободному от талой воды снегу. Боязливо преодолевая накатанную скользкую колею, она часто перебирала тоненькими ножками, вдетыми в просторные голенища, старясь удержаться на подтаявшем льду.
Это трогательное зрелище неожиданно потрясло его чистотой и незамысловатостью; детское простодушное личико светилось радостью и неподдельной искренностью!
"Вот она - Весна! Идёт мне навстречу..."
Ощутив неожиданный восторг и мистический трепет, Лёха протянул Весне цветы:
С праздником, Весна!
- Я не Весна, я Лена! Мне? - удивленно переспросила девчушка. Она недоверчиво протянула руки, осторожно обняла большущий букет алых тюльпанов и восторженно воскликнула: - Спасибо!

Её улыбка удивительным образом согрела Лёху. Он давно не получал ни от кого такой неподдельной благодарности, и не наблюдал ни в ком столько лучистой радости.
Это оказалось таким простым делом, - подарить радость другому человеку! Лишь стоило от души подарить цветы, сказать ласковое слово! Радость распирала Лёху; он шел домой и по-дурацки улыбался: «Надо же! Пустяк, - а приятно! Как она удивилась неожиданному подарку!»
Вернувшись, он прихватил оставшиеся цветы и отправился к центру городка. По пути он позвонил сторожу Петровичу, и рассказал историю с цыганкой и утраченную цепочку.
- Я ни о чём не жалею, Петрович, - оправдался Лёха, в ответ на упрёк о собственном ротозействе, - и спасибо вам! Я ведь домой, к матери собрался! Нет... Не на праздник... Насовсем! - отвечал он, услышав, как потеплел голос Петровича.
- Ты всё правильно решил, Лёха! Нечего тебе тут прозябать... Лёха, Лёха - без тебя нам плохо... Удачи, тебе парень! А директору я всё объясню... он человек понятливый!

Всюду, по городу, сновали мужики с цветами: с большими букетами в бумажных кульках, с красочными корзинками, с озябшими целлофановыми кулёчками в три тюльпанчика или одной гвоздичкой.  Он дошел до пересечения улиц, и выбрал место, где присесть.

Если бы кто-то наблюдал со стороны, то увидел бы, что на краю тротуара, на изгороди газона, присел мужик и положил перед собой коробку, набитую тюльпанами. Он скрючился в неудобной позе, пытаясь уместиться на тонкой металлической перекладине, едва выступающей из слоя плотного снега, спрессованного весенними оттепелями и скованного крепким мартовским морозцем.
- Почем? - спрашивали мужики, ошарашенные обрушившимися на них раз в год заботами Женского Дня.
- Даром отдам! - улыбаясь и смотря куда-то вдаль, выдавливал слова хозяин тюльпанов и счастливо улыбался.