Выдумавший большую перемену удостоился бы вечной славы, но большая перемена не могла не возникнуть сама главным ожидаемым событием дня и всегда пробивалась сквозь всю козлобородую педагогику ласкающими ухо колокольцами – эти колокольцы следует отлить в бронзе, чтобы они напоминали – стоит иногда забывать дневник дома и плеваться жеванными протоколами через скрученные в трубку меморандумы.
Все самые важные события происходили во время большой перемены – и жуки под потолком, и лужи от снежков на полу, и пробка в дверях под надписью мелом – «кто войдет первым – тот дурак».
В ту перемену мне крепко натерли уши, они горели и, будучи без того немалыми, стали еще больше. Уши натирали исключительно на большой перемене и была некая стихийная очередность быть натертым – бежишь ты, с кем-то сталкиваешься, а руки помимо твоей воли тянутся к ушам. Натирали всех, по справедливости. А тогда мне пришлось задержаться во дворе школы, чтобы остудить пылающие лопухи и, войдя в класс, я услышал, что меня ждут в кабинете директора. С чего бы? Он что, видел? Но ведь терли-то меня?
У директора сидел незнакомец с длинной шеей, болтающейся в широком вороте рубахи под пиджаком не по росту. Это был фотограф, он спросил меня:
– Ты, что ли? – посмотрел, как на дохлую муху и не нашел нескольких пуговиц на моей рубахе; я залился краской, отчего уши вспыхнули пульсирующим светом, фотограф стал интересоваться и ушами, я не знал, что отвечать. Тогда он достал солидно поблескивающий хромом ФЭД, раскрыл и сунул мне первую с края книгу из директорского шкафа, велел повернуться так, чтобы следов оторванных пуговиц не было видно и не двигаться, я возразил, что учебник за восьмой класс, а я учусь в пятом.
– Не двигаться! – повторил фотограф. Я хотел все же повернуть учебник правильно и услышал рев:
– Не двигаться!
Фотография появилась скоро в районной газете и я никому не говорил, что книжка перевернута, а уши выбелены ретушером.
Иллюстрация — Девин